Текст книги "Весенняя сказка"

XXIII

Ирина проснулась ранее обыкновенного и совсем в ином настроении; ответ ее был готов. Наскоро накинув на себя капот, она присела к письменному столу и написала четким красивым почерком: «Вы требовали самостоятельного ответа, графиня. Я только что проснулась и, как видите, сейчас же пишу Вам. Мне очень жаль бедных малюток Вашего знакомого и его тоже немножко жаль, хотя я и не знаю его совсем, но я не могу заменить мать этим детям, так как никогда не выйду замуж за человека, которого не люблю. Не судите меня слишком строго. Ирина».

Она запечатала письмо в конверт и начала быстро одеваться.

«Так лучше, – думала девушка. – К чему напрасные переговоры, только трата времени, все равно я никогда не поступлю иначе». Ирина решила, что отнесет письмо сама, передаст его Жаннет и немедленно удалится. В столовой пробило семь, Машутка и Ульяна начали осторожно копошиться на кухне. «Как рано, – поморщилась девушка, – ведь теперь, пожалуй, весь дом еще спит у Милочки, некому будет передать это письмо». Ей пришло в голову, что она успеет на полчасика сбегать в Авиловку и переговорить с бабушкой. Теперь она имела право на это, так как решение было принято самостоятельно и никто на свете не мог бы заставить ее изменить его. Ирина надела шляпу, спрятала письмо в карман и вышла из дому.

Прасковья Андреевна сидела в столовой одна и мирно пила свой кофе, когда молодая девушка, запыхавшаяся от скорой ходьбы, быстро вбежала в комнату.

– Бабуся, вы должны разрешить один очень важный вопрос, – начала она с места, останавливаясь перед старушкой. – Я хочу знать, что вы об этом думаете.

– Я думаю, что ты напрасно так скоро бежала и так запыхалась, – перебивая ее, усмехнулась Прасковья Андреевна. – В эти часы я всегда бываю дома. А впрочем, хорошо, что ты пришла пораньше, садись-ка, напьемся кофейку вместе, пока никого нет.

– Ах, бабуся, что вы! Какой тут кофе, меня уж и Ульяна угощала, да я совсем не хочу. Уверяю вас, это очень важно! Как бы вы поступили, бабуся, если бы к вам посватался очень противный человек, – с явным отвращением выпалила вдруг Ирина, однако, спохватившись, поспешила из справедливости поправиться: – Впрочем, ведь я наверно не знаю, противный он или нет, только старый, некрасивый, немножко противный все-таки, – добавила она с невольной гримаской.

Молодая девушка имела какой-то инстинктивный зуб против честного и благородного труженика.

Бабушка подняла на нее изумленные глаза.

– Как бы я поступила, если бы ко мне посватался противный человек?

– Ну да, бабуся, но только я вам не все сказала: он очень несчастный, ужасно несчастный!

– Что же – слепенький или безногий какой, жених-то? – спокойно осведомилась Прасковья Андреевна.

– Вовсе не слепенький и не безногий, бабуся, – возмутилась Ирина. – Но у него шесть человек детей! – в виде самого убедительного довода горячо прибавила девушка.

– Благодарю, того не легче, – развела руками старушка. – Ко всему другому да еще куча ребят в придачу! Нечего сказать, хорош жених, где это ты, матушка, такое сокровище выискала?

– Ах, бабуся, при чем тут жених! – воскликнула Ирина, невольно повторяя фразы Милочки. – Разве в нем дело?

– А то в ком же, в соседе, что ли? – уже с явной досадой проговорила бабушка.

– Да ведь говорю же я вам, бабуся, что у него шесть человек маленьких детей, брошенных на попечение какой-то злющей-презлющей родственницы, поймите же, что их бьют, терзают, мучают, и некому пожалеть их, присмотреть за ними, помочь им! – Ирина все больше волновалась.

– Стой! Дай слово сказать, – сердито прервала ее бабушка. – Да ты что же это, матушка, за детей, что ли, замуж собираешься? Ну а муж-то при чем будет? Как же ты с ним под венец пойдешь, в любви и верности ему клясться будешь? Об этом ты подумала, глупая?

Ирина смутилась и опустила глаза.

– Нечего сказать, довольно оригинальный взгляд на замужество, сударыня, – послышался вдруг знакомый голос у окна. – Я и не подозревал, что брак есть благотворительное учреждение для призрения малолетних детей.

Стриженая голова Левы насмешливо заглядывала в комнату.

– Совсем нехорошо подслушивать чужие разговоры, – рассердилась Ирина, густо краснея. – Я хотела говорить только с бабусей, а вовсе не с вами, Лев Павлович.

– В таком случае не кричите так громко при открытых окнах, сударыня, – нахмурился Субботин. – Я сидел на скамейке с газетой и не виноват, что все было слышно в саду. Вы помешали мне читать газету своим криком. Хотел бы я знать, кто это набил вам такую презренную чушь в голову?

– И я бы тоже хотела, – вздохнула бабушка. – Ты вот все спрашиваешь, Иринушка, как бы я поступила в таком случае, – продолжала она с некоторым беспокойством. – Ну, а сама-то ты как бы поступила, если бы тебе такой жених присватался? – Прасковья Андреевна пытливо уставилась на девушку.

– Бабуся, я думала, что очень хорошо пожертвовать собой, – заливаясь ярким румянцем, созналась девушка, – и очень корила себя за то, что не в силах этого сделать, но я никогда не выйду замуж за нелюбимого человека.

Старушка с облегчением вздохнула.

– Ну, слава богу, – добродушно улыбнулась она. – Вижу я, Иринушка, разумом ты у меня не больно сильна, зато душа у тебя честная, а до чего умом не дойдешь, то тебе сердце подскажет. Пойди, поцелуй меня, моя детка глупая, и выкинь из своей головы все эти бредни. Брак не есть жертва в угоду кому бы то ни было, а великое счастье для двоих, и только такой брак и есть настоящий брак как перед лицом Бога, так и перед людьми.

Ирина тоже с облегчением вздохнула. Ну, значит, она вовсе не такая уж эгоистка, как думала, и может больше не сокрушаться об участи этого несчастного, но немножко противного труженика.

– Ах, бабуся, как хорошо, что я все-таки переговорила с вами! – воскликнула она весело, обхватывая руками шею старушки. – Вы такая умная, право, все-все знаете. – И она принялась так крепко обнимать и целовать старушку, что Леве даже завидно стало, и он поспешил отвернуться.

– Бабуся, позвольте мне на минутку пройти к графине, я должна кое-что передать ей, – попросила девушка.

– Иди, – неохотно согласилась Прасковья Андреевна. – Только, пожалуйста, не засиживайся у нее. Ты знаешь, я не люблю, когда ты бываешь у Милочки, эта пустая женщина вовсе не компания тебе.

– Будьте спокойны, бабуся, я сама не люблю бывать у нее, – искренне созналась Ирина. – Вот увидите, через полчасика я уже вернусь.

Не успела молодая девушка выбежать из дому, как Лева, отыскав свою шляпу и тросточку в передней, быстро последовал за ней.

Вся эта странная история с несчастным, но благородным тружеником, обремененным многочисленной семьей, показалась Субботину крайне подозрительной, и он решил не терять девушку из виду и незаметно сопровождать ее до самой виллы графини. Лева был почти убежден, что тут скрывалась какая-то низкая интрига со стороны Милочки. «Прелестная графиня неспроста позвала к себе Ирину, – думал он. – Нужно ухо востро держать».

Во всяком случае, как бы ни относилась к нему девушка, но право охранять ее оставалось за ним на всю жизнь, и это право у него никто и никогда не отнимет. Лева следовал за Ириной в нескольких шагах, он видел, как она вошла во двор виллы Дель-Ностро, передала какой-то конверт служанке и собиралась уйти. Молодой человек спрятался за выступом дома, но в эту минуту на крыльце появилась Жаннет и, нагнав Ирину, начала настойчиво удерживать ее, уговаривая вернуться.

Ирина неохотно последовала за ней. В одном из открытых окон, выходящих на задний двор, мелькнуло чье-то взволнованное бледное лицо. «Какая противная рожа, – подумал Субботин. – Кто бы это мог быть? Должно быть, поверенный по делам графини. Ведь тут, кажется, помещается так называемый рабочий кабинет ее». Немного поодаль стояла садовая скамейка, Лева удобно уселся, закурил папиросу и в ожидании Ирины вынул из кармана газету.

– Отчего вы не передали моего письма графине? – между тем недовольным тоном спрашивала молодая девушка, следуя за Жаннет в нижний этаж дома.

– Простите, мадемуазель, но графиня непременно желали лично вас видеть, – затараторила француженка. – Они сейчас будут, пожалуйста, подождите пока вот тут, в кабинете, там уже сидит один господин, который пришел по делу к мадам, но это ничего. Графиня вас раньше примет.

Жаннет открыла низенькую дверь в коридоре и, пропустив Ирину вперед, быстро захлопнула ее за молодой девушкой. После яркого света на дворе Ирине показалось в первую минуту совсем темно в этой мрачной пустой комнате. Какая-то приземистая, коренастая фигура отделилась от окна и порывисто приблизилась к девушке.

– Иринушка, родненькая, золотце… – послышался взволнованный голос. – Так ты пришла, значит, согласна, идешь, желанная?

Ирина испуганно отступила назад.

– Это вы?

Словно зловещий кошмар, перед ней снова стоял Егор Степанович Лабунов. Она видела его хищные, беспокойные глазки, его ненавистное изжелта-бледное лицо и, полная смертельного ужаса, беспомощно озиралась на дверь.

– Вы, вы… – шептали побелевшие губы девушки, она вся дрожала.

– Ну да, разумеется я, а кто же еще? – визгливо и захлебываясь затараторил Лабунов, подступая к Ирине. – Да ты не притворяйся, Иринушка, ни к чему. Все равно не поверю, не знала бы – не пришла, а коли уж пришла, так, значит, согласна, ступай же, лапушка, не робей, обнимай жениха покрепче, немало я томился без тебя…

Егор Степанович театральным жестом распахнул обе руки, намереваясь обнять Ирину.

– Как вы смеете! Прочь! Вы с ума сошли! – полная негодования, громко воскликнула девушка, внезапно овладевая собой и забывая весь недавний страх. Она брезгливо отстранилась от Лабунова. – Прочь, уйдите от меня, я не желаю вас видеть! Неужели вы думаете, что я пришла бы сюда, если бы знала, что встречу вас?

Егор Степанович обиделся. Он не ждал такого отпора.

– Да что ты, мать, за недотрога! – воскликнул он грубо. – Принцесса крови, что ли, какая? Поди, ни гроша за душой, а туда же – артачишься! Нешто я обижать тебя хочу, глупая! Честь честью, кажись, сватать пришел, хозяйкой зову к себе в дом, а ты…

– Уйдите прочь, я ненавижу вас, я вас презираю! – с глубочайшим отвращением повторяла девушка. – Мне ничего не надо от вас! Понимаете? Ничего, только уйдите, ради бога, или дайте мне уйти…

Ирина быстро направилась к двери, но Егор Степанович предупредил ее и, крепко ухватившись за ключ, объявил решительно:

– Нет, стой, шалишь, не пущу. Не для того приходил сюда, домогался свидания, шутить изволите, Ирина Петровна! – И вдруг, разом меняя тон, заговорил вкрадчиво, горячо, убедительно: – Иринушка, желанная, не решай разом, одумайся, нешто мало люблю тебя? Всю душу выворочу, проси чего хочешь, родимая, ни в чем тебе отказу не будет, в шелку да в бархате водить стану, браслетки, колечки золотые куплю, не учительнишкой несчастной, а барыней заживешь за мною… Дом-то у меня не пустой, что твоя чаша полная, хозяйствуй себе на славу как знаешь. А может, ты, родимая, насчет чужих детей сумлеваешься, боишься – уважать не станут, так и этому горю пособить можно. Детей по приютам разошлем, с деньгами чего нельзя, с деньгами…

– Замолчите, вы мне противны, я не могу вас больше слушать! – с омерзением воскликнула Ирина. – Дайте мне, ради бога, поскорее уйти отсюда. Я предпочту лучше с голоду умереть, чем воспользоваться вашими деньгами, вы сами не понимаете, что говорите, даже детей своих не жалеете, даже их не любите!

Она порывисто кинулась к двери, но Егор Степанович властно загородил ей дорогу.

– Ирина, в последний раз повторяю, – проговорил он глухо, сдавленным странным голосом. – Одумайся, я играть с собой не позволю, не для того пришел.

Искаженное злобой, бледное лицо его было ужасно. Лабунов мрачно уставился на девушку. Но Ирина принадлежала к числу тех натур, которые, несмотря на природную робость, никогда не теряют присутствия духа в решительную минуту. Прежде чем успел опомниться Егор Степанович, она быстро подбежала к окну, распахнула обе половинки и только собиралась громко крикнуть: «Жаннет, сюда!» – как вдруг, к неописанной радости, увидала Субботина, мирно сидевшего на лавочке с газетой в руках.

– Лева! Лева! – крикнула она взволнованно, высовываясь к нему в окно. – Идите скорей! Вы мне нужны!

Газета молодого человека разом полетела в сторону, и не прошло минуты, как Лева уже стоял в коридоре у дверей кабинета.

– Простите, месье, – начала было Жаннет, вежливо отстраняя его, – у мадам деловой прием, мадам… – но Субботин, не обращая внимания на камеристку, одним ударом ноги вышиб дверь и так неожиданно и сильно распахнул ее, что стоявший за ней Егор Степанович отскочил в сторону и довольно больно расшиб себе плечо.

Ирина быстро подошла к молодому человеку.

– Проводите меня домой, Лев Павлович, я не могу оставаться здесь, – проговорила она с явным негодованием.

– Однако позвольте, милостивый государь, – начал было возмущенный Лабунов, с достоинством выпячивая грудь. – С какого права, осмелюсь спросить…

– Вот именно! Я только что хотел задать вам этот вопрос. С какого права позволяете вы себе удерживать тут молодую особу, которая не желает оставаться в вашем обществе? – с негодованием воскликнул Субботин, скрещивая на груди руки и останавливаясь перед говорящим в весьма внушительной позе.

– Ирина Петровна мне доводится родственницей, я пришел к ней сюда по делу, – разом спадая с тона, уклончиво ответил Егор Степанович. Угрожающий и решительный вид неожиданного защитника молодой девушки пришелся очень не по вкусу господину Лабунову.

– У меня нет и никогда не было никаких дел с этим человеком, – презрительно кинула Ирина. – Идемте, Лев Павлович.

Лева почтительно растворил перед ней дверь.

– Я весь к вашим услугам, Ирина Петровна.

Молодой человек с таким ожесточением захлопнул эту дверь перед самым носом Егора Степановича, что Лабунов испуганно отскочил в сторону и, побагровев от злобы, решил сорвать свой гнев на графине.

– Жаннет, что тут за шум? Кто так хлопает дверью? – послышался в эту минуту недовольный голос хозяйки дома.

Милочка, облаченная в нарядный шелковый пеньюар с длиннейшим треном1818
  Трен – длинный широкий конец женского платья, тянущийся по полу.


[Закрыть], величественно спускалась по лестнице в нижний этаж.

– Ах, это вы, Ириночка, в чем дело? Куда же вы так спешите? – с притворным удивлением протянула графиня, завидев молодую девушку в коридоре.

Ирина, не останавливаясь и не отвечая на ее поклон, быстро направилась к выходу. Лева следовал за ней. Милочка вспыхнула. Присутствие Субботина было ей крайне неприятно в эту минуту. Каким образом он очутился тут в такой неурочный час?

– Лев Павлович, чему я обязана этому раннему посещению? – начала умышленно очень холодно и надменно графиня, задерживая молодого человека. – Разве вас не предупреждали, что утром я занята и принимаю только деловые визиты?

– Вполне понятно, графиня, – насмешливо расшаркался Лева. – Разумеется, посторонние посетители могут быть нежелательны вам.

– Что вы хотите этим сказать, месье Субботин? – меняясь в лице и задрожав от негодования, резко проговорила молодая женщина. – Я вас не понимаю.

– Простите, графиня, – холодно ответил Лева. – Я предпочитаю не называть вещей своим именем, скажу только одно: ради бабушки и моей больной матери, щадя их покой, я попрошу Ирину Петровну временно не сообщать дома о случившемся. Разумеется, я рассчитываю при этом, что впредь вы и сами уже не будете делать новых попыток в этом направлении и предоставите заботу о судьбе Ирины Петровны ей самой и ее близким друзьям.

Субботин слегка приподнял шляпу и, не дожидаясь возражения оскорбленной графини, быстро последовал за Ириной. Милочка бросила в его сторону взгляд, полный глубокой ненависти. Да, в эту минуту молодая женщина искренне ненавидела его, несмотря даже на ту непобедимую симпатию, которую продожала испытывать к старому товарищу детства. Никогда в жизни никто не осмеливался говорить с ней в таком тоне. Сколько презрения она прочла в этих красивых, когда-то так горячо любимых глазах.

Графиня поклялась отомстить Субботину. Ее душа горела ненавистью к нему сильнее, чем когда-либо горела любовью. Милочка была не в силах заниматься делами в это утро. Она позвала Жаннет и объявила ей, что чувствует нервную боль в сердце и потому прекращает на сегодня прием. Графиня намеревалась подняться к себе, но в эту минуту дверь ее рабочего кабинета неожиданно распахнулась и в коридоре появилась разъяренная фигура Лабунова.

Егор Степанович не считал нужным долее сдерживаться. Последовала ужасная сцена. Лабунов кричал, требовал своих денег, говорил, что ему устроили ловушку, что его хотели обмануть, и в результате Милочке пришлось обещать на другой же день выплатить ему все проценты по векселям и, что хуже всего, сделать для этого новый и крайне неприятный долг у Заславских.

Получасом позднее графиня входила в свой голубой будуар разбитая, подавленная и до такой степени не в духе, что болтливая Жаннет даже не осмелилась на этот раз передавать ей все местные сплетни, до которых была охотницей, и принялась молча и осторожно расчесывать густые золотистые косы своей расстроенной госпожи.

Лева нагнал Ирину уже во дворе. Она шла быстро, не оглядываясь, точно все еще боялась услыхать за собой ненавистный ей визгливый голос Лабунова.

– Боже мой, как я вам благодарна, Лев Павлович, – горячо и искренне воскликнула молодая девушка, как только Субботин поравнялся с нею. – Если бы вы знали, как я счастлива, что вы тут были случайно.

– Случайно? – переспросил Лева и как-то странно усмехнулся при этом. – Уж не думаете ли вы, Ирина Петровна, что я нарочно прихожу читать газеты под окна нашей очаровательной графини? Какие вам, право, иногда удивительные вещи приходят в голову.

Ирина вскинула на него большие радостные глаза.

– Ну а как же тогда?

– Очень просто – как! – сухо ответил Лева, стараясь не глядеть на девушку. – Вся эта дурацкая и пошлая история с честным, благородным тружеником показалась мне крайне подозрительной. Когда вы имели глупость отправиться к графине, я счел благоразумным, как видите, не напрасно, последовать за вами. Зачем вам было идти туда, не понимаю?

– Я дала слово, что принесу ответ сама. Впрочем, я не рассчитывала входить к графине, мой письменный ответ уже лежал в моем кармане, и я надеялась попросту передать его Жаннет, но меня задержали…

– Вы, значит, не рассчитывали на эту милую встречу?

– О боже! – Ирина с ужасом подняла плечики. – Я и теперь еще вся дрожу от страха. Какое счастье, что вы тут были. Неужели вы думаете, что я пришла бы, если бы знала, что встречу его? Вы не поверите, как я обрадовалась вам… – вырвалось у нее искренне и горячо, но, спохватившись, она замолкла, покраснела и затем добавила робко и тихо: – Спасибо вам, Лев Павлович, вы очень добры, и я так благодарна вам… – Ирина подняла на Леву печальные глаза.

Субботин поспешил отвернуться. Что-то горячее сдавило ему горло, и он начал усиленно тереть глаза. С некоторых пор, впрочем, слизистая оболочка его глаз стала ужасно раздражительна. Должно быть, он чересчур много занимается по вечерам.

– Вы бы взяли глазную примочку у бабуси, – застенчиво посоветовала Ирина.

Лева с досадой посмотрел в ее сторону, однако, встретив заботливый и полный тревоги взгляд, почувствовал знакомую старую боль в груди и проговорил необычайно мягко:

– Вам незачем благодарить меня, Ирина Петровна. Право охранять вас остается за мной, по крайней мере до тех пор, пока вы сами не пожелаете меня лишить его.

Они подходили в эту минуту к Авиловке. Субботин молча протянул руку.

– Этого никогда не случится! – воскликнула Ирина с такой страстностью, что Лева невольно с удивлением взглянул в возбужденное и побледневшее лицо девушки.

– Чего не случится? – спросил он глухо.

Смуглые пальчики Ирины крепко и горячо схватили его ладонь.

– Я никогда не лишу вас этого права, слышите, никогда, пока живу! – Ирина порывисто отняла руку и, не оглядываясь, быстро понеслась вперед.

Леве показалось, что издали до него долетел не то стон, не то тихое рыдание, но он не был уверен в этом, быть может, ему послышалось. Субботин не вернулся к обеду. Он ушел в дальний лес и, отыскав знакомое местечко в густом орешнике, где когда-то застал Ирину, читавшую томик Белинского, с наслаждением растянулся на зеленом мху и долго неподвижно лежал на спине, мечтая о прошлом. Молодой человек все еще ощущал на своей руке горячее пожатие Ирины, и что-то теплое и тихое незаметно стало проникать в его измученную, усталую душу.

«За что, собственно, я так злобствовал на нее? – невольно спрашивал себя Субботин. – Разве она не вправе любить кого угодно? И что я сделал, чтобы заслужить эту любовь? Вспоминал ли о ней за все прошлые долгие годы, знал ли, как и под чьим влиянием развивалась и крепла молодая любящая душа? Что мудреного, если другой сумел ближе подойти к ней, понять ее, а я разве разделял ее стремления, ее интересы?» И вдруг Леве с мучительной болью припомнились различные моменты, когда он преднамеренно эгоистично отрывал Ирину от ее любимого пения и насильно заставлял возиться с его микроскопом, читать и зубрить его учебники. Она больше не пела ему, и чего бы не дал Субботин, чтобы еще хоть раз услыхать ее дивный, нежный, в душу западающий голос. Леве захотелось выразить Ирине свое сочувствие в ее увлечении музыкой. Пусть они разойдутся, пусть они расстанутся навсегда, но он не желает, чтобы она сохранила о нем воспоминание как о каком-то жалком и грубом эгоисте.

Субботин снова ощутил на своей руке горячее пожатие девушки и, быстро поднявшись с места, решил немедленно ехать в город. По пути он нанял пустую деревенскую телегу и велел везти себя как можно скорее на главную улицу, где помещался один из самых больших нотных магазинов. В знак раскаяния Лева накупил целую кипу нот, все, что он помнил в смысле музыкальных произведений для пения. Тут были и его любимые романсы «Из Франции два гренадера», и арии Зибеля и Мефистофеля из «Фауста», две-три партии для баса и баритона, несколько контральтовых вещей и целая серия русских хоровых песен.

Очень довольный своей покупкой Субботин вернулся в Авиловку, намереваясь преподнести в тот же вечер эти ноты Ирине. Он рассчитывал, что застанет ее одну в гостиной, куда она удалялась в свободное время перед ужином немного почитать.

Лева вошел в комнату с огромным свертком под мышкой, заметно взволнованный и смущенный. Но, к немалой досаде молодого человека, гостиная, как нарочно, оказалась полна народу, и появление Левы с целой охапкой нот сейчас же обратило на него общее внимание.

Бабушка, отец Никифор, Надежда Григорьевна и Кокочка мирно играли за зеленым столом в мушку, любимое занятие Субботиной. Лиза с вязанием в руках дремала в уголочке дивана, а Стегнев, сидя у пианино в глубине комнаты, наигрывал Милочке мотивы из Вагнера. Кокетливо облокотившись на спинку кресла, графиня делала вид, что с увлечением его слушает, хотя терпеть не могла Вагнера, предпочитая ему цыганские романсы и легкие оперетты.

В сущности, графиня не собиралась сегодня в Авиловку. После того, что случилось утром, она немного побаивалась бабушку, но час тому назад Лиза сама зашла за ней, объявив, что вечером они ждут к себе Стегнева и что без нее всем будет скучно. Милочка сейчас же поняла, что Лева сдержал слово и попросил Ирину временно ничего не передавать Прасковье Андреевне. Она явилась в Авиловку с корзиной чудных персиков для Надежды Григорьевны и была со всеми так очаровательно мила и так интересна в своем дымчатом газовом платье с большими белыми астрами у пояса, что даже Стегнев на этот раз не мог не подпасть под обаяние хорошенькой вдовушки и с чувством наигрывал ей арию Валькирии.

Конечно, Владимир Павлович и не подозревал, как мало он доставлял этим удовольствия прелестной графине Дель-Ностро.

Зато Ирина слушала его с искренним наслаждением. Она сидела у окна с какой-то книгой, но чтение не занимало ее. Она мечтательно прислушивалась к каждому звуку любимого композитора, и песнь Валькирии, могучая и страстная, как стихия, охватывала ее трепетным, глубоким восторгом.

Лева вошел в комнату и, слегка покраснев при виде этого неожиданного собрания, нерешительно остановился в дверях.

– А, Лева! – воскликнула Лиза, внезапно просыпаясь. – Что это у тебя за огромный сверток в руках, никак ноты?

Лева, немного сконфуженный, положил свою пачку на маленький столик перед Ириной.

– Господа, поздравляю! Мой брат собирается серьезно заняться пением, – с комическим ужасом воскликнула Лиза, подбегая к столику и перелистывая тетради. – Смотрите, какую охапку нот он притащил из города! И чего тут только нет – и для баса, и для баритона, и для контральто! Одним словом, разом для всех голосов! Ай да Лева, молодец!

Лиза громко и насмешливо расхохоталась. Бабушка и Ирина ожидали дерзкой вспышки со стороны молодого человека и тревожно переглядывались между собой, но, к немалому удивлению их, Лева оказался необыкновенно сдержан и мягок.

– Ты совершенно напрасно беспокоишься, Лиза, – проговорил он просто. – Я не для себя купил эти ноты, я принес их Ирине Петровне, надеюсь, что некоторые, быть может, пригодятся ей, а остальные сохранит на память. Я купил все, что помнил и что мне когда-либо нравилось. Вы мне позволите, Ирина Петровна, оставить эти ноты у вас?

Ирина вспыхнула от радости, и глаза ее засияли.

– Это все для меня? – воскликнула девушка, но графиня уже в свою очередь подошла к столику и вместе с Лизой начала с любопытством пересматривать ноты.

– Да-да, радуйтесь, это все для вас, Ирина! – насмешливо кинула Милочка, умышленно указывая на некоторые тетради. – Это ария Мефистофеля, это романс «Из Франции два гренадера», ария шута «Смейся, паяц, над разбитой душою!» – одним словом, я вижу, тут все самые подходящие вещи для вашего тембра, сейчас видно, что их специально подбирал хорошо знакомый с вашим голосом старый преданный друг.

Лева покраснел, графиня, не подозревая того, задела его самую больную струну. В кои веки он собрался доставить удовольствие девушке, и то не сумел этого сделать как следует. Эта пустая злая женщина имела полное право смеяться над ним и обвинять его в недостатке внимания к Ирине. Он даже не знал хорошенько, какой у нее был голос, но обиднее всего было то, конечно, что все это произошло на глазах у всех и, как нарочно, в присутствии Стегнева, его соперника, этого ненавистного ему эстета, тонкого ценителя всех искусств.

– Надеюсь, что Ирина Петровна извинит меня за неумелый и неудачный выбор. По части музыки я плохой знаток! – проговорил Субботин смущенно, с какой-то непривычной ему грустной, почти виноватой улыбкой. – Я никого не обязываю сохранять этот ненужный хлам и охотно могу избавить от него.

– Позвольте заступиться, молодой человек, за то, что вы так легкомысленно называете «ненужным хламом», – мягко заметил Стегнев, подходя к столу, где лежали ноты. – Как вы можете так отзываться о произведениях Мейербера, Гуно, Верди? Мне кажется, подобный выбор мог бы сделать честь не только неопытному любителю, каким вы считаете себя, но даже и самому тонкому знатоку музыки! Я убежден, что всякий артист был бы очень счастлив обладать такими сокровищами в своей музыкальной библиотеке. Не правда ли, Ирина Петровна, вы согласны со мной?

Лева густо покраснел. Только этого недоставало. Его щадили, выгораживали. Стегнев являлся его великодушным защитником. «Сколько благородства, подумаешь! А на кой черт мне это благородство! – чуть было не выругался вслух Субботин. – Провалитесь, вы, милостивый государь, с вашей защитой, да и только!..»

Он порывисто сгреб в одну кучу разбросанные листы нот и решил немедленно все до единой тетради сжечь на кухне, но Ирина, по счастью, догадалась о его намерении.

– Вы куда это забираете их? – спросила девушка, быстро вырывая у него из рук тетради.

– Не все ли равно вам, Ирина Петровна? Они не нужны больше, давайте сюда!

– И не подумаю! Вы мне их подарили, и я вам больше ни одного листочка не отдам, они мои, мои! – так горячо и с таким торжеством проговорила Ирина, что Лева не мог не поверить ее искренности.

Сразу забывая обо всех присутствующих, он глядел на нее долгим признательным взглядом, все с той же незнакомой ей, немного грустной и виноватой улыбкой.

Воспоминание об этой улыбке преследовало ее весь вечер и даже поздно ночью, когда Ирина уже улеглась в постель. «Что с ним? Почему он так странно смотрел?» Подарок Левы внушал ей беспредельную нежность, она то и дело дотрагивалась до нотных тетрадей, как бы лаская их, а вечером, возвращаясь к оврагу в сопровождении Стегнева, настойчиво пожелала нести весь сверток сама, несмотря на его довольно большой объем и значительную тяжесть.

Даже то, что среди купленных Левой романсов было так много не подходящих для ее голоса, казалось теперь Ирине трогательным. Ведь говорил же он, что собрал все, что ему когда-либо нравилось, и все это он покорно принес на суд ей. Так зачем же они смеялись над ним, вышучивали его. «Злые, нехорошие. Бедный, милый, дорогой, любимый…» Горячие, крупные слезы катились по щекам девушки. Уже лежа в постели, она любовно положила около себя на подушку драгоценный сверток, как, бывало, прежде укладывала Левину куклу. Обхватив ноты и крепко прижав их к груди, она так и заснула с ними, кому-то тихонько все приговаривая: «Милый, хороший, любимый, хороший… дорогой…»