Текст книги "Весенняя сказка"

Ирина побежала в свою комнату и скоро вернулась оттуда с хорошенькой тележкой и двумя маленькими красными ведерками.

– Я знаю, это доставит ему удовольствие, скажите только – тетя Ира прислала!

Субботин захватил игрушки и очень неохотно отправился домой.

– А вы не пойдете провожать меня? – спросил он, задерживая на прощание ее ручку.

– Нет, сегодня не пойду! – решительно объявила Ирина. – Уже скоро четыре часа, а если я стану провожать вас, то вы непременно опоздаете. Идите скорее, наверное, барышни Заславские ждут вас, и, может быть, каждая из них приготовила вам по большой розе.

– Вы ничего не имеете против этого?

– Решительно ничего! – улыбнулась Ирина. – С условием, что все три розы будут на полу!

– Слушаюсь! – весело засмеялся Субботин и, не оглядываясь, чтобы не застрять, быстро направился к Авиловке.

IX

На этот раз квартира бабушки более или менее приняла свой обычный вид. Гостиная и столовая были прибраны, и Лиза, напудренная и завитая, важно расхаживала по комнатам в своем ярко-лиловом шелковом платье. Заславские уже приехали, и их визгливые голоса громко раздавались в открытые окна, когда Субботин подходил к своей даче.

Муж и жена, оба круглые, рыхлые и добродушные, сидели в голубой гостиной на диване и с увлечением рассказывали Кокочке о своем прошлогоднем неурожае и причинах упадка молочного хозяйства в крае. Их дочери Туся, Myфи и Зизи также приехали с ними. Все три барышни, одинаково сухие, черные и востроносенькие, чинно расположились на стульях вокруг стола и делали вид, что с необычайным интересом следят за этим до тошноты надоевшим разговором их почтенных родителей. На самом деле они все время украдкой поглядывали на балконную дверь в ожидании молодого хозяина.

Заславским уже было известно, что Субботин приехал гостить на все лето к своей сестре, что он холост, очень красив и смертельно влюблен в авиловскую барышню. Эти интересные подробности им таинственно сообщила их бонна, фрейлен Амальхен, хорошая знакомая Фени. «Дер жених, – как выражалась немка, – походит на настоящего принца, у него прелестные черные усики и пара прекрасных, огненных глаз!»

Субботин вошел в гостиную в сером элегантном костюме, с красной гвоздикой в петлице, такой стройный, красивый, жизнерадостный, что глаза всех присутствовавших невольно обратились на него. Рядом с провинциальными мешковатыми кавалерами он действительно казался Заславским настоящим принцем.

Барышни были очарованы, каждая из них дала себе втайне слово непременно постараться завладеть его вниманием. Они так ревностно принялись за дело и так закидали Леву всевозможными вопросами, что он еле успевал отвечать им, но сегодня он был в духе и желал с честью поддержать свою репутацию интересного молодого человека.

Лиза прямо не узнавала его. Девицы удалились с ним в столовую, до нее то и дело долетали оттуда веселые оживленные голоса трех барышень и обыкновенно столь нелюдимого брата.

– Счастливец! Я слышала, вы долго жили в Италии, в этой стране звуков и роз! – томно наклонялась к нему Муфи (по-настоящему Марфа), старшая из сестер.

В домашнем обиходе она слыла за поэтессу с легким оттенком декадентства, в силу чего Муфи носила прическу a` la Vierge99
  По-девичьи (фр.).


[Закрыть] и необычайно узкие юбки.

– Да-да, звуков и роз! – повторяла она в каком-то сладостном упоении. – Трепетных серенад, жарких свиданий…

– Чеснока, макарон и скверного масла, – в том же тоне добавил Лева.

– О варвар, как можете вы так отзываться об этой стране вечной поэзии и красоты! – воскликнула Муфи, в ужасе закатывая свои мышиные глазки. – Неужели вам недоступно понятие красоты? Не верю! Не верю! Скажите, какой самый любимый ваш поэт? «Чья муза сладкая лелеет твой слух в полночной тишине…» – продекламировала она с пафосом, мечтательно опуская головку.

– Крылов! – совершенно спокойно ответил Субботин, вызывая тем неожиданно громкий непроизвольный взрыв смеха со стороны Зизи, младшей из сестер.

Бедная невзрачная Зизи с добродушными карими глазками считалась самой неудачной в семье. Старшие сестры относились к ней несколько свысока. Она совсем не увлекалась декадентством и еще менее – теми мудреными книгами, которые читала ее вторая сестра, Туся, слывшая в семье за философа и сторонницу Ницше. Эту славу она приобрела после того, как один знакомый студент случайно забыл в ее комнате сочинение Ницше «Так говорил Заратустра» и она потихоньку вычитала оттуда несколько страниц. С тех пор Туся мнила себя сверхчеловеком, упорно отказывалась от всяких petits jeux1010
  Детские игры (фр.).


[Закрыть] и благодаря хорошей памяти то и дело цитировала отдельные фразы, выхваченные ею у Ницше. В обществе молодежи ее не любили и называли не иначе как Заратустрой.

Добродушная и наивная Зизи пользовалась гораздо большим успехом среди знакомых гимназистов, товарищей ее брата. Она откровенно сознавалась, что обожает страшные романы и что любимый герой ее Пинкертон. Зизи искренне мечтала о счастье встретить когда-нибудь в жизни такого ловкого и гениального молодого человека.

Лева очень серьезно принялся уверять ее, что давно уже чувствует призвание к этой благородной деятельности и убежден, что в конце концов из него выйдет гениальный сыщик, так как он имеет к тому все данные, то есть все необходимые умственные и нравственные задатки!

– И вы, конечно, тогда уже бросите свою противную медицину? – с убеждением спрашивала Зизи.

– Ну разумеется, – в том же тоне отвечал Лева. – Какая уж тут медицина, посудите сами, когда мне придется целыми днями по трубам лазать, на крыши взбираться, устраивать потайные шкапы, бороться с мошенниками, ворами и так далее.

– О да, конечно! – искренне восхищалась Зизи. – Ужасно страшно, но зато как интересно, как благородно! – И она была глубоко убеждена, что наконец-то ей довелось встретить по крайней мере по натуре настоящего Пинкертона, вполне ей сочувствовавшего.

– Не понимаю, как можно увлекаться такими пустяками! – брезгливо пожимала плечами Туся. – В особенности такому серьезному идейному человеку, как вы!

(Сама она уже давно успела потихоньку прочесть все романы о Пинкертоне у сестры.)

Туся держала себя немного по-мужски, по-ухарски встряхивала головой, закладывала ногу на ногу и в обществе знакомых гимназистов, когда ее maman не было в комнате, демонстративно курила, хотя и не без отвращения, большие толстые папиросы. Очевидно, она считала этот жанр наиболее подходящим для нового типа будущего сверхчеловека.

– Не можете ли вы мне сказать, мистер Субботин, как относится интеллигентная молодежь в Германии к теориям Ницше и его стремлению к индивидуализации личности? – выпалила вдруг Туся, совершенно неожиданно для всех. Она приняла одну из своих самых непринужденных поз и, высоко закинув ногу на ногу, самодовольно поглядывала на окружающих.

«Ишь ведь какое словцо загнула! – с досадой подумала бедная Зизи. – Ну где тут угонишься за ней, опять будет маменька ругаться и в пример Туську ставить! А мне и в жизнь не выговорить его!»

«Теперь бы закурить следовало!» – в свою очередь соображала Туся. Она украдкой покосилась на дверь в гостиную, но, увы, Степанида Андреевна, ее maman, как раз сидела на диване против двери, и Туся прекрасно знала, что, несмотря ни на какую индивидуализацию Ницше, ей-таки порядком влетит за такой пассаж от ее почтенной родительницы.

Субботину стало ужасно смешно.

– Как вы сказали? Ницше? Ницше… – делая вид, что он что-то припоминает, в недоумении переспросил Лева. – Представьте, никогда не слыхал такого имени. Впрочем, нет, простите, я, кажется, вспомнил: он жил в Турции во время крестовых походов и написал «Божественную комедию», так ведь, не правда ли?

Смешливая Зизи не вытерпела и опять тихонько прыснула, но Туся была поражена невежеством молодого принца. По части философии и литературы «дер жених» был, очевидно, несколько слаб.

– «Что слава тщетная ему? Он чужд ее стремлений праздных…» – не совсем кстати продекламировала Муфи, но Туся продолжала возмущаться:

– Как, неужели вы ничего не слыхали о знаменитом сочинении Ницше «Так говорил Заратустра»?

Туся с презрительным сожалением смотрела теперь сверху вниз на молодого человека: «Он жалок, положительно жалок!» – думала она.

– Заратустра? Это еще что за зверь? – с комическим ужасом воскликнул Субботин.

Но тут уже Зизи не могла далее терпеть и залилась громким веселым смехом, она даже лицо закрыла руками. Нет, этот красивый доктор совсем дусинька-предусинька, он ей все больше и больше нравился! Кто бы мог подумать, что именно сегодня, в гостях, она встретит воочию своего настоящего героя, молодого человека со всеми задатками гениального сыщика, и притом совершенно незнакомого с Заратустрой! Ах, как он надоел ей, этот несчастный Заратустра! Сколько попреков ей приходилось от одной только маменьки постоянно выносить из-за него! Такой неприятный философ!

– Положительно стыд за тебя берет, Зинаида, – ворчала Степанида Андреевна. – Ведь рта не умеешь разинуть при посторонних, брала бы пример с сестер, ну, почитала бы что, хоть какую путную книжку у Туси, а то нет ведь, только и знаешь, что с утра до вечера пинкертонишься да пинкертонишься, совсем ошалела девчонка!

– Благодарю вас, маменька, уж не Заратустра ли вашего прикажете? – сердито огрызалась Зизи. – Он мне и так за целый день осточертеть успел! Туся что сорока на суке, как заладит с утра про него, так и катает до самого вечера, прямо тошнота берет, слышать о нем больше не могу!

Между тем Туся поднялась с места и, обращаясь к Субботину, проговорила или, скорее, изрекла с глубоким пафосом:

– Жизнь говорит: не иди за мной, а иди за самим собой, страсть лучше стоицизма и лицемерия, быть искренним даже во зле…

– Поехала… – с отчаянием вздохнула Зизи. – Теперь на целый час хватит.

Но, к ее счастью, в эту минуту в комнату вошла Феня с большим подносом, уставленным чашками шоколада, и всех гостей попросили перейти на балкон.

На этот раз взрослые также присоединились к молодежи, и разговор принял более общий и менее ученый характер. Заславские рассказывали, что весь зимний сезон они провели в Петербурге, и с восторгом вспоминали итальянскую оперу.

– А вы любите музыку? – спросила Туся, обращаясь к Субботину.

– Ну, можно ли об этом спрашивать? – воскликнула Муфи. – Музыка – такое дивное искусство, настоящий язык богов. Я убеждена, что Лев Павлович понимает ее, быть может, он и сам поет.

– О да, он поет!

Лиза тревожно покосилась в сторону брата: «Только этого еще недоставало!»

Но барышни обрадовались. Как – «дер жених» поет, вот чудно-то! Они, впрочем, ждали этого, у него такой вид артистический, поэтичный!

– Какие же романсы поет Лев Павлович, кто наиболее нравится ему из современных композиторов? Вероятно, Чайковский или, быть может, Кюи, нет-нет, Григ и Рухманов! Гречанинов! – горячо настаивала Муфи, сторонница новой музыки.

Сестры наперерыв так и старались похвастаться перед ним своими обширными познаниями в области музыкальной литературы. Но Лева объявил, что он не любит мелких вещей. Он предпочитает оперу и интересуется только серьезными большими ариями.

– Нахал! – тихонько процедила Лиза.

– Вот как! В таком случае у вас, должно быть, очень сильный поставленный голос? – спросила с видом знатока Туся.

– О да, очень сильный, но еще не вполне поставленный! – скромно согласился Лева и даже слегка откашлялся и потрепал себя за горло.

– Еще бы не сильный! – ехидно усмехнулся Кокочка и метнул в сторону шурина злобный взгляд.

– Какой же у вас голос? Тенор, должно быть, не правда ли, тенор? – с любопытством расспрашивали барышни.

Настоящий герой, по их мнению, не имел права петь иначе, как только тенором.

Но Лева несколько разочаровал их, заявив с уверенностью, что это зависит от настроения: иногда он мог одну и ту же арию петь и тенором, и баритоном, и даже басом, как придется… В настоящее время он серьезно изучает «Фауста» и занят по преимуществу партией Зибеля.

«Нахал!» – еще раз подумала Лиза.

– Очень, очень удачно выходит! – продолжал он совершенно серьезно. – Не правда ли, сестра?

Лева слегка отодвинул свой стул и делал вид, что собирается встать из-за стола и идти к роялю. Его ужасно смешило и забавляло беспокойство Замятиных, так усердно ухаживающих за своими богатыми, важными соседями.

– Не можешь ли ты, мой друг, проаккомпанировать мне немножко? – обратился он к сестре. – Две-три арии, не больше.

«Господи, какой безобразник, чем бы заткнуть глотку этому дураку! – с ужасом думала Лиза, багровея от волнения. – Одна срамота с ним, ни с того ни с сего вообразил себя певцом! Ну что скажут Заславские, если он примется орать? Просто на весь уезд скандал, напрасно я оставляла его».

– Не желаешь ли ты лучше, Левинька, еще один стакан шоколада? – ласково предложила Лиза, бросая украдкой на брата свирепые взгляды. – Я немножко порезала палец, мой друг, и не могу играть сегодня, да и ты, мне кажется, не совсем в голосе.

– Ну что же, могу и шоколаду выпить, пожалуй! – охотно согласился Лева, как ни в чем не бывало снова присаживаясь к столу.

«Какой он, однако, уступчивый, кроткий! – с умилением думали барышни Заславские. – Прелесть, душка, очаровательный!..»

Но Муфи была огорчена.

– Нет-нет, вы должны непременно что-нибудь спеть! – упрашивала она, наклоняясь к Субботину и кокетливо заглядывая в лицо молодого человека. – Разве вы не можете сами хоть немного проаккомпанировать себе? Ну, выберите что-нибудь полегче, небольшое, пожалуйста, для меня! – прошептала она тихонько, слегка дотрагиваясь рукой до его рукава.

Муфи подняла умоляющий взор, неотразимый, по ее мнению, и вдруг, делая вид, что импровизирует, мечтательно закинула головку и с полузакрытыми глазами начала томно декламировать:

 
– Когда коснется голос нежный
Глубоких струн больной души,
В груди умолкнет дух мятежный,
Внимая трепетной мечте!..
 

– Браво, браво! – принялся громко аплодировать Кокочка. – Какой талант, какое дарование, браво, браво!

Глаза всех присутствующих были с восхищением обращены теперь на юную поэтессу. Муфи сидела скромно, опустив веки и делая вид, что ее ужасно смущают эти шумные похвалы. О, она так мало придавала значения своим стихам! Они выливались у нее непроизвольно, Муфи сама даже не знала как. Но зато Зизи это прекрасно знала! Она оставалась равнодушной и нисколько не разделяла общих восторгов. «Муфи все врет! – сердито думала девушка, надувая губки. – Совсем она не сейчас это придумала, а уж много раз повторяла, и не сама сочинила, а из одной книжки взяла. И я даже знаю, из какой, хотя она и скрывает. Желтенькая такая, с лиловой каемкой, Витя из гимназии приносил!»

Лева тоже начинал злиться. Он чувствовал, как добродушное настроение его понемногу изчезало. Все это деланое ломание ужасно претило ему и, как всегда, внушало Субботину одно только самое безграничное отвращение.

Он невольно вспомнил Ирину, и чистый образ этой девушки, такой естественной и правдивой, более, нежели когда-нибудь, казался ему прекрасным. В эту минуту он всей душой стремился к ней и искренне отсылал к черту и востроносенького сверхчеловека с мудрыми цитатами из «Заратустры», и эту юную поэтессу, сухую как тарань, с ее мятежным духом в больной груди.

К счастью Субботина, муж и жена скоро поднялись с места и объявили, что, к сожалению, они не могут дольше оставаться, так как к ужину ждут гостей. Все члены семьи горячо распрощались с Левой, выражая надежду, что он не замедлит приехать к ним, и, конечно, совсем запросто, прямо к обеду!

– Уехали, – с облегчением вздохнул Лева. – Наконец-то!

Лиза и Кокочка стояли на балконе и усердно размахивали платками. Барышни, в свою очередь, посылали им воздушные поцелуи, энергично потрясая в воздухе своими разноцветными зонтиками.

Нет, положительно он сбежит из Авиловки, если подобные визиты будут часто повторяться у них! Лева испытывал потребность в каком-нибудь сильном, эксцентричном движении. У него было такое чувство, как будто долгое время его держали связанным и у него не хватало воздуха! Он решил, что теперь самый надлежащий момент пропеть что-нибудь бравурное, и выбрал на этот раз арию Мефистофеля. Она больше всего подходит к его настоящему настроению.

– Ха-ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха!.. – раздался вдруг за спиной Замятиных неистовый, поистине дьявольский хохот, так что не только все домашние перепугались, но даже кудластый Амишка у ворот не вынес и принялся громко лаять.

– Сумасшедший, да замолчишь ли ты наконец? – с ужасом накинулась на него Лиза. – Дай хоть гостям спокойно отъехать, без скандала. Твое оранье, наверное, верст на пять вокруг слышно, ну что подумают о нас Заславские?

– Э, матушка, что тут думать! – переставая на минуту петь, спокойно заметил Лева. – Ведь говорил же я им, что изучаю теперь «Фауста»!

– Да пойми же ты, дурень этакий, что от твоего изучения даже собаки – и те завыли. Каково же людям-то терпеть!

– Ах, Лиза-Лиза, огорчаешь ты меня, да и только! У тебя нет, я вижу, артистической жилки, ничего стильного, оригинального не хочешь ты понять. Ведь потому оно и хорошо, что даже собаки завыли, не выносит зверье, значит. Чует псина дьявольскую силу, что-то сверхъестественное, потрясающее, понимаешь, неистовое и мрачное в одно и то же время! Ха, ха, ха, ха! – разразился он вдруг опять, делая зверские глаза и наступая на сестру. – Ха, ха, ха, ха!

Лиза долее не стала терпеть.

– А чтоб тебя, провались ты и с Фаустом совсем! – Она презрительно махнула рукой и быстро, заткнув уши, убежала к себе в комнату и плотно закрыла дверь на ключ. Час от часу не легче, окончательно спятил ее милый братец.

Лева казался очень довольным. «Ну, кажется, на этот раз вышло довольно удачно! – подумал он. – Я достиг вполне желаемого успеха!» Он спокойно отыскал шляпу и тросточку в передней и весело вышел из дому.

Субботин вынул часы: «Еще не поздно! – подумал он. – Всего восьмой час, интересно, что она там делает?»

Ирина сидела в саду Снегурочки с какой-то работой и тихонько напевала свою любимую песенку:

 
– Пусть лето завянет,
Зима пролетит,
Я верю – ко мне
Ты вернешься опять!
Пусть годы промчатся,
Нас смерть разлучит.
Верной на небо
Приду я к тебе!
 

– А вот и я! – раздался вдруг над ней громкий голос. Лева нарочно подошел так тихо, что она не слыхала его шагов.

– Ах! – вскрикнула девушка, подымая головку и густо краснея от неожиданной радости. – Вот уж не думала, что вы зайдете сегодня. Как это вам удалось так скоро вырваться?

– А вы очень довольны? – спросил Лева, усаживаясь у ее ног на траве.

– Немножко рада, кажется!

– Только немножко? – усмехнулся Лева. – Ну что ж, и на том спасибо, хорошо, по крайней мере, что не гоните!

– Вы отдали мои игрушки Васеньке? – меняя тему, живо спросила Ирина. – Понравились ему?

– Ах, боже ты мой! – спохватился Лева. – Простите, голубушка! Игрушки я и позабыл. Оставил в моей комнате! Впрочем, во всем виноваты барышни Заславские, они заговорили меня! Но завтра с утра непременно сам передам ваши игрушки Васеньке, тем более что он и по справедливости заслужил их. Сегодня целый день не орал, я так и скажу ему.

– Значит, Заславские были, и отец, и мать, и все три барышни? – заинтересовалась Ирина. – Ну, как же вы находите их? Они слывут тут очень учеными, интересными, но мне, признаться, более всех младшая Зизи нравится, она как-то проще и добрее сестер!

Лева начал подробно описывать ей знакомство с Заславскими и так удачно передразнивал при этом манеру говорить Туси и Муфи, что под конец Ирина уже не в силах была долее слушать и, бросив работу, залилась громким веселым смехом. Более всего ее забавляла та уверенность, с которой он говорил им о своем голосе.

– Но ведь у вас же ужасный голос, – воскликнула она совсем искренне. – И притом никакого слуха!

– Вот и Лиза то же находит! – спокойно заметил Лева. – Но, по-моему, это очень преувеличено. Несколько минут назад я сам мог убедиться, какое потрясающее впечатление производил мой голос даже на нашего старого Амишку.

– Ну, разве что на Амишку! – расхохоталась Ирина, и оба они продолжали весело смеяться и болтать.

«Даже вчуже радовалось сердце, глядя на них!» – ласково думала Ульяна, посматривая на молодых людей из окна своей кухни.

– Когда гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе! – раздался неожиданно в нескольких шагах от них старческий добродушный голос.

– Отец Никифор! – радостно воскликнула девушка, спрыгивая с места и быстро подбегая к нему навстречу. – Отец Никифор, когда же вы вернулись? Лева… Лев Павлович говорит, что вы в соседний уезд уезжали.

– Да, меня тут не было, моя козочка, но уже два дня, как я вернулся и все поджидал Левушку к себе, но не дождался, соскучился и, как видите, сам пришел к вам, мои детки!

– Простите, ради бога, простите, отец Никифор! – искренне извинялся Субботин, горячо обнимая старого друга. – Лиза скажет вам, что я уже с самого первого дня приезда в Авиловку собирался зайти к вам после обеда, да мне сказали, что вы уехали и не скоро вернетесь.

– Полно, голубчик, что нам считаться с тобой! – успокаивал его отец Никифор. – Не все ли равно, кто из нас первым явится. Говорю же, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе! Ну, вот я и пришел и очень рад, что вижу тебя, мой мальчик. Ну-ткась, покажись хорошенько! – Старик еще раз ласково обнял Леву. – Бабушка говорит, ты совсем онемечился за границей, правда?

– Ах нет, отец Никифор, он совсем не онемечился, – горячо вступилась Ирина. – Бабуся ошиблась, это неправда!

– Да ты-то чего так кипятишься, стрекоза? – лукаво усмехнулся старик. – Словно тебе и не все равно было? Постой, дай время, сам разберусь, небось увижу! A крепко же ты изменился, сударь мой! – проговорил он с гордостью, осматривая своего любимца. – Вырос, возмужал, и бородка вон, и усики – все как следует, настоящий мужчина, молодец, хоть куда. Что, стрекоза, прежний твой Лева и в подметки настоящему не годится? – продолжал добродушно шутить отец Никифор. – Помнишь прежнего Леву аль совсем позабыла? Девичья память не больно долга у вас.

– Что вы, отец Никифор! Ирина Петровна и знать меня больше не хочет. Все только старого Леву поминает, я даже немного ревновать к нему стал, – шутя жаловался Субботин. – Хоть гимназический мундир заказывай и бороду брей.

– Ну, это она так только, не пригляделась еще! – смеялся священник, ласково поглаживая девушку по головке. – А сама, поди, не нарадуется, что приехал, уж я знаю! Не правда, что ли, сознавайся, стрекоза!

Ирина густо покраснела.

– И вовсе нет, отец Никифор, зачем вы все это говорите, право! Он бог знает что о себе вообразит! Разумеется, прежний Лева был куда лучше!

– Ну, a чем теперешний не потрафил? – улыбался священник.

– Лев Павлович… – начала было Ирина, но отец Никифор быстро перебил ее:

– Да что вы словно чужие величаетесь: Ирина Петровна да Лев Павлович! Чай, росли вместе, можно бы и попроще, кажись, промеж старых друзей.

Ирина и Лева оба немного смутились.

– Я согласен с вами, отец Никифор, – проговорил Субботин, слегка краснея. – Это Ирина Петровна не желает признавать во мне старого друга.

Отец Никифор молча и пытливо посмотрел на девушку, потом проговорил тихо и серьезно:

– Ну, не желает, так, значит, сам и виноват, коли не желает, а ты сделай так, чтобы пожелала!

Он нагнулся и нежно поцеловал Ирину в голову.

– Прощайте, детки, мне пора! – проговорил священник ласково. – Домой пора!

– Как, что вы, отец Никифор! Вы должны с нами чай пить! – заволновалась Ирина. – Я для вас морошку сварила, и бисквиты ваши любимые тоже готовы!

– Спасибо, родненькая! – улыбался старик. – В другой раз приду, сегодня нельзя, работа ждет дома, только так, мимоходом зашел, на Левушку хотел посмотреть. А что Прасковья Андреевна, скоро приедет?

– Скоро, мы ее на будущей неделе ждем. Доктора все Надежду Григорьевну не пускают! – ответила Ирина.

Отец Никифор начал медленно спускаться в овраг. Никакая работа не ждала его дома, но ему не хотелось мешать молодежи. Вдруг он остановился, сделал несколько шагов назад и опять вернулся к белым березкам, где сидели Ирина и Лева. Что-то глубокое и трогательное светилось в кротких чертах старого священника. Он любовно обвел глазами обоих молодых людей и, казалось, в эту минуту мысленно тихо благословлял их.

– Сидите, детки! – остановил он поспешно, видя, что они хотели встать, чтобы подойти к нему. – Мне любо вот так смотреть на вас, когда вы вместе, живите дружно, детки! А благодать-то какая кругом! – указал он широким жестом на ясное вечернее небо и серебристый серп восходящего молодого месяца. – Чудное лето посылает Господь, чудное! Вот только это я и хотел сказать вам, прощайте, мои дорогие детки!

Он опять повернул назад и хотел идти, но Ирина вдруг вся зарделась, быстро вскочила с места и, нагнав священника, порывисто обвила его шею руками и начала крепко целовать старика в обе шеки.

– Отец Никифор! – повторяла она горячо. – Вы славный, вы добрый, вы хороший, и я вас люблю, люблю, люблю!

Она вернулась немного смущенная и, не глядя на молодого человека, молча уселась на старое место.

Зато Лева теперь не спускал с нее глаз.

– Ирина! – проговорил он тихо, подымая к ней голову. – Отец Никифор наш старый друг, он нас обоих детьми знал и велел нам любить друг друга. Скажите, что должен я сделать, чтобы заслужить прощение и вернуть себе прежнюю дружбу моей маленькой Иринки? Неужели я уже так изменился, что больше не напоминаю ей старого Леву?

Он сидел на траве, и лицо его почти касалось ее колен. Ирина молча нагнулась к молодому человеку, и с минуту прекрасные ее лучистые глаза с тихой лаской смотрели на лицо Левы.

– Нет, не совсем! – прошептала она чуть слышно. – Вот они так остались все те же, прежние Левины глаза! – И она осторожно дотронулась пальчиком сперва до одного, потом до другого глаза Субботина. – Левинька мой, Левинька!

Субботин захватил эти маленькие смуглые ручки, сложил вместе и прижал к своей щеке. В былое время, он, вероятно, прижал бы их к губам, но тогда Иринка была маленькая. У большой Ирины он не считал возможным целовать рук. Да, он только слегка прижал их к щеке, и они сидели тихо-тихо. Месяц поднялся высоко и светил на них… Ирина не отнимала рук, она нагнулась еще ниже, и ему казалось, что зрачки ее потемнели и стали необычайно большими, а глаза горели как звезды.

Месяц стоял высоко и светил на них. Они сидели тихо-тихо…