Текст книги "Весенняя сказка"

XXVII

Ирина провела чудный вечер у своих друзей в Муриловке. После чая Владимир Павлович приказал осветить большой концертный зал, и все вместе, не исключая и Софьи Павловны, сошли в нижний этаж. Стегнев попросил Ирину что-нибудь спеть им и уселся за рояль, собираясь аккомпанировать ей.

– Нет, нет! – с улыбкой объявила девушка. – На этот раз я сама себе буду аккомпанировать, а вы садитесь с Глафирой Николаевной вот туда, подальше, в оконную нишу.

Ирина взяла несколько тихих аккордов и начала мягко и задушевно любимый романс Владимира Павловича, который напевала когда-то в рекреационном зале при первом свидании со Стегневым:

 
– В ласке вешнего дня
Мать, с малюткой играя,
Сидела среди роз…
И, тихонько качая дитя,
Песню нежную пела…
Ах, хотела бы я
Вечно видеть тебя
Среди роз, среди роз, среди роз!
 

Второй куплет она нарочно пропустила, так как он всегда вызывал невольную грусть в душе Софьи Павловны.

– Теперь вы пожалуйте, Владимир Павлович, и я сама назначу, что вы должны петь! – смеялась Ирина.

– Слушаюсь! – шутил Стегнев, покорно усаживаясь за рояль. – Что прикажет мой маленький ментор?

Ирина положила перед ним все те романсы, которые он однажды ей пел зимой в своем полутемном концертном зале, когда она в первый раз посетила его старую усадьбу. Только теперь вместо сугробов снега и покрытых инеем голых ветвей в раскрытые окна к ним смотрели густые зеленые липы и врывался теплый ароматный вечерний воздух.

Молодая девушка нарочно потушила большую хрустальную люстру и оставила только одну маленькую электрическую лампочку над роялем.

– Будет с вас, – заявила она с улыбкой. – Я хочу восстановить всю прошлую картину так, как я описывала в письме Глафире Николаевне.

Ирина опять усадила Дальханову в оконную нишу, а сама поместилась рядом, на низенькой скамеечке и ласково опустила к ней на колени свою черную головку.

Луна освещала за ней высокие резные колонны старинного зала, и серебристые лучи ее ложились длинными голубоватыми полосами у ног девушки.

 
– Благословляю вас, леса,
Долины, горы, нивы, воды,
Благословляю я свободу
И голубые небеса!..
 

– дрогнувшим от волнения голосом начал Стегнев.

После долгих лет он снова пел для нее, она была тут, рядом с ним, ему казалось, что он слышит ее дыхание, биение сердца, и голос его, молитвенно-страстный, звучал как благодарственный гимн за ниспосланное ему великое, нежданное счастье.

 
– О, если б мог в свои объятья
Я вас, друзья, враги и братья,
И всю природу заключить!..
 

– горячо закончил Владимир Павлович и хотел позвать «Ганя!» – но две тонкие любящие руки уже крепко обвились вокруг его шеи.

– Владимир! – звучал над ним знакомый низкий грудной голос. – Владимир, как чудно, мне кажется, ты и прежде никогда так не пел!

В одиннадцатом часу Стегнев и Глафира Николаевна отправились провожать Ирину домой.

Перед отъездом Дальханова провела ее на минуту в свой будуар и тут, стоя перед портретом Владимира Павловича, проговорила тихонько, с милой, немного застенчивой улыбкой:

– Вот за этот уголок, Фомочка, бывшая Ганя Кудрявцева вам больше всего благодарна. Этот портрет Владимир заказал по моей просьбе в тот год, когда мы расстались с ним.

Маленький домик над оврагом в саду Снегурочки произвел самое отрадное, поэтическое впечатление на Глафиру Николаевну.

– Тут все такое светлое, ясное, как самая душа моей Фомочки, – передавала она Стегневу, когда, распрощавшись с Ириной, оба они возвращались в Муриловку.

При повороте из леса на большую дорогу какая-то высокая темная фигура внезапно промелькнула мимо них и быстро скрылась в тени высоких мохнатых елей. Испуганные лошади рванули в сторону, кучер с трудом сдержал их.

– Господи, что это… точно привидение! – взволнованно прошептала Дальханова, невольно прижимаясь к жениху. – Владимир, я совсем не пуглива и не суеверна, но представь, мне почему-то страшно. Как ты думаешь, кто это?

Оба они невольно обернулись, им показалось, что та же черная тень тихонько скользила по направлению к белому домику Ирины, но густой туман со всех сторон окутывал таинственную фигуру. Она вышла из полосы света и стала невидима для глаз.

– Как странно! – заметил Стегнев. – Это таинственное привидение мне ужасно напоминает нашу прелестную графиню. Надеюсь, что она не страдает лунатизмом и не вздумает приходить по ночам пугать нашу Ириночку!

– Знаешь что, Владимир, не вернуться ли нам обратно к Фомочке? Ты можешь, пожалуй, смеяться надо мной, но у меня странное предчувствие, – взволнованно проговорила Дальханова. – Я боюсь этой женщины и убеждена, что она ненавидит Ирину. Вы, мужчины, так недальновидны, а я уже несколько раз подметила ее злобные взгляды, устремленные на нашу бедную Фомочку.

– Пустяки, голубка! Я не узнаю тебя. Моя благоразумная Ганя – и вдруг верит в какие-то предчувствия! – начал с улыбкой успокаивать ее Владимир Павлович. – Это так непохоже на тебя! Наше неожиданное появление у Ирины могло бы только испугать ее. Вероятно, она уже сладко спит и видит во сне своего Леву. Должно быть, это была просто запоздалая мечтательница, возвращающаяся к себе на дачу. Тут на горе, немного подальше, есть еще несколько домиков, и все они заняты в этом году. Подумай, дорогая, к чему графиня Дель-Ностро стала бы приходить сюда в такой поздний час, она и днем-то никогда не бывает у Ирины, и ты забываешь, что в качестве опасно раненой графиня лежит дома и нашему несчастному доктору приходится возиться с ней. Воображаю, как он злится!

– Ты не знаешь, Владимир, это тот самый Субботин, который занимался несколько лет подряд в Берлине, при клинике профессора Штейна? – спросила вдруг Дальханова.

– Да, тот самый, а что?

– Ну, так я слыхала о нем раньше, и мне многое стало понятно! – объявила Глафира Николаевна. – Субботин лечил одно время покойного графа, и я не удивляюсь, почему графиня так ненавидит Фомочку. Слушай, мой дорогой, не вернуться ли нам лучше?

– Нет, милая, Ириночка давно спит! – ласково уговаривал Стегнев. – Уже одиннадцатый час на исходе, побудь со мной, Ганя, я не видал тебя весь этот долгий день, ты только о других думаешь.

– Неисправимый ревнивец, – улыбнулась молодая женщина, опуская ему на грудь свою красивую головку.

– Неисправимый, – тихонько повторил Владимир Павлович и, отыскав в темноте лицо своей Гани, прильнул к ее губам долгим горячим поцелуем…

Чистокровные вороные быстро уносили элегантный экипаж Стегнева. Навстречу им, как привидения, вырастали высокие мохнатые ели, густой туман причудливо окутывал темные ветви, бледный месяц призрачно освещал лесную чащу. Но Дальханова больше ничего не боялась, близость любимого человека заслонила перед ней все недавние страхи, и белый домик, и зловещая темная фигура, и Ирина – все стушевалось в душе ее и было позабыто в эту минуту!

XXVIII

Ирина отпустила Ульяну и Машутку, раскрыла окно и, облокотившись на подоконник, начала мечтательно смотреть в лунную ночь. В доме давно все затихло, но молодой девушке не хотелось спать. Нервы ее были страшно возбуждены, и она напрасно старалась успокоиться. «Итак, Лева опять тут!» – мысленно переживала Ирина этот день. Они только что провели вместе столько чудных часов, Лева называл ее Ириной, сознавался, что скучал в Москве. Как нервно дрожал его голос, когда их позвали к графине, как он тихонько шептал на прощание: «До завтра, голубка, а до тех пор я буду каждую секунду думать только о вас!» «Каждую секунду!..» – мечтательно повторила девушка, и сердце ее было полно глубокого, неведомого блаженства. В груди не хватало места для него, ей хотелось обнять томное небо, туманную землю и каждому цветку громко, радостно прокричать: «Он любит меня!»

Но что это? Ирине показалась вдали какая-то высокая черная тень, тихонько скользящая по лужайке. «Мне грезится!» – подумала девушка и быстро отошла внутрь комнаты, ей стало жутко. Мимолетная капризная тучка заслонила за одно мгновение месяц. В саду Снегурочки стало темно, и черная тень исчезла. Но вот тучка пронеслась дальше, и темная фигура вошла в полосу света и начала медленно приближаться к домику.

Ирина быстро захлопнула раму, затушила свечу и с сильно бьющимся сердцем притаилась за занавеской. Черная фигура стояла по ту сторону рамы, пытливо вглядываясь внутрь комнаты, но густая кисейная занавеска скрывала молодую девушку. Раздались три осторожных, тихих удара в окно… Ирина застыла на месте.

«Крикнуть разве, позвать Ульяну?» – мелькнуло в голове девушки, но, к сожалению, она знала, что это было совсем напрасно: и Ульяна, и Машутка спали на кухне, за двумя дверями, и притом так крепко, что их трудно было бы разбудить.

Раздались три новых сухих удара… Ирина не двигалась. За окном послышались легкие шаги. Шаги направлялись к крыльцу. «А что, если балкон не заперт!» – с ужасом подумала девушка. Машутка так часто забывала об этом, и нередко они оставались на всю ночь с еле прикрытой дверью. Ирина кинулась в столовую, лунный свет тускло освещал небольшую белую комнату. Она не ошиблась, балкон был не заперт. Ирина быстро подбежала к двери, намереваясь накинуть крючок, но в эту минуту дверь бесшумно отворилась – в просвете стояла таинственная фигура, неподвижно глядя на девушку.

«Ульяна, Ульяна!» – хотела позвать Ирина, но от испуга у нее перехватило дыхание, и она вскрикнула.

– Замолчите же, это я, разве вы не узнаете? – послышался насмешливый голос.

Черная фигура сбросила с головы покрывало, Ирина с удивлением увидала белокурую головку Милочки.

– Графиня, в этот час, зачем? – испуганно проговорила Ирина, не подавая руки. Сердце ее тревожно и болезненно забилось.

– Вы не спите еще? Это хорошо. Я думала, что мне придется будить вас, и я бы все-таки это сделала, – не отвечая на вопрос девушки, заговорила нервным, возбужденным голосом графиня, быстро прикрывая дверь в комнату Ирины. – Так будет лучше, нас не должны слышать посторонние. То, что я вам хочу сказать, – тайна. Вы видите, я пришла ночью, больная, с перевязанной рукой, но если бы мне пришлось преодолеть сотни ужасных препятствий, то я бы и тогда пришла, Ирина, и заставила себя выслушать!

– Пройдемте в мою комнату, я зажгу лампу! – робко предложила Ирина, ей хотелось быть поближе к Ульяне.

– Нет, не надо огня, останемся тут! – решительно проговорила Милочка.

Около стола, на балконе, стояло несколько соломенных стульев, графиня опустилась на один из них против Ирины.

– Вы хотите знать, почему я пришла и не отложила нашего разговора до завтра? – спросила она, устремляя на девушку зеленоватые глаза с потемневшими зрачками. – Завтра было бы уже поздно, вы бы не уступили его. Я видела лицо Левы, когда вы с ним пронеслись мимо меня на балкон, видела, как он унес вас на руках в каштановую аллею, я хотела крикнуть от боли, но мой крик не остановил бы его. На столе лежал нож, и я, не задумываясь, полоснула им руку. Вы думаете, это было нечаянно? Нет, я нарочно полоснула себя. Я могла умереть от потери крови, но знала, что тогда он придет, оставит вас. О, как я ненавижу, если б вы знали, как я ненавижу…

Графиня не договорила и принялась судорожно сжимать свои руки.

– Что вам нужно от меня, графиня? Я вас не понимаю, – холодно проговорила Ирина, внезапно овладевая собой.

Эта исступленная женщина уже не внушала ей прежнего страха, она скорее вызывала в ней чувство презрительного сожаления.

– Что мне надо, вы спрашиваете? Мне его надо, Ирина, его! – воскликнула Милочка пылко, вскакивая с места. – Вы всю жизнь стояли между нами. Он знал меня раньше, чем вас! Когда мы вместе ходили в школу, Лева уже считался моим кавалером, как шутя уверяли наши знакомые. Он носил за мной тяжелый ранец, отдавал мне лучшие цветы, ревновал к старшим товарищам, и однажды мы даже тайком обручились с ним, причем я надела ему на палец кольцо, свитое из моих золотистых волос.

Фантазия Милочки казалась неисчерпаемой, она видела, как болезненно сжимались тонкие брови Ирины, каким мрачным огнем разгорались ее глаза, и графиня ликовала в душе. О, как она рада была, что могла причинять боль своей сопернице, заставлявшей ее так долго страдать!

– Но вот явились вы, и все разрушилось! – с прежним пафосом продолжала графиня. – Вы заколдовали его своими большими глазами. Лева совсем изменился, и я стала не нужна ему! Куда девались его прежние ласки и доброта, его стремление быть в моем обществе, горячие пожатия рук и детски наивные розовые записочки… Все, все исчезло, он стал резок, даже груб, умышленно избегал меня, сердился, когда я напоминала ему прошлое, и однажды в порыве гнева сжег на моих глазах кольцо, которое я подарила ему на память!

– Сжег? – не утерпев, переспросила Ирина.

– Да, сжег, радуйтесь, сжег! – с досадой воскликнула Милочка, наклоняя через стол бледное, искаженное злобой лицо. – Следует ли вам говорить, как я страдала. От души желаю, чтобы вы сами когда-нибудь испили до дна эту чашу. Мне было только четырнадцать лет, а я уже знала все муки ревности, всю ненависть, на которую способна пылкая и глубокая натура по отношению к своей сопернице.

– Семилетнему ребенку! – презрительно вставила Ирина.

Милочка почувствовала, что немного перепустила красок и завралась. Ей стало досадно.

– Ну так что же, не все ли это равно, сколько вам было лет? – воскликнула она горячо. – Если вы и тогда уже стояли между нами! О, как я ненавидела вас!

– Я знаю! – холодно проговорила Ирина. – Это было взаимно.

Глаза графини загорелись недобрым огоньком, самообладание молодой девушки серьезно бесило ее.

– Не сомневаюсь, Ирина, – заметила она колко. – Однажды вы были не прочь закопать меня в сугробе снега, я не забыла этого!

– Это не совсем точно, графиня, – спокойно усмехнулась девушка. – Вы туда сами попали, по своей неловкости, я вам подножку дала за то, что вы меня больно ущипнули за ухо, но, конечно, готова извиниться за этот необдуманный детский поступок.

– Пожалуйста, бросьте ваши извинения и не разыгрывайте со мной святошу! – воскликнула Милочка. – Открытая вражда мне в сто раз приятнее. Я предпочитаю бороться с противником, у которого нож в руках, а не целый короб елейных слов.

– Я не стану бороться с вами, графиня.

– Тем лучше! – равнодушно заметила Милочка. – Я продолжаю. Лева уехал в Петербург. Я ликовала, вас не было с ним. В течение нескольких лет вы совсем пропали с нашего горизонта. Надежда снова воскресла в моей душе, и когда по окончании академии Лева отправился за границу, мы последовали за ним. – На минуту графиня остановилась как бы охваченная дорогими воспоминаниями прошлого. Она продолжала тихим задумчивым голосом: – Там, на чужбине, я была одна с ним. Ваш образ с годами стушевался в его душе, мы виделись ежедневно. У него появилось новое золотое колечко из моих белокурых волос, и Лева был снова у моих ног.

– Ради бога, графиня, увольте меня от этих подробностей! – нетерпеливо воскликнула Ирина. – Во-первых, я им не верю, а во-вторых, они меня совсем не касаются! Что вам надо от меня? Уже поздно, и я очень устала.

Молодая девушка делала неимоверные усилия над собой, чтобы казаться спокойной.

– Я верю, что вы устали, – холодно усмехнулась графиня. – И не сомневаюсь также, что вы относитесь или, скорее, делаете вид, что относитесь несколько скептически к моим словам, но мне и то и другое совершенно безразлично. Я пришла сюда так поздно не для того, чтобы пожелать вам покойной ночи и сладких грез, Ирина Петровна. Вы должны выслушать меня до конца.

И она начала снова все тем же однотонным размеренным голосом описывать их мнимую близость с Левой за границей, припоминая, как бы случайно, тысячу мелких подробностей и ничтожных фактов, в которых выражалась его горячая преданность ей.

Ирине казалось, что она снова видит в руках Милочки острый гладенький нож, которым графиня недавно поранила руку, но теперь этот нож с мучительной болью поворачивается в ее собственном измученном сердце, и оттуда капля за каплей сочится ее молодая горячая кровь.

Она не выдержала наконец.

– А какую же роль при этом играл граф Дель-Ностро? – воскликнула молодая девушка гневно, вскакивая с места и останавливаясь с пылающими глазами перед Милочкой. – Вы мне все рассказываете про Льва Павловича, графиня. Но если сочинять роман, то нельзя забывать его главных героев.

Милочка вздрогнула – эта девчонка открыто бросала ей в лицо свое презрение. Она не приготовилась к такому вопросу.

– Граф Дель-Ностро явился позднее, – проговорила она мрачным, упавшим голосом. – Не подозревая того, вы коснулись самой больной струны моей души, Ирина. – Она поднялась бледная, торжественная. – Граф Дель-Ностро – мое преступление и моя кара! – трагически воскликнула графиня. – Я принесла себя в жертву. Я загубила свое счастье, но я спасла мать!

– Разве ваша мать настаивала на этом браке? – недоверчиво спросила девушка.

– Да, нас ожидало полное разорение, моя мать лежала больная, – фантазировала Милочка. – Ей нужны были серьезная операция, хороший уход, подобающая обстановка, иначе доктора считали ее погибшей. В то время у меня оставались жалкие гроши. Граф был богат, влюблен. Я пришла в клинику к старшему врачу и сказала ему: спасите мою мать, я отвечаю за все! Неделю спустя я вышла замуж за графа, а мою мать мы отправили на Ривьеру после тяжелой и опасной операции.

(В виде поправки следует внести в этот трогательный рассказ графини, что Назимова никогда никакой операции не подвергалась и прожила безвыездно в Берлине до самой смерти своей.)

Милочка продолжала прежним убитым тоном:

– Это было весной, когда Лева отсутствовал – он уезжал по делу в другой город. Мы встретились только спустя месяц после моего замужества, – графиня опустила голову на руки, как бы в полнейшем изнеможении. – Я до сих пор не могу без ужаса вспомнить ту сцену, которая последовала между нами! Он рвал на себе волосы, осыпал меня упреками, грозил застрелиться…

– Стойте, это неправда! – с возмущением воскликнула Ирина, снова вскакивая с места и решительным жестом протягивая вперед руку. – Лева не говорил этого, он не способен на такую низость, как самоубийство! Это неправда!

Милочка опять почувствовала, что немного завралась.

– Ах, боже мой! Вы ребенок еще! – произнесла она с горечью. – Разве вы можете судить о том, на что способен взрослый мужчина в минуту увлечения! Он повторял мне это несколько раз, и два года моего замужества я прожила как под дамокловым мечом, в непрерывном страхе. Лева не переставал бывать у нас в доме под предлогом лечения моего бедного мужа и невыразимо мучил меня своей ревностью, безумными вспышками гнева, оскорбительными укорами… Под конец я не вынесла и сама попросила его больше не бывать у нас. Последние полгода жизни моего мужа его пользовал другой врач, и мы не встречались с Левой!

Нескончаемая ложь и ломание Милочки становились невыносимыми правдивой душе Ирины. Она теряла терпение. Большие черные глаза девушки обдавали графиню самым безжалостным презрением.

– Но я вижу, вы мне не верите! – яростно воскликнула вдруг Милочка, близко подступая к Ирине. – Вы принимаете это все за сказку, за вымысел с моей стороны!

– Да, я не верю вам, графиня! – откровенно созналась Ирина, невольно отодвигаясь подальше от этой исступленной женщины, внушавшей ей самое безграничное отвращение.

– Ну, так я заставлю вас верить, Ирина Петровна, – с холодной решимостью проговорила графиня.

Что-то мстительное и хищное блеснуло в ее зеленоватых прозрачных глазах. Ирине стало опять жутко, и она невольно попятилась к двери.

– Вот! – прошептала графиня, вытаскивая из кармана какую-то объемистую пачку писем, туго и тщательно перевязанную розовой ленточкой. – Вот, если не верите, то прочтите сами! – она вплотную подошла к девушке. – Вы узнаете этот почерк? – тихонько спросила Милочка, зажигая на минуту электрический фонарик, который всегда носила в кармане. – Узнаете? – графиня поднесла близко к лицу Ирины свою пачку.

Молодая девушка в ужасе отшатнулась назад. О боже! Неужели она могла не узнать этот решительный, твердый, красивый почерк! Она узнала бы его среди сотни других, каждая буква его была знакома ей, имела для нее свое особенное значение, о боже! Ирине казалось, что она видит перед собой какой-то страшный кошмар, она даже кончиком пальца боялась дотронуться до пачки. Протянув вперед свои руки, как бы отстраняя от себя нечто ужасное, молодая девушка медленно отступила назад.

– Возьмите их, мне не нужны эти письма! – чуть слышно прошептала Ирина.

Расчет графини оказался верен, она знала, что Ирина не станет читать чужих писем.

– Нет, отчего же, – смело настаивала теперь Милочка. – Оставьте их у себя, может, я лгу, обманываю вас, так проверьте сами, тут собрана почти вся его переписка со мной, начиная от маленьких наивных записок, которыми мы обменивались еще детьми, и кончая его горячими посланиями, которыми он закидывал меня последние полгода, когда мы перестали видеться! Прочтите, это будет небезынтересным для вас, Ирина Петровна! Вы увидите, почему я пришла сюда ночью, слабая, измученная, с больной рукой, пришла умолять вас на коленях: не отнимайте у меня этого человека, который вернется ко мне, как только не станет вас, как только он уедет отсюда!

Графиня эффектно опустилась на колени, простирая кверху красивые полные руки.

– Ирина, пожалейте, пощадите! – повторяла она чуть слышно, в голосе ее дрожали слезы. – Вы видите, я, как нищая, молю у ног ваших этой милости. Вы тоже любите, я знаю, но вы еще молоды, прекрасны, вся ваша жизнь впереди. И он не говорил вам того, что вы прочтете в этих письмах! А я отжила первую молодость, для меня все сосредоточилось на одной привязанности к этому человеку, и я не могу терять его вторично, он мой, мой!

Глухие рыдания заглушили слова графини. Она уронила голову на руки, непослушные гребни снова выпали из ее тяжелых кос, и целая волна золотистых прядей сразу окутала густым покрывалом эту согбенную фигуру кающейся Магдалины.

Страшно бледная, с потухшими глазами Ирина безжизненно смотрела пред собой. «О чем она просит, эта женщина? Кажется, она плачет?.. – странно мелькало и путалось в измученной голове девушки. – Разве он нужен ей, чужой человек, что она станет удерживать его, зачем?»

– Графиня, встаньте! – тихо, но уверенно проговорила девушка. – Я не стану читать ваши письма, возьмите их, я никогда не буду женой этого человека.

Письма быстро исчезли в широких складках черного плаща графини, она перестала рыдать и поднялась с полу.

– Дайте мне клятву, что этот разговор останется тайной между нами. Вы первая, которой я позволила так глубоко заглянуть в мою душу. Я раскрыла перед вами все мои раны, вы дотрагивались до них рукой, клянитесь, Ирина, именем вашей матери! Иначе я не уйду отсюда!

– Я вам даю слово, графиня, этого достаточно! – холодно проговорила Ирина. – Я никогда не клянусь! Оставьте меня, прошу вас, я не в силах больше…

Молодая девушка еле держалась от волнения и усталости. Балкон кружился перед ней, и графиня как-то странно менялась – то вырастала в огромный черный столб, то съеживалась, спадала, и Ирине казалось, что она опять лежит на полу у ее ног. Девушка в изнеможении опустилась на стул. Она теряла сознание. Графиня с минуту постояла над ней. Она торжествовала: этот ненавистный ей брак никогда не состоится. Мстительная, злая усмешка пробежала по красивому лицу Милочки.

– Покойной ночи, Ирина Петровна! – насмешливо проговорила она, наклоняясь над девушкой, но Ирина не слыхала ее, она лежала без чувств, опустив голову на стол.

Милочка накинула черное покрывало, осторожно проскользнула в дверь, прошла лужайку перед домом и, окутанная густым туманом, скоро скрылась внизу оврага, где ее с нетерпением поджидала озябшая Жаннет.

Вскоре после ее ухода погода неожиданно и резко изменилась; поднялась сильная гроза. Удары грома с ужасающим гулом раскатывались над старой крышей маленького домика. Ульяна со страхом проснулась и пошла посмотреть: не забыла ли Машутка запереть балконную дверь. Ей показалось, что кто-то в белом сидит неподвижно у стола, опрокинув голову на руки.

– С нами крестная сила! – суеверно перекрестилась два раза кухарка, испуганно останавливаясь на месте.

Но вот раздался новый страшный удар грома, яркая молния озарила на минуту балкон. Ульяна с ужасом узнала в белой фигуре свою дорогую, любимую барышню.