Текст книги "Аэротаник"

– Хорошо, Федя, считайте себя первым. Скорей всего вы правы. Так ведь, наверно, и получается. Хотя смешная задача.

Двухместный планетоход, доставшийся нам, больше был похож на мотоцикл и чем-то даже напоминал «Урал» с коляской, что ли. Только не было колес, вместо них что-то похожее на гусеницы. И руля не было, а только один рычаг управления, несколько педалей и десятка два кнопок. Я ведь пока не описал ландшафтов луны, хотя, как говорится, за забором кое-что уже было видно и понятно. И вот теперь, когда Дана вывезла меня, сидящего рядом с ней в коляске «Пылинки», за пределы станции, я впервые увидел вдаль и вширь лунный пейзаж, ограничивающийся пока где-то далеко стенами кратера Гримальди, где мы находились. Полностью кратер изнутри увидеть было невозможно, только ту часть, что была ближе к нашему месту нахождения. Противоположная часть кратера находилась примерно в 250 километрах и ее, конечно, не было возможности разглядеть. Солнце светило сбоку, а с другой стороны небосвода виднелся огромный голубой шар – наша земля-матушка. Небо же оставалось черным, как гуталин. Звезд не было видно вообще – из-за солнца, что ли. Потом я их видел очень яркими, когда оказывался в тени. От вида нашей родной планеты трудно было оторвать взгляда, уж больно красивой она выглядела – яркой и голубой, а главное – непривычно огромной. За воротами – ни души. Редкие летательные аппараты поднимались откуда-то с другой стороны станции и уходили за пределы кратера. Может быть как раз в одном из них школьники во главе со своим учителем Дымом Баржо отправились изучать лунные моря, материки, кратеры и горы. На секунду я даже пожалел, что не полетел с ними. Но взглянув на Дану сквозь прозрачное стекло шлема, перестал об этом думать – снова тепло разлилось где-то в груди – ну прямо, как водки с мороза выпил целую кружку.

Конечно, вблизи станции вся пыльная поверхность оказалась почти утрамбованной транспортом и человеческими следами на многие километры. Мусора, правда, как иной раз у нас вдоль дорог, никакого не было. Вообще поверхность на дне кратера была достаточно ровной, как пустыня, только небольшие песчаные холмы нарушали эту 250-километровую круглую плоскость. Мы двинулись на нашем бесшумном моциклете в сторону видневшейся на горизонте темной и неровной полосы – ближайшего к станции края ямы, на дне которой мы находились. Горизонт, кстати, выглядел более выпукло, чем у нас где-нибудь в степи или на огромном поле. Такие места, говорят, на целине есть. Дочка там была когда-то в пятидесятых, рассказывала. Планетоход шел с хорошей скоростью, привычной для нас – землян, и даже на ровных местах еще быстрей. Помнишь, какой там в районе у физрука Григория Николаевича Иванова трофейный немецкий мотоцикл с коляской был? Так я в той коляске с ним не раз по нашим окрестностям разъезжал, очень похоже это было на то, что я ощущал в этот момент, только скорость, конечно, была на лунном вездеходе знамо поприличней. Между прочим, от гусениц пыль длинных и привычных хвостов здесь на Луне не оставляла. Интересное явление. Пока все было так необычно и непривычно, в какой-то момент показалось, что под впечатлением увиденного перестали быть такими мучительными даже мои чувства к Дане. Хотя это может быть связано и с тем, что она все же была рядом, почти касалась моей руки, которую я нарочно держал поближе к ней. Мы были все время на связи, потому как поглядывали друг на друга и думали, то по очереди, то одновременно – я о ней, а она обо мне.

Вырисовывалась протоптанная космонавтами и их техникой дорога, по которой мы все время двигались по песчаному полю, объезжая лишь некоторые холмы, которые по-моему можно было бы и напрямую проехать – не такие уж это крутые горы. По мере приближения к границе кратера стенка эта становилась все отчетливей и размеры ее стали напоминать как будто горы, вернее непрерывную и неровную цепь гор, которые слева и справа постепенно пропадали за горизонтом. Наконец мы подъехали к подножью этой китайской стены. В наиболее удобном для пересечения кратера месте была сооружена дорога и даже несколько туннелей, в которых вспыхивал свет, как только мы подъезжали к входу. Через эти коммуникации мы двигались все время вверх. Вскоре мы оказались на ровной площадке, откуда открывался вид на те места, которые не могли быть видны со дна кратера Гримальди. Сзади, где-то далеко, виднелись огни оставленной нами станции. Желтоватый, удивительный ландшафт, открывшийся моему взору, описать невозможно. Все, видимо, связано с положением солнца в данный момент и с отсутствием атмосферы. В общем, бросается в глаза то, что видишь все до горизонта четко и ясно, в не размытом виде – и горы, и холмы, и мелкие кратеры, какие-то расщелины, вроде оврагов, только без воды, ну и сам неровный четкий горизонт. Много валунов и более мелких камней выступали на поверхности, но вокруг везде был песок. Некоторые горы сплошь песчаные, другие – скалы. Камень мягкий, вроде известняка, только бежево-желтоватого цвета. Поражал контраст освещенных и затемненных поверхностей гор. Высокий холм, например, мог иметь с одной стороны ярко-желтую светящуюся окраску, а в середине вдруг резко переходил в черный цвет и продолжался тенью на горизонтальной поверхности. Вообще место, где мы находились, было совсем недалеко от края обратной стороны луны, буквально в нескольких сотнях километров. Мы же, по плану Даны, должны были двигаться в другую сторону, проделать круг и вернуться обратно к Гримальди таким образом, чтобы по пути оказаться на берегу Океана Бурь, а затем проехать мимо более мелкого, чем Гримальди, кратера Риччоли. Когда мы спустились вниз и оказались между гор, скал, холмов и маленьких кратеров, впечатления тоже возникали фантастические и незабываемые, иные, чем там наверху. Мы все время двигались между всем тем, что возвышалось над нами, только изредка поднимались на холмы. Слава богу, была дорога, были даже развилки с указателями. Но Дана знала эти места, бывала здесь не раз. Один бы я заблудился, как в позапрошлое лето, когда за грибами в соседний район ездили с Лешей Гущиным, в незнакомое мне место. Вот побродил тогда, страху натерпелся. Ну, то лес, а здесь Луна, и елок вроде нет. Все равно заблудиться можно от непривычки. Мы попадали в тень, где, наверняка, было жутко холодно, резко переходили в места, освещенные жарким солнцем, где опять же была страшная жара, или оказывались в таком месте, которое освещалось только земным голубым светом. Конечно, скафандры спасали от воздействия любых температур.

Проехав километров двадцать – это как от нашей деревни до той старой плотины, где мы с тобой и с Володей Пашковым, если помнишь, рыбу в прошлом году ловили – я попросил Дану остановиться, чтобы побродить хоть немного по лунной поверхности своими ногами. Она засмеялась и остановила Пылинку. Я хотел найти маленький лунный камень, но таких нигде не было, только какие-то большие торчали из песка. В основании одной из скал я попытался руками выкопать ямку, как мне посоветовала Дана, и там под песком обнаружил камни – кусочки скалы, которая видимо крошилась от чередования зноя и холода. Камни оставались на месте и не распространялись по поверхности Луны, наверно, из-за отсутствия ветров, наводнений и всяких там ледников, вроде пресловутого нашего. К сожалению, камни на Луне не могли бы быть гладкими, как в Геленджике, куда в 58-м ездила учительница химии Зинаида Гавриловна – привозила, показывала ученикам. Но они были все равно красивыми. И главное, это были лунные камни. Я взял два маленьких камушка. Самый лучший и причудливый подарил Дане, чему она слегка удивилась, а другой оставил себе, положив на дно коляски. Может быть в светлом этом будущем уже никто не знает, что такое подарки? Действительно, если подумать, то при полном изобилии такое вполне возможно. Но Дана решила жить по-другому, случайно, по моей вине, нарушив в себе программу, заданную, наверно, той самой ГОВМО, что думает и планирует электронными своими мозгами, синхронно работая с клетками головного мозга Владимира Ильича Ленина и Карла Маркса.

В конце концов возможные варианты ландшафта этой части материка, где мы блуждали с Даной, стали привычными. Многие места как будто были друг на друга похожими, и хотя внешний вид менялся в зависимости от положения солнца, вскоре почувствовалось некое однообразие и постепенное привыкание к необычному состоянию и тому, что виделось вокруг. Луна была пустыней, и если убрать игру света, теней, а также присутствие светил, которые висели над нею, то красоты такой дивной может быть и не было бы вовсе. Другое дело – разнообразие нашей земной природы. Взять, например, и для сравнения проехаться на таком вот, как этот луноход, мотоцикле, ну с Гришей, к примеру, от района до деревни нашей. Ведь чего только на пути не увидишь. И речку, и озеро, лес, полянки всякие, кладбище опять же старое у нас – красивое, с соснами… А зимой-то, когда снежок, морозец. Скрипит себе что-то тихо под ногами и дымом пахнет. Холодно, печи все топят. И луна, кстати, светит. Прям как в кино «Вечера на хуторе близ Диканьки». Ведьма, глядишь, почудится, пролетит под луной.

Долго мы, помнится, неслись на нашем вездеходе по красивым, но мертвым этим местам, как вдруг за холмами бац – все будто провалилось. Как-то неожиданно горы, словно остановились, не решаясь идти дальше. Под нами расстилалось действительно что-то похожее на море. Ну там без всяких тебе лодок и отдыхающих, и вообще без воды. Но на море правда похоже, потому как чуть ли не гладкая и темная, как вода, поверхности была на всей, заканчивающейся ровным горизонтом поверхностью. Ну вру, может где-то и виднелись отдельные кратеры, но было их не много, и торчали они, по крайней мере в этом месте, очень далеко от берега, будто острова. А так – хоть рыбу лови, хоть на лодке плыви-катайся. Ну, спустились, подошли поближе – впечатление уже не то. Только вот поверхность действительно была уже совсем другой, без пыли и песка, и представляла собой темные каменные пласты, довольно плоские и обширные. А может это была лава застывшая. У меня же где-то кусок такой был, не помню откуда взялся, может Зинаида Гавриловна с юга привезла. Точно. Еще говорила она, что грязные руки хорошо отмывать этим камнем, например, если технику какую-нибудь ремонтируешь. Только мылом, конечно, сначала нужно натереть, в смысле камень этот.

Интересно, что на берегу моря (а это, извиняюсь, было даже не море, а океан – Океан Бурь) песок материка тянулся сплошной полосой, будто пляж какой. Как на Рижском взморье – видел я недавно фотографии, которые учитель рисования, тезка мой Федор Захарыч, показывал после экскурсии в Прибалтику (фотографией-то Захарыч увлекается уже много лет), а самому мне – нет, никогда не довелось побывать в тех краях. Говорят плохо к русским там в Латвии относятся. Но это так, к моему описанию не имеет отношения.

Дана намекнула, что туда, в море, особого смысла ехать нет, по камням по этим. А до ближайших интересных мест, например таких, как кратеры Кеплер и Коперник, которые в той стороне, пилить и пилить. В общем время шло. И потом ведь обратно еще поспеть надо. На рукаве моего скафандра часы какие-то необыкновенные были, прям прибор целый, считай. Всякие кнопочки, рычажки, индикаторы какие-то. Но время я, правда, нашел тоже, только без стрелок оно показывалось, циферками светилось, а секундная цифра прямо на глазах менялась с каждой секундой. Моя «Победа» тоже ничего была, но там осталась, в общежитии. Отставала всего на полминуты. Иной раз, правда, забывал утром заводить, так останавливалась бывало. Так вот, гляжу, полдень наступает. Какие уж там Коперники и Кеплеры. В общем побродили по берегу, в воду, если так можно выразиться, зашли, считай, искупались. Дана говорит, что если маленько побродить, то можно найти много осколков мелких всяких метеоритов, но как правило, ничего особенного они из себя не представляют. Кстати много раз попались ямки такие небольшие. И эти тоже оказались кратерами – Дана объяснила. Я даже руку в один попытался просунуть, и по глупости своей земной, дореполлюционной, вдруг испугался, что какая-нибудь тварь животная палец мне откусит или всю кисть оттяпает. Короче отправились мы по кругу теперь в сторону кратера Риччоли. Кто был этот Риччоли – убей не знаю, может какой революционер из средневековья или наоборот – соратник Муссолини. Но итальянец – точно, фамилия такая. У нас итальянские кино и песни все любят. Вот говорят, у них есть самородок – пацан еще, такой, как ты, – Робертиной Лоретти зовут. По радио я слышал раза четыре. Джамайка особенно понравилась, ну и эта – про мать свою он поет уж очень жалостливо. У нас таких талантов нет и не будет. Итальянцем нужно родиться.

Вот, значит, вернулись мы на берег, на материк, и продолжили путь к своему Гримальди, но только другим – длинным окружным путем, минуя этого самого Муссолини, то есть вру, Риччоли, будь он неладен. Пока ехали, я все думал: вот были бы на Луне ветры, дожди, наводнения, волны бушующие, ураганы всякие, то можно было бы увидеть больше всяких причудливых скал, камней, может быть пещеры бы были, например, на берегу. Ну метеориты – понятно. Вон дыр каких понаделали. И все, получается. А вот у нас в деревне на речке обрыв песчаный есть, и то видно, как его вода всяко разно изрезала, хоть картину Айвазовского пиши, хоть на карточку снимай. Река ведь и течет постоянно, и уровень ее меняется в зависимости от времени года. В общем лунная красота была какой-то нетронутой почти, поскольку природа как бы отсутствует, то есть все эти бури-страсти плюс животные с растениями. Ну тут наши прибыли, станций понастроили – это пока мелочь. Мне подумалось, что, наверно, и общество коммунистическое, постреполлюционное, так сказать, стремится к такой же сонной и гладкой красоте. Не знаю, может космонавту-новичку и здорово, но попробуй ты поживи здесь месяц или бери больше – год, захочется под грозой постоять или даже комара убить на лбу, на мухомор полюбоваться, а иной раз ногой сбить шляпку, поглядеть, как она полетит красиво в траву. Вот ведь положение. Ну, ладно… Это я так, лирика, к слову пришлось. На самом-то деле все ж здорово было по Луне гонять с Даной, которая приклеилась во мне так, что даже не мог я себе позволить думать о возвращении назад. То есть не на Землю, а в прошлое свое. Глупость это была, чушь поросячья, мечты и грезы пустые. Ведь знал я про мужа ее, заспиртованного в банке или где-то там в какой-то кунсткамере, не могу ж я так живого человека… Тир этот Тротилла намекнул ведь сразу, что мол недолгий я здесь гость, хоть и не татарин. Хотя татары тоже люди важные встречаются, даже в правительстве, по-моему, кто-то есть, а может я помню неправильно. Но армяне точно присутствуют – Микоян, например. И композиторы армянского происхождения тоже очень талантливые попадаются, вот, например, тот, который Танец с саблями сочинил. Все время по радио играют, почти также часто, как Полонез Огинского.

В общем ехали мы ехали, как Тарапунька и Штепсель, мысли мои вразброд: то дорогой любуюсь, то возницей, то грущу, то мечтаю. Но все равно пока, думаю, ничего, жизнь интересная, не каждому дано. И вдруг, я аж остолбенел… Это я не про кратер итальянский, он тоже впечатляет, а о другом. Прямо недалеко от этого колечка метеоритного, который с горки нам открылся во всю красоту, почти на ровном месте торчит, понимаешь ли, из лунного грунта здоровенный такой металлический предмет, а что такое – не понять. Но видно, что руками человеческими сделан. И металл, видать, крепче стали. У нас такую не плавят, хотя мы Америку по стали, кажется, уже обгоняем, а может пока я здесь болтаюсь, уже и обогнали. У меня еще нос, кстати, от удивления зачесался. А как его почесать, если эта банка стеклянная не дает. Я и так и сяк, и головой кручу, и языком пытаюсь дотянуться – все в пустую. Впоследствии я узнал, что какая-то кнопочка и для этих целей тоже имеется на скафандре, но мне не показали почему-то. То-то я намучался с носом с этим. Хорошо, что не сопли. Так вот, я Дане, мол, что ж это за техника такая, как-то даже неприлично брошенная. У нас, правда, это обычное явление, только что танков не осталось на полях, а всякие там трактора разбитые по пьяне и комбайны – этого добра, хоть в металлолом, хоть на запчасти.

– Это, Федя, всегда было загадкой для нас, и останется, видимо, неразгаданной тайной. Трудно сказать, когда этот предмет появился и откуда он взялся. Одно понятно, что это след неизвестной цивилизации, то ли предыдущей – нашей земной, то ли пришедшей из далекого космоса. Металл этот не поддается никакому воздействию, даже самому сильному механическому. Но давайте подъедем ближе, это еще не все…

Спустились мы с желтого лунного холма и держим путь к объекту. Когда подъехали, оказалось, что предмет этот типа водонапорной башни, но размеры его раз в десять больше, например, той, что стоит у нас в районном центре, прямо у школы – мне из окна 5^А класса всегда было видно. Когда я там с детьми пел песни о Ленине, детские, ну и народные тоже всякие, то иной раз в окно поглядывал и взглядом на нее каждый раз натыкался. А в деревне, вспомни, в начальной школе, в окно только кладбище было видно. Ну так вот, у нас-то в районной школе водопровода никакого и сроду не было, не смотря на водонапорную башню. Техничка воду носит ведрами, разливает по рукомойникам. А в райкоме – там да, вроде, все оборудовано, даже ковровая дорожка в коридоре между кабинетами проложена. Ну и водопровод, конечно, чтобы руководители руки свои холеные чаще мыли. Я, правда, сам беспартийный – не достоин видать. Но в Белом доме приходилось бывать. Теперь-то, подумалось, если вернусь, то непременно примут в партию. Еще бы не принять. А может и героя дадут. Поглядим, думаю, посмотрим.

Метал этого космического тела действительно был явно неизвестным нашей земной цивилизации. Удивлял изменчивый сине-фиолетовый странный оттенок. Предмет был может быть большей своей частью в лунном грунте. Дана объяснила, что пока ученые не добрались до более детального изучения этой штуки, но, возможно, в недалеком будущем будут произведены взрывные работы, чтобы попытаются обнажить нижние части этого продукта какой-то загадочной цивилизации. Кто знает, вдруг появление огромного многокилометрового кратера, что находился сейчас в нескольких километрах от нас, как-то связано с этой железякой. Меня, любителя фантастики, это штука жутко заинтересовала. Дана вдруг отошла в противоположную сторону и стала что-то искать, двигаясь вокруг водокачки, то есть этой железной башни. Вскоре появился ее голос:

– Идите сюда, Федя. Здесь то, что я вам хотела показать…

Я быстро, как это только возможно на Луне, то есть все-же плавно запрыгал к ней и увидел это… В том месте, где каланча эта стоит лицом к кратеру (отсюда снизу он представлял собой просто длинную стенку гор, а ямы самой уже не было видно), гладкая и почти зеркальная поверхность металла изменялась на более матовую, и на участке, размером со стиральную доску друг на друга смотрели два профиля – мужской и женский. По-моему нормальные, человеческие лица. Но работа какого-то художника была настолько совершенна и изящна, что я в скафандре присвистнул, на сколько это могло получиться. Но главное, это была как будто живая картина, хоть и не телевизор вовсе и не экран кинотеатра. То есть живая, без техники, без транзисторов и батареек, лишь благодаря тому, что художник этого добился, перешел какую-то черту, до которой и близко не могли подступиться наши художники и скульпторы, даже Мухина с Айвазовским. Живые лица – и все тут. В общем тут не объяснишь, видеть надо. И когда я внимательно пригляделся, то мне показалось, что с изображением что-то незаметное происходит. Через несколько минут вдруг померещилось, что профиль бабы вполне мог бы быть профилем Даны. Отошел на один шаг, чтобы сравнить и убедился еще больше в этом. А еще через минуту это уже стало явным: на портрете изображена именно Дана, и никто другой. Ну и мужской портрет… В общем, изумительным и непонятным было то, что вначале эти два профиля не были ни на кого похожи, но если в них всмотреться, то они как-то незаметно приобретали знакомые черты, то есть наши с Даной.

– Дана, – говорю, – Это ж вы, вылитая причем.

– Еще раньше мне говорил тоже самое мой муж. А знаете, что я заметила?

– Ну?

– Мужчина, изображенный здесь, похож на моего мужа… то есть и на вас. На одного из вас… Опять задача. Нет, нет, теперь я уверена, все-таки это вы. Тогда раньше что-то было не так, как сейчас…

Но я, скромный человек, тоже подумал, что именно на меня этот инопланетянин и похож – судьба, видно такая. При чем тут ее муж, если он, небось, ни любви, ни ласки не знает, и в банку, дурень этакий, полез по заданию ГОВМО без малейшего сомнения и чувства ревности. Взял и неизвестно на кого жену оставил. Вот дурень. Ревность скорее во мне проснулась, получается, а ему там в спирте хоть бы что. Хотя спирт, конечно… Нет, про спирт это я так, случайно подумал. В чем там его энергетическое поле хранится до поры до времени, в общем-то я и не знаю, да и знать не хочу. Но ведь вот вернется, выгонит меня из своего привычного гнезда, и я обратно по туннелю в общежитие и в койку, поближе к пустой иностранной бутылке, а Дана постепенно выйдет из своей распрограммированности и…

– Нет, не хочу, не хочу я этого… – вдруг услышал я ее голос.

– Вы что, Дана, – испугался я, – мысли читаете мои?

– Разве я что-нибудь сказала? Нет, это я свои мысли вслух думаю. Хотя, странно… Простите… Что-то опять я… Ой, а ведь мы не можем больше оставаться здесь. И к кратеру Риччоли уже не поспеем.

– Да ничего, сверху на него уже полюбовались. Красавец, на всю жизнь запомню. Как услышу Джамайку по радио, сразу буду представлять, вспоминать.

– Но ведь вы можете наблюдать за Луной всегда, когда она видна на небе. Есть же и у вас… там… какие-то приборы увеличения, – сказала Дана и мне показалась, что на последних словах голос ее задрожал, будто она готова расплакаться.

– А ведь точно. Про телескоп я, конечно, не заикаюсь, но командирский бинокль раздобуду, кровь из носа. Только… это… Вы уже меня того… провожаете?

– Что вы, Федя, это я… не знаю, почему так сказала. Действительно, как же будет дальше? С вами, со мной, и потом мой муж… Где его место? Во мне уже будто две половины – одна гладкая – его, другая непонятная, неровная, непредсказуемая – ваша. Я не могу этого скрывать, не получается. И вдобавок все это грустно… Но есть еще что-то, и это сильнее грусти. А что – не понимаю. Если уж суждено… Если вдруг все вернется на свои прежние места, через эту невидимую точку на Луне мы можем чувствовать друг друга, каждый раз в день полнолуния. Глядя на левый нижний сегмент спутника, где мы сейчас находимся, вы обязательно ее найдете и почувствуете меня, а я вас. И вы снова сможете меня разбудить. Поверьте, эта штука не простой кусок железа. Думаю в ближайшем будущем нас, живущих в этом времени, запрограммируют так, чтобы мы сознательно избегали этого места, обходили, проезжали мимо, забыли. Ведь я и раньше здесь была, но не могла понять, что со мной происходит. Только сейчас поняла…

– Что ж вы, милая Даночка, поняли?

– Не надо, Федя… Оставим этот разговор. Надо спешить. Мы ведь еще не сдвинулись с места. Садитесь же…

Да, думаю, уже научилась увиливать от ответов. Прогресс налицо. Может и врать научится в ближайшие несколько часов.

Возвращались мы по другой дороге, молча неслись, не останавливаясь, между лунными желтоватыми холмами и малыми кратерами, иногда объезжая их, иногда идя наперерез. Лунная пыль, я уже объяснял, не мешала, как там на земле, особенно у нас в деревне на дорогах. Долго казалось, что вот-вот окутает нас скоро облаком пыли, не отряхнешься, но иные физические законы нарушали эту привычную картину. Хотя иной раз после ненастной погоды и у нас не пылят дороги, но ведь это из-за влаги. А бывает и грязью так обрызгает какой-нибудь грузовик, что хоть номер записывай, да жалуйся в милицию в район. Ну, а здесь ни дождей нет, ни всяких там воздушных масс, ветра – этого тоже, понятно, не встречается. Вскоре мы достигли нашего кратера, но пришлось еще двигаться вдоль его края по наружной поверхности до того самого места, где утром мы со дна поднялись на поверхность Гримальди. Гримальди, Гримальди… А может это в честь деда Пушкина? Или нет, вру, того кажется Ганнибальди, что ли… Нет, уже не вспомнить. А раньше все знал, и стихов много помнил наизусть. Например: «Зима, крестьянин торжествуя… «. Как там дальше? «Я из лесу вышел, был сильный мороз». А уж песни – моя работа бывшая, перепето их с ребятами под мой баянчик тыщи.

Когда мы были уже на лунной станции, Баржо поджидал нас, вежливо улыбаясь, а ребята гуськом направлялись по коридору к месту старта. Учитель Дым Баржо, видимо, не сомневался, что мы появимся вовремя. Здесь, наверно, никто не опаздывает, чтобы не причинять волнения другим. У нас-то это сплошь и рядом, знай – опаздывают, а иной раз вообще не придут – жди их.

Перед стартом нам робот, выдал таблетки, чтобы спать всю дорогу. Я хотел было выплюнуть, настроение было такое. А потом все ж проглотил. А то вдруг Дана уснет, а я проворочаюсь всю ночь, башка потом разболится. А может разбужу ее своими запутанными мыслями. Вспомнил опять, что ни курить, ни выпить, даже пива, вроде все еще не тянет. Сели, устроились. Опять Дана сзади. Откинулся, глаза прикрыл, сижу. Ну, вначале понеслись по моим полушариям, как кони, мелькающие желтые холмы, черные дыры кратеров, Земля огромная наша над головой, свет и тени. Вроде я некоторое время в этой каше варился. Однако, все ж заскучал по Дане. Тут она и появилась.

– Ой, извините, Федя, я вас своими думами отвлекаю от отдыха.

– Да нет, – говорю удивленно, – вроде это я вас тревожу своими.

– Ну, у нас, выходит, с вами синхронизация мыслей.

– Прямо как у клеток Ленина и Карла Маркса с машиной вашей главной – думающей. А скажите, Даночка… пока мы не уснули. Вот вы говорите, что ваша и наша – ваша прежняя – жизни такие разные, будто прошло ни каких-нибудь сорок с небольшим лет с тех пор, когда я существовал на свете, а словно нас отделяет по крайней мере 1000 лет или даже больше. То есть я верил всегда в технический прогресс, но чтобы все так быстро изменилось, особенно человек, этого никто у нас не предсказывал, даже Циолковский. Ведь есть же старые кинопленки или хотя бы книги, которые описывают прежнюю жизнь нашу, все эти страсти-мордасти, обычаи и традиции, все хорошее, ну и, конечно, несовершенства и проблемы всякие. Неужели это не вызывает у вас никаких чувств, желаний, или как ее… ностальгии этой самой, ну по прошлой жизни, что ли. Нас, советских людей, например, тоже иной раз тянет к той культуре, старой, дореволюционной. Грешим бывало такими нездоровыми желаниями.

– Действительно, Федя, мы имеем возможность читать ваши книги, но такой, как у вас, потребности в литературе, особенно в прежней, уже нет. И вообще, если хотите попытаться представить, то ваши истории – они будто сказки, где говорят по-человечески зайцы и медведи, звери одеваются в одежды, любят, спорят, шутят, строят себе избушки. Мы можем читать такие книги, но мы не можем относиться серьезно к тому, что там написано. Этого как бы нет, не существует, также, как невозможно встретить в лесу мышонка, играющего на скрипке, наряженного в черный фрак, да еще и поболтать с ним о том, о сем после концерта. И вот вы, скажем, охотник или работник зоопарка, которому дали две книжки. Одна, необходимая для работы о повадках животных и о прочих необходимых вещах, а другая – все эти, описанные в сказках кролики в очках, лягушки с зонтиками, ежики с книгами. Вроде и там зайцы, и здесь зайцы, но на работе вы ведь не будете с ними разговаривать, потому что так написано в сказках. Вы вообще как взрослый человек эту книгу может быть вовсе отложите в сторону, если она рассчитана на малышей, даже в нерабочее время не станете читать. Вам понадобится та другая книжка, научная. Вот так и нам ваша литература кажется такой будто детской, наивной, сказочной и неправдоподобной, куда мы хоть и заглядываем, но никак серьезно не воспринимаем, не учимся, не берем на вооружение. А ведь в настоящее время даже наших детей ваши книжки совсем не интересуют, они хотят учиться, познавать, идти вперед. Какие уж там зайцы.

– Прямо расизм какой-то, апартеид. Может и я вам кажусь говорящим каким-нибудь зверем, петухом, например.

– Ну уж вы-то, по-моему, добрый говорящий медведь, как минимум. Нет, просто, Федя, я пытаюсь вашими же примерами помочь разобраться в нас, не знаю понимаете ли, о чем я. Конечно, ни охотников, ни зоопарков давно нет. Животные есть в специальных зонах, но они изолированы, живут своей жизнью. Никому не приходит в голову их искать, видеть, пытаться погладить – нет такой потребности. Но… Но вот теперь, познакомившись с вами, я стала немного догадываться, чувствовать, что все это не обязательно правильно. Действительно, вдруг захотелось погладить котенка или щенка. Странно как… Много, видно, в нас заморожено, спрятано, нами забыто. Нет, мы вовсе не роботы. Такими нас сделать невозможно. Просто есть четкие границы, которые не пересечь, не получается и нет абсолютно желания этого делать. И кажется, что так все и должно быть, все замечательно, стабильно, правильно, нет проблем, поддерживается хорошее настроение. Но с другой стороны… Ведь все рухнет, если это начнется снова, то есть если исчезнут эти невидимые стены из нашего сознания… Возникнут хаос, смута. Может быть с меня, нарушителя границы, и начнется, как вы думаете?

– Да вы не бойтесь. Не так уж страшно узнать и почувствовать что-то новое или забытое, то, что другим нынче не дано. Живем же мы со всем этим, и ничего. Наоборот… Эх, хотел бы я, Даночка моя, вас за грибами сводить, на лошадке покатать, в хлев колхозный сводить – молочком парным побаловаться прямо из под коровы, или на лодочке покатать – проплыть до района, а по пути причалить, на пекарню заглянуть, горячего ржаного хлеба попросить… А как вместе сидеть бы у костра где-нибудь с деревенскими нашими, хоть на покосе, например, до красного солнца, до тумана и росы. Это я все о хорошем, много его, все на ум не придет, прожить надо. Да к сожалению и всякого плохого не меньше в нашей жизни, не раз наплачешься, до чего ж она непутевая. А как все сложишь – и худое, и доброе, – все одно – остается любовь да все то, что дорого, что светлое и радостное. Плохое хочется забыть, и как-то оно забывается, к счастью. А вот любая захудалая любовь, особенно первая, сидит в тебе всю жизнь, теплоту делает. И так глядишь, вроде счастливую жизнь, оказывается, прожил, когда неудачи и несчастья забылись напрочь. Хотя, может все и не так – каждый по себе судит. Разные люди бывают, разные судьбы, всякие настроения. Сейчас такое, а другой раз – плачешь, жизнь проклинаешь, вот оно как. А некоторые раны и вовсе не заживают, что с ними делать. Только кажется мне, не может счастливым стать человек, если все у него стенки эти ваши, если все гладко, когда иной, более тяжелой жизни не знал и не видел никогда хотя бы со стороны.