Текст книги "Весенняя сказка"

XIV

Утром рано пришла телеграмма от бабушки, извещавшая Замятиных, что Прасковья Андреевна и Надежда Григорьевна прибудут на другой день с шестичасовым поездом. Разумеется, Лиза сейчас же позабыла весь свой страх перед ветряной оспой и немедленно послала за Ириной Феню, прося молодую девушку прийти помочь ей привести все в порядок для приезда бабушки.

Ирина уже заранее предвидела, что ее ожидало в Авиловке, и потому благоразумно захватила с собой Ульяну и Машутку. Она не ошиблась. Столовая, кабинет и уютная гостиная пришли в полное запустение. Казалось, что дней десять уже никто не мел и не обтирал пыль в этих комнатах. Васенька натаскал кучу песку в игрушечной тачке и пробовал устроить маленький садик в столовой, с дорожками, грядками и колодцем.

Ирина была страшно возмущена и энергично принялась за работу. К великой досаде Левы, она стала так ревностно наводить порядок, что даже к ужину отказалась вернуться домой и до самого позднего вечера прибирала в комнатах бабуси. Решительно все в доме, не исключая даже и самой хозяйки, были рады ее возвращению. Лизе надоела ежедневная возня с кухней и прислугой, она находила удобнее все это сложить на Ирину.

– Кончились, барышня, наши праздники! – вздыхала Ульяна, и вместе с Машуткой обе они искренне сожалели об этом.

Зато Феня и Поля ликовали. Несмотря на свою возню в комнатах, Ирина успела забежать на кухню и кое в чем помочь им. Кокочка уверял, что давно не ел такого вкусного обеда, и заметно повеселел, a Феня до самого вечера ни разу не поругалась с барыней. Но больше всех обрадовался Ирине Васенька. Он так шумно бросился к ней навстречу и так крепко уткнулся носиком в ее платье, ухватившись за него обеими руками, что Лиза сейчас же принялась ревновать сына и довольно холодно заметила:

– А все же, Ирина, из осторожности ты лучше не подходила бы так близко к ребенку!

– А ты бы, матушка, лучше не позволяла твоему Васеньке так бросаться к ней! – с досадой заметил Лева. – Довольно ясно, кажется, кто к кому лезет!

Васеньку действительно было невозможно оттащить от молодой девушки.

– Пойдем, тетя Ира! – кричал он с восторгом. – Я тебе мою большую лошадку покажу, которую мне дядя Лева подарил за то, что я тетю Иру люблю!

Лева и Ирина немного покраснели, а Кокочка многозначительно поднял брови и метнул взгляд в сторону жены. Впрочем, весь этот день прошел мирно, и Лиза осталась очень довольна, когда вечером, возвращаясь домой, Ирина сама запретила Субботину провожать ее.

– К чему, Левинька? Погода прескверная, дождь так и льет, посидите лучше дома, – советовала она. – К тому же я иду не одна, а с Машуткой и Ульяной, что же может случиться со мной?

Субботин остался, но, так же как Ульяна, решил, что праздники его окончились, и этот вечер тянулся для него бесконечно долго.

На другой день после обеда вся семья поехала в город встречать бабушку и Надежду Григорьевну. Замятины отправились в удобной четырехместной коляске, а Ирина и Лева в маленьком тарантасе. Ирина так и сияла и то и дело просила Леву погонять их молоденькую горячую лошадку, боясь опоздать к поезду. Молодой человек и сам был ужасно рад увидеть бабушку и мать, но все-таки страстное нетерпение девушки немножко раздражало его.

– Меня так не встречали, хотя сколько лет не видались, – заметил он, не утерпев. – А тут всего какие-нибудь несчастные две-три недели прошли – и готовы из тарантаса выскочить!

– Еще бы, то вы, а то бабуся! – дразнила его Ирина. – Стала бы я для вас по такой жаре в город тащиться!

Тарантас молодых людей приехал за пять минут до поезда. Бабушка увидела из окна Ирину и Леву стоящими рядом на платформе и невольно подумала: «Какая славная парочка!» Старушка сильно похудела и казалась утомленной, но лицо ее радостно улыбалось, и на глазах блестели крупные слезы. Она с гордостью смотрела на своего любимца и, как отец Никифор, находила, что Лева и возмужал, и похорошел. Прасковья Андреевна дрожащими руками крепко прижимала к груди голову внука, покрывая горячими поцелуями глаза и смуглые щеки молодого человека.

– Бабуся, а что же вы меня и забыли! – обижалась Ирина. – Все на него любуетесь, а и смотреть-то не на что, ничего нет хорошего! – шутила девушка, крепко обнимая свою бабусю.

Прасковья Андреевна переходила от Левы к Ирине и от Ирины к Леве. Субботин еле вырвался, чтобы поздороваться с матерью. Наконец все понемногу успокоились, расселись по экипажам и весело направились домой. Субботин ехал опять в тарантасе вместе с Ириной. Несмотря на радость свидания с бабушкой и матерью, молодой человек казался чем-то озабочен и всю дорогу молчал. Почти у самого дома он спросил у Ирины:

– А что, голубушка, вы к нам переселитесь в Авиловку и больше не будете жить над оврагом?

– Нет, я думаю, что пока мне не удастся к вам переселиться! – ответила девушка.

– Почему?

– Мне придется уступить мой бывший кабинет бабусе, а ее спальню, как наиболее просторную и светлую комнату, отдать Надежде Григорьевне. По крайней мере, временно я так устроила и думаю, что бабуся будет довольна, но в таком случае для меня самой не остается больше ни единого уголочка во всей квартире, и поневоле приходится уходить на ночь в мой милый старый домик к Ульяне!

– Ну и слава богу! – искренне обрадовался Субботин.

– А вам-то что? – удивилась Ирина. – Не безразлично разве?

– Разумеется, не безразлично, какой глупый вопрос, – возмутился Лева. – Если вы будете каждый день так метаться, как сегодня, то это все равно что я вас и не видал вовсе, можно подумать, что мы в разных городах живем.

– В разных городах – похоже, нечего сказать! – громко расхохоталась Ирина. – Весь день с Васенькой у меня под ногами вертелись и только мешали!

– Ну хорошо, в другой раз не буду мешать и сам на целый день в овраг к Ульяне уйду! – не то серьезно, не то шутя угрожал Лева. – А знаете, я ужасно рад, что вы не совсем переселяетесь к нам, – продолжал он искренне. – Хоть вечерами мы будем вместе, и я могу каждый день провожать вас домой и утром опять заходить за вами. Хорошо? Только, пожалуйста, Ирина, не воображайте, что я сахарный и рискую распуститься на сырости. Почему вы мне не позволили с вами идти вчера? Экая важность, подумаешь, что накрапывал маленький дождь, ужасно глупо с вашей стороны, я весь вечер злился и кончил тем, что со всеми переругался в доме, и с сестрой, и с шурином.

Бабушка одобрила все распоряжения своей внучки, но в душе все-таки не особенно была довольна, что не оставалось свободного уголочка для Ирины и ей приходилось ночевать в другом доме.

Зато Лева ликовал. Он был убежден, и не без основания, что бедную девушку замучили бы в Авиловке, если бы она переселилась туда. «Так хоть вечером немного отдохнет, бедняжка, – думал он. – А то, чего доброго, ей пришлось бы вести все хозяйство в доме и ухаживать по ночам за болезненной, нервной матерью, страдавшей бессонницей, раздражительной и нетерпеливой».

Теперь эта обязанность была возложена на Полю, которую Феня временно заменяла около Васеньки, между тем как Аннушка снова водворилась на кухне. Так как семья увеличилась, то на день ей приходили помогать Ульяна и Машутка.

Да, действительно, каникулы Ирины окончились. Лева целыми днями не видал ее, и они встречались за обедом и за завтраком в присутствии других. Ему почти не удавалось перекинуться с нею ни единым словечком. Ирина то помогала прибирать на столе, то разливала чай или кофе, то подвязывала салфетку Васеньке и поила его горячим молоком, то бежала на кухню за каким-нибудь распоряжением бабушки, и всем-то она была нужна, и все ее звали и обращались к ней с различными поручениями.

– Ирина Петровна, будьте благодетельницей, пришейте мне пуговицу к жилетке! – умолял Кокочка.

Лева устремлял на него свирепые взгляды.

– Ирина, поправь, пожалуйста, бант на моей шляпе, она попала под дождь вчера, а я не мастерица в шляпном деле! – просила Лиза.

– На каком же, собственно, поприще наиболее ярко выражается твоя самодеятельность? – насмешливо осведомлялся Лева.

Ирина бросала умоляющие взоры в его сторону и спешила за ножницами, чтобы распороть бант и снова наколоть его в исправленном виде. Искусные пальчики девушки, казалось, никогда не отдыхали.

– Барышня, посидите с Васенькой, я в людскую обедать сбегаю, – кричала Феня.

– Барышня, пожалуйте на кухню, – раздавался в дверях столовой добродушный голос Аннушки.

– Подыми петли на моем вязанье, – звала бабушка.

– Ириночка, не почитаете ли вы мне после обеда, у меня сегодня глаза болят! – просила Надежда Григорьевна.

И так каждый день, с утра до вечера!

Лева терял терпение, злился, грубил всем или демонстративно забирал книги и сердито убегал в свою комнату, с шумом захлопывая за собой дверь. За это вечером ему приходилось каждый раз выслушивать от Ирины строгую нотацию с угрозой, что если он будет продолжать так мило вести себя, то она не позволит ему больше провожать ее домой. Эта угроза смягчала молодого человека, но ненадолго. Скоро он опять кипятился, доказывал, что нельзя быть на побегушках у всего дома, что ее эксплуатируют и что каждому человеку необходимо иметь время для себя. Эти разговоры происходили между ними вечером, на обратном пути к оврагу. Ирина не соглашалась, называла его эгоистом и доказывала, что нужно стараться быть полезным другим. Она молода, сильна, здорова и потому вполне естественно, что бабуся считает ее своей правой рукой.

– В чем же и любовь тогда, – говорила девушка, – если мы ничего не захотим нести для тех, кого любим.

Лева умолкал и начинал с глубокой нежностью смотреть на нее. «Да-да, – мысленно повторял он. – Именно такой она и должна была вырасти, с любящей, гуманной душой, незлобивая, кроткая, без всякого эгоизма, без тени злорадства, вся для других!» И чем внимательнее он присматривался к Ирине, тем больше она ему нравилась, тем глубже он уважал ее и тем сильнее к ней привязывался.

Порой, когда Субботин замечал, что девушка возвращалась домой чересчур утомленная и в изнеможении опускалась на свое крылечко, никакие уговоры с ее стороны не были в состоянии утихомирить молодого человека. Лева принимался резко обвинять Замятиных, не постигал, почему его мать не могла довольствоваться уходом родной дочери и Поли и почему бабушка допускала у себя на глазах такие безобразия! Кончалось тем, что Ирина, смеясь, закрывала ему рот рукой и держала ее до тех пор, пока он не успокаивался, тихонько прижимая к губам нежные смуглые пальчики.

Эти вечерние проводы знакомой лесной тропинкой, где они и прежде так часто ходили вместе, становились для обоих молодых людей самыми дорогими минутами после скучного, суетливого и утомительного дня. Они поверяли друг другу мимолетные впечатления, маленькие горести и радости и вообще все то, что им приходило в голову за целый день. Теперь говорила уже не одна Ирина, но и сам Лева, совершенно забывая, что перед ним наивная, глупенькая девочка, с которой у него не могло быть ничего общего, как он думал раньше, и которая не умела ценить даже Писарева.

К сожалению, однако, эта маленькая радость была скоро отравлена.

Замятины как-то так устраивали, что Ирина почти весь день неотлучно проводила вместе с ними, под их непосредственным наблюдением, и когда вечером, усталая и измученная, она радостно бралась за шляпу, а Лева быстро отыскивал свою фуражку и оба они мечтали об удовольствии побыть немного вдвоем, Кокочка тоже подымался со своего места и с самым благодушным видом заявлял:

– А ну-ка и я пройдусь с вами, мои друзья, вечер так хорош, приятно перед сном немного поразмяться для моциону. Не помешаю?

На этот вопрос обыкновенно не следовало никакого ответа. Ирина сердито надувала губки, а Лева принимался с яростью разрывать кончиком своей тросточки песок садовой дорожки, точно он самого Замятина собирался зарыть туда, но Замятин все-таки шел с ними и как ни в чем не бывало очень любезно придерживал шурина за талию. Однажды он даже пробовал было с фамильярной лаской захватить ручку Ирины, но это не удалось ему.

– Оставьте, мне жарко, я люблю ходить одна! – резко объявила девушка, сердито отдергивая свою руку, за что, конечно, заслужила от Левы самую одобрительную улыбку.

Кокочка разозлился не на шутку. Он почувствовал, так же как и восемь лет тому назад, явное отвращение к себе этой красивой девушки и на этот раз холодно распрощался с ней внизу оврага, даже не соблаговолив довести Ирину до дому. Разумеется, молодые люди остались очень довольны, и не успел Замятин повернуть спину, как оба они разразились громким веселым смехом, что окончательно взбесило Кокочку. Он поклялся отомстить им и помешать в будущем этим идиллическим прогулкам вдвоем.

Лева, чтобы избавиться от шурина, придумал особую тактику: после ужина он исчезал из дому и, как оказывалось потом, преспокойно поджидал Ирину по дороге к оврагу. Молодая девушка нарочно уходила из Авиловки с Ульяной, а на берегу речки их встречал Лева, и все втроем весело продолжали свой путь вместе. Секретов у них не было, и присутствие преданной Ульяны нисколько не мешало им.

За последнее время Леву поражало непонятное и непривычное к нему отношение бабушки. Прасковья Андреевна, казалось, ничего не замечала из того, что происходило в доме, и как будто смотрела несколько отрицательно на его близость с Ириной. Нередко она задерживала его около себя под каким-нибудь ничтожным предлогом и предпочитала, чтобы Ирина уходила вечером одна, в сопровождении Ульяны или Фени.

Она намеренно избегала говорить с Левой о молодой девушке, никогда не возвращалась в его присутствии к прошлому и никогда не вспоминала о его прежней детской горячей дружбе с Ириной. Все это искренне огорчало Субботина. Постепенно он и сам становился более замкнутым и сдержанным с бабушкой и все заметнее отдалялся от нее. К немалому удовольствию Лизы, теперь помину не было об их прежней взаимной душевной близости. Только раз им пришлось волей-неволей коснуться участи девушки. Прасковья Андреевна сообщила внуку о своем намерении сделать Ирину наследницей личного состояния, полученного после смерти первого мужа.

– Надеюсь, ты ничего не будешь иметь против этого? – спросила она Леву. – Ведь вам с Лизой и так перейдет вся Авиловка и все состояние дедушки.

– Разумеется нет, бабушка! Пожалуйста, отдавайте Ирине все, что хотите, и чем больше, тем лучше! – поспешил успокоить ее Субботин. – Можете и мою часть передать ей. Я никогда не женюсь и потому для меня вполне достаточно моего частного заработка.

– Нет, зачем же, мой друг? – живо возразила старушка. – Хотя ты и говоришь, что не женишься, а все же не мешает быть обеспеченным. Мало ли что может случиться. Ирине вполне достаточно и моего капитала, тем более что, быть может, впоследствии она и без того будет прекрасно обеспечена, – не утерпела Прасковья Андреевна, но спохватившись, тут же быстро добавила: – Впрочем, незачем загадывать вперед, пусть будет что будет, поживем – увидим!

На том и окончилась их беседа, но слова бабушки произвели на Леву странное и неприятное впечатление, ему вспомнилось то памятное утро, когда он был невольным свидетелем разговора между Maшуткой и Феней о муриловском барине и Ирине. Неужели в этих пересудах прислуги могла быть хоть самая незначительная доля правды?

Время тянулось для Левы убийственно тоскливо в Авиловке. Нередко в течение двух-трех дней молодым людям ни разу не удавалось побыть наедине. Однажды они так заскучали и ходили оба с такими пасмурными, грустными лицами, что добродушному отцу Никифору даже жаль стало «деток». Случайно в этот день старый священник пил вечером чай в Авиловке.

– Прощайте, Прасковья Андреевна! – проговорил он, внезапно подымаясь с места, как только заметил, что Ирина собралась уходить и взяла свою шляпу и зонтик.

– Куда это? – изумилась бабушка. – А шахматы забыли, отец Никифор? Кажись, мы наладились сегодня поиграть с вами.

– Да-да, как же, помню, не забыл я, Прасковья Андреевна, – смущенно и неловко извинился отец Никифор. – Да только уж не осудите, невмоготу, матушка. Голова что-то разболелась, пойду пройдусь немного, авось на воздухе полегчает. Левушка, Ирина, где вы? Пойдемте-ка, проводите старика, потолкуем малость, давненько я не говорил с вами.

Прасковья Андреевна подозрительно посмотрела на своего приятеля, однако ничего не сказала, но зато Ирина и Лева ужасно обрадовались и охотно пошли провожать своего старого друга. Далеко им не пришлось идти. Отец Никифор с полдороги объявил им, что ему нужно зайти к одному больному на селе и что он сейчас только вспомнил об этом.

– Стар становлюсь, детушки, память изменяет, – уверял священник, краснея. – Ну, прощайте, милые, Бог с вами, ступайте своей дорогой. Левушка, проводи Иринку домой. Ступайте, детки! – И, окинув их любовным, ласковым взором, отец Никифор быстро заковылял в противоположную сторону, на село.

XV

Однажды рано утром Лева едва успел открыть глаза, как к нему постучалась в дверь Лиза и, не ожидая ответа, вошла в комнату. Она казалась взволнованной, и на глазах у нее дрожали слезы. Замятина держала в руках небольшой конверт с графской короной, окаймленный широкой траурной рамкой.

– Что случилось? – спросил Лева, протирая глаза и сладко потягиваясь в постели. – У тебя письмо, кажется, в руках. От кого?

– Ох, Лев, какое несчастье, какое горе! Представь, он умер, она овдовела, и этот противный ревнивый старик ничего, кроме долгов, не оставил ей, а она так молода, избалованна, такая красавица! Ах, какое несчастье!

Лиза сочла нужным прижать к лицу батистовый платок и пролить несколько слез.

– Кто умер? – спросонья не понял Лева, быстро приподымая голову и испуганно глядя на сестру, но, заметив в ее руке траурный конверт с графской короной, опустился на подушку и громко лениво зевнул. – Ты только теперь узнала об этом? – удивился Субботин. – Дель-Ностро несколько недель тому назад как умер! Неужели твоя Милочка не сообщила тебе о своем горе? Я думал, вы переписываетесь с ней.

– Разумеется! – покраснела Лиза. – Видно, графиня Дель-Ностро была слишком расстроена, чтобы писать в такую тяжелую для нее минуту! – С тех пор как Милочка вышла замуж за графа, Лиза, говоря о своей подруге, называла ее не иначе как графиня Дель-Ностро. – А ты что же молчал так долго? – набросилась она на брата. – Ведь ты был еще в Берлине, когда умер граф, и ничего не рассказал мне об этом, ни единым словечком не обмолвился о таком ужасном несчастье. Прямо непостижимое бессердечие! – возмущалась Лиза. – Я вполне понимаю, почему графиня обижена на тебя! Бедная женщина постичь не может, каким образом после вашей долголетней дружбы ты не соблаговолил даже навестить ее в минуту такого горя!

– Во-первых, я узнал о смерти Дель-Ностро в день моего отъезда из Берлина, – спокойно ответил Субботин. – И притом совершенно случайно, через одного коллегу, который в последнее время пользовал графа. Во-вторых, я перед тем с полгода не посещал их дома, да и раньше бывал не у них, а только у одного графа, в качестве врача. А когда Дель-Ностро начал небрежно относиться к моим предписаниям, то я немедленно отказался лечить его, и с тех пор больше не встречался с этой сиятельной четой.

– Однако, судя по письму графини, можно прийти к иным заключениям! – подозрительно усмехнулась Лиза.

– Графиня всегда отличалась пылким воображением, – равнодушно ответил Лева, закуривая папироску. – Тебе лучше знать, насколько мне противны ее лживость и кривляния. Может ли быть речь после этого о какой-то долголетней дружбе между нами? Смешно, право! – Субботин презрительно пожал плечами и, выпустив изо рта густую струю дыма, продолжал еще более равнодушно: – Если хочешь, она как женщина мне никогда не нравилась, терпеть не могу этот тип белобрысой Гретхен с лицом нарумяненной восковой куклы!

– Милочка белобрысая? Милочка нарумяненная? Восковая кукла? – с глубоким негодованием воскликнула Лиза. – Да разве ты не слыхал, что за границей она всюду слыла первой красавицей на балах и что все местные газеты с восторгом описывали роскошные туалеты и обаятельную внешность прелестной русской графини.

– А ты как знаешь? – усмехнулся Лева.

– Графиня мне сама присылала вырезки из этих газет! – с гордостью ответила Лиза.

– Ага, значит, все же существуют сенсационные новости, о которых она не забывает сообщить тебе, – насмешливо кинул Лева. – Тем лучше. Нужно надеяться, что в скором времени обаятельная графиня опять найдет себе старого графа, который будет настолько любезен, что не замедлит вовремя умереть, оставив ей нечто более существенное, чем воспоминание о прежнем величии и графскую корону на футляре ее заложенных бриллиантов.

– Замолчи, Лев! Меня возмущает такой цинизм, такое холодное бессердечие! – с негодованием воскликнула Лиза. – Можно не симпатизировать человеку, но в минуту горя нельзя не пожалеть его, нельзя не оказать ему хоть некоторого сочувствия, внимания…

– Постой, Лиза, не кипятись! – спокойно прервал ее Субботин. – Кому и чему я должен сочувствовать, по-твоему? Единственный, кто возбуждает сочувствие, это сам Дель-Ностро. Смерть избавила его от неизлечимой и неприятной болезни и еще более неприятной жены, но, к сожалению, такое запоздалое сочувствие было бы теперь бесполезным для графа. Что касается его супруги, то незачем утешать графиню в горе, которого она не испытывает. Твоя Милочка уже давно ожидала этой минуты, только немного ошиблась в расчете. Во-первых, граф прожил гораздо долее, чем она надеялась, а во-вторых, не оставил ей ничего, кроме долгов.

Лиза была слишком возмущена, чтобы отвечать брату. Она вылетела из его комнаты вся в слезах, свирепо захлопнув за собой дверь. Однако минуту спустя Замятина вернулась в спальню Левы и, стоя на пороге, проговорила тихим злорадным голосом:

– Я тебе еще не все сказала, мой друг. Графиня Дель-Ностро на днях будет здесь. Она просила Николая приготовить ей дачу!

– Как – здесь?! – с ужасом воскликнул Субботин и даже присел на постели. – Графиня будет здесь? И ты не врешь? – он с озлоблением отшвырнул в сторону окурок своей папиросы. – Не врешь?

Лиза торжествовала. Наконец-то ей удалось вывести своего милого братца из его олимпийского спокойствия.

– Присутствие этой белобрысой женщины вовсе уже не так безразлично для тебя? – насмешливо кинула Замятина, выплывая из комнаты и бережно унося траурный конверт Милочки.

Субботин откинулся на подушку и несколько минут лежал в глубоком раздумье, с ожесточением выкуривая одну папиросу за другой. Вскоре над головой молодого человека образовалось целое густое облачко дыма, сквозь синеватый туман которого ему насмешливо улыбалась белокурая женская головка, обрамленная длинными золотистыми косами. «Тьфу! – мысленно выругался Лева, вскакивая с постели и поспешно открывая оба окна своей комнаты. – Ишь ведь как накурил, чистая коптилка!»

Он начал быстро одеваться.

«Нужно будет Ирину предупредить! – сейчас же подумал Лева. – Я не желаю, чтобы ей неожиданно преподносили такие милые сюрпризы. Воображаю, как этот приезд огорчит бедную девушку! Милочка нам все лето испортит. И чего она только тащится сюда, сидела бы лучше за границей! По родине, видите ли, стосковалась, так я и поверил, попросту норовит какую-нибудь каверзу устроить. Ох, чует мое сердце, не к добру катит к нам эта очаровательная графиня!»

Лева хотел еще до завтрака улучить минуту и переговорить с Ириной, но это ему не удалось. Надежда Григорьевна задержала ее на все утро у себя в комнате, а за завтраком в присутствии других Субботину было неудобно подымать этого вопроса. Около четырех часов в Авиловке обыкновенно подавали кофе. Лева нарочно прошел в столовую немного раньше, рассчитывая, что застанет Ирину одну, но, к немалой его досаде, за самоваром на этот раз сидел его шурин и старательно перетирал чашки.

– A где же Ирина Петровна? – спросил Субботин.

– Ирина Петровна не придет сегодня, ей некогда! – мягко заметил Кокочка, многозначительно приподымая брови. – Она просила меня заменить ее. Прикажете, молодой человек? Вам сколько кусков?

– Нет, спасибо, я не хочу кофе. Но почему Ирине Петровне некогда сегодня? – нахмурился Лева. – Хотел бы я знать, какие еще новые обязанности сочли нужным возложить на бедную девушку? – Субботин вызывающе остановился перед шурином.

– Пожалуйста, не волнуйся, никто не собирается утруждать твою Иринку! – раздался в дверях недовольный голос Лизы. – Подумаешь, какая необычайная работа – время от времени разлить кофе и почитать немного маме! Поверь, мой друг, когда Ирине нужно, то она прекрасно умеет отлынивать от всяких обязанностей, да еще так устроить, что сама бабушка начнет умолять ее об этом: «Иди, моя радость, веселись, пожалуйста, и пусть будет все по-твоему!»

Лиза была не в духе, так как благодаря отсутствию молодой девушки ей приходилось сегодня заменять ее в качестве лектрисы у постели нервной и раздражительной Надежды Григорьевны.

– Ты несправедлива, душа моя! – еще более мягко заметил Кокочка. – Молодость берет свое в жизни каждого человека, и это вполне естественно. Ты забываешь, дорогая, что когда-то и мы с тобой были юны и так же увлекались, так же распевали дуэты и по первому зову готовы были лететь на свидание друг к другу! Да-да, и для нас была пора…

 
Пора любви, весенних грез,
Мечтаний, вздохов, поцелуев…
 

Кокочка на минуту остановился. К великой досаде своей, он никак не мог подыскать рифму на слово «грез».

– Как жаль, что тут нет Муфи, она помогла бы докончить эту блистательную импровизацию! – насмешливо воскликнул Лева. – Я замечаю, что пример юной поэтессы заразителен, господа, и, пожалуй, скоро сам заговорю стихами! До свидания, Николай Александрович, не стану мешать вашему поэтическому вдохновению. Конечно, я понимаю, что с непривычки подыскание рифм должно несколько затруднять вас, но не отчаивайтесь, батенька, это придет со временем. Вам нужно только хорошенько сосредоточиться и, знаете, как можно подольше посидеть одному. До свидания!

– Советую напиться кофе дома! – закричала ему вдогонку Лиза. – Ты напрасно рассчитываешь на угощение Иринки. Сегодня ей совсем не до тебя, мой друг, а незваный гость, ты знаешь, – хуже татарина!

– Ну, об этом, матушка, предоставь мне самому судить! – сердито буркнул Лева, захлопывая за собой дверь.

Разумеется, последние слова сестры подзадорили его любопытство. Почему же Ирине не до него сегодня? Чем это она так страшно занята? Быть может, у нее кто-нибудь сидит в гостях? В таком случае кто же этот таинственный гость, о котором он ничего не знает?

Лева быстро и нетерпеливо шагал по лесу, точно он невесть за каким важным делом спешил. Но внизу овpaгa, не доходя до белого домика, он мог легко догадаться, кто именно сидел у Ирины. Два голоса – один мужской, другой женский – звучно и громко долетали до него в открытые окна хатки:

 
– Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой…
 

– раздавался мягкий баритон Стегнева, полный неподдельного, искреннего чувства. Ирина вторила ему с бесконечным увлечением, и эти два голоса, оба одинаково сильные и прекрасные, так гармонично сливались вместе, что, несмотря на недавнее возмущение Стегневым, Лева не мог не сознаться, что Ирина была права, восхищаясь пением Владимира Павловича. Почему-то он еще сильнее возненавидел его в эту минуту и крайне недовольный и злой быстро начал подниматься в гору.

В домик Лева не решился войти. Ему не хотелось прерывать урока, и он остановился в саду Снегурочки, неподалеку от раскрытого окна. Горшки цветущей герани на подоконнике скрывали его от посторонних глаз, но зато было прекрасно видно и слышно все, что происходило в гостиной Ирины, где стояло ее маленькое пианино.

Стегнев приехал утром. Узнав случайно от сестры, что Ирина временно переехала в белый домик над оврагом, он сейчас же послал ей коротенькую записку с просьбой принять его днем, в четыре часа. Владимир Павлович был очень доволен этим неожиданным переселением девушки. Теперь он мог свободно видеться с ней когда угодно и без всякой помехи продолжать уроки пения, не встречаясь с ненавистными ему Замятиными.

Ирина получила его записку после завтрака, в комнате Надежды Григорьевны, и немедленно с восторгом показала ее бабушке. Разумеется, Прасковья Андреевна не стала задерживать девушку. Она только досадовала, что ее дорогая внучка, очевидно, так спешила на это свидание, что впопыхах позабыла переменить старенькое платье на более парадный костюм и как следует причесать волосы для такого важного случая.

– Ну хоть немножко принарядиться! – сокрушалась бабушка. – Есть же у нее три новые кисейные платья! Так нет, куда тебе, так и побежала растрепанная, в своей старой линючей юбке. Страсть до чего влюблена девчонка, совсем он ей голову вскружил, этот Стегнев, ничегошеньки больше не помнит!

А Ирина между тем, стоя у пианино около Стегнева, самым спокойным образом распевала один романс за другим и в эту минуту действительно нисколько не думала о своих растрепанных волосах и бабушкиных парадных кисейных платьях. Для кого ей было наряжаться? Разве Владимиру Павловичу не все равно, что на ней?

И по тому, как Стегнев смотрел на нее во время пения, было ясно, и прежде всего для самого Левы, что он находил Ирину очаровательной, несмотря на растрепанные вьющиеся косы и старенькое линючее платье. Владимир Павлович аккомпанировал девушке на память и, повернув голову к молоденькой ученице, с напряженным вниманием следил за каждым движением ее губ. Давно уже Ирина не пела с таким увлечением. И как замечательно развился голос за последнее время! Стегнев совершенно не узнавал его.

– Повторите еще раз эту музыкальную фразу, Ирина Петровна! – просил он, прерывая ее на минуту. – Вот отсюда, пожалуйста, и не забывайте, что тут фермата1313
  Ферма́та – знак музыкальной нотации, предписывающий исполнителю увеличить по своему усмотрению длительность ноты.


[Закрыть], должно как можно долее протянуть ноту.

Ирина повторила:

 
– Не пылит дорога,
Не дрожат листы,
Погоди немного –
Отдохнешь и ты!
 

Последние строки она закончила нежным, постепенно замирающим пианиссимо…

 
– Погоди немного –
Отдохнешь и ты!..
 

– Вот так, так, отлично, теперь хорошо! – похвалил Стегнев, окидывая ее одобрительным взглядом. – Но как окреп, однако, ваш голос, Ирина Петровна. Он стал еще прекраснее, еще звучнее. Что вы сделали с ним?

– Да, право, не знаю! – радостно улыбнулась девушка, невольно краснея от удовольствия. – Я же вам говорила, что занималась не особенно прилежно, все как-то некогда было, мешали… Вот только разве сама немного поправилась за лето, так оттого, быть может!

Стегнев внимательно и пытливо посмотрел на девушку.

– Да, это правда, вы поправились! – согласился он серьезно. – И даже очень и очень поправились, расцвели, похорошели. И я все же скажу, что никогда еще вы мне так сильно не напоминали мою любимую гетевскую героиню, черноокую Миньону!