Текст книги "Весенняя сказка"

VII

Между тем на балконе у Субботиных собралось целое маленькое общество: Милочка Назимова, Кокочка и еще несколько молодых людей и девушек, знакомых Лизы.

Кокочка стоял в дверях балкона и, сильно жестикулируя, что-то напевал своим красивым баритоном, должно быть, что-то смешное, так как голос его то и дело заглушался взрывами веселого хохота.

«Ах как скучно!» – подумал Лева, подходя к даче вместе с Иринкой.

Юноша надеялся, что Назимовы из деликатности долго не останутся и к тому времени, как он вернется, их уже не будет, а между тем оказывалось, что еще и новые гости подоспели.

– Иринка, пойдем ко мне! – предложил он. – Нужно наши цветы в воду поставить!

Они прошли в его комнату задним крыльцом, минуя гостей.

Лева достал в кухне большую кружку воды, сам подровнял и подрезал букет и затем торжественно поставил его у себя на письменном столе, под картиною Иринки.

– А я-то и не поблагодарил тебя за нее! – проговорил Лева с улыбкой, нагибаясь к девочке.

Иринка подняла к нему счастливое личико, и Субботину в первый раз бросилось в глаза, как прелестно было оно – смуглое, тонкое, с такими большими лучистыми глазами.

«Какой красавицей, однако, обещает сделаться со временем моя Чернушка! – с гордостью подумал юноша, и ему вдруг стало досадно, что она и на самом деле не его родная сестра. – Вот ведь уедем теперь… расстанемся навсегда, быть может… что-то с нею будет потом?..»

– Черный Жук, ты скорее учись, – проговорил он совсем неожиданно. – Зимою мы переписываться будем! Хорошо?

Но девочка не слыхала его вопроса, она была занята другим.

– Цветок, какой чудный цветок! Кто тебе дал?! – с удивлением воскликнула Иринка, увидев на ковре пунцовую розу Милочки и теперь бережно поднимая ее с пола.

– Ах, это Назимова вздумала награждать меня, когда я проезжал мимо их сада… – равнодушно ответил Лева. – Сунь его в воду, голубка, и пойдем, мама и бабушка ждут нас.

– Мил… – начала было Иринка и вдруг остановилась.

– Ну да, Милочка, оставь это, идем же!

Но девочка не двигалась с места и, опустив ресницы, продолжала мрачно вертеть цветок.

– Поставь же в воду, говорят тебе, Иринка, и идем скорей!

– Я не стану! – проговорила она наконец, сердито швыряя розу на стол.

– Черный Жук, а Черный Жук, да никак ты сердишься?! – расхохотался юноша. – Ну о чем тут говорить, не хочешь опускать в воду цветок – и не надо, и я не хочу, значит, брось его опять на пол, если желаешь, и пойдем.

Лева направился к двери.

– Тебе не жаль его? – спросила Иринка.

– Ничуточки даже, ты ведь видишь, он валялся на полу, я совсем и забыл о нем. Должно быть, из петлицы выпал, когда я к обеду переодевался!

– Из петлицы? Значит, она тебе в петлицу вдела его?

– Ну да, в петлицу, так что же? Чудачка ты этакая, право!

– А если так, то и я в петлицу хочу! – быстро проговорила девочка и, выдернув из своего букета одну ромашку и немного куриной слепоты, приподнялась на цыпочки и начала старательно продевать их в петлицу Левы.

– Мне не достать, ты такой высокий, сядь на стул, – приказала Иринка.

– Извольте, извольте, сударыня, могу и сесть, и даже на колени встать, если желаете! – смеялся юноша и шутя опустился на одно колено.

Иринка с большой важностью засунула в петлицу пучок куриной слепоты и затем, видимо, очень довольная, объявила, что теперь они могут идти к бабушке.

На балконе гости уже давно поджидали Субботина.

– А вот и наш принц-невидимка, mesdames! – весело проговорила Лиза, увидев брата.

– Где это вы так долго пропадали, принц-невидимка? – напустилась на него Милочка. – Нечего сказать, хорош тоже, не успел приехать, как и сбежал сейчас!

– Где пропадал, еще спрашиваешь, – дразнила Лиза, – известно где, разве не видишь Чернушку, даму сердца его?!

– Это она, должно быть, наградила вас такой изящной бутоньеркой? – насмешливо кинула Назимова.

– А где же пунцовая роза Милочки? – недовольным тоном спросила Лиза.

– Моя дама сердца не разрешает мне носить других цветов, кроме тех, которые она сама собирает для меня! – с напускной важностью ответил Лева. – А потому, как видите mesdames, я, вероятно, буду вынужден в течение всего лета носить куриную слепоту!

И, тихонько обняв Иринку, Лева ласково притянул ее к себе. Девочка с гордостью смотрела на окружающих, и счастливая, торжествующая улыбка не сходила с ее лица.

Зато Милочка вся вспыхнула от досады, и на минуту хорошенькое личико девушки утратило свое обычное выражение открыточного херувима.

«Однако и неземные создания, по-видимому, тоже умеют злиться!» – внутренне радовался Лева, очень довольный, что ему удалось рассердить Назимову.

– Ай, ай, ай! Кузиночка! – принялся дразнить ее Замятин. – А я и не подозревал, что у вас такая хорошенькая соперница!

Кокочка в первый раз видел Иринку.

– Скажите, пожалуйста, где это наш принц-невидимка такую красавицу выискал? Настоящая цыганочка, да и только. Глазищи-то, глазищи одни чего стоят, у-у-у-у какие! – восторгался Кокочка и, наклоняясь к девочке, старался насильно притянуть ее к себе. – Цыганочка, вы позволите мне расцеловать ваши прелестные глазки, надеюсь, что ваш принц будет менее строг, чем вы на этот раз, и не вызовет меня на дуэль?!

Жесткие рыжие усики уже касались нежной ее щеки, но Иринка так резко и с таким явным отвращением вырвалась от него, что Кокочка даже опешил немного, а окружающие невольно расхохотались, глядя на его смущенный и раздосадованный вид.

– Ну, на этот раз вам не повезло, Замятин! – не без злорадства усмехнулся Лева.

– Фиаско полное!

– Что ж это ты, Иринка, право, так немилостиво отнеслась к молодому человеку? – шутил Субботин. – Разве он не нравится тебе? Смотри, какие у него красивые усики!

– Как у рыжего таракана… – сердито пробормотала девочка и, увидав входившую на балкон бабушку, со всех ног кинулась ей навстречу, уткнулась в ее платье и вдруг громко заплакала.

– Противный, противный… как он смел… – всхлипывала она, полная негодования. – Таракан рыжий, противный, я ненавижу его, противный!

– Да что с тобою, кто посмел обидеть мою Иринку? – заволновалась бабушка, крепко прижимая к себе черную головку ребенка. – Кто посмел, уж я его, я ж его!.. – Бабушка обвела недовольным взглядом присутствующих. – Что случилось? – спросила она, обращаясь к Леве. – В чем дело?

Лева казался смущенным и не знал, что сказать.

Он злился и на Кокочку, и на себя. Ему было досадно теперь, что он сразу же не оборвал его, но ведь кто же мог подумать, что Иринка так обидится и так близко примет к сердцу глупую выходку этого болвана.

Кокочка также казался сконфуженным и смущенно покручивал свои рыжие усики.

Скорее всех нашлась Лиза:

– Ах, бабушка, что случилось, да ничего особенного. Не понимаю, как вы можете придавать такое значение капризам этой девчонки. Просто Николай Александрович немного пошутил и хотел поцеловать ее – вот и все, а ваша недотрога, видите ли, обиделась и нашла нужным разреветься! Ее не жалеть, а выбранить следует!

– Может быть, и следует, да только не ее! – сухо ответила бабушка и, обняв девочку, увела ее с балкона к себе в комнату.

– Господа, не будем больше думать об этой глупой истории и поедемте лучше кататься на лодках, – быстро предложила Лиза, желая изменить немного общее настроение. – Смотрите, какой чудный вечер!

Предложение хозяйки было принято с большим воодушевлением, и маленькое общество начало оживленно собираться на прогулку.

– Вы с нами теперь или опять исчезнете, принц-невидимка? – спросила Милочка, кокетливо наклоняясь к Леве.

Она решила на первый раз быть великодушной и простить ему маленький инцидент с ее розою. Не станет же она в самом деле соперничать с какой-нибудь глупенькой девчонкой.

– Неужели опять исчезнете?

– Опять исчезну! – спокойно ответил Лева. – Я должен Ирину отвести домой.

– Ну, это глупости! – вмешалась Лиза. – Это может сделать и Аннушка!

– Нет, я обещал Дарье Михайловне и должен сам отвести ее! Впрочем, вы идите вперед на пристань, господа, я постараюсь нагнать вас! – нарочно хитрил Субботин, чтобы как-нибудь отделаться и отлично понимая, что иначе от него не отстанут.

Лева поднял соломенную шляпу Иринки, которую она оставила на стуле около него, и отправился разыскивать девочку.

Она сидела в столовой и вместе с бабушкой внимательно рассматривала его новые ботанические атласы.

– Мне нужно сказать тебе пару слов! – несколько сухо проговорила Прасковья Андреевна. – Пойдем в мою комнату!

– Вы, разумеется, меня бранить будете? – сейчас же начал Лева, как только они остались одни.

– Да, разумеется! Скажи, пожалуйста, как это могло случиться, чтобы при тебе так обидели ребенка? – с укором проговорила бабушка.

– Ах, вы только не сердитесь, не сердитесь, я и сам на себя злюсь теперь! – искренне сознался Лева. – Но, право же, мне и в голову не могло прийти, что Иринка так странно отнесется к этой глупой шутке Кокочки!

– Иринка очень чуткая и чистая натура, – серьезно проговорила Прасковья Андреевна. – Ее инстинктивно отталкивает и возмущает всякая пошлость, а тебе, как старшему другу и нареченному брату ее, следовало бы ограждать девочку от таких впечатлений. Этот ребенок так трогательно и безоговорочно предан тебе, что, право, заслуживает немного большего к себе внимания!

Юноша молча и почтительно поцеловал руку бабушки, и оба почувствовали, что они поняли друг друга и что между ними снова заключен мир.

Лева пошел провожать Иринку. Девочка уже успела позабыть свои недавние слезы и теперь, следуя за ним по дороге, без умолку болтала.

– Ах, какие чудные картинки тебе купила бабушка! – говорила она с восторгом. – И столько цветов там! И такие все красивые! Я таких никогда и не видала еще, верно, не растут у нас. Ты мне должен все прочесть о них, и я еще хочу знать, как они называются! Хорошо?

– Хорошо, хорошо…

Юноша почти не слушал, что она говорила. Он все еще находился под впечатлением последнего разговора с бабушкой и чувствовал свою вину перед девочкой.

Иринка вдруг замолкла и остановилась.

– Лева, ты о чем думаешь? – спросила она неожиданно. – Ты отчего такой?

Большие темные глаза с тревогою устремились на юношу.

– Какой такой?

– Да вот такой… ну, такой скучный, знаешь! – не умея выразиться, пояснила девочка, разводя руками. – Ты, может быть, сердишься, Лева?

И она тихонько потянула его за рукав.

– Я сержусь на тебя, Жучок мой, – да за что же, за что? – удивился Лева.

– А вот за то, что я плакала тогда… Ты не любишь, когда я плачу…

Девочка покраснела и опустила ресницы; но вдруг, сразу изменив тон, она заговорила быстро, горячо, с негодованием:

– Ты не сердись, Лева, я не могла, не могла, ах, он такой противный, противный… И потом, как он смел, ведь я не его невеста, не его ведь, правда? Как он смел?..

Но Лева молчал, не зная, что сказать, и его снова и еще с большей силой охватило прежнее неприятное чувство вины.

– Ты сердишься, Лева? – спросила она, и в голосе девочки послышались слезы; Иринка робко подняла к нему свое опечаленное личико. – Ну, если ты сердишься, Лева, то в другой раз объясню… в другой раз… – Она не договорила.

– В другой раз я шею сломаю тому, кто осмелится тебя обидеть при мне! – неожиданно вырвалось у Левы, и при этом он так крепко сжал ручку Иринки, что ей даже немного больно сделалось; но она ничего не сказала, только слегка потерла покрасневшие пальцы и сейчас же опять вложила руку в большую, сильную ладонь своего друга.

Лева свернул с большой дороги на соседнее поле, откуда узенькая межа спускалась вниз, прямо к речке; после пыльной дороги тут было прохладно и хорошо.

Легкий туман белою дымкой стоял над полем, и во влажном воздухе пахло свежей травою, кашкой и медом.

Иринка почему-то замолкла.

Лева тоже молчал, и все молчало кругом: и лес, и зеленое поле, и тихое небо над ними с бирюзовою далью… все, все смолкло…

Даже речка перестала журчать, словно утомленная дневным жаром, и теперь, неподвижная и прозрачная, сверкала как зеркало среди густой зелени.

Местами в ней все еще отражались багровые облака, но вечерняя заря медленно угасала, и вдали у леса речка уже бледнела, постепенно совсем теряясь в синеватом тумане вечерних сумерек.

Охваченные прелестью наступающей ночи, Лева и Иринка невольно замедляли шаги, подходя к оврагу. Девочка задумчиво любовалась догорающим небом.

А над опушкой деревьев уже выступал молодой месяц, и вдруг целая сеть золотистых нитей заискрилась и засверкала у леса, покрывая блестящей рябью почерневшую речку…

– Лева, как ты думаешь, – тихонько спросила девочка, – у месяца серебряные или золотые лучи?..

– Право, уж не знаю, какие лучи у месяца, – ответил Лева, – но я знаю одно, что ты у меня золотой, золотой Жучок!

И, приподняв девочку, юноша горячо и крепко прижал ее к себе…

В этот вечер Субботин не пошел кататься на лодках, и молодежь напрасно прождала его у пристани.

Проводив Иринку, он сейчас же вернулся домой. Когда Лева входил к себе, то в открытое окно к нему смотрел тот же молодой месяц и в комнате пахло полевыми цветами…

«Милый, милый Жучок!» – еще раз подумал юноша, уже засыпая, ему казалось, что чей-то нежный голосок тихонько спрашивает: «Как ты думаешь, у месяца серебряные или золотые лучи?»

VIII

Для Иринки наступило теперь счастливое время: снова возобновились ее любимые прогулки в дальний лес с Левой, катание с ним на лодке, ужение рыбы, собирание и сушка цветов для его гербария и, наконец, в жаркие дни, когда не хотелось никуда уходить далеко, совместное чтение Андерсена в саду Снегурочки, под сенью белых березок.

Девочка страстно увлекалась этими сказками и готова была часами слушать, когда Лева ей читал.

Субботин зачастую даже раскаивался теперь, что купил эту книгу, до того она возбуждала и без того уж чересчур развитое воображение ребенка.

Девочка представляла себя то маленькой русалкой, то воздушным эльфом, то ледяной королевой, но более всех ей все-таки нравилась русалочка, так беззаветно полюбившая принца и готовая ценой собственной жизни спасти его от смерти…

Лева вынужден был несколько раз перечитать ей эту сказку, и потом Иринка долгое время видела ее во сне, причем принцем был всегда Лева, а она – маленькой бедной русалочкой.

При свидании девочка каждый раз подробно рассказывала эти сны Субботину и очень сердилась, когда рассудительный Лева серьезно убеждал ее, что все это глупости и что она так плохо спит только потому, что ее чересчур поздно укладывают.

– Здоровые люди никогда снов не видят! – уверял он. – Тебе следует вечером пораньше пить молоко и пораньше спать ложиться, и тогда все будет хорошо.

«Угораздило меня подарить ей эти дурацкие сказки! – ругал теперь сам себя юноша. – Девчонка и во сне и наяву только и бредит ими!» И он перестал читать Андерсена, предпочитая рассказывать ей почаще что-нибудь из естественной истории.

Субботин частенько поражался странной мечтательности и чересчур пылкому воображению ребенка.

– Ну, Иринка понесла свою ахинею! – не раз смеялся Лева, когда девочка, увлекаемая своею фантазией, уносилась в неведомые страны и, конечно, напрасно старалась и его увлечь за собою.

– Ну как же ты не понимаешь?! – возмущалась Иринка. – Да ты только послушай, послушай, Лева!

– Чего тут не понимать, матушка, отлично все понимаю! Говорю тебе, ахинею несешь! Принц на коне, а конь на осле, а осел на солнце, а солнце на луне!.. Черт знает что ты тут мелешь! – вышучивал ее нарочно Лева. – Пойдем лучше, глупыш, червей копать, я сегодня после обеда собираюсь рыбу ловить, говорят, в нашей речке окуней развелось много!

Девочка обижалась, но все-таки шла копать червей и затем отправлялась вместе с ним на речку.

У Иринки также была своя маленькая удочка, и она закидывала ее около удочки Левы.

Субботин со страстью любителя внимательно следил за поплавком, а Иринка смотрела в воду, и ее больше интересовали маленькие черные колюшки, мириадами игравшие на поверхности речки. «Как это им не холодно целый день в воде, и куда это они все спешат так? – с удивлением думала девочка. – Бегут, бегут!..»

– Лева, куда это они так бегут? – неожиданно прерывая молчание, спрашивала Иринка.

– Ах, не мешай, пожалуйста, только рыбу спугнула! – нетерпеливо отвечал Лева и снова закидывал свою удочку.

Иринка замолкала и принималась опять глядеть на колюшек, а июньское солнце ярко освещало речку, и вода в ней казалась совсем золотою и местами так блестела, что было больно даже смотреть на нее.

«Должно быть, у маленьких гномов в горах все так блестит!» – думала девочка, вспоминая сказку о подземном царстве карликов, где дома и улицы были из чистого золота, а деревья из драгоценных камней.

Девочке очень хотелось бы поговорить об этих интересных гномах с Левой, но Лева сказок не любил, он ничего хорошего не любил. Лева совсем не понимает ее, – такой уж он, Лева.

Девочка тихонько вздыхала, на этот раз очень недовольная своим другом.

Впрочем, размолвки бывали между ними довольно редки и обыкновенно быстро оканчивались по первому ласковому слову юноши.

Однажды, придя к ней со своими книгами еще до завтрака, Лева с удивлением заметил, что девочка все утро возится с каким-то небольшим ручным зеркалом.

– Уж не на себя ли ты так любуешься, Черный Жук?! – начал дразнить ее Лева.

Иринка ничего не ответила. Она была слишком занята.

Девочка стояла посреди лужайки, окруженная высокой травой, и, опрокинув зеркало себе на грудь, молча, очень серьезно направляла его на небо.

– Смотри, смотри, Лева! – воскликнула она вдруг с восторженным оживлением, медленно подходя к тому месту, где он читал на траве. – Смотри! – И девочка указывала на отражение в зеркале.

– Видишь, видишь, это мир падает, и облака меня обнимают, и я на небе!

– Ну, мир-то, пожалуй, еще не падает! – спокойно усмехнулся прозаический Лева. – А вот ты, наверное, кувыркнешься, сударыня, если будешь на ходу смотреть в зеркало! Брось, пожалуйста, эту глупую затею, Иринка, и отнеси поскорее зеркало к маме!

Девочка обиделась: «Какой, право, этот Лева, ничего-то не понимает!»

Она совсем неожиданно сделала чудное открытие: все небо как будто сразу опрокинулось вниз, и ей казалось, что она по облакам ходит, а Лева и не посмотрел даже и называет все это глупой затеей. Какой, право, Лева!

Иринка, однако, послушно отнесла зеркало на место, но затем, вернувшись обратно, нарочно повернулась спиною к молодому человеку и уселась довольно далеко от него.

– Сударыня, вы сердитесь? – Лева, заметив, что девочка обиделась, отломил длинную ветку тмина и начал тихонько щекотать ею сзади смуглую шейку Иринки. – Пожалуйте сюда, сударыня!

Но Иринка отодвинулась еще дальше.

– Говорят тебе, иди сюда, Черный Жук, и принеси мне твоей куриной слепоты в петлицу!

Углы губ ее слегка вздрагивали, ей очень хотелось улыбнуться, однако она все еще выдерживала характер и продолжала неподвижно сидеть спиною к юноше.

– Ах ты так, ну хорошо же, хорошо же, если так! – в свою очередь делая вид, что серьезно сердится, объявил Субботин. – В таком случае я сейчас же отправляюсь к Назимовым и буду просить у Милочки какого-нибудь цветочка из ее сада, может быть, она будет подобрее ко мне!

Лева медленно собрал свои книги и начал разыскивать в траве фуражку…

Но Иринка моментально загородила ему путь.

– Левочка, Левочка! – взмолилась Иринка испуганно. – Не буду, не буду больше, Лева, только не уходи, не уходи! – И две смуглые руки крепко обняли Леву за шею.

Лева швырнул обратно свою фуражку и с явной охотой уселся на старое место.

– Ну, если не будешь, то так и быть уж, на этот раз остаюсь! – объявил он серьезно. – Поди-ка да собери поскорее большой букет в мою комнату, а я пока немного почитаю еще, хотелось бы до обеда закончить эту книгу. Ты ведь не станешь мешать мне, Черный Жучок?

IX

Да, для Иринки наступило счастливое, хорошее время, но только, увы, как все хорошее, это время неслось неимоверно быстро.

Давно ли, казалось, окончились экзамены у Левы и он приехал на дачу, а между тем золотая весна с ее белыми ночами и бирюзовым небом уже давно отлетела. Наступили более темные вечера, и лето в Муриловке было в полном разгаре.

Но Иринка, беспечная, как все дети, не задумывалась о будущем и была несказанно счастлива.

Лева по-прежнему почти все время проводил с нею. Над ними сияло горячее июльское солнце, у ног расстилался целый ковер полевых цветов, и девочке казалось, что этому чудному лету не будет конца. Теперь, когда Лева был с нею, мысль о его близком отъезде уже не волновала девочку.

«Ведь это еще так нескоро будет! – думала Иринка. – Только осенью, когда холодно станет и все цветы завянут».

Но в семье Субботиных, очевидно, думали иначе и все чаще и чаще теперь поговаривали о предстоящем отъезде. Впрочем, пока говорили об этом только бабушка и Надежда Григорьевна, так как молодежи совсем не до того было.

К концу сезона дачная жизнь в Муриловке значительно оживлялась.

Приезжие к этому времени уже успевали перезнакомиться между собою и устраивали совместно всевозможные любительские концерты, спектакли и даже базары с благотворительной целью, причем местная молодежь принимала, разумеется, самое деятельное участие во всех этих хлопотах.

Теперь и Лиза уже больше не жаловалась на их скучный дачный муравейник; она совсем завертелась и среди всей этой кутерьмы, казалось, окончательно позабыла о своем близком отъезде в Петербург.

Разумеется, Назимова и Кокочка всегда были с нею, благодаря чему в доме Субботиных стояла все время такая страшная сутолока, что Лева уже с раннего утра забирал свои книги и спешил поскорее уйти к Иринке, в знакомый нам тихий уголок над оврагом.

В этом году было решено между дачниками устроить большой благотворительный базар в пользу приходской церковной школы, о которой особенно хлопотал сельский священник отец Никифор.

Базар был назначен на шестое июля, в день рождения Иринки, и должен был состояться в три часа дня на небольшой лужайке за оградою церкви.

Эти хлопоты сильно занимали и волновали все местное маленькое общество Муриловки.

Для большего эффекта решено было устроить на лужайке фантастические киоски, причем продавцы и продавщицы должны были явиться в костюмах.

Оставалось теперь решить, кто и чем будет торговать и в каком костюме.

Вопрос не только сложный, но и щекотливый, так как участвовать в продаже желали почти все молодые и даже не совсем молодые дамы, а между тем приходилось выбирать среди них наиболее подходящих и интересных.

Назимова и Лиза, как самые хорошенькие, были назначены продавать цветы, шампанское и конфетти.

Кокочка вызвался помогать им.

Среди молодежи закипела работа, многие семьи даже выписали своих портных из города. Уборные и будуары дам превратились в настоящие склады всевозможных лент, кружев и кисеи.

Молодые люди то и дело летали в город за покупкой необходимого материала для устройства и украшения разных киосков и палаток, и всем было ужасно весело, и в глубине души каждый старался отличиться и перещеголять другого.

К немалому удивлению Лизы и Милочки, Лева также пожелал принять участие в устройстве базара и объявил, что он и сам будет продавать и даже для этой цели уже придумал себе совсем необыкновенный киоск, о котором, впрочем, заранее никому не скажет.

– Ах нет, Левочка, мне, мне вы непременно должны сказать, ну хоть по секрету, на ушко, на ушко!.. – кокетничала Назимова.

– Не слушай его, он, наверное, все врет, только чтобы подразнить нас! – уверяла Лиза. – Где такому увальню раскачаться! Да и продавать-то ведь разрешено только в костюмах, а уж он, конечно, не станет возиться с этим!

– А вот и ошибаешься, матушка! – смеялся Лева. – Обязательно в костюме буду продавать, у меня и костюм уже готов, только ты-то вот ничего о нем не узнаешь!

– Левочка, давайте продавать вместе! – приставала Назимова. – Я буду Ундиной, вся в бледно-голубом, и распущу волосы, а вы будете рыцарем, в средневековом костюме, – это так пойдет вам.

Но Лева серьезно уверял, что в таком случае он предпочел бы сам быть Ундиной и даже мог бы для этой цели нарочно заказать себе парик из пакли, – этим он ужасно изводил Милочку.

Раздразнив таким образом вконец обеих барышень, Лева обыкновенно спокойно уходил вместе с Иринкой в комнату бабушки, и там втроем они начинали о чем-то долго и таинственно совещаться, после чего Иринка появлялась в столовой с сияющим личиком и загадочно поглядывала то на Лизу, то на Милочку…

Все это ужасно интриговало обеих девушек, особенно с тех пор, как они заметили, что Лева действительно несколько раз съездил в город и всякий раз возвращался оттуда с разными пакетами, которые все так же таинственно складывал в комнате бабушки.

«Что бы там могло быть и какой такой костюм придумал себе Лева?» – ломали голову подруги, однако им так и не удалось узнать, в чем дело; Лева и Иринка только молча посмеивались, а бабушка категорически объявила всем: «Много будете знать – скоро состаритесь!»

Но вот наконец наступил и знаменательный день шестого июля, день открытия базара в пользу муриловской школы. Молодежь еще накануне собралась за церковной оградой, чтобы там на месте все устроить для следующего дня.

Левы, однако, между ними не было; и пока все остальные суетились и хлопотали на лужайке, устанавливая свои столики и украшая разноцветными флагами и гирляндами киоски, юноша как ни в чем не бывало преспокойно зачитывался своим Достоевским в саду Снегурочки.

Зато на другой день Лева проснулся чуть свет и уже с восходом солнца тихонько вышел из дому в сопровождении дворника Ивана и знакомого столяра.

Все вместе они направились к церковной ограде и там втроем, трудясь не покладая рук, что-то долго устраивали.

Юноша вернулся к себе только к десяти часам, когда в доме уже все отпили утренний чай и самовар давно остыл.

Он казался усталым и вошел в столовую раскрасневшийся, запыленный, в измятой рубахе и с засученными снизу брюками.

– О боже, в каком ты виде, откуда вы, принц-невидимка?! – изумилась Лиза. – Бабушка, я не понимаю, как это вы позволяете ему являться к столу таким растрепой!

Лиза сидела вся в папильотках, в хорошеньком розовом платье и прилежно подшивала кружева к батистовому передничку своего костюма цветочницы.

Серые глаза девушки с презрительным возмущением оглядывали небрежный костюм брата.

– Бабушка, я безумно устал и страшно есть хочу! – не обращая на нее внимания, объявил Лева.

По-видимому, бабушка находила своего любимца всегда одинаково прекрасным, так как вместо ожидаемого Лизой строгого выговора она заботливо усадила внука в свое мягкое кресло, велела поскорее заварить ему свежего кофе и затем все время старательно подливала в его стакан самые густые пенки.

– Прямо возмутительно, до чего у нас балуют этого противного мальчишку! – обрушилась Лиза. – Подумаешь, какое несчастье, он устал, видите ли! Мы с Милочкой за последние дни еще и не так уставали, просто с ног сбились, можно сказать, а вот нам никогда такой чести не было!

– То вы, а то я! Большая разница, матушка! – наставительно замечал Лева, поддразнивая ее и в то же время с аппетитом уплетая горячие булочки и крендельки, которые ему подсовывала бабушка.

Лиза хотела что-то ответить, но передумала – сегодня не следовало слишком сердить брата, сегодня у нее были виды на него.

После базара был назначен танцевальный вечер у Субботиных, и Лева еще заранее должен был обещать Лизе взять на себя обязанность дирижера; в этом отношении ее брат не имел себе равных, и даже великолепный Кокочка далеко уступал ему в искусстве дирижировать танцами.

Девушка поэтому благоразумно замолчала и, собрав свою работу, направилась в спальню, однако перед уходом она не вытерпела и уже в дверях несколько сухо заметила брату:

– Пожалуйста, не засиживайся за кофе и не вздумай потом бежать в овраг: помни, что к часу распорядители уже должны быть на месте и в костюмах.

– Ладно, ладно, сама-то не запаздывай только, тебе ведь еще локоны закрутить надо! – смеялся Лева и снова подал бабушке свой пустой стакан, уже третий.

Маленькая Иринка также волновалась в этот день с самого утра.

Шестое июля был день ее рождения, а потому для нее знаменательный день!

Дарья Михайловна обыкновенно еще с вечера, когда девочка засыпала, тихонько ставила около ее кроватки маленький столик и раскладывала на нем подарки.

Иринка просыпалась, разумеется, очень рано и сейчас же с восторгом принималась рассматривать свои новые игрушки.

На этот раз ее ожидала особая радость: одна богатая пациентка ее матери привезла из-за границы в подарок девочке прекрасную фарфоровую куклу, и Дарья Михайловна нарочно приберегла ее, чтобы подарить эту куклу в день рождения дочери.

Иринка была бесконечно счастлива и целое утро не расставалась с нею. Сейчас же после чая она убежала к своей любимой скамеечке под белыми березками и там, завернув новую куклу в какую-то розовую тряпку, принялась нежно убаюкивать и укачивать ее, тихонько напевая над нею.

Утро было ветреное. Верхушки берез тревожно раскачивались над головою девочки, у ног ее во все стороны беспокойно метались полевые цветы, белый тмин низко склонялся над дерновой скамейкой… Иринка вдруг замолкла и, закрыв глаза, начала внимательно прислушиваться…

Ей казалось в эту минуту, что тысяча разных голосов раздается вокруг нее, словно весь сад, все листья и цветы разом заговорили, заспорили, застонали…

«О чем это они?! – думала девочка. – Не то плачут, не то смеются?!.»

– Как, вы все еще не одеты, сударыня? – раздался неожиданно над нею веселый знакомый голос. – Ты о чем же это думаешь, Иринка, ведь к часу нам необходимо уже на базаре быть?!

Лева стоял над нею и с улыбкою смотрел на замечтавшуюся девочку.

– Лева, закрой глаза, вот так, и прислушайся. Как ты думаешь, о чем они говорят? – вместо ответа спросила девочка.

– Как «говорят», кто говорит, да ты про что это, матушка? – изумился Лева.

– Да вот цветы, – задумчиво указала девочка. – И ромашка, и анютины глазки, и колокольчики… ты послушай только и увидишь – точно все спорят, жалуются, спешат куда-то!.. Правда? Ты послушай!..

– Чудишь, ваше благородие, вот что я доложу-с вам, – засмеялся юноша. – Эх ты, фантазерка моя, фантазерка неисправимая! Ну ладно, ладно, впрочем, пусть твои цветы ссорятся и бранятся сколько им угодно, а ты иди одеваться, сударыня, а то мы и правда опоздаем с тобою, и нам попадет от Лизы!

Субботин явно торопился.

Иринка послушно встала и направилась к дому, но в душе она немного обиделась и не без горечи теперь думала: «Какой, право, Лева, самых простых вещей не понимает, и не знаешь даже, как объяснить ему!»

Ей казалось таким простым, что цветы могли разговаривать и даже спорить и ссориться между собою, а вот Лева не понимал этого.