Текст книги "Весенняя сказка"

Ирина с досадой пожала плечиками и отвернулась.

– Не сердитесь, пожалуйста! – быстро воскликнул Владимир Павлович, захватывая руку девушки. – Такому старику, как я, позволительно говорить правду в глаза! – Он молодо и красиво улыбнулся: – Да-да, именно правду, и потому скажу вам по секрету, мой маленький друг, что вы стали ужасно славненькая, и я бы очень хотел, чтобы Глафира Николаевна вас застала именно такой.

– Давайте лучше петь, – предложила Ирина, умышленно быстро меняя тему и смущенно опуская глаза под пристальным, пытливым взглядом своего учителя. – Давайте!

Владимир Павлович взял несколько знакомых мелодичных аккордов, и вдруг старая песнь Миньоны, тихая и нежная, мечтательно зазвучала под его искусными пальцами…

 
Знаешь ли ты тот край…
 

«Как странно, – подумала Ирина. – Почему прежде мне так не нравился этот романс?» И ей показалось в эту минуту, что она могла бы теперь пропеть его совсем иначе. Стегнев не докончил мелодии и, внезапно обрывая игру, порывисто обернулся к молодой девушке.

– А знаете, Ирина Петровна! – проговорил он серьезно. – На вашем месте я бы совсем не так относился к своему голосу. Вы получили от неба великий дар Божий и не умеете ценить его. Вечно одно и то же извинение от вас слышишь: не успела, некогда, задержали… На что, спрашивается, уходит все ваше время? На пустяки. Вы тратитесь на тысячу никому не нужных мелочей, на подшивание чужих подолов, кормление чужих детей, заботы о чужом удобстве… А где же ваша собственная жизнь, Ирина Петровна? Ваша собственная, молодая, прекрасная жизнь при этом окончательно стирается, и вы, сами того не замечая, совершаете великий грех, подобно безумцу евангельской притчи, зарывая в землю полученный дар Божий… А это жестокий грех, Ирина Петровна, жестокий против неба, против людей и против вашей души! Разве вы не знаете, что талант дается человеку на радость ему самому и на счастье окружающим? А вы? Что вы делаете с вашим талантом, подумали вы хоть раз об этом как следует? О, на вашем месте…

– Ну что на моем месте? – быстро перебила его Ирина, сверкая глазами и внезапно бледнея от волнения. – Да отвечайте, когда так!

Стегнев взял несколько шумных тревожных аккордов и, снова обрывая игру резким диссонансом, заговорил вдруг искренне, пылко, горячо, невольно и сам волнуясь тем, что говорил:

– На вашем месте, Ирина Петровна, я бы бросил все, все эти будничные, ненужные пустяки и исключительно занялся бы музыкой и разработкой своего голоса, я всего себя посвятил бы искусству…

– А школа, a дети? Тоже пустяки? – Ирина почти испуганно смотрела на своего учителя.

– В данном случае тоже пустяки, – не колеблясь, твердо и решительно ответил Стегнев и, захватив обе ее похолодевшие ручки, продолжал горячо, убедительно: – Предоставьте заниматься этим тому, кто не может делать иного. Но вы не обыденная, а исключительно богато одаренная натура и потому не должны тратиться на всю эту жизненную прозу. Вы призваны для более высокой цели, Ирина Петровна, чем петь на клиросе и обучать грамоте деревенских ребятишек.

В тоне его голоса невольно послышалась чуть заметная ненавистная ей старая брезгливая нотка. Ирина быстро отдернула свои руки.

– Вы говорите, должно быть, о служении чистому искусству? – спросила она холодно. Ей вспомнились слова Левы и все их бесконечные споры и разногласия по этому поводу.

Стегнева неприятно задело.

– К чему этот презрительный тон, Ирина Петровна? – спросил он с возмущением, почти строго. – Это не похоже на вас, вы говорите с чужих слов, должно быть. Только профаны могут пренебрежительно смотреть на служение искусству. Им, конечно, простительно, но не вам, Ирина Петровна, вам это стыдно, грешно! Не забывайте, что на вас лежит печать дара Духа Святого, и вы не должны, не смеете относиться легкомысленно к искусству. Это вам Богом указанный путь, это ваша жизненная задача, ваша цель, ваша религия!

Внезапный резкий шум у окна заставил вздрогнуть Ирину и быстро обернуться. Объемистый горшок цветущей герани неожиданно с грохотом повалился на пол, разбиваясь в мелкие дребезги. В просвете окна показалось смущенное красное и очень нахмуренное лицо Субботина.

– Моя бедная герань! – с сожалением воскликнула Ирина, быстро нагибаясь к пострадавшему цветку.

– Я нечаянно уронил горшок, прошу извинить! – сухо проговорил Лева, еле сдерживая злобу.

– Вот именно уронили, и весь цветок теперь поломан, – сверкнув глазами, укоризненно и сердито ответила девушка. – И зачем только прибежали, не понимаю, право!

– Кого я вижу, старый знакомый, господин Серый Волк! – между тем весело здоровался с молодым человеком Стегнев, делая вид, что ровно ничего не замечает, и приветливо подходя к окну. – Ну, я не удивляюсь больше, почему моя милая ученица так мало успела за последнее время! – добродушно улыбался Владимир Павлович. – А я только что журил ее за недостаток знания! Вот, значит, кто мешал прилежно заниматься Ирине Петровне. Не правда ли? Так ведь? Варвар вы этакий, сознавайтесь скорей, господин Серый Волк!

– Что делать, просим прощения, – слегка приподымая шляпу, холодно процедил Лева. – Где уж нашему брату профану подниматься на такие высоты, как служение чистому искусству, мы рады и тому, коли сыты бываем!

Стегнев поморщился. Не столько слова, сколько сама манера говорить Левы невольно покоробила его. «К чему он так ломается, – с досадой подумал Владимир Павлович. – Этот умышленно грубоватый, вульгарный тон вовсе не идет ему, а на самом деле – премилый юноша и славный малый. Какая смешная поза!»

– Ну, что касается до служения искусству, молодой человек, – начал он примирительно, – то, вероятно, мы еще не раз будем иметь случай сражаться с вами на эту тему, но для первого раза, право, не стоит…

– Ни для первого, ни для второго раза не стоит с ним говорить об этом! – быстро и решительно вмешалась в разговор Ирина. – Лева не понимает музыки и вообще никаких искусств не признает. Он думает, что во всем свете нет ничего прекраснее его противного микроскопа!

Субботин побледнел.

– Очень извиняюсь, Ирина Петровна, что позволял себе так долго утруждать вас моим противным микроскопом, и постараюсь, чтобы впредь этого никогда больше не случалось.

Он еще раз приподнял шляпу, не прибавив больше ни слова, повернулся и решительно отошел от окна.

– Лева, одну минуту подождите, подождите чуточку! – закричала ему вслед Ирина.

Она уже раскаивалась в необдуманных словах и, не обращая внимания на присутствие Стегнева, выбежала в сад и помчалась вдогонку за молодым человеком.

– Левинька, не нужно сердиться, не нужно, это я так, нарочно сказала, я извиняюсь! – горячо умоляла девушка, нагоняя Субботина и ласково протягивая ему руки. – Он не противный, ваш микроскоп. Вы завтра можете мне опять показать каплю крови, хорошо? И за герань я тоже не сержусь, я попрошу Владимира Павловича, он мне еще пришлет, у него много герани в саду, не нужно дуться, Левинька. Ах, если б вы знали, я так счастлива сегодня!

Большие лучистые глаза девушки искрились бесконечным восторгом.

– Чему вы так счастливы? – Лева быстро и пытливо наклонил к ней бледное, взволнованное лицо. – Чему?.. – повторил он еще раз, грубо, почти до боли сжимая тонкие руки девушки.

Но она ничего не чувствовала в эту минуту, она была вся охвачена внутренним глубоким блаженством.

– Он сказал, что мой голос стал еще прекраснее, еще звучнее! – проговорила Ирина с радостной улыбкой. – И что у меня серьезный, большой талант. Понимаете, «настоящий талант» – вот именно он так и сказал!

Субботин резко отбросил ее руки и, не оборачиваясь, начал быстро спускаться по тропинке. Ирина не удерживала его. Ей стало ужасно обидно. Как мало он понимал ее! Что же это за друг, если он не умел радоваться ее счастью и не умел ценить самого прекрасного, что было в душе ее? О, когда-нибудь она все это скажет ему, но только не теперь. Она слишком счастлива сегодня, чтобы думать о чем-нибудь другом. На минуту дурное настроение Левы отходит для нее на второй план. Ирина нетерпеливо спешит обратно в домик, полная одного страстного желания – петь, петь и петь!

В раскрытые окна к ней доносятся звуки пианино и мягкий баритон Стегнева.

 
– В часы одинокие ночи
Люблю я усталый прилечь,
Я вижу печальные очи
Я слышу веселую речь.
 

– напевает вполголоса Владимир Павлович романс Чайковского.

– Как чудно! – с восторгом прислушивается девушка и невольно повторяет за ним знакомую мелодию:

 
И грустно я так засыпаю
И в грезах неведомых сплю.
Люблю ли тебя, я не знаю –
Но кажется мне, что люблю…
 

Внезапно, словно какое-то светлое откровение, ей вспоминаются слова Стегнева: «Не забывайте, Ирина Петровна, что на вас лежит печать дара Духа Святого!» Ирина вбегает в гостиную розовая, сияющая, с блестящими глазами.

– Владимир Павлович, – объявляет она громко и радостно. – Я хочу петь, много петь сегодня, и я счастлива, и вы хороший, и я ужасно благодарна вам! Спасибо! – Ирина горячо протягивает ему обе руки, и Стегневу кажется, что вместе с ней вошла весна в комнату и что каждая складка ее платья поет.

XVI

В этот день Ирина больше не возвращалась в Авиловку. Урок пения затянулся долго, a после урока Стегнев затащил ее к себе обедать в Муриловку и вечером сам отвез обратно в белый домик. Прасковья Андреевна не беспокоилась. Софья Павловна предупредила ее коротенькой запиской, что они оставляют Ирину на весь вечер в усадьбе. Бабушка и Замятины были очень довольны этим, и только один Лева ходил пасмурный и злой.

К довершению скуки у Лизы разболелась голова, что, впрочем, у нее часто случалось, когда Ирины не было дома. Субботину пришлось целых два часа подряд читать вслух Надежде Григорьевне французские мемуары, в которых пространно говорилось о королях, а также их возлюбленных, но ровно ничего об истории.

В конце концов он не вытерпел и окончательно обозлился.

– Не понимаю, мама, как можете вы с удовольствием слушать такую пошлую белиберду! – проговорил Лева с возмущением, сердито швыряя книгу в сторону. – Ну, скажите на милость, чем ваши мемуары отличаются от любого бульварного романа? Переименуйте современных жюльет-аннет, как, бишь, их там, в разных исторических виконтес – и вот вам мемуары готовы. Неимоверная дрянь.

Разумеется, Надежда Григорьевна рассердилась, обиделась, и начались бесконечные разговоры о том, что теперь яйца учат курицу, что современные дети эгоисты, не почитают родителей, а только умничают и грубят. Все кончилось жалобами, слезами и истерикой. Пришлось уговаривать, успокаивать, разыскивать валериановые капли, прикладывать на сердце холодные компрессы и выслушивать целый ряд жалких слов и всевозможных причитаний.

Прасковья Андреевна сжалилась над молодым человеком и выпроводила его из комнаты. На прощание она не удержалась и заметила внуку довольно сурово:

– Кто тебя за язык дергал, хотела бы я знать? Очень нужна твоя критика! Стоило расстраивать из-за таких пустяков больную мать! Бери лучше пример с Иринки, смотри, сколько такта и природной душевной деликатности у этой девочки. Даром что ребенок, а в доме она положительно всем нужна!

– То-то и жаль, что всем. Вы из нее скоро не только сиделку, но и чернорабочую сделаете и совсем закабалите! – огрызнулся Лева.

Бабушка сердито захлопнула дверь перед носом Субботина, но когда молодой человек ушел, она тихонько покачала головой и невольно задумалась. «Ох, грехи мои тяжкие! Как не кинь, все клин, а Левушка-то и прав, пожалуй, – вздохнула старушка. – Совсем затрепали девчонку Замятины, с утра до вечера гоняют. Слава богу, что Стегнев вернулся, ей повеселее будет, отдохнет от нашей сутолоки». И Прасковья Андреевна тут же решила, что не станет удерживать Ирину и мешать ей по возможности чаще бывать в Муриловке. Пусть себе увлекается музыкой девонька и распевает сколько ее душе угодно, а там видно будет, чем все это кончится. Как знать, может, ее дорогая внучка и судьбу свою найдет у Стегневых, недаром этого так страстно желает Софья Павловна.

Бабушка сдержала слово и на другой же день объявила Ирине, что впредь, несмотря ни на какие дела в Авиловке, она может после завтрака смело уходить часа на два-три к себе домой с тем, чтобы заниматься музыкой и продолжать уроки пения со Стегневым. Ирина ликовала. Она давно уже собиралась попросить об этом бабушку, но все не решалась, боясь огорчить ее. К тому же в Авиловке было постоянно так много всякого дела, что она еле справлялась с ним. Как тут уйдешь! И вдруг Прасковья Андреевна сама предупреждала ее желание и давала возможность ей ежедневно заниматься любимым искусством! Какое счастье!

– Бабуся, милая, вы ангел, вы чудная женщина, и я вас обожаю! – с восторгом воскликнула девушка, кидаясь на шею старушке. – Но только как же вы сами? А Васенька, Аннушка, Надежда Григорьевна? – Ирина нерешительно глядела на бабушку.

– Ничего, справимся и без тебя как-нибудь, не беспокойся, голубонькая! – успокаивала ее Прасковья Андреевна. – И то сказать! Не в сиделки ты тут определилась к Замятиным, могут и родные детушки поухаживать за больной матерью, все равно целыми днями баклуши бьют, так пусть лучше почитают ей, невесть какой труд, подумаешь.

– Ах, что вы, бабуся, баклуши бьют. Лева очень занят, у него начат серьезный письменный труд, и к тому же профессор Штейн не велел ему слишком утомляться, он такой нервный.

– Не нервный, a дерзкий твой Левка, вот это так вернее будет! – наставительно ответила бабушка. – Совсем испортился характер у мальчишки, пренесносный стал! Пожалуйста, не печалься обо всех, заступница вечная, и помни: чтобы впредь после завтрака и твоего духу тут не было, марш домой – и делу конец.

– Будьте покойны, не придется просить, бабуся! – весело смеялась девушка, и действительно – просить ее не приходилось.

К явному неудовольствию Надежды Григорьевны и Лизы, Ирина каждый день исчезала после завтрака и возвращалась обратно в Авиловку только к четырем часам. Молодая девушка летела к себе, как птичка, которую выпустили на свободу. Она нарочно выбирала знакомый, кратчайший путь лесом, где когда-то ходила с Левой, быстро вбегала на свою вышку и почти тотчас же усаживалась за пианино. Старый дом и весь сад Снегурочки немедленно оглашались ее дивным пением, и нередко прохожие в эти часы подолгу останавливались внизу у речки, с восторгом прислушиваясь к молодому, горячему голосу девушки.

Она так ревностно и с таким увлечением занималась, что время летело для нее незаметно, и Машутке приходилось напоминать барышне, что четвертый час на исходе и что она опоздает. Ирина со вздохом закрывала пианино и возвращалась в Авиловку лесной тропинкой, но шла не так быстро и не с такой охотой, как утром. В ушах ее настойчиво раздавались мелодии Шумана, Грига, Мендельсона, и в столовой, за чайным столом Прасковьи Андреевны, она нередко казалась Замятиным рассеянной и молчаливой.

Лева был сначала очень доволен последним распоряжением бабушки. Он ожидал, что Ирина предложит ему приходить заниматься к ней в эти часы после завтрака, но, к удивлению его, она упорно молчала и ни разу не попросила проводить себя. Это очень сердило молодого человека, он мрачно запирался в своей комнате, делая вид, что страшно занят. И хотя смертельно скучал без девушки, но из упрямства отказывался даже вечером сопровождать ее домой. К немалой досаде Ирины, его каждый раз предупредительно заменял Кокочка.

О приезде графини Субботин совсем позабыл, тем более что Лиза не упоминала о нем. Правда, за последнее время Кокочка ежедневно исчезал по утрам, о чем-то многозначительно перешептывался с Лизой, зачем-то посылал в город Феню, но все это мало интересовало Леву и мало касалось его. Он не допытывался, в чем дело, и решительно не подозревал, какой сюрприз ему подготовляли Замятины.

Однажды днем, после кофе, вся семья собралась на балконе, куда по приказанию бабушки Феня подала фрукты и ягоды. Ирина раскладывала на тарелки спелую землянику, a маленький Васенька сидел рядом с ней на высоком стуле и с нетерпением ожидал своей очереди.

Внезапно чьи-то мелкие легкие шаги торопливо раздались по саду. Послышалось шуршание шелковых юбок, и вдруг, ко всеобщему изумлению присутствующих, на ступенях балконной лестницы показалась элегантная женская фигура, закутанная в прозрачный черный газ.

– Милочка, Милочка! – с восторгом воскликнула Лиза, кидаясь навстречу своей подруге.

– Графиня Дель-Ностро, какой неожиданный сюрприз! – почтительно раскланивался Кокочка, поднося к губам выхоленную надушенную ручку кузины.

Остальные все поднялись. Надежда Григорьевна, лежа на кушетке, издали приветливо протягивала ей обе руки.

– Душечка моя бедная, сколько вы должны были выстрадать и как похорошели, несмотря на это! – заявила она громко, искренне любуясь молодой женщиной. – Простите, душечка, что не могу встать к вам навстречу, но я старая калека и ко мне нужно относиться снисходительно, пожалуйста, дайте расцеловать вас, прелестная графиня…

Милочка томно опустилась на колени перед кушеткой больной и дрожащим голосом прошептала с волнением:

– Ради бога, дорогая, умоляю, не будемте возвращаться к прошлому, рана еще слишком свежа…

Она эффектно поднесла к глазам сильно надушенный тонкий кружевной платок и с минуту оставалась на коленях в красивой театральной позе, как бы окончательно подавленная своим горем. Кокочка поспешил подать руку кузине и помочь ей подняться на ноги.

Остальные поздоровались с графиней сдержанно. Бабушка казалась более удивленной, чем обрадованной, она никогда не симпатизировала Милочке, считая ее неискренней, и не верила ее слезам. «Одно ломание», – с досадой думала старушка, презрительным взором окидывая вычурный театральный наряд Милочки.

Ирина стояла немного поодаль с широко раскрытыми испуганными глазами и слегка побледнела от волнения. Они не видались долгие годы, но она сразу узнала старого врага. О, как ей ненавистны были это матово-бледное лицо с нежным румянцем, эти полузакрытые светло-голубые глаза, окаймленные длинными черными ресницами, эти густые белокурые косы! А между тем она не могла не сознаться, что Милочка прекрасна и что с годами она стала еще привлекательнее, еще изящнее.

Разумеется, более опытный глаз подметил бы искусственность этой красоты, но Ирина была слишком наивна и доверчива, чтобы заподозрить участие тонких заграничных косметик в свежем румянце и матовой белизне кожи графини. Черный газ эффектно окутывал грациозную головку Милочки, ниспадая легкими живописными складками до самого подола ее длинного платья! Этот черный газ шел к золотистым волосам, нежному цвету лица молодой женщины и несколько скрадывал излишнюю полноту ее стана.

Ирина, как загипнотизированная, не могла оторвать от нее глаз, но и графиня также внимательно и пытливо оглядывала молодую девушку. Она сразу узнала ее. На минуту их взгляды встретились, и обе почувствовали, что старая вражда и ненависть их нисколько не исчезли с годами. Что-то злое, почти хищное сверкнуло сквозь полуопущенные веки прекрасных глаз графини. Ирина была слишком хороша, она не могла ей простить этого.

Молодая девушка невольно сделала шаг назад и инстинктивно, словно ища защиты, приблизилась к Леве. Субботин заметил это движение и сразу повеселел. Он ласково продел руку Ирины в свой согнутый локоть и, подойдя к Милочке, проговорил не без гордости:

– Честь имею представить вам, графиня, моего маленького друга. Узнаете, быть может: Ирина Петровна Фомина, наша черноглазая Ириночка.

– Как же, конечно узнаю! – воскликнула графиня, любезно протягивая девушке пухленькую, унизанную кольцами ручку. – Ириночка почти не изменилась, все такая же чернушка, только выросла, конечно. А помните, Левочка, как вы ее прежде черным тараканом величали? Так, кажется, черным тараканом, не правда ли?

Милочка весело и кокетливо засмеялась, обнаруживая при этом ряд мелких остреньких зубков, как у хищного зверька.

– Нет, неправда, не так! – спокойно ответил Лева. – Вы перепутали, графиня. Это Ирина Петровна была так нелюбезна девочкой, что величала рыжим тараканом Николая Александровича за его усики, которые ей не нравились, а мы с бабушкой ее называли нашим милым, славным Черным Жучком. Так ведь, Ирина?

Ирина вскинула на него смеющийся лукавый взгляд и весело и громко расхохоталась. «Как хорошо, что он вспомнил про этого рыжего таракана!» Ей стало вдруг ужасно смешно, а главное – больше ничуточки не страшно перед этой элегантной красивой графиней. Молодая девушка сразу почувствовала, что отныне у нее есть верная защита и что она не одна.

– Милочка, пройдем в мою комнату! – быстро вмешалась Лиза. – На первый раз я хочу, чтобы ты была только со мной, мне нужно безумно много рассказать тебе. Надеюсь, что присутствующие не будут претендовать на мой эгоизм и не сочтут меня чересчур невежливой? Николай, распорядись, чтобы графине подали кофе и ягоды в мою спальню.

Милочка не разделяла это сентиментальное стремление Замятиной провести весь вечер вдвоем с ней. Она с большим удовольствием предпочла бы остаться на балконе, но делать нечего, приходилось следовать за Лизой в ее спальню и делать вид, что она и сама жаждет интимной беседы и откровенных излияний подруги детства.

Кокочка побежал распоряжаться насчет кофе для графини, а Надежда Григорьевна и бабушка вскоре ушли к себе.

– Я вас жду в своей комнате, Ириночка! – усталым голосом проговорила Субботина, следуя за матерью. – Помогите мне, пожалуйста, наложить согреваюший компресс, у меня что-то правая лопатка разболелась.

– Сейчас иду, Надежда Григорьевна, сию минуту! – охотно согласилась девушка. – Я только распоряжусь, чтобы тут прибрали немного, и вынесу в кладовку ягоды.

Лева с Ириной остались вдвоем. Ирина захватила большую тяжелую вазу с земляникой и собиралась нести ее в кладовку, но Лева, давно поджидавший этой минуты, быстро остановил девушку.

– Бросьте эту дрянь, Ирина! – проговорил он с досадой. – Вы вечно возитесь с разными мисками, чашками, тарелками, точно прислуга не могла бы этого сделать с таким же успехом. Противно даже! Мне нужно переговорить с вами, а времени у нас ужасно мало, каждую минуту может вернуться сюда милейший Кокочка!

– Мне сейчас некогда говорить с вами! – несколько сухо ответила девушка. – Вы слышали, что ваша мама ждет меня в своей комнате, эти ягоды необходимо вынести на холод, бабушка так велела!

Она снова было взяла хрустальную вазу, но Лева выхватил ее из рук девушки и с таким ожесточением швырнул обратно на стол, что несколько спелых ягод рассыпались по скатерти, оставляя на ней большие красные пятна.

– Что вы наделали! – всплеснула руками Ирина. – На чистую скатерть! Вот теперь Аннушка опять будет сердиться, она уверяет, что эти пятна не отмываются.

– Какое несчастье, подумаешь! – презрительно кинул Лева. – Впрочем, у вас всегда то бабушка, то Аннушка, то Васенька, то еще кто-нибудь. До всех есть дело в доме, кроме меня. Для меня одного у вас никогда нет ни единой минуты, и с моим настроением вы не находите нужным считаться. Кажется, вы даже и не замечаете совсем, сержусь я или нет.

– Извините, пожалуйста, я очень хорошо замечаю, что вы целую неделю дуетесь, – недовольным тоном проговорила Ирина. – Но так как я не знаю, за что, то не могу считаться с вашим настроением. Если вы чем-нибудь недовольны, то скажите прямо, а догадываться я не умею и не люблю!

Она повернулась и собиралась идти, но Лева быстро и решительно загородил ей дорогу.

– Ирина, не сердитесь, постойте одну минуту, это очень важно! – уже совсем иным тоном заговорил Субботин. – Мне нужно выяснить один вопрос…

Молодая девушка с недоумением вскинула на него глаза.

– Какой вопрос?

– Ирина, ведь мы друзья, не правда ли? – Лева волновался, хотя и старался скрыть это.

– Ну да, конечно друзья, только я очень сердита на вас!

– Это ничего, Ирина, это не важно, я тоже был сердит на вас, но ведь мы все-таки друзья, правда?

– Вы только об этом хотели говорить со мной? – нетерпеливо пожала плечами девушка. – Что же тут выяснять, спрашивается?

– А по-вашему, это не заслуживает внимания? – нахмурился Субботин.

– Вы говорите вздор, Лева. Нечего выяснять то, что мы оба и без того знаем. Почему вы меня больше провожать не ходите, почему дуетесь – вот что вы мне лучше скажите! – сердито сверкнула глазами Ирина, останавливаясь перед молодым человеком в вызывающей позе. – Почему?

– Почему? – Лева немного замялся и покраснел. – Это очень сложно, Ирина, я вам в другой раз скажу…

– Нет, не в другой раз, а сегодня! – настойчиво объявила девушка и слегка топнула ножкой. – Я хочу, чтобы вы вечером проводили меня домой, слышите, Лева, я хочу!

– Чего, собственно, вы так настоятельно требуете от нашего бедного Левочки? – раздался за ними слащавый голос Замятина.

Кокочка стоял в дверях и, покручивая рыжие усики, с лукавой улыбкой смотрел на девушку. Ирина и Лева так увлеклись, что не заметили, как он появился на балконе.

– Простите, Николай Александрович, но это относилось к одному Льву Павловичу и потому, я полагаю, не может быть интересным для вас, – холодно ответила Ирина.

Не удостоив Замятина ни единым взглядом, молодая девушка взяла свои ягоды и гордо прошла мимо Кокочки. Кокочка с неудовольствием посмотрел ей вслед. «Эта девчонка положительно зазнается, – сердито подумал он. – Пора бы укротить ее малость».

– А не везет вам около барышень, Николай Александрович! – усмехнулся Лева. – Кажись бы, и состариться не успели, a совсем не ценят больше!

Замятин побагровел и, внезапно забывая свое обычное добродушие, тихо и яростно прошипел:

– Есть такая французская пословица, молодой человек, очень поучительная: «Тот хорошо смеется, кто смеется последним». Слыхали? Очень поучительная пословица, вы припомните ее при случае, молодой человек.

«Дикая кошка понемногу выставляет когти!» – мысленно усмехнулся Лева и, закурив сигару, заметил с невозмутимым спокойствием:

– Да мало ли есть хороших пословиц, Николай Александрович, и не только французских, но и наших, русских. Например, «На всякий чих не наздравствуешься», «Собака лает, ветер носит»… Я не знал, что вы такой любитель пословиц, а то я мог бы подобрать для вас в этом роде очень много подходящих.

Лева с наслаждением глубоко затянулся своей сигарой, выпустил густую струю дыма чуть ли не в самое лицо Замятина и, беспечно насвистывая веселенькую песенку, спокойно спустился в сад, намереваясь немножко пройтись до ужина.

В десятом часу вся семья опять собралась на балконе за вечерним чаем. Милочка вышла под руку с Лизой, бледная, заплаканная, представляя собой живое олицетворение скорби. Однако это не помешало ей предварительно с особым вниманием поправить свою прическу в комнате Лизы и за столом очень охотно поедать вкусные домашние булочки, запивая их густыми холодными сливками.

– Ну, славу богу! – серьезно заметил Лева на ухо своей соседке Ирине. – Свежая рана графини нисколько не отражается на ее аппетите, и потому можно надеяться, что она не замедлит благополучно закрыться.

Ирина мельком взглянула в сторону Милочки и чуть было громко и весело не расхохоталась. Подвижное личико девушки так и дрожало от внутреннего смеха, но, по счастью, она успела вовремя удержаться и, опустив глаза, испуганно уткнулась в свою чашку. От зорких очей графини, однако, не скрылось лукавое выражение ее лица. Милочка прекрасно заметила, что молодые люди перешептывались между собой и затем раза два украдкой взглянули в ее сторону. Она сейчас же поняла, что они смеются над ней, и вся прежняя вражда к Ирине вспыхнула с новой силой в душе самолюбивой женщины.

Леве не терпелось поскорее остаться вдвоем с Ириной. Он наскоро допил свой стакан чаю и, поблагодарив бабушку, нарочно заявил громко и решительно:

– Пора, сударыня, берите шляпу, я иду сегодня провожать вас!

– И я с вами! – заволновалась Милочка, подымаясь с места.

– Ах, душка, посиди еще со мной, куда ты так торопишься? – горячо умоляла ее Лиза. – Я тебя потом сама провожу домой.

Графиня, однако, не соглашалась. Она чувствовала себя совершенно разбитой после такого долгого путешествия, и к тому же все эти треволнения дня, приезд на родину, свидание с близкими, дорогими друзьями так утомили, так измучили ее и без того слабые нервы! Она жаждала отдыха и покоя!

– Я теперь по-прежнему ваша близкая соседка, и мы будем часто встречаться, – утешала она Лизу, обнимая на прощанье подругу. – Я так одинока и так нуждаюсь в теплом участии друзей, Лизочка, мы будем часто видеться! Вы ничего не имеете против этого, бабуся, вы не забыли вашу Милочку? – с фамильярной лаской игриво спросила графиня, внезапно забывая о своих измученных нервах. Милочка намеревалась опять опуститься на колени, на этот раз уже перед креслом Прасковьи Андреевны, но та жестом остановила ее.

– Пожалуйста, не надо, графиня, это стесняет меня! – заметила старушка довольно сухо. – Я не забыла подругу моей внучки, но прежняя девочка превратилась с годами во взрослую женщину, и вы сами понимаете, Людмила Сергеевна, что это меняет отношения людей. Графине Дель-Ностро незачем ожидать моего приглашения, так как мой дом всегда открыт для друзей моей дочери и моей внучки.

Милочка несколько смущенно отошла от бабушки.

– Ну, значит, этот номер не пройдет, – насмешливо шепнул Лева Ирине, однако настолько громко, что графиня прекрасно все слышала и, окончательно разобиженная, начала церемонно прощаться с Надеждой Григорьевной.

Зато Субботина рассыпалась в самых красноречивых заверениях в дружбе, напомнила Милочке, что в их доме графиня не чужая и что все члены семьи будут рады как можно чаще ее видеть в своем кругу.

Ирине и Леве надоело выслушивать нескончаемый ряд любезностей, и они поспешили выйти в сад. Немного погодя за ними величаво выплыла Милочка, шурша на ходу длинным подолом траурного платья. Замятин вызвался провожать кузину. Обе парочки остановились у калитки сада.

– Ну, как же мы разделимся, господа? – весело спросил Кокочка. – У нас две дамы, и обе они, к сожалению, должны идти в противоположные стороны! Я думаю, лучше всего будет так: мы доведем сначала графиню, потому что она очень устала с дороги, a затем отправимся провожать Ириночку. Хорошо?

Лева вовсе не находил, что это хорошо, собирался протестовать, но Ирина предупредила его.

– Я очень извиняюсь перед графиней, но мне это неудобно, – твердо и решительно заявила она. – Я тоже очень устала сегодня и спешу домой. Кроме того, мне нужно кое о чем переговорить с Левой. До свидания, графиня, до свидания, Николай Александрович. Лева, идем!

Не ожидая ответа молодого человека, Ирина сама взяла его под руку, чего до сих пор еще никогда не делала. Субботин был чрезвычайно рад и незаметно для других тихонько и ласково прижал к себе ручку девушки.