Текст книги "Весенняя сказка"

IV

Лева спал всю ночь великолепно и на другой день проснулся в десятом часу. Солнце уже высоко стояло на небе, и в золотистых лучах его все кусты и деревья после вчерашней грозы казались свежими и молодыми. Субботин раскрыл окно и с наслаждением вдыхал теплый ароматный воздух родной деревни. Его снова охватило радостное, счастливое чувство, которое он испытал накануне вечером, засыпая в своей прежней уютной комнатке. Лева быстро оделся и в прекрасном настроении, бодрый, веселый вошел в столовую, но, к своему удивлению, не застал там никого, кроме Фени. На его вопрос, где господа, она жеманно пояснила, что господа полчаса тому назад вместе с Васенькой и Полей уехали в Муриловку к обедне.

– Какая жалость! – воскликнул Лева. – Отчего же вы не предупредили меня? Я уже давно проснулся и с удовольствием поехал бы с ними.

– Барыня не приказывали вас будить, они говорили, что вы не желаете ехать.

Лева с удивлением посмотрел на горничную. Разве он говорил Лизе что-нибудь подобное? Он ничего не ответил и приказал подать кофе. Феня принесла на подносе какую-то остывшую мутную водицу и небольшой молочник с жидкими сливками. Лева брезгливо отпил несколько глотков и невольно вспомнил тот кофе, который когда-то ему наливала бабушка.

Как скучно и пусто казалось теперь без нее в этом большом беспорядочном доме, где больше не чувствовалось присутствие радушной и заботливой хозяйки. Лева взял свою шляпу и тросточку и решил до обеда пройтись по деревне. Ему хотелось побывать на старых местах и навестить знакомых крестьян.

Раскланиваясь и разговаривая то с тем, то с другим из своих прежних приятелей, приветливо встречавших их всеобщего любимца, Субботин незаметно дошел до сельского кладбища и очутился у церковной ограды. Обедня уже близилась к концу, и толпа празднично разодетых прихожан начинала понемногу расходиться. Однако Лева не без труда пробрался в самую церковь и, никем не замеченный, остановился неподалеку от выхода, у окна.

Какой трогательной и милой казалась ему эта маленькая старая деревянная церковь с выбеленными стенами, некрашеным полом, простеньким, убогим иконостасом и темными, без всякой позолоты, почерневшими от времени образами. Гирлянда живых цветов у ног распятия и две свежие молодые березки перед царскими вратами служили ей сегодня единственным украшением. Прихожане держали в руках зеленые ветви и цветы, а перед алтарем стоял отец Никифор в парадной серебряной ризе, и полуденное солнце ласково золотило как лунь седую голову. Лева с умилением смотрел на это кроткое старческое лицо, на толпу, набожно преклоненную вокруг него, и чувствовал всеми фибрами души своей, что все эти люди неразрывно, кровно близки ему, что только тут, на родине и среди них для него возможно счастье и что отныне он готов им отдать все, что у него было самого заветного, дорогого: свое знание, свои светлые, чистые мечты и свои лучшие молодые силы.

Дивный незнакомый голос, полный неотразимой прелести, раздался в эту минуту на клиросе, разом покрывая собой все остальные нежные детские голоса. И почему-то Леве казалось, что этот голос поет только для него и что в этих звуках выливается восторженное настроение его собственной души, переполненной в эту минуту глубокой любовью к родине и непоколебимой верой в будущее человека, чистое и светлое, как этот солнечный, ясный летний день.

Обедня кончилась, и толпа хлынула к выходу. Опустив голову, Лева продолжал неподвижно стоять у окна, словно все еще прислушиваясь к последним замирающим звукам на клиросе…

– Простите, молодой человек, я, кажется, нечаянно толкнул вас, – раздался около него чей-то вежливый голос.

Пожилой господин слегка раскланялся в его сторону и быстро пошел вперед. Лева очнулся, поднял голову и с удивлением заметил, что церковь уже наполовину опустела. Как он заслушался, однако! «Нужно будет пойти поздороваться с отцом Никифором, – подумал Субботин, – и спросить его, кто это так чудно пел сегодня». Но в эту минуту он увидел около клироса сестру Лизу в ярко-лиловом шелковом платье с огромной новомодной шляпой и окруженную расфранченными дамами. Позади нее, немного поодаль, стояла Стегнева, как всегда в своем неизменном черном костюме, а рядом с ней отец Никифор и какая-то молоденькая девушка в белом, небольшого роста и очень тоненькая, напоминавшая скорее подростка. Лева, однако, не мог хорошенько разглядеть ее, так как она стояла к нему спиной. Он незаметно вышел из церкви и решил, что вернется домой пешком, не дожидаясь экипажа сестры. Субботину очень не хотелось встречаться со всеми этими знакомыми соседними помещицами, и он дал себе слово, что зайдет к отцу Никифору после обеда, когда будет вполне уверен, что застанет его одного. Коляска бабушки обогнала его на полдороге в Авиловку.

– Как – из церкви? Неужто из церкви? – в один голос воскликнули оба супруга.

– Где же ты стоял? И отчего мы тебя не видали? – волновалась Лиза.

– Я стоял около выхода, у окна, – пояснил Лева, усаживаясь в экипаж против сестры. – Должен сознаться, что пришел совсем последним и ушел одним из первых. Мне хотелось подойти к отцу Никифору после обедни, но он был занят с посторонними, и тебя также окружала целая толпа знакомых дам. Ну вот, говоря по правде, я и дал тягу, пока меня никто не заметил. Терпеть не могу все эти бесконечные расспросы и разговоры наших местных помещиц.

– Одним словом, все тот же неисправимый, – улыбнулась Лиза.

– О да, все тот же! – согласился Субботин. – А ты не знаешь, Лиза, кто это так чудно пел сегодня на клиросе?

– Право, не знаю! – равнодушно ответила Замятина. – Должно быть, кто-нибудь из любителей. По праздникам у нас многие принимают участие в хоре, и между ними иногда действительно попадаются недурные голоса.

– Недурные! – возмутился Лева. – Да ведь это был просто дивный голос! Какая гибкость, какая сила! Я давно не слыхал ничего подобного. Нужно будет спросить отца Никифора, он наверняка знает, кто пел. Кстати, Лиза, я думаю сегодня после обеда зайти к нему.

– Напрасно, не советую, только даром пройдешься. Отец Никифор приглашен сегодня на торжественные крестины к одному соседнему помещику, верст за десять отсюда, и вернется поздно вечером, а то и заночует у них, так как дружен с семьей.

– Какая досада! – воскликнул Лева. – Если бы я знал это, то, несмотря ни на что, все-таки подошел бы к нему в церкви. Пожалуй, теперь так и уеду, не повидавшись с ним. По-моему, он очень мало изменился за эти годы, правда, Лиза? Разве только поседел немного… Такой славный старик.

– Да, славный, – равнодушно согласилась Замятина, сейчас же перевела разговор на другую тему и начала с оживлением сообщать брату последние новости их маленького местного кружка: тот женился, а эта вышла замуж, а эти разошлись, и так далее все в том же роде.

Субботин рассеянно слушал сестру. Он находился под впечатлением недавнего пения в церкви и очень сожалел, что не вернулся домой пешком. Ему хотелось побыть одному. А между тем оба супруга с увлечением продолжали занимать гостя всевозможными сплетнями, не замечая, до какой степени все это удручало и утомляло бедного Леву.

«Господи, до чего эти люди пусты и мелочны! – с отчаянием и злобой думал Субботин. – Чем они только живут, хотел бы я знать. Не понимаю, не понимаю…»

И он решил, что ни за что на свете не останется долее в Авиловке и непременно завтра же уедет в Москву.

Однако волей-неволей этот день ему пришлось провести в обществе шурина и сестры. Замятины до самого вечера ни на минуту не отпускали его от себя, вследствие чего радужное настроение Левы совсем исчезло. Он чувствовал себя злым и усталым и наконец, под предлогом головной боли, уже в десятом часу простился с Лизой и Кокочкой и удалился в свою комнату. Немного позднее Замятин в качестве бдительного хозяина сам обошел вокруг дома и, убедившись, что все двери были заперты, с чувством исполненного долга вошел в спальню.

– Ну, слава богу, – проговорил он с облегчением, опускаясь в большое мягкое кресло. – Кажется, этот день прошел благополучно, а назавтра, бог милостив, и совсем уедет в Москву. Ты ведь послала телеграмму, Лиза?

– Ну да, конечно послала. А что, как ты думаешь, он спит теперь?

– Полагаю, что спит. В его спальне огня не видно.

Но Лева не спал. Он широко распахнул оба окна своей комнаты и с наслаждением любовался тихой ночью. «Хорошо бы пройтись немного», – подумал Субботин, но, вспомнив, что весь дом на запоре и что ключи прятались у самого хозяина, поневоле поморщился. «Я точно в плену у них», – презрительно усмехнулся Лева и тут же решил, невзирая ни на что, все-таки немедленно уйти, хотя бы назло им. Комната Субботина помещалась в первом этаже, и каменный фундамент дома был не особенно высокий. Захватив свою тросточку и шляпу, он одним прыжком очутился внизу и сейчас же направился в лес.

Лева шел берегом речки, по направлению к оврагу. Ему хотелось еще раз посмотреть на знакомые старые места. Вчера вечером шел дождь и было так темно. У оврага он остановился, любуясь издали белой хаткой. Сегодня он не решался подняться выше, ночь была светла, и, кроме того, он знал, что в маленьком домике живут. Ему показалось, что на крыльце сидела какая-то женская фигура в белом, опустив голову и охватив руками колени. Она сидела неподвижно, словно застыла на месте, и Лева тоже стоял неподвижно внизу оврага и почему-то не спускал с нее глаз.

«О чем она думает?»

Вдруг где-то рядом с шумом распахнулось окно и послышался грубоватый добродушный голос:

– Барышня, голубенькая, не сиди на сырости так долго, не сиди, родимая, головка разболится, подь в комнаты, Иринушка.

Голос показался ему как будто знакомым… Женская фигура послушно поднялась и скрылась за дверью. Издали она показалась Субботину очень маленькой и хрупкой, почти девочкой. «Я, кажется, уже видел ее сегодня в церкви, – подумал он. – Не она ли это стояла около Стегневой? Ее зовут Ириной, как странно… Она сказала Иринушка».

В боковом окне спустили штору, и за ней опять показался свет, как и вчера. Лева постоял еще минуту и затем медленно направился домой. Женская фигура в белом заинтересовала его. Засыпая, он повторил: «И ее зовут Ириной, как странно… Она сидела так неподвижно, опустив голову… О чем она думала?.. Ирина…»

V

Когда на другой день утром Леве подали ответную телеграмму из Москвы, он еще лежал в постели. Она заключала всего несколько слов: «Маме лучше, обе едем в Авиловку, тебе в Москву не надо». Лева был очень рад, что Надежде Григорьевне лучше, что она могла провести лето у себя в деревне, но ему было крайне неприятно оставаться долее в Авиловке, и потому он решил в ожидании приезда матери и бабушки из Москвы побывать в уездном городе и под каким-нибудь предлогом остаться там в течение нескольких дней на их зимней квартире. Разумеется, оно было не особенно весело, но все же лучше, чем эта сонная, вялая жизнь в деревне, в обществе милого Кокочки. С этим намерением он быстро оделся и вошел в столовую, где его на этот раз очень любезно встретили за самоваром оба супруга. К удивлению Левы, телеграмма бабушки произвела на хозяев странное впечатление: они казались разочарованными и недовольными.

– Ну что же – ты теперь тут, в Авиловке останешься? – спросила Лиза, протягивая ему стакан кофе.

Несмотря на ласковый тон сестры Леве показалось, что в ее голосе проскользнула чуть заметная неприязненная нотка.

– Нет, Лиза, я думаю поехать в город, – спокойно ответил Субботин, – мне нужно выписать из Петербурга кое-какие медицинские журналы, a кроме того, я хочу повидаться с моими коллегами и посмотреть нашу городскую больницу.

Кокочка просиял, но для виду начал уговаривать шурина повременить с отъездом.

– И что вам, право, за охота, Левочка, тащиться по такой жаре в город? Посидели бы лучше у нас, отдохнули бы в деревне. Мы ведь так давно не видались с вами, можно сказать, и наговориться-то не успели как следует.

Этот приторный неискренний тон всегда особенно раздражал Леву.

– Благодарю вас, Николай Александрович, – очень сдержанно и сухо ответил Субботин. – Говоря откровенно, я отвык от деревни, да и прежде никогда не был особым сторонником так называемых отдыхов, или, вернее, прозябаний на лоне природы. Разумеется, я готов сочувствовать всякому деятельному деревенскому жителю, например помещику, который с восходом солнца уже спешит на свои полевые работы, но что может быть скучнее и однообразнее всех этих посиживаний да позевываний на солнышке наших городских жителей, которые, право, только от нечего делать зачастую способны умиляться и приходить в телячий восторг при виде каждого листочка и лепесточка. Нет-нет, для моего благополучия нужна иная атмосфера…

– Ну, понятно, необходимо, чтобы в воздухе разило йодоформом, карболкой, чтобы вокруг шныряли сиделки в белых передниках и раздавались стоны больных – так, что ли, господин ученый? – иронизировала Лиза.

– Когда же вы едете, милостивый государь?

– Ах, мне совсем безразлично, – равнодушно ответил Субботин. – Могу завтра, могу и сегодня, чем скорее, тем лучше.

– Сегодня праздник, пожалуй, лошадей не найти, – нерешительно проговорил Кокочка, и Леве опять показалось, что в его голосе прозвучало легкое сожаление.

«Однако мы обоюдно, кажется, стремимся отделаться друг от друга», – мысленно усмехнулся Субботин, и ему еще сильнее захотелось поскорее уехать из Авиловки.

– А наш экипаж? – предложила Лиза. – Разве Лева не мог бы воспользоваться им?

– Ты забываешь, мой друг, что коляска нам самим понадобится сегодня после обеда, – мягко заметил Кокочка и при этом выразительно посмотрел на жену.

– Вы собираетесь ехать? – обрадовался Лева. – Куда? Далеко?

– К соседним помещикам, Заславским, ты, впрочем, их знаешь, – ответила Лиза и затем не без важности добавила: – Сегодня там по случаю именин старшей дочери целое торжество устраивается и, вероятно, весь уезд соберется. Но, конечно, – подчеркнула она, – мы поедем только в том случае, если и ты согласишься сопровождать нас. Не оставим же мы тебя одного тут на второй день твоего приезда.

– Ах, боже, да о чем тут разговаривать! – быстро вмешался Замятин. – Понятно, не оставим и потащим с собой. Заславские будут в восторге. Барышень там целый цветник, а насчет молодых людей, нужно сознаться, их довольно мало на вечерах, так что наш Левочка сегодня как раз кстати приедет.

– И не пожалеет! – горячо принялась убеждать Лиза. – Там всегда безумно весело и ужасно много народу съезжается. Подумай только, Лева, – продолжала она с увлечением, – в доме целых три барышни невесты, и все три брюнетки, как ты любишь.

– И что главное, не мешает заметить, – конфиденциально добавил Кокочка, лукаво прищуривая свои заплывшие глазки, – за каждой из них, как я слышал, без малого по пятьдесят тысяч дают.

– Экий вы, право, чудак, Николай Александрович, – громко расхохотался Субботин. – Ну как же было прямо не начать с этого. Целых три барышни невесты в доме, и за каждой по пятьдесят тысяч дают. Разве можно не ехать после этого? Разумеется, следует ехать.

Замятины хорошенько не понимали, серьезно ли соглашался Лева сопровождать их к Заславским или только шутил и смеялся над ними, но, зная упрямый характер брата, Лиза сочла более благоразумным не приставать к нему, чтобы не вызвать у него духа противоречия и желания поступить наперекор. Она быстро перевела разговор на другую тему и начала с оживлением рассказывать, какой уморительный их Васенька и как мило он копирует манеру дяди Левы ходить и говорить. После чаю Кокочка повел гостя в сад и всеми силами старался развлечь его. Посиживали и позевывали на солнышке, сражались в шахматы, пробовали даже играть в крокет, но некоторые шары оказались потерянными, и к тому же Васенька, настойчиво желавший принимать во всем непосредственное участие, путал ходы, капризничал, ломался и под конец окончательно вывел из терпения бедного дядюшку. Леве стоило неимоверных усилий удержаться и не задать мальчугану хорошую трепку, а между тем ему приходилось улыбаться, находить все его кривляния милыми и смешными и делать вид, что он вполне разделяет умиление родителей.

«Ну, так и быть, спущу им на первый раз, – сердито думал Субботин, – но зато в будущем если мне опять придется жить с ними, то при первом же случае выдеру за уши их очаровательного Ваську. Этакий противный мальчишка!»

Леве казалось, что время до обеда тянулось убийственно долго, и он не раз сожалел, что не пошел пешком в город. Наконец в третьем часу его торжественно пригласили в столовую и накормили перегорелым жарким и неудавшимся мороженым. Кокочка бросал все время молниеносные взгляды на жену, а Лиза краснела и переругивалась с Феней.

«О боже, неужели они и всегда так живут? И это называется счастьем семейного очага! – с возмущением думал Субботин. – Нет, ни за что на свете не сделаю такой глупости и никогда не женюсь! Что может быть ужаснее и пошлее такого существования!»

После обеда подали на балкон кофе и наконец, к великому удовольствию Левы, оба супруга удалились в свою комнату, чтобы приготовиться для предстоящей поездки.

– Есть ли у тебя с собой черный сюртук и чистая крахмальная рубаха? – заботливо осведомилась Лиза, уходя из столовой. – А то мой муж мог бы тебе свои одолжить.

– Спасибо, у меня все есть, – лениво отозвался Лева, поудобнее усаживаясь в широком бабушкином кресле и закуривая папироску.

Лиза подозрительно посмотрела в сторону брата. «Голову даю об заклад, – сердито подумала она, – что он ни за что не поедет с нами».

– Через час мы будем готовы, Лева, – нарочно очень внушительно напомнила Замятина. – Николай распорядился, чтобы ровно в пять часов мы выехали из дому.

– Да, знаю, ты уж говорила, – последовал равнодушный ответ, но, к глубокому возмущению Лизы, Лева и не думал трогаться с места, а продолжал с самым возмутительным спокойствием покуривать свою папиросу.

Ровно в пять часов оба супруга, расфранченные и надушенные, важно выходили из своей комнаты. Кокочка в черном сюртуке и светлых перчатках, Лиза в новом палевом платье и модной шляпе с огромными белыми перьями. Феня несла за ней зонтик и кружевную мантилью, а перед балконом их уже ожидала коляска, и ради парада на кучере была новая шляпа и новый синий кафтан с серебряным поясом.

– A где же молодой барин? – спросила Лиза, с беспокойством озираясь кругом.

– Они просили не ждать их, потому как у них очень голова разболелась, – заявила с усмешечкой Феня. – Должно, солнцем напекло, и они прилегли на часок отдохнуть, а господам велели передать, что если к вечеру им полегчает, то они и сами приедут, на велосипеде, значит.

– Я так и знала, – воскликнула с негодованием Лиза, и от волнения лицо у нее пошло красными пятнами, несмотря на густой слой пудры.

Кокочка тоже казался крайне возмущенным и, насупившись, в недоумении смотрел на жену. Что же теперь делать? Не оставаться же им, в самом деле, дома из-за капризов милейшего шурина. Такого вечера еще не скоро дождешься в Муриловке. Шутка ли сказать – весь уезд созван. К тому же Кокочка знал, что его там ожидала интересная партия в пикет и под конец чудный ужин с шампанским. Лиза тоже ничего не имела против ужина и шампанского, но кроме того, она все мечтала о танцах и заранее радовалась случаю похвастаться перед провинциальными дамами своим новым модным платьем из Москвы. Как же быть теперь?

– А это зачем тут валяется? – спросила Лиза, заметив вдруг в столовой открытый чемодан Левы и его новые ремни.

– Барин приказали достать из чулана и внести в их комнату, как только проснутся. Они хотели еще с вечера сами уложиться и просили, чтобы завтра беспременно были к восьми часам утра лошади готовы.

Лиза и Кокочка выразительно переглянулись.

– Ну, едем в таком случае, – весело предложил Кокочка. – Скажите барину, что лошади будут готовы, пусть не беспокоится.

Несколько минут спустя Лева слышал из своей комнаты, как отъезжала коляска, увозя Лизу и Кокочку, и искренне радовался, что ему удалось так легко отделаться от этого скучного провинциального вечера. У него немного болела голова. Он раскрыл окно и с удовольствием прилег на кушетку в своей прохладной тенистой комнате, но вздремнуть ему не удалось. Васенька принялся по соседству в гостиной с шумом сдвигать мебель, устраивая железную дорогу и с увлечением подражая грохоту и свисткам локомотива. «Этакий противный мальчишка!» – еще раз мысленно выругался Субботин и, захватив свою шляпу и тросточку, быстро вышел из дому. «Пойду пошатаюсь немного, – решил он, – быть может, на чистом воздухе головная боль скорее пройдет». По привычке он опять направился к оврагу. Воздух был чудный. После томительного душного дня к вечеру стало почти прохладно, и на берегу реки дышалось легко и привольно. Тут пахло смолистыми соснами и свежей зеленью. Местами сквозь темную листву деревьев робко светило солнце. Оно пронизывало лесную чащу тонкими золотистыми нитями, и в его догорающих лучах стволы старых сосен казались розовыми и высокий перистый папоротник переливался сотнями изумрудных огней. Густая яркая зелень, причудливо разметавшаяся по всему берегу реки, придавала в этот час что-то сказочное, волшебное лесной чаще, словно изумрудное царство русалок обосновалось на дне глубокой пучины морской. Лева медленно подвигался вперед, вдыхая полной грудью аромат дивного вечера. «Ну, как моя маленькая незнакомка поживает?» – почему-то вспомнилась ему неподвижная белая фигура у крыльца старого домика, и вдруг, словно в ответ на его мысль, он увидел в нескольких шагах от себя тонкий силуэт молодой девушки в белом платье. Она стояла с пучком полевых цветов, прислонившись к старой ели, a человек десять крестьянских мальчиков расположились на траве у ее ног. Девушка что-то оживленно рассказывала им, так как все лица детей с глубоким вниманием были обращены в ее сторону. Изящная светлая фигура незнакомки красиво выступала на фоне окружающей зелени. С того места, где стоял Субботин, скрытый для посторонних глаз высоким кустом бузины, он мог свободно любоваться этой милой группой, но, к сожалению, лицо рассказчицы было все время обращено к слушателям, в противоположную от него сторону, и он видел только нежный контур головки и густые волнистые волосы. Это раздражало Субботина.

«Какие у нее глаза?» – думал он, невольно прислушиваясь к мелодичному голосу девушки. Этот голос был знаком ему. Он сразу узнал его и сейчас же припомнил вчерашнее пение на клиросе. Но сегодня в тоне молодой девушки звучали трогательные нотки, и Леве ужасно хотелось, чтобы она хоть на минутку повернула лицо в его сторону. Несколько отрывочных последних фраз неясно долетели до Субботина…

– …И королевич уехал, – говорила девушка. – Между ними легли горы высокие, поля и долины, озера и реки, леса дремучие и моря безбрежные… Королевна сидела неподвижно у порога своего белого терема и все ждала, ждала, ждала…

– Ирина! – не вытерпел Лева и тихонько окликнул девушку.

Незнакомка вздрогнула и быстро повернула голову. На минуту перед ним мелькнули черные глаза Марии и прелестное взволнованное личико, которое, несмотря на годы и долгую разлуку, он сейчас же узнал.

Ах нет-нет, то было вовсе не лицо Марии, маленькой итальянской нищенки. Теперь он и сам это ясно видел. Такой красавицей могла вырасти только одна Иринка, одна его дорогая, ненаглядная Иринка, и он нашел ее, нашел, как в сказке, несмотря на горы высокие, леса дремучие и злобу людскую, нашел и теперь знает, кто была его таинственная добрая фея…

Субботин стоял несколько минут неподвижно, еле веря своим глазам. Все это произошло так неожиданно, странно, а главное – так чудно! Почему он не знал об этом раньше, почему она скрывалась от него? Тысячи вопросов теснились в голове Левы, ему хотелось сейчас же броситься к ней, обо всем расспросить, все узнать, но молодой человек сдержался и решил выждать минуту, когда она останется одна. Ему неприятно было встречаться с ней в первый раз при посторонних.

– Ирина Петровна, а Ирина Петровна? Что же дальше? Дальше-то как? – между тем нетерпеливо приставали к ней дети, видя, что их учительница неожиданно оборвала свой рассказ и с удивлением к чему-то прислушивается.

– Королевич вернулся, приехал, что ли, аль нет?

– Ах, дети, я еще и сама не знаю, по правде, я пока не придумала конца, – каким-то усталым голосом проговорила девушка. – Неможется мне что-то сегодня, пойду домой лучше, потом в другой раз как-нибудь доскажу, а вы спойте мне хором вашу любимую песнь на прощанье, спойте «Долю».

Она ласково кивнула мальчикам и стала медленно подниматься в гору. Внизу у речки послушно раздавались ей вслед стройные детские голоса:

 
– Где ты, доля, моя доля,
Где ты, долюшка моя?
Исходил я, расспросил я
Все сторонки, все края.
 

Русская песнь широкой могучей волной неслась за ней, постепенно охватывая молодую девушку неотразимой прелестью. Ирина не вытерпела и увлеклась сама. Уже на самом верху, в саду Снегурочки, она вдруг быстро обернулась лицом к удаляющимся детям и, высоко размахивая в воздухе своим пучком цветов, звонко подхватила за ними последние строки:

 
– Аль ты в поле, при долине
Алым розаном цветешь,
Аль кукушечкой кукуешь,
Аль соловушкой поешь?
Аль по небу ты гуляешь,
По летучим облакам,
И расчесываешь кудри
Краю солнца и звездам?
 

Много-много лет спустя Лева все еще вспоминал эту первую встречу в лесу. Он видел Ирину, поющую над оврагом, с пучком полевых цветов в высоко поднятой руке, а заходящее солнце ложилось багровыми пятнами на ее белое платье, и над ней расстилалось багровое, бесконечно широкое небо… Но вот песнь замолкла. Гурьба детей скрылась за поворотом в лес. «Ирина одна… Теперь…» – решает Лева и быстро поднимается по знакомой тропинке за ней.