Текст книги "Весенняя сказка"

– Иринушка, ты будь поласковее с Левой! – тихонько шептала она девушке и, не зная, чем мотивировать такую странную просьбу, прибавила наскоро: – Смотри, как он устал с дороги, совсем измаялся, бедный!

– Что это вы, бабушка, так разнежничались? – насмешливо кинула Лиза. – Кажется, не Иринка невеста в доме, и не ее поздравлять следует.

Глафира Николаевна сама подошла к старушке. Прасковья Андреевна молча, несколько раз перекрестила молодую женщину и, захватив обеими руками ее красивую голову, крепко расцеловала ее на обе щеки.

– Спасибо вам, дорогая! – с чувством проговорила растроганная Дальханова. – Я давно уже не имею матери, и вот сейчас мне кажется, что я нашла ее! – Она почтительно и горячо поднесла к губам руку старушки. – У меня до вас большая просьба, Прасковья Андреевна, – продолжала Глафира Николаевна со своей милой улыбкой. – Не откажитесь быть моей посаженой матерью. Я совсем одинока, у меня никого нет. Мы решили с Владимиром обвенчаться в маленькой муриловской церкви у отца Никифора и позовем на нашу свадьбу только самых близких друзей.

Разумеется, бабушка с радостью согласилась.

– А я буду дружкой, – смеялась Ирина.

– А я шафером! – предложил Лева. – И мы с вами в одной карете поедем! – тихонько шепнул он молодой девушке. – Это уж так всегда водится!

Графиня и Лиза не сочли нужным поздравить жениха и невесту.

– Довольно и без нас сердечных излияний этой мраморной богине, – презрительно заметила Милочка. – Должно быть, она уже немолодая. Мой покойный муж еще в дни юности знавал какую-то Дальханову. Конечно, у нее вставные зубы и выкрашенные волосы. Сейчас видно, что все фальшивое. Разве в эти годы могут быть такие перлы во рту и такие густые, пышные косы.

– Разумеется, нет, душка! – с завистью соглашалась Лиза, у которой уже были два передних вставных зуба и накладка из фальшивых волос. – Нечего сказать, выискал себе красавицу, стоило так долго ждать для этого!

А между тем Дальханова была необычайно хороша и моложава в своем гладком сиреневом платье, покрытом белым кружевом, с пучком фиалок у пояса.

– Какая красавица! – раздавались восторженные замечания молодежи. – И какая изящная, элегантная! Вот уж настоящая леди, женщина тонкого воспитания и хорошего круга! – откровенно делилась своим впечатлением простодушная Степанида Андреевна Заславская, обращаясь к графине.

Милочка готова была побить ее. Она сама, молодая и прекрасная, воспетая столькими заграничными газетами, чувствовала себя сегодня в тени и на заднем плане. Но хуже всего было то, что эта противная черноглазая девчонка и Лева казались теперь наверху блаженства! Он не вытерпел и вернулся к ней. Конечно, ничто больше не помешает их счастью! О, как она ненавидела их обоих!

– Я думаю, мы скоро еще одну парочку будем поздравлять в нашей благословенной Авиловке, – как бы нечаянно заметил Кокочка, ядовито улыбаясь в сторону графини. – Только на этот раз, вероятно, вам придется взять на себя роль посаженой матери, прелестная кузиночка.

– Увидим! – процедила сквозь зубы графиня с таким странным выражением, что даже Кокочке стало жутко.

«Ого! – подумал Замятин, отходя от нее подальше. – Я никому бы не советовал попадать на зубок моей очаровательной кузине».

Отец Никифор, улучив свободную минутку, отозвал в сторону Леву и, понизив голос, начал виноватым, заискивающим тоном:

– Левушка, ты ведь не сердишься на меня? Конечно, мое письмо того… Сознаюсь, погорячился малость, но ведь это любя, Левушка, ты уж прости старика…

Молодой человек бросился крепко обнимать старого друга.

– Да что вы, голубчик отец Никифор! Я и не думаю сердиться, напротив, вы были правы, я заслужил такое письмо. Как видите, сейчас же раскаялся и сразу прилетел сюда. Если бы вы знали, как летел, сломя голову летел, и все ваши теории запомнил и отныне во всем согласен с вами!

Священник был поражен. Такого быстрого успеха, признаться, он и не ожидал. Вот что значит в надлежащую минуту верное слово сказать! Отец Никифор несколько раз с многозначительной улыбкой прошелся мимо Прасковьи Андреевны. Когда все чужие разъехались и в гостиной остались только свои, он подсел к креслу бабушки, придвинул к ней шашечный столик и любезно предложил:

– Давайте на сон грядущий сразимся разочек в шашки, матушка! Давненько мы не играли с вами!

– Давненько! – лукаво улыбнулась старушка. – Что же, сразимся, пожалуй, отец Никифор!

Оба приятеля уселись друг против друга, шашки были расставлены на местах… Но ни тот, ни другой не спешили играть.

– Ну, а что? – с важностью проговорил священник, перегибаясь через стол и глядя с добродушной усмешкой на бабушку.

– Ну, а что? – передразнила его в том же тоне Прасковья Андреевна, весело улыбаясь. – Ладно, будет вам хвастаться, играйте-ка лучше!

– А кто прав? Не говорил я вам? Вот и вышло по-моему! – не унимался старик.

– Подождите, не совсем еще вышло! – тихонько заметила бабушка, глядя на Ирину и Леву, весело разговаривающих на веранде с Глафирой Николаевной и Софьей Павловной.

– Все-все будет! – с убеждением подчеркнул отец Никифор. – Только вы не путайте больше!

Во всякое другое время ему бы здорово досталось от бабушки за это «не путайте больше!», но сегодня Прасковья Андреевна была на седьмом небе, и отец Никифор мог говорить что угодно – она ни на что не сердилась.

– Ступайте, батюшка, вам начинать! – вместо ответа приветливо предложила бабушка и глубоко вздохнула, с облегчением откинувшись в покойное широкое кресло.

Софья Павловна перешла с веранды в гостиную и на минуту присела к играющим. Они часто так проводили вечера втроем. Стегнева с вязаньем в руках, а бабушка и отец Никифор – за маленьким столиком, сражаясь в шашки. Однако на этот раз Софья Павловна недолго сидела с ними. Под предлогом головной боли и усталости она скоро распрощалась с друзьями и уехала домой, обещая выслать экипаж за Владимиром Павловичем и Дальхановой.

Стегнева угадывала чутьем, что бабушка была скорее рада настоящей развязке сочиненного ими романа, и это немного оскорбляло ее. В ее одинокой, печальной жизни разрушалась еще одна взлелеянная прекрасная мечта, вероятно последняя, и ей хотелось встретить побольше теплого сочувствия своему горю, своей разбитой светлой иллюзии! Разумеется, Софья Павловна не могла ни на что пожаловаться. Глафира Николаевна была в высшей степени мила и внимательна к ней, она даже выражала желание, чтобы ее будущая невестка оставалась полновластной хозяйкой всего дома.

– Ради бога, дорогая, снимите с меня эту скучную работу! – упрашивала она Стегневу, ласково обнимая ее за плечи. – Если б вы знали, какая я плохая хозяйка и как мало люблю все эти хлопоты! Каюсь, мы оба с Владимиром так и остались неисправимыми номадами1919
  Нома́да – кочевник (истор.).


[Закрыть] и предпочитаем рысканье по белу свету всякой спокойной, оседлой жизни. А когда соскучимся по родному гнезду, то вернемся к вам, дорогая Софья Павловна, и будем счастливы, что найдем дома славную и заботливую хозяюшку!

«Боже, как бы все иначе могло сложиться, если бы на ее месте была эта прелестная девочка, такая домовитая, хозяйственная! С каким счастьем я уступила бы ей свое место. Можно заранее поручиться, что Ирина не только не боялась спокойной оседлой жизни в родном гнезде, но жаждала ее. – Софья Павловна тихонько смахнула набежавшую слезу. – Милая, милая! Счастлив будет тот, кому она отдаст свое сердце!»

Ирина, Лева, Глафира Николаевна и Стегнев сидели на веранде, оживленно болтая между собой. Бабушка не считала нужным занимать их, прекрасно понимая, что им было гораздо приятнее оставаться вчетвером, и потому спокойно продолжала играть в шашки в гостиной с отцом Никифором. Но Лиза нашла это бестактным со стороны Прасковьи Андреевны, в качестве любезной хозяйки чинно выплыла на веранду и уселась церемонно на диване около Глафиры Николаевны.

Графиня оставалась демонстративно в столовой, не отходя от кушетки Субботиной. Она не желала иметь ничего общего с этой надменной, чопорной классной дамой, как она с досадой величала в душе Дальханову.

– Около вас, кажется, новый французский роман на столике, дорогая Надежда Григорьевна? – заметила Милочка, нестерпимо скучающая в обществе болезненной нервной Субботиной и решительно не знавшая, о чем разговаривать с ней. – Вы еще не прочли его?

– Ах нет, душечка, не прочла! Но, говорят, преинтересный, мне его недавно из города прислали, а я еще и разрезать не успела книгу.

– Хотите, я ее разрежу для вас? – любезно предложила Милочка, желая чем-нибудь занять себя, и за неимением ничего другого она схватила на буфете позабытый Феней небольшой острый столовый нож.

Немного погодя Надежда Григорьевна удалилась к себе наверх брать ванну, которую она принимала ежедневно на ночь, и Милочка осталась одна в столовой. Молодая женщина продолжала машинально разрезать книгу, внимательно прислушиваясь к тому, что происходило на веранде.

Разумеется, с появлением Лизы вся непринужденность и простота беседы были там разом нарушены. Глафира Николаевна вяло и неохотно выслушивала пустую болтовню Лизы, искренне скучая. Ирине и Леве тоже стало скучно, словно по уговору они разом поднялись с места и тихонько удалились в гостиную к бабушке.

Молодые люди были так заняты разговором, что, проходя мимо столовой, не обратили внимания на читавшую, по их мнению, Милочку. Графиня бросила в их сторону взгляд, полный непримиримой ненависти. «Кажется, мой милейший Коко ожидает вторую свадьбу в Авиловке, – злобно усмехнулась она и затем мысленно повторила еще раз: – Увидим!»

Ирина и Лева уселись в глубине гостиной на маленьком диванчике у пианино.

– Помните, Ирина, как месяц тому назад вы лежали в этой комнате после пожара? – внезапно спросил Лева. – Это было ужасно!

– Ничего ужасного не было, я всегда с удовольствием вспоминаю это время! – искренне созналась девушка. – Бабуся меня страшно баловала… и вы целые дни проводили в столовой и никуда не уезжали. Нет, это было хорошее время!

Ирина задумчиво и немного грустно начала перебирать на пианино какие-то ноты. Субботин взял ее за руку и усадил около себя на диване.

– Ирина, я безумно скучал в Москве! – проговорил он тихо.

– А кто же вас просил уезжать? – с возмущением, резко заметила девушка. – Даже не попрощались как следует, только измучили всех!

– Кого всех?

– И бабусю, и отца Никифора!.. – она вдруг замолчала и смущенно опустила глаза.

– Ну, что же вы не договариваете, Ирина, и еще кого? – нетерпеливо воскликнул Лева, крепко сжимая в руках похолодевшие руки девушки и слегка притягивая ее к себе.

Отцу Никифору стало «дуть от окна», он шумно переставил свое кресло и, кряхтя, уселся спиной к молодым людям.

– Продолжайте, матушка, – громко торопил он Прасковью Андреевну.– Нечего мешкать-то, ишь, какой я ходец загнул! Небось не ожидали!

И хотя ровно ничего смешного не случилось, старый священник весело и добродушно расхохотался.

Ирина отдернула руки и, вся побледнев, воскликнула пылко:

– Вы не стоите, чтобы вам говорили правду! И не верю я вовсе, чтобы вы скучали! Разве вы понимаете, что значит скучать, что значит целыми ночами не закрывать глаз, прислушиваться к каждому шороху, часы, минуты считать? Нет-нет, вы не знаете этого! Отец Никифор говорит, что вы эгоист, и он прав, вы никого не любите, кроме себя!

Лева как ужаленный вскочил с места.

– Ну, а если я вижу, что меня тут все к черту отсылают, что я никому не нужен, смертельно надоел всем, тогда как?

Молодой человек все более и более горячился, забывая, что он не один в комнате. Он опять было захватил ее руки. Рядом в столовой послышались чьи-то осторожные шаги.

– Уйдемте в сад! – шепнул вдруг Лева девушке, разом меняя тон и овладевая собой.

– В каштановую аллею? – улыбнулась Ирина.

– Ну, пожалуй, если хотите. А вы о чем?

– Так, все равно… Помните, в тот вечер, когда у нас были гости, вы туда одни ушли…

Лева нагнулся и горячо заглянул в самое лицо девушки.

– Вы ошибаетесь, Ирина, – проговорил он серьезно. – Я ушел не один, я унес с собой мою сказку, и она была со мной все это время всюду, всегда-всегда!

Субботин снова забылся и проговорил последние слова так громко и с таким увлечением, что отцу Никифору пришлось опять переставлять кресло. Он начал уверять бабушку, что она неудобно сидит и ей бы тоже следовало этак немного поправее, подальше от окна брать.

Милочка с искаженным злобой лицом осторожно отошла от двери.

– Кажется, я попала к началу интересной мелодрамы! – усмехнулась графиня, судорожно сжимая в руке гладенький острый нож.

Молодая женщина насторожилась.

– Идем, Ирина! – в другой комнате торопил Лева девушку.

Во дворе около кухни раздались звуки гармоники и чья-то веселая, удалая песенка.

– Ирина, я счастлив! Я представить себе не мог, что снова услышу ваш голос, что я тут! – пылко продолжал молодой человек. – Поверите ли, мне кажется, я готов безумствовать, смеяться, прыгать, плясать, как маленький ребенок. Кто это там поет на дворе? Что-то веселое будто? Ирина, хотите танцевать? – Он схватил ее за талию.

– Как так, без музыки? – засмеялась девушка.

– Ну да, конечно, на что вам музыка? Разве вы не слышите, что она сегодня всюду играет? Вон, у окна отец Никифор передвигает шашки, и мне представляется, что это дивная симфония… А вон там, на веранде, смеется Глафира Николаевна, ее голос звучит для меня как эолова арфа. Летим, Ирина, прямо отсюда в сад, не останавливаясь до самой каштановой аллеи, хотите?

– А как же по лестнице? – громко смеялась девушка. – Не свалимся?

– Не свалимся! – уверенно проговорил Лева, крепко прижимая ее к себе. – Я вас на руках донесу, такую крошку!

– Крошку! – передразнила Ирина, делая обиженную гримаску и, опустив руку на плечо молодого человека, быстро понеслась с ним галопом через всю гостиную, задевая на ходу шашечный столик и сбивая все шашки в сторону.

– Сумасшедшие, побойтесь бога! – шутя грозила им бабушка, провожая счастливыми глазами молодую парочку.

Отец Никифор поспешно отодвинул кресло и встал в сторонку, чтобы не мешать им. Ирина и Лева вихрем пронеслись мимо графини, мимо Стегнева, мимо Лизы и Глафиры Николаевны до самой балконной лестницы, где Субботин приподнял на воздух свою даму, как перышко, и на лету донес ее до самой каштановой аллеи.

Глафира Николаевна и Владимир Павлович лукаво и многозначительно переглянулись.

«Какое безобразие!» – мысленно возмущалась Замятина, напуская на себя чопорный и натянутый вид.

– Глафира Николаевна, – начала она сдержанно, – позвольте мне извиниться перед вами за нашу Ириночку. Эта девочка, к сожалению, так мало воспитанна, так бестактна…

– Вы делаете мне плохой комплимент, многоуважаемая Елизавета Павловна, – довольно сухо оборвала ее Дальханова. – Вы забываете, что Фомочка – моя воспитанница и любимая ученица. Впрочем, я решительно не вижу, что собственно вас так возмущает в данную минуту и что вы находите предосудительным в том, что молодые люди, и притом старые товарищи детства, дурачатся и веселятся между собой? Разве каждый из нас не был молод? Помните, Владимир Павлович, как мы с вами галопировали и вальсировали по нашей липовой аллее в муриловском парке, помните? – Глафира Николаевна с милой улыбкой наклонилась в сторону Стегнева.

– Я готов и сейчас галопировать с вами, Ганя! – тихонько ответил Стегнев, горячо поднося к губам тонкую красивую руку своей невесты.

«Уж, право, и не знаешь, кто из них хуже: старые или молодые!» – презрительно подумала шокированная Лиза и сердито покосилась на сад.

Рядом в столовой Милочка также смотрела в сад пристальным потемневшим взором. Она была ужасна! Кто бы узнал в этом искаженном злобой лице прежнюю хорошенькую женщину. Светлые волосы и мертвенно-бледное лицо графини сливались в эту минуту с общим тоном ее серебристого платья, на котором зловеще чернели темные декадентские астры… Ей недоставало двух остроконечных огненных крыльев за спиной, и молодая женщина могла бы с успехом служить изображением злого, мстительного духа.

– Они вдвоем, они счастливы! – шептали ее сухие побледневшие губы. – Он унес ее на руках, я видела. Он называл ее сказкой… Что она сделала для этого? А я целые годы, как нищая, ждала одного ласкового слова, одной улыбки! Готова была молить, унижаться, рыдать у ног его… И все напрасно. Он ушел, полный презрения… Так нет же, нет, никогда! – воскликнула графиня с безумной решимостью. – Они не должны быть счастливы!

Лезвие острого ножа, которым она разрезала книгу, судорожно блеснуло в руке, послышался громкий болезненный возглас, и в столовой что-то тяжело опустилось на пол.

– Боже мой, Милочка, что с ней? – в ужасе воскликнула Лиза, быстро вбегая в комнату.

Графиня без чувств полулежала на ковре, прислонившись головой к дивану, а из левой руки ее, обнаженной по локоть, сочилась тонкая струйка крови… рядом на полу валялись столовый нож и недоразрезанный французский роман.

– Господи, она нечаянно поранила руку, разрезая мамину книгу! – с отчаянием кричала Лиза. – Лева, где ты? Зовите скорее доктора! – металась во все стороны Замятина, подымая целый сумбур в доме и, как всегда, не умея сделать самого главного. – Феня, Поля, Аннушка! Бегите за молодым доктором, графиня истекает кровью!

Глафира Николаевна спокойно вынула из кармана батистовый носовой платок и туго перетянула им руку графини у самого плеча, затем вторым платком, переданным ей Стегневым, перевязала рану. Кровь перестала сочиться, и графиню общими усилиями подняли и уложили на диван.

В эту минуту в комнату вошел Лева, Ирина, перепуганная, следовала за ним.

– Ну, я предоставлю дальнейший уход доктору, – с тем же спокойствием продолжала Дальханова, обращаясь к Субботину. – Насколько я понимаю, порез незначительный, никаких серьезных последствий не вызовет! Фомочка, идемте отсюда, лишний народ только мешает делу!

Глафира Николаевна обняла за талию девушку и направилась в сад с ней.

«Бесчувственная, каменная!» – мысленно посылала ей вслед «лестные» эпитеты Лиза, продолжая бесцельно метаться по комнате.

– Не юли! – строго остановила ее бабушка, появившаяся на общий крик из гостиной. – Толком не дашь понять, в чем дело. Лева, есть опасность?

– Никакой, бабушка, и вам совсем незачем беспокоиться, – холодно проговорил Лева. – Рана поверхностная, простой порез кожи, и только. Есть у вас марля и какой-нибудь бинт? Глафира Николаевна очень умно сделала, что перетянула руку у самого плеча, сейчас видно, что барынька с головой. Пришлите бинт, бабушка.

У Прасковьи Андреевны нашелся под рукой весь необходимый перевязочный материал. Лева омыл рану борным раствором, положил повязку и, пощупав пульс, спокойно отошел в сторону.

Графиня продолжала лежать с закрытыми глазами. В доме поднялся страшный переполох. Феня успела доложить о случившемся Надежде Григорьевне. Нервная, истеричная Субботина, несмотря на принятую ванну, прибежала в столовую, умоляя всех со слезами спасти этого бедного ангела, пострадавшего из-за нее по своей несравненной доброте.

– Можете быть совершенно спокойны, мама, с бедным ангелом ничего не случится, – с досадой заметил Лева. – А вот вы простудитесь, идите к себе и примите брому! Я сейчас поднимусь к вам.

– Полагаю, что нам пора собираться! – заметила Дальханова, появляясь в столовой и не обращая внимания на лежащую якобы без чувств, с распущенными косами, графиню.

Нужно заметить, что черепаховые гребни Милочки обладали удивительным свойством всегда вовремя выпадать из ее волос.

– Владимир, едем! – решительно позвала Глафира Николаевна. – Ириночка, и вы с нами! – обратилась она ласково к молодой девушке. – Мы напьемся чайку в Муриловке, a затем проводим вас домой, и я посмотрю ваш садик Снегурочки, хотите? Берите скорее тальму и шляпу, я пойду предупрежду Прасковью Андреевну!

– Ну, а как же тут, Глафира Николаевна? – нерешительно проговорила девушка. – Может быть, придется помочь чем-нибудь.

– Ах, пустое, тут и без вас довольно рук! – равнодушно заметила Дальханова. – Что касается до меня лично, то сознаюсь чистосердечно: я терпеть не могу ухаживать за больными. Всегда считала роль сестры милосердия самой неблагодарной и неприятной ролью! Идем, Фомочка!

Глафира Николаевна нарочно проговорила последнее замечание так громко, что его прекрасно могли слышать не только Лиза, но и сама графиня, делавшая вид, что она в глубоком обмороке. Ирина издали бросила сочувственный взгляд Субботину и неохотно последовала за Дальхановой. Она предпочла бы остаться с Левой, но не хотела отказывать в просьбе старому другу. Бабушка приветливо распрощалась с молодой женщиной. Они взаимно симпатизировали друг другу и условились часто встречаться. Лиза ограничилась церемонным поклоном издали, делая вид, что не может отойти от графини. Леве очень хотелось проводить Дальханову и Ирину до экипажа, но Надежда Григорьевна не отпускала его ни на шаг от Милочки. Чтобы не раздражать на ночь больную мать, Субботину приходилось сидеть в столовой и ухаживать за графиней, которая упорно не приходила в чувство.

Расчет Милочки был верен, Леве так и не пришлось в этот вечер договориться до конца с Ириной. Часом позднее, когда по просьбе матери он довез ее домой, было уже так поздно, что он не решился идти к оврагу.

– Вы завернете завтра еще раз перевязать рану? – слабым голосом спросила Милочка, протягивая ему на прощание больную руку.

– Вы хотите сказать, царапину, графиня? – досадливо поправил Лева. – Нет, разумеется, не приду, тут никакой перевязки не требуется, достаточно залепить порез английским пластырем, а это сумеет сделать и ваша Жаннет. Право, я никогда не видал еще, чтобы подымали столько шума из-за такого пустяка.

Лева вышел из комнаты Милочки, сердито нахлобучив себе на голову шляпу, возмущенный ее ломанием.

– Увидим! – тихонько прошептала ему вслед графиня и, позвав Жаннет, приказала подать черное платье и широкий черный кашемировый плащ.

– А я уже приготовила постель, разве мадам не ляжет? – с удивлением переспросила горничная.

– Делайте, что вам приказано! – последовал краткий повелительный ответ. – Вы пойдете со мной.