Текст книги "Весенняя сказка"

Х

Лиза вошла в детскую и с удивлением остановилась у дверей: ее милейший братец на корточках посреди комнаты старательно прикреплял к игрушечной деревянной тележке длинную тоненькую веревочку, а рядом с ним Васенька, важно заложив обе ручки за спину, внимательно следил за каждым движением своего дядюшки.

– Ну вот, теперь готово, можешь катать! – весело проговорил Лева, обращаясь к ребенку. – А ведерко поставь на телегу, будто ты развозишь воду по дачникам!

– Хорошо, дядя Лева! – Васенька казался очень довольным, глазки его так и сияли. Он захватил веревку и быстро залепетал: – И ты скажи, дядя Лева, тете Ире, зачем она так долго не приходит? Васенька скучает без тети Иры, непременно скажи ей, дядя Лева!

– Скажу, мой мальчуган! – ласково потрепал его за щечку Субботин. – За то, что ты такой умник стал, не орешь и тетю Иру любишь, я тебе большую лошадку из города привезу, такую большую, что ты и сам сможешь на нее верхом садиться!

Васенька пришел в полный восторг, в приливе благодарности крепко обхватил сильными толстыми ручонками шею дядюшки и с таким увлечением принялся целовать и тормошить его, что оба они очутились на полу, и племянник сидел верхом на дядюшке.

– Так ты обращаешься со мной, башибузук маленький! – смеялся Субботин, делая нарочно страшные глаза и высоко приподымая ребенка. – Подожди же, я ж тебе за это!

Мальчуган смеялся, кричал, болтал ногами и, казалось, ужасно весело проводил время.

– Мне нужно сказать тебе пару слов, Лева! – неожиданно проговорила Лиза ледяным тоном, приближаясь к брату. – Васенька, пойди к папе, он ждет тебя на балконе.

Но Васенька не желал уходить, он так славно разыгрался с дядей Левой! Ребенок скорчил кислую рожицу, заморгал и собирался уже громко заплакать.

– Только не реветь у меня! – шутя погрозил ему Лева, быстро вскакивая с места и опуская мальчика на пол. – Помни наш уговор, дружище, а то как раз твоя лошадка того, тю-тю!

При воспоминании об обещанной лошадке Васенька опять немного повеселел и, забрав свою тележку с ведерками, послушно отправился к папе на балкон. Лева нетерпеливо присел на ручку кресла в такой позе, которая ясно доказывала, что он собирается как можно скорее уйти. Ледяной тон сестры всегда несколько раздражал его.

– В чем дело?

– Я хотела поговорить с тобой относительно оспенной эпидемии на селе! – серьезно начала Лиза. – Тебе как доктору, конечно, должны быть лучше известны те меры предосторожности, которые нам следует принимать в таких случаях!

– Сидеть дома, по возможности ни с кем не встречаться и никуда не ходить – это первое и главное условие! – усмехнулся Лева.

Благодаря своему приятелю, старому фельдшеру Василию Кондратьевичу, Субботин уже давно знал, что никакой оспенной эпидемии на селе не было и что те несколько случайных заболеваний, так напугавших Лизу, не носили эпидемического характера и давным-давно прошли бесследно, но он не считал нужным разубеждать сестру. «Пусть себе думает что хочет! – решил Лева. – По крайней мере, Ирину оставит в покое!»

– Ты напрасно смеешься, мой друг! – возразила Лиза несколько обиженным тоном. – Я полагаю, что для каждой матери это вопрос довольно серьезный, и нужно как-нибудь разрешить его! Одно из двух: или эпидемия уже миновала, и тогда нет никакого основания для Ирины оставаться долее в этом старом сыром домишке, или, напротив, опасность все еще существует, и в таком случае тебе не следует бывать у нее!

– Вполне логично! – спокойно возразил Лева. – Но ты забываешь, Лиза, что существует еще и третье разрешение вопроса!

– А именно? – Замятина холодно уставилась на брата.

– Я могу вовсе не приходить домой и временно поселиться у отца Никифора. Мне кажется, что при данных условиях это было бы самым благоразумным, так как удовлетворяет обе стороны.

– Право, Лев, можно подумать, что ты умышленно стараешься не понимать меня! – уже с нескрываемой досадой воскликнула Лиза. – Да неужели же тебя самого отчасти не шокирует и не кажется странным этот несвоевременный уход Ирины из дому и ее пребывание в каком-то старом одиноком домишке, вдали от нас всех?

– Прости, Лиза, – холодно проговорил Лева, – но мне кажется еще более странным, что ты только теперь обратила на это внимание, между тем Ирина уже две недели живет в этом сыром одиноком домишке, как ты выражаешься!

Лиза густо покраснела.

– Ах господи, не могла же я рисковать Васенькой! Ребенок дороже всего матери, кто же виноват, что эта девушка предпочитает нашему обществу деревенских мальчишек и готова целыми днями возиться с ними. Во всяком случае, теперь крайне нежелательно, чтобы она продолжала жить вне дома. Ирина так молода и так глупа, что нам поневоле приходится нести ответственность за ее поступки.

– Мне кажется, ты берешь на себя излишнюю заботу! – насмешливо заметил Лева. – Предоставь Ирине самой отвечать за свои поступки. Как ни молода, как ни глупа, по-твоему, эта девушка, но уверяю тебя, что даже несравненно более пожилые люди могли бы гордиться уважением и любовью, которые она сумела внушить всем окружающим. Крестьяне положительно обожают ее.

– Крестьяне – не спорю! – презрительно кинула Лиза. – Но только не люди нашего круга!

– Ты находишь, быть может, что Стегневы недостаточно аристократичны для нас?

Лиза опять густо покраснела.

– Софья Павловна – приятельница бабушки и на все смотрит ее глазами!

– А ее брат, Владимир Павлович? Или, быть может, и он на все глазами бабушки смотрит? Ирина, кажется, знакома с ним?

– Еще бы, даже очень знакома! – ехидно усмехнулась Лиза. – Но холостые мужчины не в счет, мало ли кто может производить на них впечатление. Я говорю о серьезных семейных людях. В последний раз Заславские из деликатности ничего не спросили о ней, воображаю, как все это должно было шокировать их.

– Что же «все это»? Не можешь ли ты выражаться яснее? – нахмурился Субботин.

Он начинал терять терпение, и между бровей молодого человека появилась глубокая суровая складка, которую Лиза хорошо знала и даже немного побаивалась, так как она всегда появлялась у брата только в минуты сильного негодования. Но на этот раз она решила ни перед чем не останавливаться, идти напролом и во что бы ни стало сказать ему всю правду.

– Да хотя бы твои частые посещения Ирины! – резко проговорила Замятина. – Разве это тактично с твоей стороны, когда в то же время ты упорно отказываешься поехать с визитом к Заславским, несмотря на повторные приглашения и просьбы самих стариков? Неужели ты полагаешь, что такое поведение не дает повод окружающим ко всевозможным пересудам на твой счет с Ириной.

Субботин рассердился.

– Поверь мне, Лиза, что репутация такой девушки, как Ирина, стоит неизмеримо выше всяких пересудов и мелких сплетен твоих провинциальных кумушек! – с негодованием воскликнул он. – Что касается до Заславских, то я предоставляю им думать обо мне все, что им будет угодно, и объявляю заранее, что вовсе не намерен считаться с их мнением, так как оно для меня в высокой степени безразлично!

– И напрасно! – раздался в эту минуту в дверях хорошо знакомый слащавый голос.

Кокочка незаметно вошел в комнату и в свою очередь собирался дать несколько поучительных и полезных советов шурину.

– Напрасно, молодой человек! – продолжал он якобы добродушно и отечески. – Скажу вам по секрету, что вы произвели благоприятное впечатление на родителей, понимаете, даже очень-очень!

Он многозначительно прищурил левый глаз и смотрел на Субботина с таким видом, как будто сообщил ему важную и радостную весть.

– Безмерно осчастливили! – насмешливо расшаркался Лева. – Но согласитесь, милейший Николай Александрович, что в последний раз я сам постарался для этого! Извольте целых битых три часа занимать таких достопримечательных барышень и терпеливо выслушивать их белиберду! С меня три пота сошло!

– Перестань паясничать! – резко оборвала Лиза. – Барышни Заславские очень интересны, недаром за ними увивается вся местная молодежь и весь уезд стремится бывать у них в доме. Разве Муфи не блестящая партия во всех отношениях? И воспитанна, и образованна, и из хорошей семьи, и богата…

– И умна, и красива, и талантлива! – в том же тоне добавил Лева. – Чего лучше, кажется, под венец, да и только!

– Разумеется, умна и талантлива! Не станешь же ты отрицать этого! – рассердилась Лиза. – Не только умна, но и очень-очень оригинальна!

– О да, очень! Тут я не стану оспаривать тебя, – охотно согласился Лева. – До чрезвычайности оригинальная девица, но, признаться, мне, простому смертному, лишенному всякого поэтического дарования, это внушает непреодолимый страх! Могу представить положение несчастного мужа, который, голодный и усталый, возвращается домой, а жена уже в передней встречает его со стихами и на вопрос: «Готов ли ужин?» – томно отвечает ему: «Ах, милый мой, на что нам ужин, мне поцелуй горячий нужен!» Или: «Вели, душа, подать мне чаю и сладких сухарей к нему!» А она трагически: «Отойди, не гляди, ты видишь, тщетно призываю я музу юную свою!»

– Разумеется, при желании можно все осмеять! – рассердилась Лиза. – Но я продолжаю настаивать, что Муфи и умна, и талантлива…

– И обаятельна, и красива!… – снова подхватил Лева.

– Ах, причем тут красота! – с досадой возразила Замятина. – Внешность вовсе не играет такой важной роли в семейной жизни!

– И то сказать, не воду с лица пить! – степенно добавил Кокочка и со вздохом покосился на свою собственную супругу.

– Как-как? Что я слышу, Николай Александрович! – расхохотался Лева. – Давно ли вы с убеждением проповедовали, что красота – это великое слово для женщины, не помните?

– Ну да, положим… Я говорил что-то в этом роде… – замялся Кокочка, невольно краснея. – Но я имел в виду не серьезные отношения, а так, какое-нибудь простое ухаживание, маленький легкий флирт, что ли, и только!

– Простите, Николай Александрович, – резко перебил его Субботин. – В таком случае я отказываюсь понимать вас, так как до сих пор не разделял моих отношений к людям на две категории – серьезную и несерьезную. Одно из двух. Или женщина (как и всякий мужчина, впрочем) остается для меня безразличной, и тогда я не обращаю на нее никакого внимания. Или, напротив, я симпатизирую ей и отношусь как к другу и равноправному товарищу!

– Ну, а если вы грехом да влюбитесь в этого равноправного товарища, тогда как? – усмехнулся Кокочка.

– Э, что за вздор, какая там влюбленность! – рассердился Субботин. – Это только в романах принято всякую такую поэзию размазывать, а в жизни все гораздо проще происходит. Впрочем, нашему брату нет дела до сантиментов. Нам некогда думать о таких пустяках. Только человек вполне свободный, у которого руки ничем не связаны, может хорошо служить науке и обществу!

Лиза и Кокочка многозначительно переглянулись, и когда немного погодя Субботин вышел из комнаты, оба подозрительно проводили его глазами.

– Ну вот, я же тебе говорила, что Лева не женится и что в Ирине он видит только товарища детства! – укоризненно заметила Лиза. – А ты не верил!

– Я и теперь не верю, матушка, – с убеждением проговорил Кокочка. – Даже больше скажу тебе: твой брат уже по уши влюблен в Ирину и потому так злится, когда ему намекают на это! Женщина, видите ли, только друг и равноправный товарищ для него! Ха-ха-ха! Знаем, что значат эти равноправные товарищи с бархатными глазками и розовыми устами! Чай, и мы тоже не лыком шиты и в свое время молоды были, ха-ха-ха, равноправный товарищ!

XI

Словно наперекор всем, Лева теперь целыми днями не бывал в Авиловке и почти все время проводил в белом домике над оврагом. Он забирался туда с самого утра со всеми книгами, и ради удобства Ульяна пожертвовала ему один из своих кухонных столов, который вместе с Ириной они водворили в бывшую комнату Дарьи Михайловны. Ирина накрыла его темной клеенкой, разложила необходимые письменные принадлежности, и Лева находил, что у него никогда еще не было более удобного кабинета.

– Не забывайте плотнее дверь запирать на задвижку! – нарочно очень серьезно напоминала ему Ирина.

– Это зачем же? – возмущался Лева. – Разве вы полагаете, что я собираюсь тут сидеть под замком?

– Вы сами уверяли, что во время работы вам необходимо полное одиночество! – дразнила девушка.

Лева краснел, отшучивался, но в душе ему было все-таки немного досадно, и он прекрасно сознавал, что она имела полное право над ним смеяться.

– Конечно, мне придется запирать дверь на задвижку, если вы будете все время торчать тут и мешать мне работать! – объявлял он очень важно, в сотый раз раскрывая перед собой уже знакомый нам несчастный трактат профессора Штейна.

– Как? Вы все еще ту же самую книжку читаете? – удивлялась Ирина. – Вы не очень прилежно учитесь. Смотрите, переплет весь замусолили, таскавши за собой по лесу, уж лучше бы вы, право, трактат дома оставляли. Дайте-ка я его к себе в комод спрячу, а то вы и страницы все растеряете.

– Пожалуйста, не беспокойтесь! – сердился Лева. – Это вы, должно быть, свою работу замусолили: сто лет один и тот же передник шьете, а я уж по второму разу мою книгу читаю, – нарочно врал он. – Понятно, довольно трудно серьезно заниматься, когда все время под боком болтают.

Ирина забирала своего Белинского и делала вид, что уходит из дому. Однако она уходила не очень далеко: внизу оврага молодая девушка тихонько пряталась за большим кустом бузины и оттуда лукаво посматривала на тропинку, ведущую из сада Снегурочки к речке. Разумеется, не проходило и десяти минут, как Лева уже появлялся на этой тропинке, беспокойно оглядываясь по сторонам.

– Вы, кажется, потеряли что-то? – как будто равнодушно спрашивала Ирина, неожиданно появляясь из-за своей засады…

Не в состоянии сдерживаться, она заливалась веселым заразительным смехом, и всякая досада сразу исчезала у Субботина. Он сам принимался весело смеяться вместе с ней, после чего оба они зачастую решали, что утро слишком хорошо, чтобы заниматься в душных комнатах, и что им следует лучше немного погулять в лесу до обеда.

– Пойдемте за васильками ржаным полем? – предлагала Ирина.

Лева немедленно соглашался, снова прятал свою книгу в карман, и они отправлялись за васильками. На обратном пути, подходя к дому, Ирина каждый раз настойчиво уговаривала Леву идти обедать в Авиловку, и между ними нередко возникали серьезные пререкания.

– Вы, кажется, уже целых три дня не ели дома! – горячо убеждала девушка. – Ваша сестра будет недовольна, и вполне справедливо. Это совсем не хорошо с вашей стороны!

– Покорно благодарю, сударыня! – сердился Субботин. – Можете сами есть стряпню прелестной Фени, а я не намерен наживать себе преждевременного катара желудка! Профессор Штейн мне запретил есть всякую дрянь!

Последний аргумент оказывался всегда наиболее действенным. Ирина сразу замолкала и озабоченно неслась на кухню посоветоваться с Ульяной, чего бы им подбавить к обеду такого вкусненького.

– Знаешь, Улинька, ведь это ужасно важно! – беспокоилась девушка. – Профессор Штейн сказал, что иначе у него может сделаться катар желудка!

И на столе, словно по волшебству, появлялись разные ватрушечки, запеканки, яблочные муссы, взбитые сливки в трубочках и все самые любимые блюда молодого человека. Он с таким аппетитом поедал их, поправлялся и здоровел с каждым днем, что Ирина просто нарадоваться не могла на своего Леву.

Ах, что это за чудное время наступило для нее! Ирине казалось, что голубое небо никогда еще не было таким ясным, золотое солнышко – таким горячим, высокий тмин – таким белоснежным и густым. Вся жизнь представлялась ей сплошным праздником. Она даже забывала, какой сегодня день, принимала понедельник за воскресенье, а воскресенье за субботу и удивлялась, что люди спешат в церковь или, напротив, идут на работу, когда, по ее счету, было воскресенье и им бы следовало отдыхать и радоваться ясному небу, как она сама это делала.

В глазах молодой девушки весь мир был бесконечно прекрасным и все окружающие добрыми и хорошими. Она всех ужасно любила! Ирина готова была обнять каждого нищего по дороге, каждого плачущего ребенка! Плачущие дети ее особенно трогали, и она охотно отдала бы им все, что имела, лишь бы только утешить их. Зачем они плачут, когда вокруг так много цветов, так хорошо, так весело?

В душе девушки кипел избыток горячего молодого счастья, ей хотелось поделиться им с целым миром, чтобы все-все были счастливы вместе с ней. Ирина, как малиновка, распевала с утра до вечера. Она так расцвела и так похорошела за последнее время, что даже крестьяне заглядывались на нее, и на селе ее называли не иначе, как «наша красавица».

Да, она распевала, как малиновка, но самые лучшие песни звучали в душе молодой девушки. Они раздавались там, не умолкая, и днем и ночью… То были песни без слов, только в груди от них становилось порой как-то жутко и трепетно и хотелось смеяться, плакать и кого-то крепко-крепко обнять. А потом опять плакать, тихо, долго, неудержимо… Что с ней?

Утром рано Ирина нетерпеливо отдергивала темную занавеску окна, быстро распахивала обе его половинки и радовалась, когда сноп яркого солнечного света разом врывался в ее комнату и ослеплял… Она подставляла ему свое лицо, открытую шею… Жгучие лучи любовно обдавали ее своим горячим дыханием, а из сада к ней доносился свежий аромат мокрых от росы полевых цветов, слышалось громкое щебетанье птиц, и в душе ее с новой силой раздавалась та же неугомонная, чарующая песнь без слов…

Ирина широко раскрывала руки, и ей чудилось, что она неслась навстречу к этому большому, яркому, горячему солнцу! Молодой страстный голос девушки вырывался из груди ее с такой ликующей новой силой, что она сама не узнавала его. Звуки неслись, росли, сливались и замирали далеко внизу оврага.

«Поет моя ласточка, значит, проснулась!» – радостно думал Лева и быстро подымался по тропинке к знакомой хатке.

– Иринушка, дитятко, да что же ты так замешкалась? – слышался в дверях ворчливый добродушный голос Ульяны. – Смотри, никак уж и гость молодой спешит к нам, а ты все еще не одета! Поторапливайся, родненькая, у меня стол давно накрыт, сейчас кофе несу!

– Ах, боже ты мой! – с испугом вскрикивает девушка. – Машутка, где ты, иди сюда, давай мое платье скорей!

Толстенькая неповоротливая Машутка несется к барышне, но впопыхах опрокидывает на ходу соломенное кресло и роняет платье на пол. Почему-то это кажется ужасно смешным Ирине, и обе заливаются громким веселым смехом.

Седая голова Ульяны снова высовывается в дверях:

– Машутка, ты чего там застряла? Скорей, хохотушки, кофе подан, всех женихов проспали!

Но Ирина не унимается, ей весело, и она сама не знает почему. Молодая девушка обвивает руками шею служанки и начинает крепко целовать ее.

– Улинька, не ворчи, я тебя страшно люблю, Улинька, сейчас, сейчас готова!

– Соня, ступайте скорей, заспались, стыдно, а еще важничаете, что раньше меня встаете! – громко зовет ее под окном знакомый нетерпеливый голос.

Но прежде чем говорящий успевает опомниться, из-за спущенной занавески уже летит в него огромный пучок ромашки.

– Ай, убили! – хохочет Лева и быстро отскакивает в сторону.

Ирина отдергивает занавеску и появляется в окне свежая, розовая, счастливая.

– Так вам и надо, поделом, не бранитесь другой раз! – смеется девушка. – Чего с петухами явились?

– Вовсе не с петухами! Это ваши часы отстают. Давайте лапку, что ли!

– Обе!

Ирина низко высовывается в окно, стараясь дотянуться до молодого человека, и, смеясь, протягивает ему кончики розовых пальчиков.

XII

Однако на ясном горизонте Ирины иногда появлялись меленькие, чуть заметные тучки. Более всего огорчало девушку полное отсутствие музыкальности у Левы. Конечно, он восхищался ее голосом и любил, когда она ему пела, но вовсе не считал нужным серьезно заниматься музыкой и посвящать ей так много времени. Субботин находил, что сидеть часами за роялем – это безделье, прихоть праздных людей.

– К чему вам тратиться на такие пустяки, когда в жизни так много других более важных и полезных занятий? – возмущался Лева.

Он терпеть не мог, когда Ирина упражнялась, повторяя заданный ей Стегневым урок, или громко распевала сольфеджио и гаммы. В таких случаях Лева сердито забирал книги и демонстративно уходил в сад, но одному ему там было скучно, и он то и дело подбегал к окну и мешал ей:

– Скоро вы перестанете голосить, Ирина? Спойте что-нибудь путное! Смотрите, что за чудный день, пойдемте гулять. А хотите, я вам под микроскопом каплю крови покажу? Поверьте, это гораздо интереснее, чем все ваши выкрикивания.

Разумеется, кончалось тем, что уступчивая Ирина бросала ноты, со вздохом закрывала маленькое пианино и спускалась в сад или шла в бывшую комнату Дарьи Михайловны, где стоял импровизованный письменный стол Субботина, и смотрела на каплю крови под микроскопом. Какие-то розоватые неправильные шарики перебегали с места на место, в глазах у нее рябило, и она решительно ничего интересного в них не находила.

– Не правда ли, как чудно? – восхищался Лева, указывая ей, как нужно управлять микроскопом.

Ирина отвечала вяло и рассеянно, в ушах у нее звучали последние ноты этюда Шумана. «Мне кажется, верхняя соль у меня не совсем чисто выходит!» – думала девушка, задумчиво и безучастно выслушивая лекцию Левы о кровообращении человека и о количестве у него красных и белых кровяных шариков. Чуткий Лева отлично подмечал такие настроения и внутренне злился на них. Всякий раз ему казалось, что Ирина как будто немного отдалялась от него, словно что-то незнакомое, чуждое вставало между ними, чего прежде не было, когда она всецело подчинялась его влиянию.

Субботин не сочувствовал ее страстному увлечению пением и принципиально считал его даже вредным. Артистичность девушки была непонятна ему, он нарочно старался вышучивать ее, называл такое увлечение болезненной экзальтацей, праздной сентиментальностью, но все слова молодого человека оставались бессильны. Леве казалось, что после таких разговоров Ирина еще более ускользала из-под его влияния, становилась замкнутой, молчаливой, грустной, и то чуждое, что вставало между ними, еще резче выступало наружу и невольно отдаляло молодых людей друг от друга. Раза два или три после таких разговоров Ирина вспомнила о Стегневе и пожалела, что его не было в Муриловке. Уж очень она соскучилась без музыки за последнее время.

– Знаете что, вы завтра не приходите так рано! – попросила она однажды Субботина. – Завтра я не пойду гулять в лес, хочу все утро упражняться и разучивать мой последний этюд Шумана. Скоро вернется Владимир Павлович, а я еще и половины не выучила из того, что он мне задал на время его отъезда.

Эти слова девушки неприятно поразили Субботина.

– При чем тут Владимир Павлович? – спросил он холодно. – Разве он вам уроки пения дает?

– Ну да, конечно, разве я вам не говорила? – живо воскликнула Ирина. – Представьте, как мило с его стороны, он сам первый предложил!

– Что тут милого? – пожал плечами Субботин.

– Ах, господи, да разве вы не понимаете, какое это счастье – брать уроки у такого замечательного артиста! Я сначала верить не хотела, что он серьезно предлагает заниматься со мной, а потом просто не знала, как и благодарить его! Боже, что за голос, что за дивный голос у него!

– Воображаю! – презрительно усмехнулся Лева.

– Да вы слыхали, как он поет?

– Нет, что-то не припомню, но я и так могу себе представить. Поет как поет, как и все поют.

– Как и вы, должно быть? – рассердилась Ирина, с негодованием сверкнув глазами. – Если не слыхали, так и не говорите лучше, а я скажу вам, что никто больше не поет так, как Владимир Павлович. Я никогда не забуду того вечера, когда он в первый раз пел при мне в большом концертном зале своей муриловской усадьбы. Я всю ночь не спала и весь следующий день как в чаду ходила. Ах, как он пел, как он пел! – мечтательно, с восторгом проговорила девушка, и Леве опять показалось, что в эту минуту она была далека от него и что в душе ее оставался какой-то заветный уголок, куда он не мог проникнуть.

– Ну, до свидания в таком случае, до послезавтра! – проговорил Субботин холодно.

– Нет-нет, что вы, как до послезавтра? – заволновалась Ирина. – Приходите обедать завтра, и я попрошу немного пораньше, так как после обеда я обещалась с моими мальчиками идти в лес гулять, и вы, конечно, тоже пойдете с нами, мы будем по дороге картошку варить! – прибавила она с улыбкой и ласково заглянула в лицо Левы. – Придете?

– Нет, не обещаю, говоря по правде, меня мало прельщает ваша картошка, – несколько сухо ответил Субботин. Он был не в духе и ужасно злился на себя за то, что не умел скрыть этого. – Прощайте, я буду завтра заниматься днем, нужно и дома когда-нибудь посидеть.

Субботин плохо спал ночью и проснулся на другой день ранее обыкновенного, не в духе и злой. Ему припоминалась высокая статная фигура Стегнева и его тонкое аристократическое лицо. «Выхоленный, вылощенный господинчик, вот и все! – сердито думал Субботин. – Барич с эстетическими манерами и холодной, черствой, пустой душой!»

– Видали мы этих господ, знаем! – повторял он с ожесточением, точно горьким опытом заплатил за подобное знание.

Лева совершенно забывал, что Стегнев был единственным чистокровным аристократом, которого он знал, да и то весьма поверхностно и недолго, причем до сих пор всегда находил его приятным и любезным соседом. Но теперь этот самый Стегнев являлся в его воображении представителем людей необычайно зловредных и имеющих пагубное влияние на юношество. «Эгоистичные праздные сибариты! – мысленно возмущался Субботин. – Вечные служители пресловутому искусству! Еще бы, искусство есть не просит, почему бы сытым и праздным людям не служить ему? Могу себе представить, как он дивно поет, ломается да глаза закатывает, этак-то и наш брат, пожалуй, сумеет!»

В приливе раздражения Субботин громко грянул: «Из Франции два гренадера…»

«Пиф-паф, пиф-паф, пиф-паф…»1111
  Пародия на популярную балладу Михайлова «Гренадеры», перевод одноименного стихотворения Г. Гейне.


[Закрыть] так яростно раздавалось по всей комнате, что Феня, направлявшаяся было к молодому барину со стаканом кофе, испуганно попятилась назад и предпочла не показываться ему на глаза.

– Пожалуйте в столовую, Лев Павлович, – проговорила она кротко за дверью. – Вас барыня за самоваром ждут.

Как назло, в это утро и Лиза, и Кокочка тоже все время упоминали Стегнева.

Накануне пришло письмо от бабушки, в котором Прасковья Андреевна выражала удивление, что «Владимир Павлович, так давно находившийся в Москве, еще ни разу не зашел навестить ее». Это замечание бабушки было неприятно Замятиным, так что муж и жена казались теперь очень недовольными.

– Ну а ты что же, остаешься дома сегодня? – спросила Лиза, подозрительно вглядываясь в пасмурное лицо брата.

– Как видишь! – последовал лаконичный ответ.

Лева не допил своего стакана чая и, захватив первую попавшуюся книгу, молча направился в сад. «Ну так и есть, поссорились, значит!» – мысленно усмехнулась Лиза и украдкой выразительно взглянула на мужа.

Субботин уселся в круглой тенистой беседке, обвитой сверху донизу густым зеленым плющом. Скрытый для посторонних глаз, молодой человек мог в то же время прекрасно видеть все, что происходило в саду и около дома. Минуту спустя в нескольких шагах от него мелькнуло знакомое голубое платье. «Машутка!» – чуть было не вскрикнул Лева, собираясь выбежать к ней навстречу, однако воздержался. К чему было показываться, пусть лучше думают, что он сидит у себя в комнате и серьезно занимается.

На заднем крыльце около людской появилась Феня и, завидев девочку, сейчас же пошла к ней навстречу.

– Ты что же это, Манечка, боишься никак ближе подойти? – спросила она ласково. – Ступай, миленькая, на кухню, кофейком угощу!

– Нет, что ты, что ты! – замахала руками Машутка, испуганно озираясь кругом. – Ваша-то увидит, так еще скажет, каку болезть ей в дом принесла. Я только так, на минутку спроведать пришла, за керосином в лавочку на село бегала, ну, вот и пришла. А наш-то дома, что ли? – понижая голос спросила Maшутка.

– Дома, и то дивимся! – засмеялась Феня. – Поди, все пороги у вас обил?

– Ну так что же, пущай, нам любо! Мы ведь тоже рады ему! – ласково улыбнулась Машутка.

– То-то, рады, – погрозила Феня. – Ужо смотри, приедет старая барыня, так попадет вам всем на орехи от нее!

– За что же, Фенечка? – в недоумении выпучила круглые глаза девочка.

– А за то, чтоб не приваживали кого не след! – многозначительно подмигнула Феня.

– Кого приваживали? – не понимала Машутка.

– Да разве не знаешь, Манечка, что вашу барышню за муриловского барина прочат?

– За муриловского? – недовольным тоном протянула Машутка. – А нешто не за нашего барчука?

– Очень ей нужен ваш барчук, подумаешь! – презрительно усмехнулась горничная. – Подымай выше, значит. Таку кралю, как ваша барышня, можно хоть за кого высватать, за любого королевича. Идет – что-те павушка плывет, просто из-под ручки посмотреть.

– Да уж, что верно, то верно, писаная красавица наша Ирина Петровна. Ее и на селе мужички все красавицей величают, – не без гордости согласилась Машутка. – А ты от кого про муриловского-то слыхала?

– Да уж от кого бы ни слыхала, да слыхала, – лукаво усмехнулась Феня. – Вот посмотри, Манечка, только приедет господин Стегнев из Москвы, сейчас и сватать зачнет, а там, бог даст, к осени и свадебку сыграем! То-то, чай, наши господа рады будут.

– А что, нешто они больно уважают его?

– Еще бы не уважают! – возмутилась Феня. – Этакий-то кусок! По нашим временам немного таких женихов найдешь! Деньжищ-то, деньжищ-то сколько! Куры не клюют! Ужасти, како богачество. За ним ваша барышня что у Христа за пазухой заживет, поди, окромя шелку да бархату, ничего и носить не станет.

Но, казалось, Машутку это не особенно прельщало.

– А по-моему, за нашего бы барчука лучше! – искренне проговорила девочка. – Хоша богачества у него и нет такого, а зато молоденький да из себя пригоженький, а за таким и век коротать приятно.

– Да ты-то что понимаешь, Манька? – рассердилась Феня. – Эх ты, глупая, туда же рассуждать лезет!

Они поговорили еще несколько минут, но так как на балконе раздался недовольный голос Замятиной, то Феня, распрощавшись с Машуткой, быстро побежала домой. Лева не проронил ни звука. Он слышал все до последнего слова. Книга продолжала лежать открытой, но он и не думал читать ее. Разумеется, Субботин не мог придавать серьезного значения пересудам и сплетням болтливой Фени, но слова горничной произвели на него неприятное впечатление. Ему захотелось немедленно бежать к оврагу, повидаться с Ириной и убедиться, насколько все эти россказни были неправдоподобны.

Однако он сделал усилие над собой и не пошел, решив, что необходимо выдержать характер и хоть раз остаться целый день дома. «Завтра вечером пойду», – думал Лева, но после обеда его охватила такая тоска и такое страстное желание услыхать хоть голос Ирины, что он не мог долее терпеть и, позабыв все свои прежние благие намерения, быстро направился в овраг. Он в спешке даже позабыл, что она собиралась идти гулять в лес со своими учениками и просила его приходить немного пораньше к обеду.