Текст книги "Весенняя сказка"

XXIX

Cубботин возвращался домой от графини в самом светлом, радужном настроении. Образ Ирины неотлучно стоял перед ним. Молодой человек не замечал ни холодного тумана, ни черных туч, висящих над головой, в душе Левы горели яркие звезды, он был полон мечты о любимой девушке. Он нарочно вернулся несколько позднее в Авиловку, когда в доме уже все спали. В эту ночь он хотел мысленно принадлежать только ей.

Лева запер свою дверь, зажег лампу и начал писать Ирине.

«Моя сказка, моя ненаглядная сказка, – писал он, – прежде чем лечь, я хочу сказать тебе, что сдержал свое слово и с той минуты, как мы расстались, твой образ не покидал меня. Уже поздно, у нас в доме все спят, и ты, моя голубка, сладко почиваешь у себя. Быть может, видишь во сне твоего отчаянного эгоиста, который никого не любит?

Прости, это не укор, ты имела право так думать. Я во многом виноват перед тобой, мой милый Жучок! Ты мне казалась такой маленькой сегодня, когда я тебя нес в каштановую аллею, я вспоминал наши прежние лесные прогулки. Ты засыпала у меня на коленях, а я на руках относил тебя домой. Помнишь? Ирина, детка моя родная, я готов всю жизнь нести тебя на руках, если ты мне только позволишь это, я люблю тебя, моя сказка! Я так страшно виноват перед тобой, простишь ли ты мне когда-нибудь? Как мало я ценил тебя, моя голубка, как часто был груб и жесток! Насильно навязывал тебе свои вкусы, не понимал твоей души.

В одном ты была не права. Ты обвиняла меня в недостатке любви, а между тем каждая капля моей крови была отравлена тобою, Ирина. Я долго верил, что ты любишь другого, и старался вырвать твой образ из моей души, но он прирос к ней так крепко, что я не мог этого сделать. Не знаю, где кончается моя любовь и где начинается мое “я”?

Теперь, когда я верю, что твое сердце свободно, я не хочу долее медлить ни одной минуты, ты должна знать, что меня так безумно измучило. Твой королевич не в силах долее жить без своей королевны. Скажи же, родная, желаешь ли ты, чтобы он остался тут, с тобой, или ему опять бобылем по белу свету мыкаться, как выражается отец Никифор?

Это письмо ты получишь рано утром, как только проснешься. Не пиши ничего, не говори ни слова, я сам прочту ответ в твоих глазах. Ирина, не странно ли, но я почему-то боюсь его. Давно ли, кажется, я держал твою руку, слышал голос – и вдруг боюсь! Что это, предчувствие? Какая ужасная гроза! Я думаю о твоем маленьком домике. Спишь ли ты, мой Жучок? Пожалуй, тебе немного страшно в эту ночь. Я бы хотел быть с тобой. Молния непрерывно сверкает в мое окно, удары грома оглушили меня. Если они не стихнут сейчас, я побегу в овраг. Тревожно на сердце, должно быть, это гроза так влияет на меня…

Покойной ночи, моя сказка, моя любовь, моя мука, моя мечта…

Лева».

XXX

Ирина заснула под утро тяжелым, беспокойным сном. Ей снились кошмары. Холодные бледные руки с неимоверной силой давили ей грудь. Ирина старалась оттолкнуть от себя эти мертвые цепкие руки, но они сжимали ее все крепче, и она не могла разглядеть лицо своего мучителя. В окружающей темноте ярко сверкали прозрачные зеленоватые глаза с огромными черными зрачками.

– Не кричите так громко! – раздавался насмешливый голос. – Разве вы не узнаете, что это я?

Молодая девушка с ужасом просыпалась и неизменно встречала над собой добродушный, ласковый взгляд своей преданной Ульяны.

– Христос с тобой, дитятко, чего ты? Чего ты? Спи себе с богом! – начинала успокаивать ее женщина, заботливо прикрывая девушку ватным одеялом. – На, испей тепленькой малины, авось полегчает от нее! Видно, продуло на балконе вечор.

Ирина отпивала глоток теплой малины и опять забывалась мучительным сном.

Накануне при помощи Машутки Ульяна принесла ее в глубоком обмороке на постель, раздела, укрыла теплым одеялом, обложила горячими бутылками, и когда ей удалось отогреть и привести в чувство девушку, она заставила ее выпить вина и целый стакан горячей малины.

– Пусть Машутка посидит около тебя, родненькая, – заявила она Ирине. – А я побегу в Авиловку за Левушкой, может, како лекарство потребуется!

Но, к немалому удивлению кухарки, девушка испуганно ухватилась за ее передник.

– Нет-нет, Улинька, ради бога, только не его, – тревожно умоляла она, не отпуская от себя прислугу. – Я лучше умру!

Ульяна подумала, что у Ирины бред, и предложила ей выпить еще стакан горячей малины, однако в Авиловку не пошла, не желая беспокоить больную. Она решила, что до утра подождет, a затем обо всем доложит бабушке.

Ирина проснулась в девятом часу бледная, слабая, но без малейшего жара, и опять наотрез отказалась призвать молодого доктора. К бабушке она не позволила идти.

– Незачем беспокоить бабусю! – объявила девушка твердо. – Я попрошу Машутку сбегать с письмом в Муриловку к Глафире Николаевне.

Она наскоро набросала несколько слов Дальхановой, извиняясь, что не может прийти к ним на завтрак, как обещала, вследствие сильной мигрени и намерена этот день посидеть дома.

– Улинька, позови Машутку, – приказала Ирина.

Но в эту минуту девочка вошла сама в ее комнату с конвертом в руках.

– От барчука вам! – объявила она весело. – Авиловский сторож чуть свет принес, да мамонька будить не дозволила! Велел передать, что скоро сам будет!

Ирина дрожащей рукой разорвала конверт, но письма никак не решалась прочесть, буквы так и прыгали перед ее глазами. Машутка с удивлением смотрела на барышню. Ей ужасно не хотелось уходить на кухню, и она делала вид, что собирает сор на полу, чтобы подольше оставаться в комнате.

– Ну, про что пишет-то, читайте, что ли, скорей! – не вытерпела она, останавливаясь перед Ириной. – Нешто опять уезжать надумал?

Однако услыхав в столовой сердитый голос матери, девочка поспешила юркнуть в дверь и убралась в кухню. Положительно бедной Машутке самого «антересного» и не удавалось узнать! Оставшись одна, Ирина поспешила закрыть комнату на ключ и с волнением принялась читать письмо Левы, каждое слово которого причиняло ей нестерпимую боль. Что она скажет ему, с тоской думала девушка. Что может она сказать после всего, что случилось?

Вчерашняя сцена с графиней живо припомнилась ей. Конечно, мстительная Милочка могла нарочно оклеветать Леву, Ирина не хотела ей верить. Но эти письма, толстая пачка, туго перевязанная розовой ленточкой, знакомый любимый почерк… Как могла она не поверить графине?! Милочка ей передавала в полную собственность эту несчастную пачку, она предоставляла ей право лично удостовериться в справедливости своих слов, настаивала даже. О боже, какая мука!

Зачем она не погибла во время пожара! Ирина охотно предпочла бы умереть, чем навсегда утратить в душе чистый образ любимого человека. Лева, ее детская мечта, ее первая и последняя любовь!

Молодой девушке казалось, что она скорее готова простить серьезный проступок, чем эту унижающую его, мелкую, пошлую и некрасивую ложь!

Ирина еще раз перечла письмо.

Каждая строчка в нем дышала искренностью, теплом, беззаветной лаской. Неужели она сама оттолкнет его, причинит ему это горе? Как давно она мечтала о таком письме, как она жаждала этих слов! И вот они вызывали одну только боль, и ей казалось, что их говорит чужой человек! Она еще любит его, горячо любит, всем существом, разве нельзя забыть?

Образ графини с пачкой писем в руках как кошмар вставал перед ней… «Прочтите сами, если не верите… – слышала Ирина ее металлический насмешливый голос. – Вы найдете тут очень много интересного для вас!» Нет, забыть нельзя, остается только не видеться больше и уехать ему как можно скорее, навсегда!

Ирина накинула капот, присела к столу и наскоро, с лихорадочной поспешностью набросала следующие строки:

«Лева, я сохраню ваше письмо на память, оно всегда будет со мной, но мы не должны больше видеться. Ради бога, не спрашивайте почему. Я не скажу вам, верьте мне на слово. Так будет лучше для нас обоих. Уезжайте за границу, я прошу вас об этом, я не стану уверять, что постараюсь забыть прошлое, – это невозможно. У меня не было ничего более дорогого в жизни.

Прощайте, Лева, будьте счастливы.

Ирина».

Молодая девушка хотела вложить листок в конверт, но в последнюю минуту крупные слезы полились на бумагу. Увы, Лева не мог не заметить, что она плакала, когда отсылала ему эти строки. Некоторые буквы расплылись и наполовину стерлись. «Переписать?» – подумала Ирина, но вдруг с отчаянием махнула рукой. Нет, зачем? Пусть видит. Разве она желает скрывать от него, что плачет о нем!

Письмо было передано Ульяне с просьбой отнести его в Авиловку и передать лично в руки молодого барина.

– Только постарайся, Улинька, чтобы бабуся не заметила, – наказывала Ирина. – Она ничего не должна знать!

– А ужо-тко я сама отнесу, мамонька. Дай-кося письмо сюда, – любезно предложила сгоравшая от любопытства Машутка. – Чего тебе понапрасну в таку даль тащиться!

Девочке не терпелось сбегать в Авиловку и отвести там душу с Фенечкой. То-то она порассказала бы ей чудес! За сегодняшний день у нее накопился целый короб интересных новостей, да таких-то диковинных, что и сама мамонька не подозревает, о чем довелось узнать Машутке!

– Дай-кося письмецо, что ли, духом сбегаю в Авиловку! – настаивала девочка.

– Не поспевай! – строго обрезала ее Ульяна. – Небось и сама послала бы, если б хотела. Знаю я, голубушка, зачем тебе в Авиловку понадобилось. Только бы языки чесать с Фенькой, садись лучше за свой передник к окну, третий день мусолишь работу, а все никак подрубить не можешь!

Машутка вытянула губки и, нахмурившись, уселась к окну с работой, как приказывала мать.

– Что словно мышь на крупу надулась? – спросила Ульяна, пытливо вглядываясь в недовольную рожицу своей дочурки. – По глазам вижу, что-то на уме держишь. Сказывай, в чем дело, все равно узнаю, тебе же хуже будет!

Машутка густо покраснела и замялась. Она не очень-то любила выкладывать перед матерью все, что у нее было на уме. Ульяна очень оригинально относилась к этим сообщениям дочери: возьмет да и оттаскает ни за что ни про что за косу, вот-те и выкладывай после этого сокровенные мысли…

Однако природная болтливость Машутки взяла верх, и, оставляя на минутку передник, девочка выпучила круглые глазки и начала таинственным шепотом:

– А, мамонька, что я скажу тебе, у нас ведь неладно в доме, барышню-то нашу испортили, знать…

– Это еще что за новости! Ты чего брешешь, глупая? – нахмурилась Ульяна.

– Ничего не брешу, – обиделась Машутка. – Люди сказывали, сами своими глазами видали…

– Да что видали-то, не цеди по ложке, говорят, выкладывай сразу!

– А то и видали, что вокруг нашего балкона домовой ночью ходит! – испуганно передавала Машутка. – Соседский кум, Иван, вечор поздно из городу с ярмарки ехал и видал, значит… Да страшный такой, мамонька, весь в черном, с лапами, – фантазировала девочка. – Зубами пощелкивает, а глазищи так и горят, и все в окно к нашей барышне заглядывает. Знать, это он самый и есть, что вызывал ее на балкон ночью!

– А ты небось опять не закрыла балкон с вечера? – накинулась на нее Ульяна.

– И-и-и, что ты, мамонька, как сейчас помню: заперши был! – принялась уверять Машутка.

– Перестань зря болтать, глупая, – сурово остановила ее Ульяна. – Нашла кого слушать, соседского кума. Можно думать, в хорошем виде, небось, он вчера ночью с ярмарки ворочался. Поди, и своих ворот не узнал, сердечный, немудрено, что ему черти мерещились. А только я вот что тебе скажу, Машутка, и ты заруби себе на носу: коли ты осмелишься кому рассказывать, что к нам по ночам домовой повадился и барышню на балкон вызывает, так я так оттаскаю за косу, миленькая, что потом и чесать ничего не останется.

– Да, мамонька, как же молчать-то, ведь боязно тоже! – жалобно протянула девочка. – А ну как он и ко мне зачнет стучаться в окно, тогда что?

– К тебе, – презрительно кинула Ульяна и вдруг добавила с какой-то странной усмешкой: – Ну тогда уж не проси пардону, голубушка, так и знай, что выпорю.

Утро было свежее. Ульяна накрылась с головой большим байковым платком и побежала в Авиловку. Однако ей не пришлось далеко идти, уже внизу оврага она встретила молодого барчука.

– Письмо вам! – нерешительно проговорила женщина, подавая ему конверт Ирины.

– Письмо? Мне? От кого? – взволнованно воскликнул Субботин, невольно меняясь в лице.

– От барышни!

– От барышни? А я шел к вам…

– Они не могут принять сейчас, им нездоровится. Да вы почитайте письмо, там сказано, верно, – поспешила добавить Ульяна, заметив, с какой тревогой на нее уставился молодой человек. – Почитайте, барин, а я побегу домой, ведь она там одна осталась. Может, понадобится что…

Кухарка, не оборачиваясь, принялась быстро всходить на гору. Лева и не подозревал, как искренне ему сочувствовала преданная Ульяна и как трудно ей было выполнять поручение барышни.

Он нетерпеливо разорвал конверт, тонкий листок бумаги нервно дрожал у него в руках, он перечел несколько раз строки Ирины, но ничего не понял. Ясно было только одно – она просила его уехать и не считала более возможным с ним видеться! За что?

Вздор, пустяки, они увидятся, она должна лично повторить ему то, что писала, иначе он не поверит, не уедет!

Субботин разорвал записку в мелкие клочья и с негодованием отбросил их от себя. Он начал поспешно подниматься к белому домику. На крыльце около кухни сидела Машутка, Ульяна развешивала белье за домом.

– Что, барышня встала? Мне нужно видеть ее! – проговорил Лева порывисто, немного задыхаясь от скорой ходьбы и волнения. – Поди доложи ей, что я пришел!

Но Машутка, не двигаясь с места и выпучив глазки, испуганно смотрела на барина.

– Мамонька во дворе, – проговорила она нерешительно, – скажите лучше мамоньке, я боюсь…

«Дура!» – мысленно выругался Лева, бросая свирепый взгляд на девочку и, оторвав небольшой листок из своей записной книжки, наскоро набросал карандашом: «Ирина, это несправедливо, жестоко, мы должны увидеться, неужели вы требуете, чтобы я уехал, не попрощавшись с вами?»

– Пойди и отдай барышне! – приказал он Машутке, зажимая записку в руке девочки.

На этот раз Машутка не осмелилась противоречить и побежала в комнаты. Минуту спустя она возвратилась и нерешительно протянула Леве клочок бумаги.

«Уезжайте, – писала Ирина, – умоляю вас, уезжайте, я не могу…»

Лева не дочитал письма. Быстро отстранив девочку, он вбежал на крыльцо, распахнул дверь в столовую и прошел в комнаты. Перепуганная, красная как рак Машутка со всех ног бросилась во двор к матери.

– Мамонька, я не виновата! – кричала она еще издали. – Барчук сам, сам!..

Но Ульяна на этот раз отнеслась очень спокойно к сообщению дочери.

– Чего орешь как угорелая? – заметила она мягко. – Ну, сам, так и ладно. Тебе-то что за печаль? Это их барское дело, пущай себе поговорят, если охота пришла, а ты не суйся, егоза, помоги мне веревочку натянуть да развесь полотенца и передники кухонные.

Ирина в белом капоте, укутанная большим оренбургским платком, полулежала на кушетке и, несмотря на затопленную печь, никак не могла согреться. В глубине души она была уверена, что Лева придет, и тем не менее появление молодого человека страшно взволновало ее. Один звук его голоса заставлял болезненно сжиматься сердце девушки. «Лишь бы он не входил сюда, – нервно вздрагивала Ирина. – Не сейчас, она не в силах говорить с ним».

В соседней комнате послышались быстрые шаги. Ирина испуганно повернула голову – Лева стоял в дверях.

– Вы больны? Почему меня гонят отсюда? – взволнованно проговорил Субботин, приближаясь к девушке и быстро опускаясь на колени около ее кушетки.

– Встаньте, не надо! – испуганно, дрогнувшим голосом воскликнула Ирина, порывисто вскакивая с места и удаляясь от него в глубину комнаты. – Не надо! Зачем вы пришли, я же просила… – Ей было тяжело стоять, но она нарочно не садилась и, чтобы не упасть, крепко опиралась на высокую спинку кресла. – Умоляю, уйдите, я не в силах говорить…

– Я не уйду! – твердо проговорил Лева, сдвигая брови. – Я хочу знать, за что меня гонят. Вы были совсем другая вчера, Ирина. Неужели вам стало жаль вашей ласки, вашей доброты ко мне? Неужели вы не можете простить моего прошлого невнимания к вам, моей грубости…

– Я ни на что не сержусь, ни на что, уйдите!

– Нет, вы сердитесь, я чувствую, но разве я сам не страдал, не мучился все это время? Я был груб, несправедлив, но разве мне нельзя простить грубость, когда вы знаете, что она была проявлением любви, безумной ревности к вам… Ирина, голубка, я готов на коленях вас молить о прощении, только не гоните, ради бога, несчастного королевича. Он не в силах уехать от вас. Ирина, детка моя родная, ласка моя… – Лева приблизился к девушке и хотел захватить ее руку, но она быстро отстранилась от него.

– Не надо, оставьте! – само прикосновение Левы страшило ее.

Она была очень бледна. Субботин в недоумении смотрел на Ирину, и вдруг ему показалось, что он понял. Молодой человек медленно отошел к окну.

– Ирина, – проговорил он с усилием, и голос его заметно дрогнул. – Быть может, вы любите другого. Скажите только одно слово – и я уеду, если желаете.

Бледная улыбка чуть заметно скользнула по усталому личику девушки.

– Лева, я никого не люблю, никого, – послышался тихий печальный голос.

Субботин с облегчением вздохнул и опять немного приблизился к креслу, около которого стояла девушка.

– Я, быть может, ошибся, Ирина, – проговорил он с горечью. – И принял детскую дружбу за нечто более серьезное. Вы так молоды, неопытны, необходимость соединить навсегда вашу жизнь с судьбой другого человека, быть может, страшит вас, – человека, который мечтает не только о празднике жизни, но и о совместной работе с любимой женщиной, и которому в будущем, вероятно, предстоят борьба и тяжелый труд. Будьте откровенны, Ирина, я все пойму, но сердце моего дорогого Жучка не должно быть закрытым для меня, я хочу ясно читать в нем… С годами люди меняются. Как знать, в будущем… Да-да, я уеду теперь, – поспешил он добавить, заметив нетерпеливое движение девушки. – Дайте мне на прощание хоть самую ничтожную надежду, Ирина. Я так одинок, у меня нет никого, кроме вас!

Пол маленькой белой спальни начал колебаться и уплывать под ногами Ирины. Она беспомощно ухватилась за ручку кресла. Разве нельзя простить, забыть со временем? – мучительно вставал в душе девушки наболевший вопрос. Да-да, она простит, уже простила ему, но как забыть?..

Туго перетянутая пачка с письмами неотступно стояла перед ней. Она видела каждую букву, каждую черточку знакомого почерка, и каждая буква его точно острием вонзалась в сердце Ирины.

– Лева, – проговорила она твердо, поднимая на молодого человека мучительный скорбный взгляд. – Я не боюсь ни работы, ни борьбы, ни труда, меня не пугает это, но я никогда не буду вашей женой! – Силы совсем изменяли Ирине, она боялась, что вот-вот упадет. – Ради бога, не мучьте меня, уйдите…

Ирина пошатнулась, еще минута – и она бы, конечно, упала. Лева быстро подошел к ней, осторожно взял на руки, как малого ребенка, и с бесконечной нежностью отнес на кушетку. Она лежала с закрытыми глазами. Крупные слезы дрожали на черных ресницах девушки и одна за другой тихонько скатывались ей на грудь. Лева с минуту молча постоял над ней, обнимая ее всю горячим любящим взором, затем медленно и осторожно вышел из комнаты.

ХХХI

Глафира Николаевна и Стегнев сидели за утренним чаем в уютном будуаре Дальхановой и весело болтали друг с другом.

– Господи, как тут хорошо! – то и дело повторяла молодая женщина, с восторгом оглядывая свою комнату. – Мне, право, иногда кажется, что я вижу наяву сказку из Шахерезады или чудный сон, и невольно становится страшно при мысли, что я сейчас проснусь – и все это разом исчезнет, и послышатся за стеной привычные классные звонки, ворчливый голос старого милого Никитича, и ко мне в комнату влетит запыхавшаяся Клеопатра Сергеевна с целой кипой журналов. Боже, неужели все это у меня за спиной!

Вместо ответа Владимир Павлович тихонько охватил за талию молодую женщину и нежно привлек ее к себе.

– Так ты довольна, значит, моя Ганя?

– Довольна ли я? И ты еще спрашиваешь? – почти укоризненно воскликнула Глафира Николаевна. – Мне кажется, я и смолоду не была бы счастливее. В юные годы мы слишком легкомысленно относимся ко всем дарам, которые нам так щедро посылает жизнь. Теперь я дорожу каждой минутой и готова на коленях благодарить судьбу… и еще кого-то, – с немного кокетливой улыбкой добавила Дальханова, ласково прижимаясь к плечу Стегнева.

– Ганя, – проговорил последний тихо, наклоняясь к молодой женщине. – Помнишь Египет, которым мы так восхищались, читая вдвоем с тобой? Помнишь описание старого Нила и маленькой парусной яхты, бесшумно скользящей в лунные ночи вдоль этих пустынных берегов? Я там был один, Ганя, и думал о тебе. Поедем, голубка, хочешь?

– О, да-да, ненаглядный, всюду, куда пожелаешь, только не сейчас! – просила Дальханова. – Пока я не мечтаю о Египте, тут так хорошо у тебя, дай мне сперва немного отдохнуть в твоем родном гнезде.

– В нашем, – укоризненно поправил Стегнев.

– Да, правда, в нашем, – со счастливой улыбкой повторила за ним молодая женщина. – Владимир, это слово звучит для меня каждый раз какой-то новой чудной лаской…

Глафира Николаевна подняла на жениха бесконечно любящий взгляд и, нежно откинув рукой с его лба серебрившуюся прядь волос, горячо прильнула губами к прекрасному высокому лбу.

Кто-то тихонько постучал в дверь будуара.

– Войдите! Что надо? – немного нахмурился Владимир Павлович, неохотно выпуская из своих объятий молодую женщину.

Старый дворецкий почтительно подал на серебряном подносе письмо Ирины. Глафира Николаевна быстро распечатала конверт.

– Здорова? – с беспокойством спросил Стегнев, следивший все время за выражением ее лица.

– Нет, не совсем, говорит, мигрень сильная, и извиняется, что не может прийти на завтрак, как обещала, – озабоченно проговорила Дальханова. – Не верю я этой мигрени. По тону письма и даже по почерку я вижу, что Фомочка взволнованна. Будет лучше, если после завтрака я сама отправлюсь к ней.

– Со мной?

– Нет-нет, милостивый государь, на этот раз вы остаетесь дома и будете терпеливо ожидать моего возвращения. Женщины скорее понимают друг друга, в присутствии третьего лица не всегда бывает удобно откровенно говорить!

– Слушаюсь, моя повелительница! – с улыбкой согласился Владимир Павлович, поднося к губам руку своей невесты. – Буду сидеть дома и нетерпеливо ожидать ваших дальнейших приказаний. Только возвращайся скорее, Ганя, так скучно без тебя. Если бы не к нашей дорогой Ириночке, то я ни за что не остался бы один тут, ужасно люблю эту девочку, такой прелестный ребенок!

Глафира Николаевна шутя погрозила пальцем.

– Будьте осторожны, милостивый государь, я ревнива, не слишком увлекайтесь вашей хорошенькой ученицей.

– Кажется, мне следовало бы тебя ревновать к ней, – смеялся Стегнев, – ты всю дорогу в Муриловку только и говорила, что о своей Фомочке. Я нахожу, что она очень изменилась и похудела за последнее время. Здорова ли она? Ты разузнай хорошенько, Ганя, с тобой она, конечно, будет откровенна, мне бы так хотелось, чтобы эта девочка была счастлива.

– Мы, разумеется, сделаем все возможное для этого, мой дорогой! – с убеждением, серьезно проговорила Дальханова. – А в остальном, – добавила она с лукавой улыбкой, – я надеюсь, нам немножко поможет молодой доктор.

Двумя часами позднее экипаж Стегневых остановился перед крыльцом белого домика. Машутка было расстаралась и выскочила вперед с объявлением, что Ирина Петровна больны и никого принять не могут, но Ульяна успела вовремя предупредить ее.

– Не поспевай! – строго окликнула она девочку. – Небось без тебя распорядятся.

Служанка решила, что не следовало отказывать такой важной госпоже, упаси бог, обидится, да потом неприятность выйдет Иринушке.

– Что такое с барышней? – с беспокойством спросила Дальханова, выходя из экипажа и приветливо здороваясь с Ульяной. – Она больна?

– Сама не пойму, что случилось, сударыня, – сокрушенно покачала головой женщина. – Говорит: здорова, а в лице ни кровинки, не пьет, не ест и никого принимать не приказывает. А вы все-таки понаведайтесь к ней, сударыня, вам виднее будет, какая причина тому.

– Как странно, – заметила Дальханова, не входя в комнаты и присаживаясь на крылечке около кухни. – Барышня вчера еще была здорова и весела. Что могло случиться с тех пор? У вас никого не было после нас?

Она пытливо посмотрела на кухарку. Машутка вдруг вспыхнула и исподтишка бросила многозначительный взгляд на мать. Ульяна нахмурилась.

– Чего стоишь без дела, ступай во двор лучше! – сердито прикрикнула она на дочь. – Постереги белье там.

Машутка хотела идти, но Дальханова задержала девочку.

– Зачем вы ее гоните? – ласково проговорила она. – Мне кажется, Машенька желает нам что-то сообщить.

– Э, пустое, сударыня, не стоить ее слушать! – досадливо махнула рукой женщина. – Девчонка с чужих слов сама не ведает, что болтает, люди только зря напугали глупую.

– А в чем дело? – заинтересовалась вдруг Дальханова. – Расскажите мне все-таки.

– Да видите ли, сударыня, у соседей мужичонка один есть, можно сказать, пропойца несчастный, – нехотя принялась передавать Ульяна. – Ну вот, он с ярмарки, значит, ночью ворочался, должно, выпимши дюже, и давай по людям рассказывать, будто своими глазами видал, как в нашем саду домовой расхаживал в черном и в окна к барышне стучался. А эта глупая перепужалась и туда же: кричит за ним «домовой, домовой», словно бы кто видал его. Брехня, да и все! Ступай, Машутка!

Девочка удалилась.

– Я пригрозила ей, чтоб зря не болтала, – понижая голос, добавила Ульяна. – Мало что дураку пригрезится с пьяных глаз, не всякому слову верь.

– Это хорошо, что вы ей пригрозили! – согласилась Дальханова, спокойно поднимаясь с места и направляясь в комнаты. – Разумеется, пустое, напрасно только девочку напугали!

Ульяна и не подозревала, до какой степени она заинтересовала своим рассказом эту важную барыню и какое значение имело в ее глазах признание несчастного пропойцы.

Итак, предчувствие не обмануло Глафиру Николаевну! Как она горячо раскаивалась, что не вернулась к Ирине! Сердце было полно искреннего негодования. Она решила во что бы то ни стало допытаться до истины.

Дальханова постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, решительно вошла в комнату. Ирина лежала с полузакрытыми глазами на кушетке, зябко кутаясь в большой оренбургский платок и нервно вздрагивая плечиками. Дальханова не могла представить, что прошла одна ночь с тех пор, как они виделись. До того осунулось, изменилось лицо девушки, она казалась значительно старше, губы ее высохли и побледнели, под глазами легли глубокие черные тени.

Глафира Николаевна подумала, что бедная Фомочка попросту заболела каким-нибудь серьезным недугом. Она не на шутку перепугалась.

– Фомочка, что с вами, вы больны? – с тревогой спросила Дальханова, подходя к девушке. – Хотите, телефонирую в город к вашему старому доктору?

Ирина повернула к ней усталое, измученное лицо.

– Умоляю вас, оставьте это, Глафира Николаевна, – проговорила она тихо. – У меня ничего нет, я здорова. Доктор мне не может помочь, я должна просто немного побыть одна и успокоиться, вот и все, не говорите бабусе только.

Прежнее подозрение снова закралось в душу Дальхановой.

– Нет, вы больны, Фомочка, я это по вашему лицу вижу! – принялась она настаивать. – Пожалуй, оставим местного врача, если таково ваше желание, почему бы не пригласить Льва Павловича? Возможно, он не так опытен, как его старый коллега, но во всяком случае гораздо компетентнее нас, грешных, и сумеет лучше разобраться, в чем тут дело.

Проницательные глаза Дальхановой внимательно устремились на молодую девушку. Ирина порывисто ухватилась за ее руку.

– Не надо, не надо, дорогая! – тревожно проговорила молодая девушка. – Ради бога, не будемте больше говорить о нем, я не хочу его видеть. Не спрашивайте почему, Глафира Николаевна, умоляю. Когда-нибудь потом, может быть, но не сейчас, я не могу сейчас. – В голосе ее дрожали слезы.

«Бедная детка!» – с глубоким участием подумала Дальханова, она не сомневалась, что графиня приходила ночью к Ирине и умышленно настроила молодую девушку. Ей хотелось иметь полную уверенность.

– В котором часу у вас была вчера графиня Дель-Ностро? – неожиданно спросила Глафира Николаевна, пристально глядя на Ирину.

– Кто вам сказал? – с явным волнением воскликнула девушка, быстро подымаясь на кушетке.

– Никто! – усмехнулась Дальханова. – Мы ее видели вчера на обратном пути. Графиня не рассчитала, что вы так долго засидитесь в Муриловке, она, конечно, постаралась бы не встречаться с нами внизу оврага. Ее таинственная черная фигура так напугала наших лошадей, что они чуть было не понесли. Несмотря на темное покрывало, которым она старательно укутала себе голову, Владимир узнал ее, и я жалею, что не вернулась к вам. Признаться, Владимир отговорил меня. Его немного смутил поздний час, он боялся, что ошибается, принимая за графиню какую-нибудь мечтающую дачницу, и не желал понапрасну беспокоить вас. Впрочем, не бойтесь, мое дитя, – продолжала Дальханова серьезно. – Я не стану выпытывать у вас, зачем приходила графиня, цель ее посещения для меня вполне ясна, a кое-какие мелкие подробности я узнаю и без вашей помощи, Фомочка.

– От кого? – все более и более волнуясь, спросила девушка.

– Да от нее самой! – последовал спокойный ответ.

– Что вы намерены делать, Глафира Николаевна? Ради бога, не скрывайте от меня правды.

Ирина испуганно смотрела на бывшую начальницу.

– Ничего особенного, Фомочка, пожалуйста, не волнуйтесь! – улыбнулась Дальханова, заставляя девушку снова улечься на кушетку. – Я сейчас должна быть у графини, только не подумайте, ради бога, что я еду к ней специально, – быстро добавила Глафира Николаевна, заметив беспокойный взгляд Ирины. – Нужно по делу к ней, или, вернее, у графини есть дело к моему жениху, а я из любезности взяла на себя роль заместительницы. От графини пришла записка на имя Владимира Павловича, очень кстати, впрочем, – заметила она со странной улыбкой.

Если бы Ирина не была так удручена собственным горем, то ее поразило бы презрительное, почти жесткое выражение Глафиры Николаевны, но ей было не до того, да и не все ли равно, в сущности, о чем могла писать графиня Владимиру Павловичу. Ирина в изнеможении откинулась на подушку, безжизненное выражение ее лица удручало Дальханову.

– До свидания, Фомочка! – проговорила Глафира Николаевна, подымаясь с места и внимательно вглядываясь в лицо девушки. – Лежите смирно и постарайтесь уснуть, вечерком я опять побываю у вас, надеюсь, что мне удастся разгладить этот хмурый лоб, – прибавила она с шутливой улыбкой, наклоняясь к Ирине и разглаживая ее растрепавшиеся черные кудри. – Моя бедная девочка, – прошептала она так ласково и так мягко, что Ирина даже вздрогнула.