Текст книги "Весенняя сказка"

Однако ученики и тут сдержались.

Больно уж им не хотелось расставаться с этой милой и ласковой учительницей.

– Ну что, дети, готово? Все положили? Можно мне обернуться? – громко спросила Ирина.

– Можно, можно, барышня, готово, садись! – в один голос закричали мальчики и теперь молча и внимательно уставились на свою новую учительницу.

Для первого раза Ирина не стала серьезно заниматься с ними; ей хотелось сначала только познакомиться со своими будущими учениками, пересмотреть их тетради, их книги, узнать, много ли они успели пройти…

К сожалению, однако, тетрадей почти ни у кого не оказалось, а книги были все страшно истрепаны и почти сплошь залиты чернилами.

Только у маленького Мити все школьные принадлежности содержались в образцовом порядке и были аккуратно сложены в его сумочке.

– Молодец, мой мальчик! – похвалила Ирина и ласково погладила ребенка по головке.

Митя весь просиял, и на минуту даже бледные щечки его покрылись ярким румянцем.

Ирина начала расспрашивать детей, есть ли у них еще какие-нибудь книги для чтения и какое именно чтение им более всего нравится.

Оказалось, что они более всего любили рассказы о диких животных.

Ирина, желая окончательно загладить первое неблагоприятное впечатление сегодняшняго дня, предложила рассказать детям историю одного маленького хромого медвежонка, которого звали Джони.

– Хотите?

– Хотим, хотим! – раздались немедленно громкие оживленные голоса вокруг нее, и все мальчики старались теперь как можно поближе усесться к учительнице.

Бедному Мите снова пришлось энергично отстаивать свои права; старшие дети чуть совсем не затолкали его. Но он ни в каком случае не желал уступать своего места около Ирины, и кончилось тем, что, во избежание дальнейших споров, молодая девушка должна была посадить его к себе на колени.

Ирина была мастерицей рассказывать. Рассказ о маленьком Джони ей когда-то в детстве подарил Лева, и она запомнила его так живо, словно недавно прочла его.

Рассказ был очень трогательный, и маленькой девочкой Ирина частенько проливала над ним горькие слезы. Болезненного, хромого медвежонка Джони сажают на цепь, и он погибает в неволе.

– Ну, слушайте же, дети! – начала Ирина, поудобнее усаживаясь и ласково обнимая за плечики маленького Митю. – Далеко-далеко, в одном непроходимом, дремучем лесу Южной Америки….

Чья-то круглая как шар голова с огромною лысиною на затылке осторожно заглянула снаружи в окно классной.

Но дети даже не заметили ее; внимание их было всецело приковано к оживленному личику молодой рассказчицы.

– Итак, – продолжала Ирина, – в самой глуши этого дремучего леса жила-была однажды огромная старая медведица со своим маленьким медвежонком, бедненьким хромым Джони.

Голова опять показалась за окном: с минуту она в недоумении глядела на всех присутствующих в классе и затем так же осторожно скрылась за подоконником.

– Что за чудеса! Положительно чудеса, да и только!

XXIII

Иван Матвеевич вернулся с работы в двенадцатом часу к обеду и был очень неприятно изумлен, узнав, что его Митька убежал в школу.

– Только этого еще недоставало, матушка, только этого! – сердито развел руками Зорин. – Вот дура баба, самый-то первый школьный день с новой учительницей, а она отпустила слабого, больного мальчишку! Разве ты не понимаешь, что сегодня наши головорезы могут до смерти затолкать твоего Митьку.

Иван Матвеевич, наскоро накинув коротенький полушубок и захватив палку в углу, поспешно вышел из дому и быстро направился к школе. Совесть управляющего была не совсем-то чиста; еще накануне он кое-что слышал о предстоящем скандале учеников назавтра, но не нашел нужным придавать серьезного значения этому слуху, и вот теперь поневоле сам струсил за своего слабого болезненного сынишку. Дойдя до школы, Иван Матвеевич долго прислушивался у ее входных дверей, ожидая каких-нибудь криков и шума, но, к его несказанному удивлению, на этот раз внутри здания все было совершенно спокойно.

Иван Матвеевич, не доверяя своим ушам, приподнялся на цыпочки, ухватился за подоконник и тихонько заглянул в окно школы.

Какое удивительное зрелище!

Ученики тесным полукругом сидели против Ирины, а на коленях у нее удобно примостился его собственный маленький Митька…

Мальчик доверчиво прижался головкой к плечу учительницы и, по-видимому, с самым напряженным вниманием следил за каждым словом рассказчицы.

Чудеса, положительно чудеса!

В эту минуту Ирина уже близилась к концу своего рассказа.

«Однажды вечером, – говорила она, невольно понижая голос и впадая в более грустный тон, – бедный больной Джони лежал неподвижно на коленях у старой кухарки Норы, которую он полюбил за то, что она кормила и ласкала его. Вдруг он как-то тихо всхлипнул, в последний раз взглянул на свою Нору и… замер…

Старая кухарка сначала думала, что медвежонок заснул, и бережно положила его в корзину, но через полчаса маленького Джони уже не стало; он действительно заснул, но заснул навсегда…»

Голос рассказчицы умолк.

С минуту дети сидели в глубоком молчании, не спуская с нее своих блестящих глаз.

У некоторых они даже как будто немножко покраснели, и если бы не было так стыдно, то, вероятно, многие из них с удовольствием бы всплакнули теперь… Но разве мальчики могут плакать?..

Впрочем, это общее напряженное молчание длилось не очень долго: вскоре вся классная заволновалась и отовсюду послышались громкие возбужденные голоса детей.

– Барышня, а барышня, а что, если бы Джуньку вовремя на волю упустить, он бы не околел тогда? А кабы его на цепь не сажать? А больно ему было на цепи-то? А Нора очень любила его? Чем же она кормила его, a где его матка осталась? Тоже околела разве? Поди, шибко горевала, бедная, о своем Джуньке-то?!..

Все эти вопросы так и сыпались теперь на Ирину, она не успевала отвечать на них.

– Будет, будет на сегодня, довольно, дети, – проговорила девушка громко, – забирайте ваши свистульки и марш по домам!..

Она взяла одну из них в руки и теперь внимательно, с искренним любопытством ее разглядывала. «Какая славная штучка, однако», – подумала Ирина.

– Вы сами их смастерили, дети?

– Сами, – последовал нерешительный ответ.

Мальчики подозрительно переглянулись. А что, как если учительница да все-таки теперь перепишет их, увидит, кто берет свою свистульку, ну вот того и запишет. Ой ли, ребята, уж идти ли за свистульками-то?!

– Ну, что же вы стоите? – с удивлением спросила Ирина, не подозревавшая, в чем дело. – А знаете что, дети, – продолжала она вполне искренне, – мне ведь очень нравятся ваши свистульки; разумеется, в школу их не следует брать, но зато в другом месте они нам могут очень и очень даже пригодиться. Вот что, мои мальчики, когда станет потеплее и дороги немного исправятся, пойдемте-ка с вами куда-нибудь подальше в лес, и тогда, кстати, и свистульки заберем с собой, и если кто-нибудь из нас случайно забредет слишком далеко, то мы можем при помощи их перекликаться друг с другом; они ужасно, ужасно звонкие у вас! Вы бы уж, кстати, дети, и для меня одну смастерили!

Простой, искренний тон молодой девушки рассеял последние подозрения у учеников.

– Смастерим тебе, барышня, смастерим, сколько хошь смастерим! – весело кричали они теперь, уже заранее радуясь обещанной им дальней прогулке в лес.

Никто из мальчуганов больше не боялся подойти к столу за своей свистулькой.

Между тем Иван Матвеевич продолжал дежурить под окнами школы, выжидая окончания уроков.

Несмотря ни на что, он все-таки не совсем успокоился и непременно желал сам лично отвести своего Митьку домой. Но вот наконец входная дверь школы широко распахнулась и на пороге ее появилась Ирина, окруженная шумною толпою веселых ребятишек.

Маленький Митя ковылял тут же рядом с нею, пугливо прижимаясь к платью молодой девушки и всеми силами стараясь не отставать от нее.

Но странно – почему-то старшим товарищам теперь вовсе не хотелось обижать и толкать бедного ребенка.

– Эй вы, компания честная!.. – раздался в толпе чей-то веселый добродушный голос. – Смотрите, осторожнее напирайте, как бы нам нашего зайца хромого не забить.

– Это вовсе не заяц хромой! – отвечал ему другой, ласковый тоненький голосок. – Это Джони, это наш хроменький Джони, господа!

– А, ну-ну, пусть будет так, пусть будет Джунькой! – весело подхватили остальные мальчуганы, быстро изменяя иностранное слово на свой собственный лад; и с этой минуты маленький Джунька мог действительно совершенно свободно и без всякого страха ковылять между остальными детьми; мальчики почему-то особенно бережно относились к нему сегодня, осторожно обходя больного ребенка и, видимо, стараясь не задеть его и не причинить ему никакой боли.

– Господа, – предложила Ирина, – я иду в Авиловку! Кому по дороге, может идти со мною, если желает!..

Разумеется, оказалось, что почти всей школе было по дороге в Авиловку. Митя также крепко уцепился за платье учительницы.

– Пойдем домой, – сурово торопил его отец, стараясь захватить ручку ребенка, – пойдем домой, мамка уже давно к обеду ждет!..

Но Митя с силой вырвал у него свою ручку и снова уцепился за Ирину.

– Я не хочу, не хочу домой, ступай один! – настойчиво повторял мальчик. – Я тоже в Авиловку, я тоже с барышней пойду.

Ирине стало жаль ребенка.

– Господа, – предложила она опять детям, – не станемте огорчать нашего маленького Джони и доведем его до дому, он ведь тут совсем близко живет, и к тому же погода сегодня хорошая, почему бы нам и не пройтись немножко?

Дети немедленно согласились и всею гурьбою очень охотно отправились провожать хромого Джуньку.

Марфа Тимофеевна уже действительно давно поджидала на крылечке возвращения своего мужа и Митьку.

Завидев целую ватагу школьников, направляющуюся по дороге к их дому, Зорина в первую минуту не на шутку испугалась. «Господи, – подумала она, – уж и впрямь не случилось ли чего с мальчишкой». Но с Митей ничего не случилось. Он был цел и невредим и теперь радостный и счастливый гордо шествовал впереди детей за руку с новой учительницей.

Ирина вернулась домой розовая, сияющая и, к великому удовольствию бабушки, с громадным аппетитом.

– Бабусинька, есть, есть, скорей, умираю! – еще в передней кричала молодая девушка, наскоро сбрасывая свои пальто и шляпу.

Прасковья Андреевна начала примиряться со школою. «Ну что же, – думала старушка, – пусть себе потешится девонька, если ей так на пользу эти занятия, лишь бы только она здорова была».

– Садись-садись, Иринушка, сейчас тебе Анна подаст все!.. – засуетилась бабушка. – Что, небось устала, родная, замучили тебя мальчуганы, да расскажи же, расскажи, голубонька, как все обошлось-то?..

Но Ирине не до рассказов было.

– Подождите-подождите, бабуся, – смеялась молодая девушка, – дайте раньше хоть кусочек проглотить, говорю вам, умираю, умираю просто от голода!.. – и подбежав к столу, она отломила себе огромный кусок сладкого кренделя.

– Да что ты, мать моя, бог с тобою, кто же со сладкого начинает!.. – возмущалась бабушка. – Сейчас тебе Анна котлеты и яичницу подаст!

Ирина ела без разбору все, что ей подсовывала бабушка, и после утренних треволнений и долгого пребывания на чистом воздухе ей казались сегодня и котлеты, и яичница замечательно вкусными.

– Ну что, как, все ли у вас благополучно?! – неожиданно раздался в дверях знакомый голос, и в комнату вошел отец Никифор.

Священник почему-то имел сегодня очень озабоченный вид и даже как будто осунулся немножко…

– Батюшка, какими судьбами? Что так рано? – удивилась Прасковья Андреевна, привыкшая встречать своего приятеля гораздо позднее, обыкновенно в послеобеденные часы.

– Да так, знаете, минутка свободная выдалась! – замялся священник. – Ну, думаю, дай зайду ненадолго, по крайней мере узнаю сейчас же, как сошел первый урок у Иринушки. – Отец Никифор не хотел сознаться при Прасковье Андреевне, что он уже с раннего утра все время сильно беспокоился об Ирине; накануне вечером до него случайно дошли кое-какие слухи о зловредном влиянии Козыркина на учеников, и старый священник решил непременно лично присутствовать на этом первом уроке молодой девушки. Но, к сожалению, не успел он проснуться рано утром, как за ним уже пришли из окрестной дальней деревни с просьбой немедленно ехать к одной тяжелобольной. Отец Никифор только что сейчас вернулся оттуда и, не заходя домой, прямо направился в Авиловку.

– Ну, так как же, однако, расскажи же по порядку, Иринушка, как сошло-то? – в свою очередь с живым интересом расспрашивал ее теперь священник. Но Ирина только смеялась и, покачивая головкой, жестами давала понять, что временно ничего не может рассказывать, так как обе щечки ее были туго-претуго набиты. Однако когда бабушка вышла из комнаты, она не вытерпела и принялась с торжеством передавать отцу Никифору все подробности своего недавнего триумфа и своей первой школьной победы.

Но, к немалому огорчению молодой девушки, священник отнесся совсем не так к ее рассказу, как она того ожидала. Он даже позабыл похвалить ее, до того его встревожила вся эта глупая история.

– Ах он негодяй, негодяй этакий, шут гороховый, идиот несчастный! – возмущенно повторял старик.

Ирина никогда еще не видала его таким сердитым.

Отец Никифор даже завтракать не стал и свой кофе не допил, несмотря на то что с утра еще ничего не ел. В сильном волнении он ходил теперь взад и вперед большими шагами по столовой и громко разговаривал сам с собою.

– Жаль, жаль, право, что Владимира Павловича нет, следовало бы уряднику сказать, так он бы этого милейшего господина Козыркина в двацать четыре часа отсюда выселил! И поделом бы, поделом дураку, не мути ребят, не подзадоривай, не учи дурному.

Ирина так встревожилась, что и у нее сразу весь аппетит пропал.

– Отец Никифор, да что с вами, зачем уряднику?! – с ужасом воскликнула девушка. – Вы мне так все-все мое дело испортите; боже упаси вас, отец Никифор! Совсем-совсем никому не надо жаловаться; я дала слово детям, что никто не будет наказан, и вдруг на первых же порах окажется, что я обманула их; так ведь после этого они мне больше никогда-никогда не станут верить!

Ирина чуть не плакала, у нее даже губки начали дрожать, как и в прежние годы бывало, когда ее, маленькой девочкой, чем-нибудь сильно огорчали.

– Ну хорошо, хорошо, так и быть уж, – испугался священник, – не стану, не стану жаловаться, только не плачь, не плачь, ради бога, пей, пей кофе, Иринушка, успокойся, деточка, пей кофе, не стану, пусть будет по-твоему, все по-твоему на этот раз!

Однако, вернувшись к себе домой, отец Никифор не вытерпел и приказал позвать к себе управляющего.

Иван Матвеевич, красный как рак, должен был по крайней мере в течение целого получаса покорно выслушивать нотации разгневанного священника.

– Прошу вас не забывать, батенька, – внушительно повторял ему отец Никифор, – прошу не забывать, что если я согласился временно ничего не говорить уряднику, то только благодаря настоятельной просьбе Ирины Петровны, которая, по своему благородству душевному, дала слово детям, что за сегодняшнюю провинность никто наказан не будет. Но при малейшей попытке к повторению оной господин Козыркин, а может быть, и еще кое-кто будут немедленно выселены отсюда…

Иван Матвеевич со всех ног покатил к своему приятелю Митрофану.

Дело было серьезное, и на общем совете было решено здорово отчитать Козыркина и объявить ему, чтобы он некоторое время даже и на село не смел ходить и во всяком случае не показывался бы около школы.

Епифан смолчал; ему изменяли его главные сторонники и покровители, и он чувствовал свое бессилие, но, затаив злобу в душе, поклялся, что когда-нибудь он еще отомстит за себя этой учительнице, этой проклятой ведьме; она еще попомнит, еще узнает его!

XXIV

Иван Матвеевич возвращался домой в очень удрученном настроении духа.

«Какой беспокойный день, однако, и все одни неприятности только, вот незадача-то!»

Зорин уже понимал, что с новой учительницей приходилось считаться и держать ухо востро. «Хорошо бы только как-нибудь подслужиться к ней, этак умеючи, понятно, половчее!» – думал Иван Матвеевич и решил, что лучше всего будет, не говоря худого слова, перепороть за свой страх всех главных зачинщиков скандала; дескать, смотрите, пожалуйста, как мы о вашем спокойствии понимаем, вот вы и не просили вовсе, а родители уже вперед сами от себя наказуют виновных!

«Да-да, это лучше, лучше всего будет», – с убеждением думал управляющий и даже повеселел немного.

К счастью детей, однако, в эту минуту точно нарочно промелькнуло вдали светлое платье Ирины; Иван Матвеевич обрадовался и, желая во что бы то ни стало подслужиться к молодой девушке, быстро засеменил ей навстречу.

– Ирина Петровна, многоуважаемая, почтение наше, почтение!.. – уже издали кричал Зорин, низко снимая шляпу. – Как здоровьице, хорошо ли почивать изволили?!

Ирина с удивлением смотрела на этого кругленького лысого человека. Какое ему дело было, хорошо ли она спала сегодня!

– Слышали-с, слышали-с уже, с прискорбием слышали-с о безобразиях, учиненных в школе, – продолжал между тем елейным тоном Иван Матвеевич, предупредительно забегая к ней то с одной, то с другой стороны, – но осмелюсь доложить вам, многоуважаемая, что родители с полной готовностью…

– Вам это Митя сказал? – прерывая его на полуслове, быстро спросила Ирина.

– Нет-с, нет-с, помилуйте-с, какой там Митя, разве у него добьешься чего толком, выпучит глаза да и молчит как рыба, преглупый мальчишка.

Ирина вздохнула с облегчением. Слава богу! Ей было бы очень досадно, если бы оказалось, что Митя действительно такой ябеда, каким его величали товарищи. Молодая девушка несколько холодно кивнула головкой и намеревалась идти дальше, но Ивану Матвеевичу вовсе не хотелось упускать такого удобного случая для своей цели.

– Одно словечко-с, только одно словечко-с, многоуважаемая! – затораторил снова с заискивающей улыбкой управляющий, стараясь всеми силами удержать молодую девушку. – Осмелюсь доложить вам, многоуважаемая, чтобы вы не изволили беспокоиться и сумлеваться насчет будущего, потому как это, можно сказать, совсем, совсем даже пустячное дело! Мы его живо оборудуем и всего-то на первый бы раз человек девять-десять маненечко проучить, зачинщиков главных, понятно! – Иван Матвеевич как-то странно при этом подмигнул левым глазом и, не договорив свою мысль, сделал один из тех красноречивых жестов, значение которого было, разумеется, совершенно ясно для всех.

Ирина так смутилась, что в первую минуту даже не вполне сообразила, в чем дело, но вдруг она поняла, и вся краска хлынула ей в лицо.

– Как вы смеете мне предлагать такие вещи! – воскликнула она, полная негодования, со сверкающими глазами. – Как вы смеете?!

– Да говорю же я вам, многоуважаемая, – оправдывался несколько опешивший Иван Матвеевич, – что оно никакого беспокойства не причинит вам совсем, совсем даже просто! Стоит только шепнуть словечко-другое старосте, так он и сам распорядится, прикажет родителям – и дело в шляпе! Ну а, понятно, коли староста прикажет, так уж родители пардону не дадут-с, нет-с, уж не дадут-с!

– Послушайте… – проговорила наконец Ирина, с глубоким возмущением глядя в это лоснящееся самодовольное лицо маленького человечка, – если я узнаю, что вы осмелились хоть пальцем тронуть одного из моих учеников, то я ни минуты больше не останусь учительницей у вас, понимаете – ни минуты, так и Владимиру Павловичу, и отцу Никифору скажу! Никто, кроме меня, не должен распоряжаться в школе, только я могу наказывать детей, и это право должно принадлежать мне, мне одной, иначе я уйду, сейчас даже уйду!

Иван Матвеевич не на шутку перепугался.

– Многоуважаемая, помилуйте-с, за что же, только для вас ведь, так сказать, от полноты сердца моего старался, а впрочем, вся воля ваша, как прикажете-с, как прикажете-с, ваш раб, покорный раб!

XXV

– Ну уж и денек выдался сегодня, вот так денек! – немного погодя жаловался покорный раб домашним, усердно утирая бумажным платком свое потное раскрасневшееся лицо. – И дура же она, я вам скажу, как есть настоящая нарядная дура!

– Да ты про кого это? – мрачно осведомилась Марфа Тимофеевна.

– Известно про кого, матушка, чай, ведь одна у нас только будет Милитриса Кирбитьевна44
  Милитриса Кирбитьевна – персонаж старинной русской сказки о Бове-королевиче.


[Закрыть], принцесса заморская! – злобно усмехнулся Зорин.

– Кака така Милитриса Кирбитьевна? – еще более недовольным тоном спросила Марфа Тимофеевна. – Ты загадки-то не загадывай, батенька, а коли хошь говорить, так говори толком!

Иван Матвеевич немного боялся жены и очень дорожил ее мнением, а потому и на этот раз принялся сейчас же рассказывать ей по порядку все как было.

Но если Марфа Тимофеевна и прежде далеко не всегда разделяла взгляды своего супруга, то теперь, когда вопрос коснулся новой учительницы, она и вовсе не захотела слушать его.

– Так вам и надо, так вам и надо! – сердито набросилась она на мужа. – Кабы зря не мутили народ божий со своим Епифаном несчастным, так никакого скандала и не было бы в школе. А теперь вот и расхлебывайте кашу, которую вдвоем заварили! Сама себя раба бьет, коли худо жнет.

– Да пойми же ты, дура этакая! – окончательно рассердился Зорин. – Ведь для ее же блага старался; ну что за беда, в самом деле, перепороли бы разочек-другой зачинщиков, вот те и вся недолга, а смотришь – оно и другим вразумительно!

– То-то и есть, батенька, что у вас одно вразумленье – порка! – сердито огрызнулась Марфа Тимофеевна. – Знамо дело, у кого в башке пусто, тот завсегда на дубинку надеется; шарах да шарах по спинам, благо силушка есть, ну а Ирина Петровна не тот коленкор; она девушка благовоспитанная, деликатная, не вам чета, лапотникам; одним добрым словом, вишь ты, сумела порядок учинить в школе да всех детей на свою сторону переманила… Попробуй-ка теперь при Митьке о ней заикнуться, так он и глаза-то всем повыцарапает за свою Ирину Петровну! – Марфа Тимофеевна осторожно оглянулась, но, к счастью, Митьки не было в комнате.

«Тем лучше, – подумала она, – должно, на дворе с соседскими детьми играет!»