Текст книги "Весенняя сказка"

II

После ухода Ирины из Авиловки хозяйство бабушки, как и следовало, впрочем, ожидать, очень скоро пришло в полный упадок. Вертлявая горничная Феня, заменявшая временно старую Аннушку, совсем не была знакома с кухней, а нераспорядительная и неумелая Лиза ничего не могла указать ей. К тому же этот переход из старших камеристок на роль простой кухарки и судомойки уже сам по себе казался очень оскорбительным избалованной Фене и служил теперь неоднократным предлогом для всевозможных пререканий и ссор с ее стороны.

В доме царил полнейший беспорядок: комнаты оставались неубранными до вечера, обед и ужин постоянно запаздывали, а зачастую оказывались несъедобными, Лиза ходила растрепанная, в утреннем капоте, уверяя окружающих, что ей даже некогда расчесаться и приодеться, a всеми заброшенный капризный Васенька целыми днями беспрерывно ревел.

При Ирине было совсем не то. Рано утром она сама закупала необходимую провизию, руководила на кухне Феней, помогала прибирать в комнатах и в свободное время не забывала даже Васеньку, который под конец страшно привык к ней и теперь настойчиво требовал, чтобы ему вернули его веселую, хорошую тетю Иру.

Кокочка не мог простить жене такого несвоевременного удаления Ирины из дому, когда она была им всем так полезна. Говоря по правде, семейные неурядицы уже давно утомили Замятина. Приезжая летом в Авиловку, он надеялся немного отдохнуть в благоустроенном доме бабушки – и вдруг, извольте видеть, такая незадача! «Удивительно, право, до какой степени бывают мелочны и глупы эти женщины», – сердито думал Кокочка и с чувством полной правоты ежедневно устраивал за обедом и ужином домашние сцены жене.

Зато в белой хатке над оврагом общее настроение обитателей было совсем иное, и Ульяна с Машуткой не без основания находили, что никогда еще им не жилось так хорошо и спокойно, как теперь, вместе с их дорогой барышней.

Хозяйство Ирины было, разумеется, очень несложное, к тому же Софья Павловна присылала ей постоянно большое количество всевозможной провизии. Ульяне и заботиться ни о чем не приходилось.

Ирина вставала по привычке очень рано, прибирала свою комнату и, забрав затем какую-нибудь интересную книгу, убегала с нею далеко в лес, откуда возвращалась только в полдень, к обеду.

В ожидании хозяйки стол обыкновенно накрывался в саду.

Позади домика несколько высоких кустов сирени давали довольно густую тень. Тут они обедали, и, разумеется, все вместе, втроем. Это было очень весело. Ирина приносила из лесу большой букет полевых цветов, и ради парада его торжественно ставили в вазе посреди стола.

Днем Ирина занималась музыкой, или опять читала, или присаживалась с каким-нибудь шитьем на крылечке, рядом с Машуткой, причем они нередко громко и весело распевали, а Ульяна ставила самоварчик и тут же угощала их чаем.

После заката солнца, когда на деревне оканчивались полевые работы, к ним зачастую забегал кто-нибудь из старших учеников школы, и таким образом время в маленьком домике летело быстро и незаметно и притом так весело, как казалось Ульяне и Машутке, что им ничего лучшего и желать не оставалось! Но Ирина была иного мнения. Ей почему-то не было весело, и она сама даже не могла бы хорошенько сказать почему.

По-видимому, между тем все складывалось как нельзя лучше: она уютно устроилась в своем старом гнездышке, ее окружали преданные ей люди. Замятины держались в стороне, из Москвы приходили вполне благополучные вести. Надежда Григорьевна чувствовала себя гораздо лучше, и бабушка серьезно поговаривала о возвращении домой. Она нисколько не сердилась за то, что Ирина временно уехала из Авиловки, искренне радовалась ее встрече со старой Ульяной и только досадовала, что из-за этой противной оспы ее милая девочка была лишена удовольствия по-прежнему посещать муриловскую усадьбу. Отъезд Стегнева в Москву также немного раздражал ее. «И к чему только понадобилось Владимиру Павловичу именно теперь в Москву ехать? – сердилась Прасковья Андреевна. – Не понимаю, право, что у него там за дела такие? Сидел бы лучше дома, непоседа этакий!»

Ирина невольно улыбнулась, читая эти строки письма. «Какая странная бабуся! – подумала молодая девушка. – Ну не все ли равно, пусть себе едет куда хочет!» Она была даже рада этой поездке, так как, прощаясь, Владимир Павлович обещал непременно навестить Глафиру Николаевну и напомнить ей о намерении приехать осенью погостить в Муриловку.

Ирина и не подозревала, что Стегнев, в сущности, только затем и ехал туда и что вся его деловая поездка была одним предлогом для отвода глаз. Но, впрочем, какое ей было дело до него? С некоторых пор совсем иной образ неотступно и властно стоял перед ней. Она видела его ночью во сне и инстинктивно всюду искала днем.

С того момента, как Ирина переехала в свою старую хатку над оврагом, образ Левы, ее товарища детства, ни на минуту больше не покидал ее. Не было ни одного уголка в саду Снегурочки, где бы она не вспоминала прошлого, и все говорило ей только о нем! Каждый ничтожный цветок в поле, каждая знакомая тропинка в лесу, каждый луч заходящего солнца и каждый белеющий парус вдали. Иногда Ирине начинало казаться, что стоит ей сойти к речке, и она увидит на берегу Леву с веслами и багром около парусной лодки, или лежащим с книгой под каким-нибудь деревом, или собирающим цветы и травы для их гербария.

Она быстро спускалась в овраг, но плакучие ивы у берега одиноко склонялись над водой, и под ними безучастно шумел тростник. Ирина медленно возвращалась обратно и снова принималась ждать, охваченная все тем же томительным нетерпением. «Может быть, завтра!» – думала она и, чтобы как-нибудь убить время, убегала далеко-далеко в свой любимый лес. Но и там она бессознательно направлялась как раз к той самой высокой мохнатой ели, где когда-то они отдыхали вдвоем в жаркие летние дни, а она, утомленная дальней прогулкой, нередко засыпала у него на руках.

Ирина опускалась на зеленый мох под знакомой елью, но вдруг ею снова овладевало странное беспокойное чувство. А что, если он приехал сейчас, в эту минуту, и ждет ее на крыльце в саду, пока она сидит вот тут, далеко от Муриловки? С бьющимся сердцем молодая девушка быстро неслась из леса и нетерпеливо прибегала домой, но в саду Снегурочки ее никто не ждал, и на крыльце сидела с работой и громко распевала только одна Машутка.

Однажды поздно вечером, когда в доме все спали, Ирина накинула на себя платок и вышла посидеть на крылечке. В воздухе было душно и как-то особенно тихо, как бывает только перед грозой.

Темная зловещая полоса медленно надвигалась из-за леса, но остальное небо пока было ясно, и над головой Ирины тихо проносились фиолетовые, золотистые и розовые облачка… «Должно быть, ночью гроза будет!» – рассеянно подумала девушка, продолжая неподвижно смотреть в темную даль. Она не помнила, как долго сидела, погруженная в свои думы, она не замечала, как бледнело над ней небо и как постепенно его все более и более заволакивали темные тучи.

Вдруг она вздрогнула, ей показалось, что ее кто-то окликнул: «Ирина, Ирина!» – громко и отчетливо раздался знакомый голос. Ирина взволнованно побежала к оврагу и быстро спустилась вниз, но на берегу у речки никого не было. Густой туман, как пар, подымался кверху и, цепляясь за ветви мохнатых елей, причудливо окутывал их своей беловатой дымкой.

Молодую девушку обдало сырым холодом. С минуту она в недоумении простояла на месте, не доверяя себе и продолжая прислушиваться. Несколько крупных капель дождя тяжело упали ей на голову, небо совсем почернело, вдали раздались глухие раскаты грома… Ирина плотнее запахнула на груди шерстяной платок и быстро направилась к дому.

Она поняла теперь, что ей почудилось и что ее никто не звал. Голос Левы, должно быть, звучал так громко только в душе ее, потому что она все время о нем думала! «Нужно поскорее улечься и постараться заснуть, – решила Ирина, – чтобы эта ночь прошла как-нибудь незаметно, а утром, кто знает, может быть, завтра, наконец!..»

Но как нарочно ей совсем не спалось, раскаты грома становились все сильнее и сильнее, в окне ее то и дело сверкала молния. Ирина спустила штору и зажгла свечу, затем, убедившись, что Ульяна и Машутка крепко спят, она босиком прокралась к своему комоду, бережно открыла его нижний ящик и вытащила оттуда длинную коробку. В этой коробке сохранялось ее единственное сокровище, все, что у нее осталось от прошлого! Молодая девушка вынула свою старую куклу и любовно положила ее к себе на подушку.

– Ведь это он назвал тебя Иринушкой, он! – прошептала она с бесконечной нежностью и, как в былое время, начала тихонько разглаживать темные волосы куклы.

Ирина и не подозревала, что в эту минуту в нескольких шагах за окном стояла какая-то высокая мужская фигура, закутанная в широкий непромокаемый плащ. Внизу у речки медленно ехал за ним тарантас с небольшим чемоданом.

– Барин, а барин! – нетерпеливо звал кучер. – Говорю, зря идете, не стоит подыматься, все равно не проехать там! Нужно низом, у оврага брать, а потом лесом свернуть. Ишь ведь какого крюку дали по такой погоде, большой бы дорогой куда прямее!

– Да, ты прав, тут нельзя проехать! – согласился незнакомец, спускаясь к речке, где его ожидал экипаж. – А не знаешь ли, братец, кто живет в этом домике? – с видимым интересом спросил он кучера.

– А бог его ведает! – нехотя ответил последний. – Я ведь нездешний буду, сельская учительница, бают, а только по-настоящему не знаю, может, и не она вовсе, а так, дачники какие…

Прохожий быстро вскочил в тарантас.

– Ну ладно, двигайся! – приказал он кучеру, поглубже натягивая себе на голову капюшон плаща. – Ветер так и рвет, да, признаться, и грозы такой я уже давно не видал.

Прежде чем окончательно свернуть в лес, незнакомец еще раз обернулся назад, в сторону маленького домика. В угловом окне за занавеской тускло горела свеча. «Это ведь, кажется, ее окно было, – подумал он, – а рядом комната Дарьи Михайловны. Свеча горит как поздно! Кто живет там?..»

III

Субботин появился в Авиловке как снег на голову, неожиданно, с ночного поезда. Разумеется, было бы благоразумнее переждать до утра в городе и приехать на другой день, но желание увидать бабушку было так велико, что, несмотря на ужасную погоду и поздний час, он все-таки нанял возницу и велел немедленно везти себя в Авиловку. Доро́гой Лева твердо решил ни в каком случае не будить старушку, но, по мере того как приближались знакомые места, это первоначальное благое намерение все более слабело, и когда Субботин звонил у парадного крыльца старой родовой усадьбы, то ясно сознавал, что ни за что на свете не выдержит до утра и, как только снимет с себя промокший плащ, сейчас же сам побежит в спальню старушки.

Звонить ему пришлось довольно долго. «Как странно, – думал Лева, нетерпеливо дергая за ручку двери, – a ведь прежде, кажется, Аннушка была всегда очень чуткой. Что это она так разоспалась сегодня?» Наконец в одном из окон по коридору показался слабый свет и в передней раздались осторожные шаги:

– Кто тут? Нешто можно так беспокоить людей по ночам? – послышался за дверью ворчливый женский голос. – Говорите скорее, а не то и пускать не стану!

– Барин, открывай! – последовал краткий повелительный ответ, после чего дверь моментально открылась и в просвете показалась растрепанная испуганная Феня в нижней юбке, закутанная в большой темный платок. В руках она держала маленький сальный огарок, вставленный ради удобства в пустую пивную бутылку. Субботин вошел, спотыкаясь, в полутемную переднюю и теперь с удивлением оглядывал эту незнакомую женскую фигуру.

– A где же Аннушка? – спросил он недовольным тоном.

– Аннушка уехала к старой барыне в Москву, к Надежде Григорьевне, – пояснила Феня, – а тут только одна Лизавета Павловна с супругом, но они сейчас почивать изволят. Прикажете разбудить?

– Нет-нет, пожалуйста, никого не будите! – решительно проговорил Лева, сбрасывая плащ и входя в столовую.

Феня поспешно поставила свой огарок на буфет и жеманно остановилась в дверях, ожидая дальнейших приказаний.

– Можете идти, мне ничего не надо, – объявил Лева. – Дайте только огня в мою комнату, я очень устал и сейчас же лягу.

Он был так огорчен и так разочарован, что готов был сейчас же вернуться обратно в город, чтобы завтра утром ехать в Москву, к бабушке. В эту минуту соседняя дверь немного приотворилась и оттуда высунулось заспанное недовольное лицо Кокочки.

– Феня, что это у вас за шум в столовой? – раздался его сердитый голос. – Неужели и ночью нельзя иметь покою?

– Это моя вина, Николай Александрович, – холодно проговорил Субботин, приближаясь к двери. – Простите, что обеспокоил вас, приехав не предупреждая в такой неурочный час. Я сам, поверьте, жалею об этом.

– Как, это вы? Неужели вы?

С минуту Замятин с таким изумлением смотрел на гостя, точно перед ним стоял не живой человек, а какое-то страшное привидение. Затем он быстро скрылся за дверью, в соседней комнате послышалось торопливое шлепанье туфель, и наконец дверь спальни снова растворилась, на этот раз пропуская объемистую фигуру Кокочки, уже облеченную в парадный шелковый турецкий халат.

– Кого я вижу! Левочка, вот неожиданная радость! – затараторил Замятин своим медовым голосом, выбегая навстречу к гостю и горячо протягивая обе руки. – Лиза, ступай сюда, ты и не подозреваешь, какой сюрприз тебя ожидает.

– Да уж, сюрприз, нечего сказать, – поморщилась в соседней комнате Лиза, нехотя набрасывая на себя капот и поправляя перед зеркалом растрепавшиеся волосы.

– Прошу вас не будить сестру, – уговаривал шурина Субботин, – мы успеем еще завтра поздороваться с ней, я не хочу никого беспокоить. Скажите мне только, ради бога, что с мамой. Это ужасно волнует меня. Почему бабушка уехала в Москву и почему мне никто ничего не писал об этом?

Замятин поспешил успокоить его. Надежда Григорьевна неделю тому назад была не совсем здорова, но теперь ей уже гораздо лучше, и Прасковья Андреевна, вероятно, на днях вернется обратно. Она собиралась написать ему обо всем из Москвы после того, как на месте убедится, в чем дело, не желая заранее понапрасну беспокоить его, но, очевидно, ее письмо уже не застало его в Италии.

– В таком случае я завтра же вечером выеду в Москву, чтобы еще успеть повидаться с мамой до ее отъезда за границу, – решил Лева. – Утром телеграфирую об этом бабушке. А теперь позвольте вам пожелать спокойной ночи, Николай Александрович, и еще раз извиниться за причиненное беспокойство.

Субботин начал прощаться, собираясь уходить в свою комнату.

– Ах, что вы, Левочка, да разве можно так, с дороги, на голодный желудок ложиться, – суетился Замятин. – Феня, разогрейте самовар поскорей, стаканчик горячего чая. Левочка, вина не хотите ли, рюмочку мадеры? Нет ли у нас жаркого, Феня, да принесите, пожалуйста, закуски из ледника!

Феня насмешливо направилась на кухню: она отлично знала, что ни вина, ни закусок у них не было и что барин предлагал их в тех случаях, когда заранее был убежден, что ему наверное откажут. На счастье Кокочки, Субботин от всего отказался, он очень устал и в эту минуту желал только одного: поскорее пройти в свою комнату и лечь.

– Но как же быть? Как же теперь быть? – снова засуетился хозяин. – Ведь мы вас совсем не ждали, Левочка, и, вероятно, ваша комната еще не устроена. Я даже не знаю, право, есть ли там постель и все необходимое. Лиза! Лиза! – волновался Кокочка.

Лиза появилась из спальни в папильотках и розовом барежевом капоте с кружевами. Так же, как и ее муж, она постаралась придать по возможности более приветливое выражение своему лицу.

– Что же ты не написал нам, Лева? – начала Замятина с легким укором. – Мы бы выехали встречать тебя.

– Вот именно этого я и не желал, Лиза, мне не хотелось никого беспокоить, – ответил Лева, довольно холодно встречаясь с сестрой.

«И потому-то ты и приехал ночью», – чуть было не сорвалось у Лизы.

Она успела вовремя удержаться и только слегка усмехнулась, но Лева, прекрасно изучивший сестру, сейчас же понял, о чем она подумала, и ему стало ужасно досадно на себя.

Феня между тем принесла на подносе стакан подогретого чаю и несколько черствых сладких сухарей.

– Прости, Лева, но мы тебя не ждали, – в свою очередь начала извиняться Лиза. – И потом, знаешь, в чужом доме все равно что на бивуаках, хозяйство наше еще не совсем налажено…

Субботин поспешил успокоить ее, уверяя, что ему ничего не надо, и попросил бы только приготовить ему постель.

– A ведь их комната заперта, – не без злорадства заявила Феня, – позвольте ключи, барыня, и постельное белье.

Феня прекрасно знала, что у Лизы не было ни ключей, ни чистого постельного белья, но она нарочно спрашивала: ей доставляло неимоверное удовольствие поставить свою барыню в неловкое положение перед гостем.

– Ах, господи, кто же запер эту комнату и где теперь ночью ключи искать? – совсем растерялась Лиза. – Феня, разбудите Полю!

Ключ от Левиной комнаты оказался действительно у Поли. Уходя из Авиловки, Ирина оставила его на всякий случай няньке как наиболее толковому человеку во всем доме, но просила ее до поры до времени никому не говорить об этом. Она боялась, чтобы за ее отсутствие Васенька как-нибудь не испортил и не разорвал там любимые книги и атласы Левы.

«Воображаю, в каком виде я найду мою комнату и все мои вещи!» – со страхом думал Субботин, донельзя педантичный в смысле порядка и в этом отношении представлявший полную противоположность сестре. Но он жестоко ошибался. Когда Поля открыла комнату, то, ко всеобщему удивлению, она оказалась не только прибранной, но даже вполне благоустроенной. На окнах висели тюлевые занавеси и темные шторы, которые он привык опускать на ночь. На постели его было постлано чистое тонкое белье, на полу красовался персидский мягкий ковер, около кровати стоял маленький столик со свечой и спичками. Над рукомойником висели чистые мохнатые полотенца. Остальные мелочи, такие как его любимое мыло, одеколон, находились тут же на умывальном столике. Все ящики были устланы белой бумагой, на полках в обычном порядке лежали его книги и атласы, на письменном столе стояла заправленная низенькая лампа, с которой он всегда занимался по вечерам, и все необходимые письменные принадлежности были, в свою очередь, в обильном количестве разложены на столе. Одним словом, всюду и во всем чувствовалось не только строго обдуманное, но и самое трогательное попечение о нем.

– Если бы я не видел, Лиза, до какой степени ты сама была поражена безупречным порядком комнаты, – с легкой иронией заметил Лева, – то, конечно, приписал бы ее убранство твоему милому вниманию. Во всяком случае кто бы ни был мой невидимый благодетельный гений, но я бесконечно благодарен ему и надеюсь, что буду прекрасно спать сегодня в этой славной комнатке. А это что? – спросил он вдруг с удивлением, указывая на глиняную кружку и большой букет высохших подснежников.

– Ах, право, не знаю, – покраснела Лиза. – Должно быть, Васенька как-нибудь, играя, затащил сюда. Поля, выброси вон этот сор.

– Нет-нет, я протестую, – решительно объявил Лева, – я ничего не желаю удалять из этой комнаты. Да и странно было бы, чтобы Васенька мог занести сюда цветы, когда, как ты сама знаешь, комната была все время заперта на ключ.

– Уж не думаешь ли ты, в самом деле, что какая-нибудь благодетельная фея их нарочно принесла для тебя? – не совсем искренне расхохоталась Лиза. – Ты, кажется, становишься сентиментальным, мой друг. Я прежде не замечала за тобой такого недостатка.

– Что делать, голубушка? С годами мы все меняемся и все становимся под старость немножко смешными, – в свою очередь шутил Лева. – А потому, сознаюсь откровенно, скорее готов верить в присутствие какой-нибудь благодетельной феи, чем в возможность для твоего Васеньки проникнуть в эту комнату сквозь запертую на ключ дверь. Покойной ночи, Лиза, и пожелай мне на новом месте увидеть во сне мою таинственную фею.

– С золотистыми косами и голубыми глазами, быть может? – лукаво усмехнулась Лиза.

– Нет, ты ведь знаешь, я предпочитаю брюнеток, – спокойно ответил Лева.

– До свидания, до завтра, – несколько холодно проговорила Лиза и захлопнула дверь.

Но Субботин снова позвал ее.

– Лиза, постой! Два слова. Ты еще не сказала мне, в котором часу вы встаете утром. Ведь завтра Троица, я нарочно торопился, чтобы приехать к этому дню. Должно быть, по случаю праздника у вас в Муриловке торжественная служба будет и вы все к обедне поедете. В котором часу?

– Ах, господи, да не все ли это равно тебе? – почему-то заволновалась Лиза. – Спи себе с богом, сколько хочешь, ты так измучился в дороге, что имеешь полное право хорошенько отдохнуть. Отец Никифор, конечно, поймет и не обидится. Впрочем, если желаешь, я могу передать ему от тебя, что ты очень устал и извиняешься. Он не рассердится, уверяю тебя. Спи, пожалуйста, совершенно спокойно и не думай ни о чем. Я и телеграмму пошлю за тебя утром в Москву.

Лиза ушла, Субботин зажег лампу и спустил шторы. В комнате стало сразу как-то уютнее и теплее. Теперь, при свете он сейчас же заметил над своим письменным столом какой-то пожелтелый старый лист бумаги, исписанный синим карандашом. В первую минуту Субботин не узнал его, отколол булавочку и хотел бросить в печку, но потом вдруг вспомнил все и бережно отнес старый лист на его прежнее почетное место. «Бедная детка, – грустно улыбнулся Лева, – ведь это она для меня так старалась». И ему ясно представилось смуглое оживленное личико Ирины. Он улегся с мыслью о ней. Как хорошо было отдохнуть на чистой мягкой постели, под теплым пушистым одеялом и тонкими белоснежными простынями. Лева всей душой благословлял доброго невидимого гения.

Уже почти совсем засыпая, он по привычке просунул руку под подушку и вдруг, к своему крайнему изумлению, вытащил оттуда большую плитку шоколада. Когда-то он ужасно любил шоколад и поедал его в постели, на сон грядущий, вследствие чего под его подушкой всегда хранились такие плитки. Эта находка так озадачила Субботина, что у него даже сон прошел. Очевидно, кто-то, хорошо знавший все его прежние вкусы и привычки, невидимо заботился о нем. Однако кто же это такой? Ведь бабушки давно не было, да он и не предупреждал о своем приезде. Ну как тут не поверить в присутствие таинственной благодетельной феи? Леве стало вдруг так весело и легко на душе, словно он сейчас только почувствовал, что действительно вернулся к себе домой. «За здоровье феи!» – мысленно улыбнулся Субботин и с удовольствием отломил себе порядочный кусок шоколада. Остальное он снова завернул в блестящую бумагу и, как в былое время, бережно спрятал себе под подушку. «А должно быть, моя фея – премилая особа! – весело подумал Лева. – Непременно постараюсь познакомиться с ней, и если окажется, что она тоже любительница шоколада, то так и быть, из чувства благодарности я поделюсь с ней моею плиткой».

Лева давно крепко и сладко спал, а в комнате Замятиных все еще светился огонь и слышался возбужденный шепот обоих супругов. Неожиданный приезд Субботина был совсем не желателен его родственникам. Лиза никогда не питала особенно нежных чувств к брату. Она считала его капризным, страшно избалованным, и в настоящую минуту он являлся только лишней обузой в ее и без того неблагоустроенном хозяйстве. Что же касается до Кокочки, то он имел еще более серьезные причины быть недовольным внезапным приездом шурина.

– Вот увидишь, матушка, – сердито повторял он жене, – что твой милейший братец все наши планы разрушит. И ведь надо же было ему приехать как раз в такое время! Вот уж, право, нелегкая принесла! Не будь его, я почти уверен, что Ирина уже осенью стала бы невестой Стегнева, а теперь больше ни за что не поручусь, пожалуй, все дело прахом пойдет.

От волнения Кокочка даже раздеваться не мог и, несмотря на поздний час, продолжал беспокойно бегать взад и вперед по спальне, злобно размахивая шелковыми кистями своего турецкого халата.

– Но ведь он говорил, кажется, что думает в Москву поехать, – примирительно заметила Лиза. – Как знать, очень возможно, что Лева еще сам поедет провожать за границу маму.

– Дай-то бог! – со вздохом проговорил Кокочка. – Это было бы самым счастливым исходом для нас всех. Во всяком случае, нам надо постараться, чтобы до его отъезда они не могли как-нибудь случайно встретиться вне дома, и если твоему брату суждено вернуться летом обратно в Авиловку, то пусть лучше эта первая встреча произойдет не с глазу на глаз, а в нашем присутствии, когда Ирина опять будет жить тут с бабушкой и со всеми нами. Понимаешь?

– Разумеется, понимаю, – согласилась Лиза. – Я даже сама об этом подумала и с этой целью нарочно уговорила его не ехать с нами к обедне. Больше им негде встретиться. Весь первый день Лева, понятно, проведет с нами, а вечером уедет, вот и все. И, уж конечно, мы не станем его удерживать.

– Кажется, твой брат и не подозревает о ее присутствии в Авиловке.

– Да, бабушка ничего не писала ему о ней, и, представь, насколько я знаю, по ее собственному желанию.

Кокочка недоверчиво покачал головой.

– Неужто по ее собственному? Очень, очень странно.

– Ничего нет странного! – презрительно усмехнулась Лиза. – Просто весьма тонкое и обдуманное кокетство. Я всегда считала ее ломакой. Разве она не знала, что рано или поздно Лева вернется сюда?

– И ты считаешь ее способной вести двойную игру? – Кокочка опять недоверчиво покачал головой.

– О, я считаю ее на многое способной, но только до поры до времени молчу, молчу! – значительно ответила Лиза.