Текст книги "Весенняя сказка"

XVIII

На другой день в одиннадцатом часу утра у подъезда Авиловой уже стоял элегантный экипаж Стегнева. Владимир Павлович уезжал с часовым поездом на несколько дней по делам в город и перед отъездом хотел непременно сегодня же повидаться с Ириной и дать ей кое-какие указания относительно школы.

Благодаря отцу Никифору он уже знал, в каких тесных отношениях находилась молодая девушка с Прасковьей Андреевной, и потому он нашел вполне естественным, что она пожелала прямо со станции проехать в Авиловку и остановилась у бабушки. Стегнев только не понимал, почему его управляющий еще вчера вечером не пришел доложить ему об этом.

– Спит ваша учительница! – с улыбкой встретила его Прасковья Андреевна. – Уж извините на сегодня, батюшка. Совсем закаялась в дороге Иринушка, я велела не будить ее, пусть отоспится хорошенько и отдохнет бедный ребенок!

– Пусть отдохнет, – любезно согласился Владимир Павлович. – Я ведь и не знал раньше, что она такая старая знакомая ваша, Прасковья Андреевна.

– Внучка моя, – внушительно поправила бабушка и затем прибавила с улыбкой: – Ведь и вы ее когда-то немножко знали, только забыли теперь. Помните Красную Шапочку на базаре, которую вы заставили пряники раздавать крестьянским мальчикам от вашего имени? Ну, так вот она та самая и есть! Чудесный ребенок, редкостный, можно сказать, прямо золото, а не девочка!

Стегнев казался удивленным.

– Скажите, пожалуйста, какое странное совпадение, – проговорил он. – A ведь представьте, она и мне тоже показалась немножко знакомой, когда я в первый раз увидел ее в пансионе госпожи Дальхановой. Такие лица, впрочем, не скоро забываются. Замечательно поэтичная головка. Пожалуйста, засвидетельствуйте Ирине Петровне мое почтение. К сожалению, я должен по делам отлучиться на несколько дней в город, но передайте ей от меня, что отец Никифор не замедлит вручить ей нашу школьную программу и, разумеется, даст ей по этому поводу все необходимые указания, а когда я вернусь обратно, то, если понадобится, сам буду всегда к ее услугам.

Стегнев уехал. Бабушка была искренне польщена вниманием попечителя к ее дорогой внучке, но, в общем, говоря откровенно, она не совсем дружелюбно относилась к Иринкиному учительству. «Очень нужно надсаждаться для этих грубых, дрянных мальчишек, – думала бабушка. – Говорят, они совсем извели своего старого учителя, и на что ей, не понимаю, право? Нужда, что ли, какая?» Она даже пробовала еще вчера вечером закинуть об этом словечко, но, к ее немалому удивлению, на этот раз встретила такой горячий протест со стороны всегда кроткой и покорной Ирины, что ей поневоле пришлось, хотя бы временно, уступить девушке. К тому же и отец Никифор оказался на ее стороне.

– Нет, уж это вы оставьте, оставьте, матушка, – повторял он несколько раз на прощанье. – Никогда не следует мешать добрым начинаниям. Иринушка больше не маленькая; негоже взрослому человеку без дела сидеть. Пусть отдохнет хорошенько, отоспится – слов нет, а там и за работу пора…

– Куда такому ребенку работать! – ворчала бабушка. – Посадили бы своего Епифана рыжего, пусть бы он и возился с вашими ребятами. Ну, смотрите же, отец Никифор, если с Иринушкой, не дай бог, что случится в школе, так вы мне тогда лучше и на глаза не показывайтесь, за все, батенька, ответ дадите, за все!

Ирина проснулась только в двенадцатом часу дня и, немножко сконфуженная, с заспанным раскрасневшимся личиком появилась в столовой за завтраком.

– Бабуся, вы, наверное, бранить станете. Какой стыд, уже двенадцать часов! Как это я так долго заспалась! Никогда еще этого не случалось со мной. Но если бы вы знали, как я чудно спала, так чудно, что даже во сне ничего не видела. Впрочем, нет, под утро мне приснился рыженький Амишка, такой смешной, право, все ко мне на колени лез!

– Нечего сказать, интересный сон! – расхохоталась бабушка. – Ну, садись, садись скорее, девонька, пока кофе горячий, да вот тебе яйцо всмятку, ветчина, молоко, ешь больше, Иринка, тебе непременно потолстеть надо, этакий заморыш, право!

Ирина не заставила себя просить. На этот раз, к величайшему наслаждению бабушки и Анны, она ела за обе щеки. После завтрака было решено, что она пойдет с визитом к Софье Павловне. Нужно же было поблагодарить Стегневых за то внимание, с которым они приготовляли для нее квартиру.

Ирине было ужасно неприятно, когда она узнала, что Владимир Павлович нарочно заезжал в Авиловку, чтобы повидаться с ней.

– Ну, что он теперь подумает обо мне, бабуся? – сокрушалась молодая девушка. – Двенадцатый час дня, а я себе сплю да сплю! Хороша учительница! Ужасно стыдно!

Бабушке пришлось несколько раз повторить, что Стегнев вовсе не сердился на нее, но ей так и не удалось успокоить свою любимицу.

XIX

Барский дом Стегневых, окруженный тенистым старинным парком, был чудо как хорош.

Ирину провели в нижний этаж, состоящий из целой анфилады парадных комнат.

«Какая красота! – подумала молодая девушка, робко озираясь вокруг себя. – Точно замок волшебный! Всюду зеркала, бронза, фарфор…»

Она почти не узнавала себя в большом угловом трюмо – до того странным казалось теперь Ирине присутствие этой худенькой девочки в простеньком дорожном костюме среди всей этой подавляющей роскоши.

Но почему-то парадная гостиная и зала казались холодными и нежилыми молодой девушке. На окнах, выходящих в парк, были всюду опущены тюлевые занавеси, картины и бронзовые люстры затянуты кисеею, белые полотняные чехлы однообразно закрывали мебель, и блестящий паркет, не покрытый сукном, издавал при ходьбе какой-то странный глухой треск, как бывает только в очень старых и необитаемых жилищах. Казалось, что этот треск теперь спугивал и будил чью-то дремлющую тень, невидимо скользившую среди безмолвия и полусвета этих парадных комнат, и Ирине стало вдруг почему-то жутко и неприятно и захотелось поскорее бежать отсюда.

В эту минуту за ее спиною неслышно поднялась бархатная портьера, и на пороге показалась высокая бледная женщина, вся в черном.

Это было так неожиданно, что молодая девушка не удержалась и слабо вскрикнула.

– Я испугала вас? – послышался мягкий ласковый голос. – Не знаю, право, зачем моя прислуга выдумала просить вас в эти комнаты, где никто из нас почти никогда не бывает. Пойдемте ко мне наверх, деточка. Ведь вы Ирина Петровна Фомина, вероятно, наша будущая школьная учительница? – спросила она с улыбкой.

– Да, я Ирина Фомина! – застенчиво проговорила молодая девушка.

Ей было ужасно совестно за свой недавний испуг, и теперь она с досадой чувствовала, что все гуще и гуще краснеет. Софья Павловна, однако, делала вид, что ничего не замечает, и старалась всеми силами ободрить ее.

– Мой брат очень жалел, что ему пришлось именно сегодня уехать на несколько дней в город, но вы, вероятно, уже видели его, он собирался заехать к Прасковье Андреевне?

Новая мука, вот стыд-то! Ирина совсем растерялась.

– Мне очень совестно, но я не видела вашего брата! – проговорила она, запинаясь и снова краснея, на этот раз еще сильнее.

– Почему же так, разве он не был у вас?

– Нет, он был, но я… я… проспала… – Ирина готова была заплакать.

Софья Павловна тихонько улыбнулась.

– Ну что же, это немудрено, с дороги устали немножко, не грех и поспать подольше в таком случае… Владимир поймет, конечно…

Ласковый, добродушный тон этой женщины несколько ободрил Ирину, она подняла к ней свои большие доверчивые глаза…

– Вы наверное знаете, что ваш брат поймет и не станет очень сердиться на меня?

«Боже, какое странное сходство», – подумала вдруг Софья Павловна, невольно перенося свой взгляд на большой портрет масляными красками над ее кроватью. С минуту она молча, совсем пораженная, стояла перед своею молоденькой гостьей.

– Деточка, – проговорила она наконец мягко, – мы старые друзья с вашей бабушкой, и внучка Прасковьи Андреевны, конечно, и для нас не чужая. Можно мне поцеловать вас, Ирина Петровна?

– Пожалуйста, зовите меня просто Ириной, – застенчиво попросила молодая девушка и крепко обняла Стегневу.

Софья Павловна была совсем очарована девушкой, и Ирина и не подозревала, какого горячего друга она сразу приобрела в ней.

– Пойдемте, я вам покажу комнаты, которые мой брат приготовил для вас, – любезно предложила Стегнева.

Молодая девушка с удовольствием последовала за нею. Софья Павловна провела ее к небольшому флигелю, отдельно стоявшему среди парка.

– Боже, как хорошо тут! – искренне воскликнула Ирина, останавливаясь на пороге и с восхищением оглядывая изящные уютные комнатки, предназначенные для ее будущей квартиры.

В жардиньерке красовались свежие розы, наполняя всю маленькую гостиную своим тонким нежным ароматом. Несколько томиков русских и иностранных классиков в темных сафьяновых переплетах лежали на столе, в углу стояло небольшое пианино!

– Как хорошо, как хорошо!

Софья Павловна казалась очень довольной, по крайней мере, недаром так старался ее брат.

– Но, вероятно, вы все-таки не останетесь с нами, а предпочтете жить в Авиловке? – спросила она не без легкого сожаления.

– Да, я останусь у бабуси! – откровенно созналась Ирина. – Но нельзя ли мне будет иногда заходить сюда; я так люблю цветы, и потом – тут такое славное маленькое пианино, можно петь и играть, не стесняясь; меня тут никто не услышит!

– Разумеется, разумеется! – с удовольствием согласилась Стегнева. – Эти комнаты в вашем полном распоряжении, приходите когда вам вздумается, ключ от них вы всегда можете получить в сторожке, у нашего дворника.

Визит молодой девушки у Софьи Павловны затянулся гораздо дольше, чем она могла ожидать. По-видимому, хозяйке вовсе не хотелось так скоро отпускать ее от себя.

– Вы еще так молоды! – говорила она между прочим и с участием оглядывая нежную, хрупкую фигуру девушки. – Разве вас не пугают эти школьные занятия с крестьянскими детьми? Ведь наши деревенские мальчуганы совсем не то, что благовоспитанные барышни в пансионе. К тому же прежний учитель, кажется, страшно распустил их; боюсь, не было бы вам трудно. Как-то вы справитесь с ними?

– Вот и вы тоже как бабушка! – печально проговорила Ирина. – Бабуся все запугивает меня, а я все-таки хочу попробовать! Почему-то мне совсем не страшно. Мне все кажется, что детки полюбят меня, да и как же жить без дела, когда есть силы и можно работать?

Софья Павловна с уважением посмотрела на девушку и больше не стала отговаривать ее.

– Помоги вам Бог, – проговорила она тихонько, – а мы с братом будем всегда к вашим услугам. И вы тоже, Ириночка, смотрите, пожалуйста, на нас как на ваших близких друзей.

XX

Ирина медленно возвращалась домой; она шла парком, большой липовой аллеей, и невольно думала, как должно быть тут хорошо, когда весною все это зацветет и зазеленеет! Теперь обнаженные деревья печально протягивали кверху свои голые ветви, и под ногами у нее хрустел талый грязный снег, однообразно покрывавший все аллеи парка.

Около сторожки, куда она собиралась занести свой ключ, молодую девушку обогнала какая-то худощавая женщина в платке, но не из крестьянок, довольно чисто и хорошо одетая.

– Барышня, вы школьная учительница будете? – очень вежливо остановила она Ирину.

– Да, я школьная учительница, а что?

– У меня до вас маленькая просьба, барышня! – проговорила женщина нерешительно. – Не откажите на минуту зайти к нам.

– Но я так запоздала, уже и так спешу! – колебалась Ирина.

– Я не задержу вас, барышня, всего на минуту, и притом мы живем тут рядом, в том маленьком домике, у большой дороги. Пожалуйста, зайдите; мой муж – управляющий у господина Стегнева, может, слышали, Иван Матвеевич. Ну, так вот я его жена, значит, Марфа Тимофеевна… Не откажите, барышня милая, зайдите!

Добродушная Ирина действительно не умела отказывать, и кончилось тем, что она согласилась и последовала за женщиной.

В передней комнате, у стола, покрытого пестрой скатертью, сидел какой-то восьмилетний мальчик с небольшой бумажной коробкой в руках. Он старательно ловил на столе мух и затем быстро запихивал их в коробку, в которой были проделаны небольшие отверстия для пропуска воздуха. Очевидно, маленькому мучителю вовсе не хотелось, чтобы его несчастные жертвы погибали слишком скоро, и он с удовольствием прислушивался всякий раз, как они начинали биться и жужжать, напрасно стараясь вырваться на свободу.

Худенькое бледное лицо ребенка смотрело неприветливо и хмуро. При появлении матери с незнакомою девушкою мальчик забился в самый отдаленный угол комнаты и оттуда исподлобья мрачно поглядывал на гостью.

– Митя, ты чего же это таким волчонком глядишь? Поздоровался бы как следует с барышней – ведь это ваша будущая учительница школьная, – уговаривала Марфа Тимофеевна. Но Митя продолжал неподвижно сидеть в своем углу и не обращал никакого внимания на слова матери.

– Уж простите, милая барышня, – извинялась за него Зорина, – такой-то нрав упрямый у мальчонки, просто ничего не поделаешь с ним, что твой звереныш: подчас сидит – кажись, так вот и норовит, как бы тебе назло что сделать либо нашкодить где; не поверите, барышня, просто извод один, а не ребенок; за грехи, видно, Господь посылает!

«Бедный мальчик», – подумала Ирина, направляясь к Мите.

– А он один у вас? – спросила она.

– Нет, еще девочка есть, подросточек лет четырнадцати, в ученье отдана в Москве.

– А Митя ходил в школу?

– Ходил раньше, да теперь не пускаем больше, разве когда тайком убежит…

– Что ж так, отчего не пускаете?

– Да больно дерутся мальчишки, а он у нас болезненный, как видите, хроменький, ну, вот ему и перепадало от других, что посильнее да постарше его. Бывало, весь в синяках прибежит домой, а раз так даже и совсем заболел, всю спину и грудь отшибли; мы и не стали пускать с тех пор, боимся!

– А до этого Митя охотно ходил в школу?

– То-то и есть, что охотно! Его дразнят, бывало, а он, глупый, все туда же лезет, такой неповадный мальчишка, просто одно горе с ним, да и только!

Ирина тихонько наклонилась к мальчику.

– Митя! – проговорила она ласково, заглядывая в лицо ребенку. – Ты попроси маму, чтобы она опять позволила тебе ходить в школу; при мне никто не посмеет дразнить, я не дам тебя обижать другим мальчикам. Хорошо, придешь?

Митя вскинул на девушку свои серьезные темные глаза и, помолчав немного, проговорил еле слышно:

– Приду!

– Ну, а в чем же состоит ваша просьба, ведь вы желали что-то сказать мне? – спросила Ирина, торопившаяся домой.

Марфа Тимофеевна замялась.

– Видите ли, милая барышня, тут маленькая ошибочка вышла! – начала она заискивающим голосом. – Мой супруг, Иван Матвеевич, должен был намеднясь встретить вас на станции с экипажем господина Стегнева и затем доставить сюда, значит, а наместо того вы изволили в простом деревенском тарантасе уехать, и он сам даже нанимал его для вас. Уж больно, милая барышня, вы ему молоденькой показались. Ни дать ни взять, говорит, наша Сонька, так, подросточек какой-то, лет пятнадцати. Поначалу-то и не признал вас, а потом, когда спохватился, в чем дело, то оно уж и поздно было, потому как вы уехать изволили.

– Значит, тот полный, небольшого роста господин, который бежал за моей телегой, и был ваш муж Иван Матвеевич? – быстро спросила Ирина, стараясь всеми силами не смеяться при воспоминании о его коротенькой смешной фигурке.

– Да-да! Он самый! – закивала головою Марфа Тимофеевна. – Бедняга так взволновался, так взволновался, что даже и домой не вернулся в тот вечер, заехал к приятелю ночевать. «Ну как, говорит, я теперь своим господам на глаза покажусь, когда под старость лет такого маху дал!» А особливо наш-то Владимир Павлович, беда какой горячий господин, не дай бог узнает! Уж вы не откажите, милая барышня, замолвите, пожалуйста, за него словечко барину, все же, быть может, господин Стегнев вас скорее послушает! Ну, с кем греха не бывает?

– Будьте покойны, конечно-конечно! – охотно согласилась Ирина. – Я сегодня же все расскажу отцу Никифору, а он уж сам предупредит Владимира Павловича. Да ваш муж и не виноват совсем, это я не поняла, в чем дело, и не захотела остановиться; пожалуйста, передайте ему мое извинение, мне теперь ужасно совестно, а между тем он был так добр ко мне, ведь это он снес мои вещи и помог мне тарантас нанять.

Марфа Тимофеевна проводила до самых сеней молодую девушку и затем еще долго кланялась ей вслед, стоя на крыльце своего домика.

Митя тоже вылез из своего угла и прихрамывая последовал за матерью.

– Я, мамка, завтра в школу пойду, – объявил он серьезно. – Только смотри, не говори тятьке, ругаться зачнет!

Когда оба, сын и мать, вернулись в светелку, из-за ситцевого полога в соседней комнате высунулась всклокоченная голова Ивана Матвеевича.

– Ну что, ушла? – спросил он тихонько, осторожно оглядываясь по сторонам.

Марфа Тимофеевна быстро захлопнула дверь:

– Проспись раньше, батюшка, а то, если с таким лицом появишься, тебе ничего не поможет!

XXI

Ирина вернулась домой немного усталая, но в очень хорошем настроении.

– Где это ты, моя голубушка, так долго запропастилась? – весело встретила ее бабушка. – А я уже собиралась за тобою Аннушку с коляской отрядить. Поздно, поздно, сударыня!

– Ах, бабуся, если бы вы знали, что за роскошную квартиру мне приготовили Стегневы! – с восторгом воскликнула Ирина. – Подумайте только: живые цветы в жардиньерке, белые и пунцовые розы, и целая масса интересных книг на столе, и даже прелестное маленькое пианино, – и все это, все для меня, бабуся! Ну, право, точно сказка волшебная!

Девушка казалась совсем очарованной.

– Пожалуй, так хорошо, что ты бы охотно и совсем переехала туда? – спросила немножко задетая Прасковья Андреевна.

Молодая девушка с удивлением посмотрела на нее.

– Нет, бабуся, я останусь у вас! – ответила она просто. – Разве только сами будете гнать, да и то предупреждаю, добром не уйду!

Ирина весело засмеялась и, придвинув низенькую скамеечку к бабушкину креслу, уселась у ног ее.

Догорающий вечер тихо смотрел к ним в окна; последние лучи его еще золотили верхушки сосен, но в комнате уже становилось темно, и бабушка на минуту невольно отложила свое вязанье.

– Посумерничаем немножко, Иринушка; лампу еще рано вносить, – предложила она.

Девушка опустила головку на колени бабушки и некоторое время задумчиво любовалась багряным небом в окне.

– Бабуся, – проговорила она вдруг тихонько и не поднимая головки, – а вы мне еще ничего про Леву не рассказали. Где он, все там же, в Берлине? Вы не думаете, что он когда-нибудь вернется сюда?

– Право, не знаю, – печально ответила бабушка. – Месяца два тому назад Лева писал, что собирается взять отпуск и, может быть, летом или осенью приедет в Муриловку, но с тех пор он, кажется, опять передумал, по крайней мере, ни в одном письме больше не упоминает об этом.

– A где Назимовы, тоже в Берлине? – спросила немного погодя Ирина.

– Ах, что ж это я, право? – встрепенулась бабушка. – Главную-то новость и позабыла сообщить тебе, ведь Милочка замуж вышла год тому назад.

– За кого?! – почему-то обрадовалась молодая девушка.

– Да за какого-то итальянского графа, кажется, де ла Вердидель Ностро, если не ошибаюсь, ужасно громкая фамилия!

– И счастлива она?

– Ну, какой там счастлива; говорят, граф старый, болезненный, и вдобавок он страшно ревнивый и никуда не отпускает от себя Милочку. Вероятно, Назимовы надеялись, что у него громадное состояние, а на проверку-то вышло, что у него только громадные долги да старые болезни.

– А Лева бывает у них? – тихонько спросила Ирина.

– Конечно, бывает, и, кажется, даже довольно часто; ведь граф его старый пациент, он его еще и до женитьбы пользовал…

Ирина больше ничего не спрашивала, но когда немного погодя Аннушка внесла в столовую лампу, бабушке показалось, что веки у нее слегка покраснели…

– Бабуся! – проговорила молодая девушка, гордо поднимая головку. – Я вас очень прошу ничего не писать обо мне Льву Павловичу, понимаете – ничего, точно меня совсем и нет тут!

– Это почему же? – удивилась Прасковья Андреевна.

– А так, я так хочу! – настойчиво повторила Ирина. – Кто сам не спрашивает, тому и напоминать не следует; он забыл… и я забыла.

XXII

На завтра был назначен первый учебный день под руководством новой учительницы; воспитанники муриловской школы еще накануне начали волноваться в ожидании, как им говорили, злющей-презлющей старой девы…

Благодаря влиянию враждебной партии и главным образом самого Епифана Емельяновича сильно возбужденные дети уже заранее приготовились к достойной встрече этой ненавистной им будущей учительницы.

– Мы ее, братцы, в один присест выкурим, – хвастались между собою главные заправилы всех шалостей. – Небось не так-то скоро опять вернется к нам!

– Давайте-ка, ребята, угостим ее перво-наперво кошачьим пеньем; только, чур, смотрите, чтобы все разом, не отставать. И дуй вовсю, значит!

– Да свистулек, свистулек побольше прихватите, братцы, оно куда громче выходит!

Дети напихали полные карманы самодельных свистулек и на другой день еще за полчаса до начала уроков шумною беспорядочною гурьбою ввалились в класс. Все школьники точно по уговору имели на этот раз какой-то особенно неряшливый вид: нечесаные, с продранными локтями, в истоптанных сапогах, грязные, они действительно производили впечатление распущенной толпы маленьких хулиганов.

Ирина почти со страхом смотрела на своих будущих воспитанников; но странно – казалось, что и воспитанники теперь также были, в свою очередь, поражены и в недоумении поглядывали на приветливо улыбавшееся им прелестное кроткое личико молодой девушки.

Дети немного опешили, в задних рядах послышался недовольный ропот.

– Братцы, a ведь Епифан наврал нам, какая же она старая девка, совсем даже молодая, и лицо у нее пригожее, гладкое и, кажись бы, вовсе не злое!

– Видно, нарочно набрехал нам Рыжий Бык, с зависти, значит, дескать, зачем не ему досталось!

Дети нерешительно переглядывались между собою, первый пыл их воинственного увлечения значительно охладел, и теперь они чувствовали себя как-то неловко и, пожалуй, даже немного разочарованными.

Воспитанники начали рассаживаться по скамьям.

Ирина подошла к доске, собираясь написать им какое-нибудь многосложное слово, чтобы посмотреть, как они читают, но в эту минуту на улице вдруг промелькнула красная рубаха и высокая неуклюжая фигура Козыркина.

Раздался призывный условный свисток, затем еще и еще один, и наконец пронзительный петушиный крик, которому Епифан Емельянович, по-видимому, особенно мастерски подражал, резко оглушил всю классную.

Дети встрепенулись и нетерпеливо уставились в окно.

Петушиный крик все задорнее и задорнее повторялся на улице.

Главари маленького заговора начали беспокойно перешептываться.

– Что – небось струсили, струсили зайцы, пайки, сайки, попугайки, на попятный, на попятный теперь! – нарочно подзадоривали они своих соседей, чувствуя, что прежнего подъема уже не было у товарищей, и в то же время ни за что на свете не желая отказаться от своей затеи.

Несколько осторожных свистков нерешительно раздались в задних рядах, кто-то тихонько мяукнул, за ними еще и еще один, и вдруг безумный непостижимый порыв каким-то вихрем пронесся по классу, разом охватив всех детей. Казалось, ни один ученик больше не желал отставать от другого; пример был чересчур заразителен. Мальчуганы галдели, кричали, неистовствовали; кто мяукал, кто хрюкал, кто кудахтал как курица, кто лаял и завывал по-собачьи, и самодельные свистки то и дело пронзительно раздавались во всех углах класса…

Ирина, бледная, с пылающими глазами, молча выжидала, когда этот дикий порыв немного уляжется. Но вдруг ей пришло на мысль: а что, если дети уже наметили другого любимого ими учителя, и она является теперь, совсем нежеланная и только насильно навязанная им начальством?! Слухи о каком-то Козыркине ведь и до нее уже доходили за эти последние дни.

Ирина решила, что она не станет в таком случае бороться с ними и оспаривать у него это место; пусть дети сами выбирают того, кто им более дорог.

Молодая девушка медленно отошла от доски и, не проговорив ни слова, спокойно направилась к двери.

Еще немного – и эта дверь должна была навсегда закрыться за нею.

Но в эту минуту в передних рядах произошло какое-то странное, неожиданное смятение.

– Разбойники вы этакие, хулиганы! – раздавался чей-то тоненький надорванный голосок. – Разбойники, разбойники, вот подождите, я тятьке скажу, тятька старосте пожалуется, и вас всех-всех передерут, и кто науськивал вас, и про того скажу; я ведь все-все знаю; пусть вашему рыжему быку здорово достанется, так ему и надо, так ему и надо!

Маленький Митя Зорин, задыхаясь от волнения и полный негодования, с трудом пробирался теперь среди окружающих его детей, всеми силами работая локтями и, по-видимому, нисколько не обращая внимания на те пинки, толчки и насмешки, которые сыпались на него со всех сторон.

– Хромой заяц, хромой заяц, ребята! – закричал кто-то в толпе. – Смотрите-ка, как расходился Митька-то наш, туда же – еще грозить смеет; ах ты ябеда противная; вздуть его надо, братцы, хорошенько, чтобы язык держал за зубами да на будущее время помнил, а то и впрямь еще, пожалуй, к отцу побежит с доносом; вздуть, вздуть хорошенько!

Несколько рук грозно протянулись к ребенку, но Ирина в одну секунду уже стояла около него, закрывая Митю собою.

– Дети, – проговорила она громко и решительно, – вы можете делать со мною что хотите, но я не дам вам обижать при себе слабого и больного ребенка! Он хотел только заступиться за меня, но, будьте покойны, Митя ничего не станет говорить отцу, я сама не хочу этого и не позволю жаловаться; никто, никто из вас не будет наказан сегодня, я даю вам слово в этом!

В передних рядах стало вдруг совсем тихо, мальчики с удивлением уставились на учительницу.

– А теперь прощайте, дети! – все так же громко и спокойно проговорила Ирина. – Я ухожу, совсем ухожу; вы не хотите заниматься со мною, и я тоже не хочу насильно вас принуждать к этому; мне жаль только, дети, что мы так плохо расстаемся с вами; к чему было кричать? Если вы желали себе другого учителя, который вам больше по сердцу пришелся, было бы, право, лучше мне просто и откровенно сказать об этом, и, поверьте, я бы и сама не осталась тогда. Но все равно я не сержусь на вас. Прощайте, мои мальчики, дай вам Бог всего хорошего, и не поминайте же и вы меня лихом, я ведь не желала вас огорчать…

Ирина направилась к выходу среди глубокого молчания в классе.

Дети словно застыли на своих местах, но вдруг громкий плач Мити сразу вывел из оцепенения его остальных товарищей.

– Барышня, милая, не уходи, не уходи от нас! – жалобно всхлипывал ребенок, крепко ухватившись за ее платье и всеми силами стараясь оттащить Ирину от двери. – Не уходи, барышня, мы не желаем другого учителя, не надо нам рыжего быка, не надо, не надо!

В задних рядах опять раздалось несколько тревожных свистков, но на этот раз они уже не имели желаемого эффекта.

Последние слова молодой девушки произвели сильное впечатление на детей, и бо́льшая часть их была уже всецело на стороне Ирины. Мальчики с ужасом думали, что вместо этой ласковой, доброй учительницы к ним вдруг посадят теперь грубого, противного Епифана.

– Нет! Нет! – и они тоже не желали его.

– Не уходи, барышня, не уходи, не надо нам другого учителя! – громко раздавалось теперь во всех концах классной, и, повскакав со своих скамеек, дети плотно окружили Ирину.

– Не уходи, не уходи! Это мы только так, по глупости нашей; ты прости, барышня, нас другие науськивали, мы их тебе сейчас назовем, мы знаем, кто первый скандальничать начал и кто свистел; всех-всех назовем, барышня, – и дети со сжатыми кулаками уже готовы были наброситься теперь на своих прежних вожаков и руководителей.

Несколько мальчиков, более взрослых, очевидно, главные зачинщики всего скандала, сидели небольшой кучкой на последней скамейке и боязливо жались к стене.

В эту минуту весь класс шел против них, всюду виднелись только возбужденные, сердитые лица изменивших им товарищей, которые решили теперь поголовно их выдать и назвать всех-всех по именам, ну, a затем… затем известно что… Виновники невольно струсили; мысль о том, что их ожидало дома в случае вмешательства в дело старосты, нисколько не улыбалась им.

Да, нечего говорить, подкузьмил-таки их проклятый Епифан, здорово подкузьмил! Чтоб ему пусто было!

– Барышня, пиши, пиши! – кричали между тем громко около нее остальные товарищи. – Пиши Сеньку Кузьмина перво-наперво, затем пиши Алешку Кривоухина, Федюху Беспятого, Серегу Белого, Харитона…

Ирина вспыхнула и, полная искреннего возмущения, быстро вернулась назад к учительскому месту.

– Дети! – раздался вдруг громко и повелительно ее негодующий, звенящий голосок. – Мне не надо имен, товарищи не должны выдавать друг друга; это нечестно, это гадко, ужасно, ужасно гадко, дети; в моих глазах вы были все одинаково виноваты, но я уже сказала, что я прощаю, никто из вас не будет наказан сегодня! Если вы желаете, чтобы я оставалась с вами, то сейчас же усядьтесь спокойно по местам и обещайте, что больше кричать не будете. В доказательство, дети, я прошу вас принести мне на стол ваши свистульки. Вам нечего бояться, я их не стану отбирать, и по окончании урока каждый из вас может взять свою свистульку обратно. Ну, а теперь отвечайте мне, согласны вы или нет на мое условие?!

– А ты, барышня, не обманешь? Не станешь переписывать нас? – послышался чей-то нерешительный голос на задней скамейке.

– Я уже говорила вам, что никто наказан не будет. Вы должны верить мне! – твердо ответила Ирина. – Впрочем, если желаете, я могу встать к вам спиною, когда вы будете класть свои свистульки на стол; мне незачем знать, кому они принадлежат. Ну, скорей, живо! Раз, два, три.

Ирина, как обещалась, отошла немного подальше от стола, где лежал ее журнал, и повернулась к классу спиною.

Это понравилось ученикам.

«А барышня-то и взаправду, кажись, хорошая!» – подумали заговорщики и покорно понесли свои свистульки на стол.

Впрочем, если их не видала Ирина, то зато весь класс теперь зорко следил за ними, желая в точности выполнить условие, поставленное учительницей, и волей-неволей главным зачинщикам бунта на этот раз приходилось подчиняться товарищам.

Каждый из них осторожно клал свою свистульку на краешек стола и затем, не оборачиваясь, быстро и пугливо удирал обратно на свое место.

Отчасти, впрочем, это даже и занятно выходило; во всяком случае совершенно новый и дотоле еще неизвестный прием для школьников.

Мальчики только жалели, что по уговору нельзя было шуметь, а им ужасно хотелось теперь смеяться, глядя на испуганные лица своих вожаков. Вот когда бы следовало здорово подразнить их! То-то бы хорошо было!