Текст книги "Весенняя сказка"

XXXIX

Однажды в полдень Ирина в сопровождении мальчиков вошла в комнату больного почему-то особенно радостная и оживленная. День был такой ясный, солнечный, в воздухе так сильно пахло весною, и ей хотелось, чтобы и всем было хорошо и весело в этот чудный день и чтобы все, все были счастливы.

– Дети, как тут темно и сыро! – воскликнула она сейчас же. – Откроем поскорее окна, пусть и наш больной подышит немного свежим воздухом, сегодня ведь так тепло и так хорошо на дворе!

Мальчики, не теряя времени, принялись быстро за свою обычную уборку; раскрыли окна, вымели пол, принесли теплой воды, перестлали постель Козыркина, а Ирина, перевязав ему руку, заварила чаю и начала поить его.

Но за последние дни Епифан Емельянович казался почему-то особенно смущенным в ее присутствии и даже немного грустным, и ей никак не удавалось развеселить его. Вместе с возвращением физических сил в душе его все сильнее и сильнее подымалось что-то новое, непонятное ему, какое-то смутное сознание его прошлого ничтожества, его бесконечной виновности перед этой девушкой… Но только как, как сказать ей об этом, какими словами выразить то, что он чувствует, недоумевал Козыркин.

А Ирина между тем, желая развлечь его, продолжала весело шутить и смеяться.

– Епифан Емельянович, Епифан Емельянович, – с улыбкой обращалась к нему девушка, – Василий Кондратьевич уверяет, что через два-три дня рана ваша совсем затянется, и мне больше не нужно будет надоедать вам своими перевязками; не хотите ли, мы вам на прощанье что-нибудь споем сегодня с моими мальчиками, хотите? Только не тут, дети, не тут; в комнате не годится, – заботливо продолжала она, – тут слишком громко будут звучать голоса, мы, пожалуй, утомим нашего больного; знаете что, мальчики, уйдемте-ка лучше с вами в огород, под окна к Епифану Емельяновичу, там куда свободнее петь!

И Ирина быстро выбежала из комнаты, окруженная веселою гурьбой своих учеников.

Козыркин остался один. Какой уютной и славной казалась ему теперь эта маленькая убогая комнатка. Он лежал в чистой рубахе на чистой постели, вокруг было все вымыто, прибрано, а со двора к нему врывался теплый ароматный воздух и так чудно пахло молодою березой… Хорошо!.. Епифан Емельянович тихонько закрывает глаза и жадно прислушивается… он боится пропустить малейший звук… За окном его раздается стройное детское пение, такое радостное, бодрое! Но вот дети кончили, замолкли, и теперь только один голос, нежный, молодой, полный своеобразной прелести, тихо доносится в комнату больного:

 
– В небесах торжественно и чудно…
Спит земля в сиянье голубом.
Что же мне так больно и так трудно,
Жду ль чего, жалею ли о чем?..
 

Епифан Емельянович хорошо знает этот голос, он узнал бы его среди целого хора сотни других голосов, и ему кажется, что душа его разрывается от тоски и какой-то внутренней боли… Вся его серенькая неприглядная жизнь, все его грустное прошлое почему-то в эту минуту вдруг резко встают перед ним… Да-да, его ведь и прежде никто никогда не любил, только в детстве порою, бывало, одна мать скажет: «Ох, ты мое бедное, бедное, нескладное дитятко, рыжик ты мой злосчастный, кто-то тебя пожалеет, когда не станет меня!» И вот ее действительно не стало, и больше его никто-никто не жалел, и он сам тоже никого не жалел – и так до тех пор, пока однажды, в ту памятную ужасную ночь, он не вернулся к себе избитый, больной… и она пришла к нему, такая кроткая, светлая!.. Она пришла!.. Сколько раз прежде он собирался жестоко отомстить ей, сколько ужасных проклятий в своем безумии он призывал на ее невинную голову – и что же?! Ни одного упрека, ни одной жалобы… она заплатила за все добром!..

«Святая ты, что ли?! – мысленно то и дело обращается он к ней в мучительном недоумении. – Скажи, святая, святая?!»

A песнь за окном все растет и растет, все громче, все сильнее раздается нежный молодой голос… и что-то тихое, светлое понемногу вливается в измученную душу больного…

Козыркин лежал неподвижно с закрытыми глазами; дети думали, что он уснул. Ирина осторожно вошла в комнату и тихонько нагнулась над его изголовьем. Она хотела спросить: «Как же вам понравилось наше пение, Епифан Емельянович?» – но вдруг смутилась… Больной внезапно открыл глаза и пристально, не отрываясь смотрел на нее скорбным, молящим взором.

– Прости меня! – проговорил он наконец чуть слышно и тихонько, с глубоким благоговением прикоснулся губами к ее руке.

XL

Настал последний день учебных занятий, день закрытия школы.

Дети на прощанье тесно окружили Ирину, но лица у всех были бодрые и веселые; они ведь ненадолго прощались со своею учительницею. Она только что условилась с ними, что в будущее воскресенье они все снова сойдутся вот тут, на школьном дворе, и затем предпримут вместе одну из их любимых прогулок в дальний лес.

– Не забудьте только принести с собою завтрак! – напоминала Ирина. – И захватите также ваши свистульки, в лесу очень удобно перекликаться ими. Да потом вот еще, дети, помните, что теперь все школьные книги для чтения будут храниться у меня, а потому желающие читать могут обращаться за ними ко мне и брать их во всякое время, но только с условием, чтобы ничего не рвать и не портить!

– Хорошо, хорошо, спасибо, Ирина Петровна, спасибо, барышня!.. – раздавались со всех сторон веселые, довольные голоса; дети начали оживленно расходиться и теперь шумно и весело прощались.

В эту минуту в окне классной мелькнула чья-то мускулистая загорелая рука с огромной охапкой подснежников.

– Это кто, это кто?! – удивилась Ирина, поспешно подбегая к окну, но таинственная рука уже скрылась за подоконником, и теперь перед нею лежала только груда белых цветов.

– Какая прелесть! – с нескрываемым восторгом воскликнула молодая девушка, обожавшая цветы. – Дети, смотрите, смотрите, ведь это первые подснежники в этом году!

Она заглянула в окно. Внизу у школьного крыльца стоял Козыркин с очень смущенным видом и красный как пион.

Сегодня был первый день, когда с разрешения фельдшера он снял повязку с плеча и прежде всего немедленно отправился в лес за этими цветами для Ирины. Ему пришлось нарывать их больною рукою, и она все еще была несколько слаба и сильно ныла, но теперь видимое удовольствие молодой девушки вознаграждало его за все эти труды, и в эту минуту он чувствовал себя бесконечно счастливым. Епифан Емельянович сначала предполагал вручить этот букет Ирине у ворот школы, но потом ему стало почему-то вдруг неловко, он оробел и решил как-нибудь забросить его на подоконник в классную, благо окна были открыты, а самому незаметно убежать прочь. Однако убежать ему не удалось, его заметили сверху и Ирина, и дети.

– Епифан Емельянович, Епифан Емельянович, – весело кричали обрадованные мальчики, – поздравляем, без повязки, поздравляем!

– Что за чудный букет вы мне принесли! – в свою очередь приветливо улыбалась ему девушка. – Я ужасно люблю подснежники, спасибо, спасибо вам, милый Епифан Емельянович!

Она низко, по самый пояс, перегнулась в окно и ласково протянула ему свою руку…

После дальней прогулки в лес по жгучему солнцу Козыркин вернулся в свою каморку очень усталый, измученный, и больная рука порядком-таки давала себя знать. Но на лице его непрестанно блуждала радостная, счастливая улыбка, и ему даже приятно было ощущать эту боль. Ведь это он для нее постарался! «Я очень люблю подснежники, спасибо, спасибо вам, милый Епифан Емельянович!» – мысленно повторял Козыркин ее слова, опускаясь теперь в изнеможении на свой единственный стул, и широкая блаженная улыбка снова озарила все его простоватое, невзрачное и сильно похудевшее после болезни лицо…

Ирина вбежала в столовую с такой огромной охапкой подснежников, что за нею почти совсем скрывалось ее раскрасневшееся счастливое личико.

– Бабуся, бабуся, – кричала она еще издали, – смотрите, какой мне букет преподнесли, догадайтесь-ка, от кого. Заранее убеждена, что ни за что не додумаетесь!

– Судя по его красоте и изяществу, – насмешливо кинула Лиза, – нужно предполагать, что от кого-нибудь очень важного.

Но Ирина не обратила никакого внимания на ее слова.

– Какие славные цветочки, точно снежок беленький! – ласково улыбнулась бабушка. – Кто же тебе их дал, моя козочка?

– Мой бывший непримиримый враг, бабуся, Епифан Емельянович Козыркин, вот кто! – с торжеством воскликнула Ирина. – Но зато теперь мы с ним совсем-совсем друзья!

– Ну что же, для первого подношения и то годится! – продолжала иронизировать Лиза.

Бабушка усмехнулась.

– Ты ошибаешься, Лиза, – спокойно проговорила она, – на сегодня, по крайней мере, это уже не первое, а второе подношение. Аннушка, принеси-ка букет, который Стегневы прислали утром барышне!

Аннушка не без злорадства принесла в столовую прекрасную майоликовую вазу с чудными пунцовыми розами.

– Софья Павловна пишет, что в этом году у них в оранжереях изобилие роз, а так как она знает, что ты очень любишь цветы, то она и присылает тебе этот букет! – самодовольно проговорила бабушка.

– Именно мне, бабуся, неужели мне? – удивилась Ирина.

– Ну так что же тут удивительного, – с кислой улыбкой заметила Лиза, – если у них так много цветов в этом году, что они даже не знают, куда девать их? А вот я так, признаться, не люблю этих темно-пунцовых роз, они ужасно грубы, по-моему, чайные куда нежнее!..

Прасковье Андреевне стало досадно.

– Вероятно, только поэтому Стегневы и прислали их Ирине, а не тебе, – проговорила она с тонкой усмешкой.

Но, очевидно, на этот раз бабушка попала не в бровь, а прямо в глаз, так как Лиза надулась и сердито вышла из комнаты.

Зато Кокочка, желавший, вероятно, загладить неловкость жены, сейчас же принялся горячо расхваливать букет Стегнева.

– Боже, боже, какое отсутствие эстетики, можно ли называть грубыми эти чудные розы! – воскликнул он с возмущением. – Не слушайте никого, Ирина Петровна! Ваш букет – одно очарованье, можно сказать, чертовски даже хорош! И притом… притом… – Кокочка многозначительно понизил голос. – Он полон значения, Ирина Петровна, заметьте только, с каким преднамеренным тонким вкусом этот букет составлен. Одни пунцовые розы, понимаете, одни пунцовые?! О, я всегда недаром был убежден, что этот Стегнев величайший хитрец и величайший художник!

Ирина торопливо схватила свои цветы и быстро понеслась в комнату бабуси. Она чувствовала, что если станет еще долее выслушивать восторженные похвалы Кокочки, то этот нарядный букет окончательно опротивит ей.

В спальне бабуси, к счастью, никого не было. Молодая девушка остановилась в раздумье посреди комнаты; в каждой руке у нее было по большому букету. Один темно-пунцовый, другой белый-белый как снег!.. Который же лучше и куда их поставить? С минуту Ирина колебалась, но затем вдруг разом решила:

– Эти пунцовые розы так хороши, – подумала она, – что жаль их держать в спальне, где их никто не видит, я отнесу их в гостиную бабуси, пусть ими все-все любуются; ну, а эти подснежники… эти подснежники… – задумчиво прошептала девушка, – их я оставлю у себя и буду одна любоваться ими…

И она налила свежей воды в большую глиняную кружку и отнесла свой белоснежный букет в комнату Левы…

XLI

Согласно предписанию врачей в конце мая Надежда Григорьевна должна была выехать за границу, и Прасковья Андреевна теперь с каждым днем ожидала письма из Москвы с уведомлением ее об этом отъезде, но вдруг вместо письма совершенно неожиданно пришла телеграмма, в которой Субботина сообщала, что здоровье ее ухудшилось и что перед отъездом за границу она непременно желает повидаться с матерью. Прасковья Андреевна сильно встревожилась и сейчас же начала собираться в Москву.

Она надеялась, что Замятины предложат сопровождать ее, но Лиза и Кокочка отказались ехать, ссылаясь на нездоровье Васеньки, которого они будто бы не могли оставить одного. У Васеньки была самая обыкновенная простуда, незначительный кашель и насморк, но Лиза уверяла, что она боится воспаления легких и потому не решается расстаться с ребенком.

– К тому же мама такая мнительная и всегда все преувеличивает! – оправдывалась она. – Вы, пожалуйста, бабушка, еще раз телеграфируйте нам из Москвы, и если окажется действительно необходимым, то мы тогда приедем с Николаем!

Ирина была глубоко возмущена.

– Бабуся, возьмите меня с собою! – упрашивала она. – Я буду ухаживать и за Надеждой Григорьевной, и за вами. Что я стану тут делать без вас? Мне там будет гораздо, гораздо лучше!

Но Прасковья Андреевна не соглашалась.

– Нет-нет, оставайся дома, в городе пыльно и душно об эту пору, в Москве ты опять побледнеешь; я возьму с собою Аннушку, это для меня гораздо удобнее и полезнее. А на тебя оставляю весь дом и все хозяйство, ты должна быть моею заместительницею тут.

Ирина немножко всплакнула, но делать было нечего, приходилось примириться. Она поехала провожать бабушку в город, но в самую последнюю минуту не вытерпела и решительно заявила Прасковье Андреевне:

– Смотрите же, бабуся, пишите почаще и возвращайтесь скорее, а то, так и знайте, брошу все и приеду прямо к вам в Москву, вот!

– Глупая, не дури! Не на век прощаемся! – смеялась бабушка. – Недели через две-три вернемся назад с Аннушкой, а ты за это время почаще навещай Стегневых, они любят тебя и оба, брат и сестра, всегда рады тебя видеть!

Бабушка уехала, и Ирине показалось, что она сразу совсем осиротела. Какое-то тоскливое чувство одиночества овладело всем существом молодой девушки, и ей ужасно не хотелось возвращаться домой. Разве она не знала, что ее ожидает там? Опять этот капризный Васенька, нескончаемые пересуды с прислугой и вечно ссорящиеся, всем недовольные Лиза и Кокочка!

Ирина решила немного пройтись пешком по городу; до ужина оставалось целых три часа, она успеет еще вовремя вернуться домой.

Около витрины одного знакомого книжного магазина ей пришла вдруг счастливая мысль, что она давно уже собиралась, когда будут деньги, прикупить несколько детских книг для чтения, так как их школьная библиотека была не особенно богата и старшие мальчики уже почти все прочли, что в ней было лучшего. Ирина несколько раз упоминала об этом отцу Никифору, но он все забывал переговорить с Владимиром Павловичем, а сама она почему-то стеснялась просить Стегнева о приобретении новых книг для школы. Впрочем, и то сказать, на что ей были деньги? Бабушка одевала ее как куколку, у нее было решительно все необходимое и даже всего гораздо больше, чем следовало, а в таком случае почему бы ей и не доставить удовольствия своим любимцам?

Ирина вошла в магазин.

В кармане у нее оставалось немного денег, и теперь, очень довольная своим решением, она уютно уселась в отдаленном уголке, велела себе принести дешевые издания народной библиотеки и начала с удовольствием и внимательно пересматривать их, отбирая то, что ей казалось более интересным и подходящим для ее мальчиков. Она отложила довольно большое количество всяких детских рассказов и теперь с таким же вниманием знакомилась с разными новыми учебными пособиями, ботаническими атласами, отдельными рисунками по естественной истории и т. д. Тут было так много нового и интересного, что у нее даже глаза разгорелись!

Как жаль, думала девушка, что она уже истратила свои последние деньги, но зато в будущем месяце, решила Ирина, она непременно опять придет сюда и приобретет несколько таких картинок с изображением диких зверей. «Это ужасно займет их!»

Она так углубилась в свое занятие и так увлеклась, что последнюю фразу проговорила почти вслух.

– Кого займет, кого займет?! – послышался за нею удивленный голос.

Ирина быстро обернулась и вдруг страшно сконфузилась. К ее немалой досаде, Стегнев стоял в магазине за ее спиной и, разумеется, прекрасно видел, что она покупала детские книги.

– Что вы тут делаете? – сейчас же спросил он. – Вот неожиданная-то встреча, Ирина Петровна, какими судьбами я вас вижу в городе?

– Я бабушку провожала, – ответила Ирина, – а потом совсем случайно зашла сюда и, как всегда, увлеклась, разглядывая эти новые школьные пособия по естественной истории.

Она встала и начала торопливо прощаться, надеясь, что он не спросит, какие книги она уносит с собою, но Стегнев и не думал отпускать ее.

– Вот еще, Ирина Петровна! Почему же вам уходить, когда со мною тут экипаж мой, и я сам сейчас еду в Муриловку и, конечно, завезу вас. Я зашел, только чтобы попросить прислать мне несколько новых французских журналов, и буду немедленно к вашим услугам. Да, кстати, покажите-ка, что вы тут набрали для себя… Сверток довольно солидный, а между тем я убежден, что все эти книги преспокойно имеются у меня и вам вовсе незачем было понапрасну так много тратить денег!

– Ах, нет-нет, пожалуйста, не развертывайте, они так хорошо уложены! – горячо протестовала Ирина. – Уверяю вас, что этих книг у вас нет, и потом, это мой секрет, быть может; мало ли какие книги я выбрала, вам совсем-совсем не нужно знать…

– Ну, уж нет, извините, маленькие девочки не могут покупать, что им вздумается! – сейчас же принялся дразнить ее Стегнев. – И если это секрет, то тем более мне непременно нужно знать, в чем дело и какой секрет!

Владимир Павлович, нисколько не обращая внимания на ее недовольство, быстро развернул пачку книг, которую ей только что подал приказчик, и, к великому негодованию Ирины, начал очень внимательно разглядывать их.

– И вам не стыдно? – проговорил он наконец тихонько, укоризненно останавливаясь перед нею. – Вы называете это поступать по-дружески?

Ирина покраснела.

– Как странно вы смотрите на вещи, Владимир Павлович! – проговорила она смущенно. – Но если мне самой это доставляет удовольствие, разве я не могу тратить мои деньги, как мне захочется? Причем тут дружба?

– Разумеется, вы можете тратить ваши деньги как вам заблагорассудится, Ирина Петровна, но все, что касается школы, лежит прежде всего на мне, и мне кажется, что в данном случае вам бы следовало попросту составить список необходимых для вас книг; неужели вы все еще так мало меня знаете, что могли сомневаться в моей полной готовности служить как нашему общему школьному делу, так и в отдельности лично вам. Простите, но я нахожу такой недостаток доверия положительно оскорбительным для себя!

Стегнев действительно казался обиженным.

Ирине стало совестно. Она чувствовала, что была неправа и поступила неловко, хотя, разумеется, и не желала вовсе никого обижать.

– Ну, не сердитесь, милый Владимир Павлович, – проговорила она мягко, протягивая ему руку, – сознаюсь, просто не подумала и в другой раз больше не буду. Что же мне, право, с собою делать, если уж я такая глупая? Мне ужасно трудно просить о чем-нибудь, даже и для других; впрочем, я несколько раз напоминала о недостатке книг в нашей библиотеке отцу Никифору, но он как-то все забывал переговорить с вами.

– A мне самому вы не могли сказать об этом?

Ирина не знала, что ответить, и потому, помолчав немного, сказала то, что у нее было на душе в эту минуту.

– Вы не должны так долго бранить меня сегодня, Владимир Павлович, сегодня уехала бабуся, и мне и без того очень тяжело. Говоря по правде, я и в книжный-то магазин зашла главным образом только для того, чтобы немножко развлечься.

Стегнев посмотрел на грустное личико и покрасневшие веки молодой девушки и сразу изменил тон.

– Ну, так и быть уж, ради отъезда бабуси да простится вам сие прегрешение, а теперь, благо мы оба тут налицо, извольте-ка сейчас же говорить, какие книги и какие пособия вы желали бы приобрести еще для нашей школы? Я видел, вы с особенным вниманием только что разглядывали картинки и атласы по естественной истории? Нужны они вам?

– О да-да, – с оживлением воскликнула Ирина, – только на первый раз, пожалуй, было бы довольно и одних картинок, ведь эти большие атласы страшно дороги!

Стегнев со снисходительной улыбкой пожал плечами. Какая смешная девочка! Что значило для него истратить лишних пятнадцать-двадцать рублей, если это могло доставить ей удовольствие!

– Отложите для меня все, что у вас есть нового и лучшего в смысле атласов и отдельных картин по естественной истории, – приказал он хозяину магазина, – а также и вот эти книги, которые отобрала барышня, и все это пришлите по моему счету в Муриловку, на имя Зорина, моего управляющего, а он уже предоставит их куда следует.

Несмотря на свое грустное настроение, Ирина ужасно обрадовалась и теперь блестящими глазами смотрела на Стегнева.

Вот прелесть-то, как займет это ее мальчиков! И она решила унести все купленные книги и атласы к себе и, не дожидаясь открытия школы, теперь же летом рассмотреть их вместе с детьми, как только они соберутся у нее.

Ирина и Стегнев вышли из магазина. У дверей стоял его экипаж. Владимир Павлович усадил девушку, а так как под вечер становилось прохладно и ветрено и начинался сильный дождь, то он приказал поднять верх коляски и, достав свой теплый заграничный плед, заботливо укутал им Ирину с головы до ног.

– Вы теперь похожи на маленького спеленатого ребенка! – шутил он. – Но это ничего, сидите смирно и не раскрывайтесь, теперь ведь нет вашей бабуси, и вы остались на нашем попечении.

Ирина тоже весело улыбалась, глядя на него из-под пледа, ей было в нем уютно и хорошо, как в теплом гнездышке; однако когда они немного отъехали, она тихонько высунула свою правую ручку и сама ласково пожала руку Стегнева.

– Вы ужасно милый и ужасно добрый, – искренне проговорила она, – и я даже не знаю, как и благодарить вас!

– А потому лучше совсем не благодарить! – засмеялся Владимир Павлович. – И главное – не раскрывайтесь, я серьезно боюсь, что вы простудитесь! Какой, однако, адски холодный ветер поднялся вдруг! Вы очень спешите домой?

– Вот уж нисколько! – откровенно созналась Ирина. – Разве вы думаете, мне так весело с ними без бабуси?

– Знаете что? Поедемте пить чай к нам? Мы можем послать сказать вашим, что вы у нас, a после чая я вас сам отвезу домой! Идет?

– Поедемте, поедемте! – с удовольствием согласилась Ирина. – И знаете что – давайте петь. Сегодня я чувствую, что буду хорошо петь, и вы будете довольны мною!

– Домой! – крикнул Стегнев кучеру и, наклоняясь к девушке, еще раз заботливо запахнул спереди ее плед и затем проговорил совсем по-отечески: – Не болтайте больше, деточка, я боюсь за ваш голос!