Текст книги "Аэротаник"

Глава 21

– Том, проснись. Кажется мы уснули. Где мы, Том?

– Ой, Джулия! Мы все еще вместе? Даже не верится, что ты рядом. Что значит небо, оно действительно делает людей счастливыми. Одних – счастливыми, других – сумасшедшими. Лично во мне и то и другое. А что у тебя в душе, я так и не разобрался.

– Подожди про душу, Том. Куда это мы забрели?

– А, там на двери вроде было написано «Черный ящик».

– Боже, как интересно. Только где же он, этот черный ящик?

Оба, и Том и Джулия, сидя на том самом предмете, о который споткнулись накануне, оглядели комнату, но ничего не нашли.

– Да, странно, совершенно пустая комната, – подтвердил Том. Думал он, правда, совсем о другом.

– Том, а что это за сундук такой под нами?

– Да, странный какой-то, совсем черный.

– А давай заглянем внутрь. Он ведь не закрыт на замок?

Они слезли с ящика, и Том на правах мужчины тотчас приподнял крышку своей сильной, если сравнивать с Джулией, рукой и просунул голову внутрь. На дне пустого ящика он обнаружил какую-то замусоленную тетрадку вроде школьной, а больше там ничего и не было. Открыв тетрадь, Том увидел, что исписана она тоже каким-то неряшливым, будто ученическим, почерком. Много слов и предложений было перечеркнуто и все страницы пестрели помарками и кляксами. Ошибки были почти в каждом предложении. Почитав немного, он передал тетрадь Джулии:

– Ерунда какая-то. Записи о неполадках на Аэротанике. Неисправности всякие… Джулия, кстати… Я хотел бы тебе тоже признаться. Особенно теперь, после того, что с нами было. В общем, я тоже… ну с неполадками… Одним словом, я не совсем здоров.

– Боже, у тебя сифилис?

– Нет, нет, что ты говоришь. Боже упаси. У меня просто не все в порядке с глазами. То есть с глазом. Понимаешь, детство я провел в Ирландии, но всегда мечтал об Америке и ковбоях. И вот когда я в шляпе и ковбойских штанах хотел оседлать одну из наших коров, это кончилось печально, и я потерял глаз. Здесь у меня стеклянный протез. Вот. Не знаю, как ты будешь теперь ко мне относиться. Прости…

– Дурачок, причем здесь твой глаз? Мне это не мешает, нисколько. Вот у моего мужа… Кстати, Том, как у тебя с зубами?

– Целые, вот, смотри.

И Том показал Джулии, какие у него ровные и красивые белые зубы.

– Так вот, Том, у моего генерала вставная челюсть. Это все-таки немножко мешает. А глаз, он же ничем не отличается от настоящего. Если бы он был другого цвета, например, карий, вот была бы потеха.

Том попытался скрыть смущение, но оно все равно окрасило его уши и щеки красным гримом. Джулия, правда, не видела этой красноты, она смотрела в его небесно-голубые глаза.

– Ты знаешь, Том, я очень счастлива, что встретила тебя здесь на небесах. Не хочу думать о том, что с нами будет завтра, там на земле. Но пока мы летим, я хотела бы быть все время с тобой, только вот генерала одного нельзя оставлять надолго, а стюардессам я не очень-то доверяю. Он же такой влюбчивый.

– Ты хочешь сказать, что он совсем не любит тебя? А ты сама-то как будто ревнуешь.

– Не знаю. Последнее время я действительно засомневалась. А иначе меня здесь и не было бы рядом с тобой. И все же, я думаю, ты понимаешь, что на земле мы должны будем расстаться. И ключи к нашей тайне должны остаться здесь, на небе.

– Это очень печально и грустно. Боюсь, когда ты уйдешь, у меня весь день будет плохое настроение, а может даже целых два дня. Если бы была какая-нибудь маленькая надежда. Пусть даже пустая. Иначе я так не могу, это слишком тяжело.

– Хорошо, Том. Пусть будет у тебя надежда. Ты читаешь Х-Таймс?

– Ну, иногда только.

– Читай ее от корки до корки каждое воскресенье, каждый воскресный номер. Даже если тебе придется читать много лет подряд. Если ты, конечно, согласен надеяться и ждать так долго.

– Да, конечно. Но что мне надо там искать, что читать?

– Тсс, увидишь, увидишь. Но как долго придется ждать, я не знаю. Все мы ходим под Богом… Господи, зачем мы о грустном? Бежим куда-нибудь. Я хочу танцевать. Ведь еще далеко не утро. Мы же не можем позволить себе спать в такую ночь.

Не позволяли себе спать в эту ночь не только Том и Джулия, но и наши самозванцы – доктор-Гастлер и его шеф – адвокат-медведь. Конечно, теперь одному из них не надо больше изображать из себя представителя гуманной профессии, а другому курить сигары, не снимая медвежьей шкуры (в том числе и морды). Сейчас гангстеры готовились к самому ответственному моменту операции. Они уже находились у основания последней – четвертой трубы Аэротаника. Огромный кусок ночного звездного неба был закрыт гигантским воздушным шаром, который висел над трубой. Какие-то одинокие фонари и висящие недалеко от трубы гирлянды тусклых цветных лампочек слегка подсвечивали, но не делали снизу заметными фигуры обладателей заветного ночного горшка. Чуть в стороне своей тенью закрывали звезды и другие шары, висящие над каждой трубой. На самый верхний край любой из них можно было забраться по узенькой металлической лестнице. Но нашим отрицательным героям нужна была лишь последняя – четвертая труба и тот самый воздушный шар, который висел над ней, заслоняя звездное небо еще большим темным кругом.

Так что в эти последние часы наши отрицательные герои стали еще более отрицательными. Неужели до этого момента у нас не было совсем никакой симпатии к этим милым господам? Неужто они были все время такими уж плохими? Ведь не убивали же, даже не били никого, и матом, представьте, не ругались. Хотелось, конечно, побогаче стать, а все не получалось. И вообще, не такой уж беззаботной была их повседневная жизнь. Нет, не давался и им хлеб даром. С голоду, правда, последнее время не пухли. Пока было так. Но теперь… Теперь они готовились действительно стать самыми, что ни на есть, негативными героями – злодеями. Им бы еще для классического портрета, прежде чем зажечь фитиль, напоследок саркастически улыбнуться и захохотать. Боже, что задумали. Это же надо! И все из-за какого-то малюсенького камешка. Прямо война, да и только.

Торжественным и решительным (голубым) сиянием светился в темноте взгляд шефа. Он смотрел снизу вверх в сторону воздушного шара, не вынимая любимой сигары изо рта, и держал твердой своей рукой горшок, наполненный всем тем, что до недавнего времени не сдавалось и держало оборону в недрах вражеского сильного организма господина Джеймса Гордона. Но противостояние было сломлено. И вот теперь Босс застыл в этой позе всего лишь на минутку, так как это пока не был конец боя. Борьба еще будет продолжена, наверно через минуту. Но какая это была поза, и какая это была минута. О, если бы рядом оказался художник или скульптор, умеющий высекать нехитрыми своими инструментами гениев (в том числе и злых), вождей, полководцев и прочих великих людей, а также богов прямо из огромных каменных глыб и скал. Эта минута была бы увековечена. Такая минутная задержка была минутой, которая дана любому солдату и полководцу перед самым решительным боем. Когда бы сражение ни началось, ему предшествует минута тишины, мира, спокойствия и торжественного молчания.

Не прошло и минуты, как это молчание прервал менее спокойный и уравновешенный Гастлер.

– А не лучше ли, шеф, избавиться от этого дерьма и взять с собой только глаз?

– Тьфу на вас, Гастлер. Хоть бы минутку помолчали. Некогда. Кладите посудину в пустой мешок, потом будет время заниматься всем остальным. Скоро Аэтотаник будет у берегов Ирландии. Нам нужно срочно сделать то, что я задумал. Где-же это я спрятал? Ах вот, нашел. Здесь три шнура, по которым огонь пойдет к трем динамитным зарядам, к каждой трубе, кроме этой. Трех взрывов достаточно, чтобы аэроплан взлетел в… тьфу ты, он и так летит. То есть взорвался и упал в океан. А этот четвертый шар – он для нас, мы полетим на нем. Короче, Гастлер, когда прицепим все к сетке и сами устроимся, отрежем все веревки, кроме одной, зажжем шнуры, только после этого полоснем ножом по последней и все. Понаблюдаем издалека, как огненный корабль разлетится в щепки и упадет в океан. Вот, здесь надувная лодка, надувайте. А здесь в мешке – запасы пресной воды и мои сигары – пейте и курите, тьфу ты, что это я говорю… И вообще, это не в этом мешке – здесь горшок. Значит вода там, в том мешке. Тсс, что это?

Где-то внизу скрипнула дверь, В атмосферу просочились звуки ирландской музыки, какие-то веселые голоса, смех, и все – снова стихли. Это веселье было там, в небольшом кабачке, где устроили праздник простые члены команды и обслуживающий персонал Аэротаника. Туда, кстати, и забрели Том и Джулия. Как раз в тот момент, когда Босс и Гастлер услышали обрывки народной танцевальной музыки, молодые люди отплясывали Riverdance в одном ряду со старушками-стюардессами. Все танцующие бабульки выстроились в ряд. Они были одеты почти одинаково – в черные короткие юбочки. У всех были матовые черные чулочки, под которыми наливались кровью их бойко танцующие худые и толстые, короткие и длинные, прямые и кривые, опухшие от некоторой сердечной недостаточности и прочие ножки. Во время танца двигались только ноги. Временами из ряда танцующих на передний план одна за другой выходили старушки-солистки, чтобы протанцевать свой индивидуальный танец, дрыгая при этом ногами по-разному, иной раз даже выдавая достаточно сложные для своего возраста фигуры танца. Руки они при этом держали за спиной, как арестованные. Том и Джулия тоже попытались танцевать подобным образом – вне ряда. При этом толпа стоящих и сидящих вокруг членов команды Аэротаника громко аплодировала танцующим.

Боже, если бы генерал видел эти артрозные, обтянутые черным шелком лодыжки и коленки, подпрыгивающие под блузками груди – у одних худые, словно вывернутые карманы армейской гимнастерки, у других полные, в результате отложения жира, который заодно отложился не только в этих, но и во всех других местах, в том числе и там, где должна быть талия. Кто знает, как бы отреагировало сердце военного человека, глядя на подобную картину. Наверно, он полюбил бы этих старушек всех сразу. Возможно, он бросил бы свое инвалидное кресло и ринулся бы целовать эти манящие непростые коленки, вызывая бурю и восторг у танцующих и смотрящих. А может быть его сердце и не выдержало бы такого счастья и такого праздника любви. И кто знает, как бы все это отразилось на судьбе остальных героев – положительных (на негодяев уже вряд ли чем повлияешь).

Но генерал был в другом месте. Не смотря на позднее время, он сидел в остывшей уже воде, надев на тощее туловище свою любимую коротенькую, еле доходящую до пупка, мокрую тельняшку, и все играл и играл в морской бой, дуя на плавающие кораблики и подталкивая их один к другому. Его голые тощие ягодицы не замечали твердой поверхности железной, корытообразной ванны. Играя, он временами то открывал рот, то закусывал нижнюю губу, то непроизвольно дергал себя за различные (особенно мягкие, плавающие) части своего дряхлого тела. Эта привычка сохранилась с детства. Увлекаясь чем либо, генерал никогда, как и в детстве, не замечал, какие непроизвольные движения совершают его руки и мимические мышцы лица. Сейчас он делал также. Видимо вода его действительно успокоила.

Глава 22

К веревочной сетке, которой был оплетен воздушный шар, были уже привязаны лодка и два мешка. Гастлер уютно устроился, хотя было трудновато дышать из-за горячего дыма, выходящего тут же рядом из трубы. К счастью газ, который вылетал из трубы почти весь шел прямиком в отверстие шара, не распространяясь зря по воздуху – так идеально была устроена вся эта система. Но лететь пока было нельзя. Необходимо отпочковаться от Аэротаника, отрезав все пуповины – веревки, связывающие воздушный шар с трубой. В первую же очередь нужно было сделать то, что задумал коварный шеф, который тоже подползал к Гастлеру, дымя, как всегда, своей сигарой, дым которой тоже устремлялся в жерло воздушного шара. Устроившись на сетке и отдышавшись (не вынимая изо рта сигары), Босс стал давать последние указания Гастлеру:

– Так, Гастлер, отрезайте все веревки, оставьте только одну. Как только шнуры загорятся, отрежьте эту последнюю веревочку, и мы с вами в воздухе. Немного полетаем и посмотрим сверху, как это чудовище взлетит… тьфу ты, дьявол, взорвется к чертовой матери и упадет вниз, чтоб его рыбы съели.

– Да, шеф, все сделаем. Нет проблем.

Повеселевший Гастлер стал отчаянно резать многочисленные веревки вокруг себя, размахивая ножом, будто конкистадор, пробирающийся по дебрям Африки. Он себя таким и представлял, правда увлекся настолько, что вместе с веревками непроизвольно обрезал и один из бикфордовых шнуров, который тотчас шлепнулся вниз.

– Гастлер, идиот, что вы наделали? Это же шнур от бомбы, а не веревка.

– Простите, шеф, ради бога простите, не заметил. Темно тут как-то.

– Господи, с каким же кретином я связался. Теперь будет только два взрыва, вместо трех. Вы понимаете, что вы наделали? Берегитесь, Гастлер, если эта посудина не взорвется и не взлетит… тьфу ты, провались, она же и так летит… Ладно, зажигайте остальные… нет, лучше я сам.

Не рискуя и не доверяя больше Гастлеру, Босс дотянулся до второго шнура и зажег его конец раскуренным горящим концом своей сигары. Шнур тотчас загорелся, и пламя постепенно стало его укорачивать, двигаясь к динамиту, заложенному где-то там далеко под одной из труб. Шеф бросил горящий шнур вниз и, взглянув презрительно на съежившегося Гастлера, хотел было взяться за следующий. Но вдруг, откуда ни возьмись, появился еще один летающий, только меньшего размера, объект. Это была обычная утка, окрыленная удачей (вторая пара крыльев) – появившейся возможностью немного отдохнуть в воздухе, не опускаясь на землю и в то же время двигаясь. А еще здесь, на Аэротанике, нашлось изрядное количество разного сорта крошек от батонов, булочек и круассанов. Птица увлеклась бесплатной халявой, но постепенно некоторое томленье, тяжесть в мышцах и переполненный желудок, заставили ее проститься с этим раем и все-таки нормальным птичьим способом продолжить свой путь. Тем более маршруты Аэротаника и птицы не совсем совпадали. Взлетев в воздух, утка почувствовала появившийся лишний вес в своем организме и решила тут же облегчить свое состояние. Это сразу помогло. Тотчас она с легкой радостью поднялась выше Аэротаника и пропала в темноте.

Падение обработанной пищи обернулось очередной катастрофой для готовящихся в путь Босса и его помощника Гастлера. Капля черно-белой смеси со снайперской точностью попала прямо туда, куда двигался огонек бикфордова шнура. И он позорно потух, чуть пошипев перед своим летальным исходом, соприкоснувшись с жидкостью. Вниз уже спуститься было невозможно. Босс побледнел, открыл рот, но и на сей раз не выронив сигары (как-то научил ее удерживаться на нижней губе), завопил в полголоса, чтобы не услышали снизу:

– Эта тварь! Проклятье, эта вонючая скотина все мне испортила. Да лучше б она это сделала над моей головой. Боже, что же делать? Что же делать? Хватит ли одного взрыва?

Есть, конечно, маленькое подозрение, что если бы выше упомянутая тварь так бы и сделала – то есть совершила свой физиологический акт прямо над головой шефа, то крику и проклятий из его уст раздалось бы не меньше, даже если все огоньки благополучно добрались бы по бикфордовым шнурам до своих конечных станций.

– Не расстраивайтесь, шеф. Это так вредно для здоровья и вообще…

– Заткнитесь, Гастлер, со своим здоровьем, а то я вас отправлю вниз отгонять уток.

Тут шеф, глубоко вздохнув и по-католически перекрестившись, зажег последний шнур. Оглядев предварительно пространство вокруг и особенно над головой, он решился и бросил конец бикфордова шнура вниз. Огонек, описав напоследок фигуру в виде руки с торчащим средним пальцем, стал удаляться в сторону соседней (предпоследней, если считать спереди) трубы.

– Вот дьявол, поиздевался напоследок. Слава богу, пошел. Что вы рот разинули, Гастлер? Отрезайте эту последнюю веревку и поехали. Ну, живо. А то вместе с Аэротаником взлетим в… тьфу ты… ну в общем вы поняли.

Ох и дрожали же руки у бедного Гастлера, когда он выполнял эту последнюю грязную работу. Он казался сам себе бездарной кухаркой, которая режет тупым краем ножа шею живому трепыхающемуся петуху-мученику. Где-то действительно трижды прокричал удравший с кухни недорезанный петух. Веревка оборвалась. Шар мгновенно отрекся (не по своей вине) от Аэротаника и ушел в сторону и вверх. У висящих на сетке – и у того и у другого – замерло сердце. Саркастически улыбнуться напоследок и захохотать у них не было ни желания, ни сил.

Последний раз где-то внизу прозвучали нотки веселой музыки и все стихло. Для Гастлера и его шефа. Но веселье где-то еще продолжалось. Для остальных. Оно не закончилось и для наших героев – Джулии и Тома. Они кружились вместе и сердца их сокращались с одинаковой частотой. Они молчали и только думали об одном и том же. Танцуя, они прижимались друг к другу разгоряченными телами, превращаясь в единое целое. А иногда они отстранялись, но только лишь для того, чтобы встретиться глазами друг с другом. Наконец, очнулась от этого странного танца и повертела немного головой Джулия, осмотрев тех, кто веселился в кабачке вместе с ними.

– Том, а мне здесь нравится. Правда, мой генерал в этом месте не выдержал бы и минуты. Посмотри, эти стюардессы, все в его вкусе.

– Да, место замечательное и люди… Слушай, а может быть действительно привести его сюда, и это возможно как-нибудь повлияет на твою судьбу в дальнейшем. Может быть от этого все станут счастливыми, даже я. Твой муж найдет другую, а ты станешь свободной.

– Том, не будь наивным. Не так-то все легко и просто. Понимаешь, кроме любви есть еще…

Неожиданно прозвучавший взрыв где-то в стороне прервал Джулию, но она была довольна тем, что не нужно было объяснять синеглазому Тому некоторые неинтересные вещи, далеко стоящие от любовных интересов.

Итак, коварный замысел Босса все-таки осуществился (правда, на одну треть). Взрыв прозвучал, и Аэротаник сильно тряхнуло. На несколько секунд потухла висящая под потолком лампочка. Веселящиеся приостановили свое веселье, повращали удивленными глазами и пожали плечами, но через полминуты продолжили свои танцы. (Те, кто не веселился, а грустил, тоже наверно вытянули свои серые лица и на несколько секунд перестали грустить).

– Что это было, Том? Что-то случилось?

– Не пойму, странно как-то.

– Том, а может эта какая-нибудь катастрофа? Представляешь, как все может закончится – упадем в океан и не нужно больше думать о том, как жить дальше.

– Ну, зачем так. Наверно это салют в честь какого-нибудь праздника.

– Ничего себе салютик.

Глава 23

Первым проснувшимся пассажирам первого класса это раннее утро показалось как-будто бы таким же, как и предыдущее – вчерашнее. Аэротаник был в воздухе и плавно двигался по направлению к Британским островам, до которых по расчетам многих оставалось не так уж много сотен миль полета. На улице было еще прохладно, ведь солнце тоже только-только просыпалось. Зато в кабине пилотов было горячо. Курились папиросы одна за другой, окурки бросались куда попало. Карты, журналы и бумаги разного размера (АЗ, А4, А5) летали по комнате, будто бумажные аэропланчики. Кроме пилотов в каюте находился покрытый красными от возбуждения пятнами главный конструктор Аэротаника, а также полицейский и его сопровождающий каторжник, которому закрыли уши пробками от винных бутылок (красное французское вино разлива 1905 года было выпито накануне, неплохое, кстати), чтобы он не мог подслушать сути разговора. Сюда же был приглашен священник. Он стоял в позе святого с картины, висящей в соборе святого Петра в Ватикане, и держал в руках небольшую библию в черном переплете с золотистыми корешками страниц. Главный конструктор ходил из угла в угол по каюте и рвал на себе волосы (он был блондином):

– Господи, мое творение, аэроплан, которому нет аналогов в мире. Все пропало. Кто это сделал? Какая сволочь?

– Хорошо, что пожар быстро потушили, – попытался что-нибудь положительное внести в атмосферу первый пилот, – Может долетим, осталось-то тут…

Зная, что в словах пилота нет ни капли реальной надежды и поэтому не взглянув в его сторону, конструктор продолжал:

– Сколько конструкций повреждено, двух шаров нет, задняя часть Аэротаника держится на трех соплях. Все пропало, все. Без воздушных шаров это место отвалится в ближайшие несколько часов к чертовой матери.

– А остальная-то часть долетит? – поинтересовался командир-капитан и налил себе из графина холодненькой водички.

– Продержится, конечно, какое-то время, а потом – не знаю. Все зависит от веса оставшейся части аэроплана. Два воздушных шара – это явно недостаточно, даже если весь задний отсек оторвется и упадет в море. Ведь часть моторов перестала работать после взрыва. Единственное спасение, это перекрыть проход из помещений второго класса в первый и не пропускать пассажиров второго класса в первый. А пока задняя часть не оторвалась, необходимо прибавить газу в двух оставшихся шарах.

– Да, правильная мысль, – согласился первый пилот. – Это, понятно, вынужденная мера, нелегко на это решиться, но заднюю часть вместе с пассажирами нужно срочно отделить от нас. Уверен, что пассажиры второго класса правильно нас поймут и оценят наши меры спасения…

– Я согласен с вами, коллега, но ведь часть людей можно эвакуировать, – заметил второй пилот. – Там на крыше висят спасательные аэропланы, их же много.

– Господа, я вынужден признаться, что все эти спасательные аэропланы э-э-э… так сказать бутафорные. То есть одна фанера.

Все, за исключением каторжника с пробками в ушах, ахнули от этого своевременного признания главного конструктора Аэротаника.

– Увы, господа, они просто так висят. Для успокоения пассажиров. Никто же не верил в катастрофу. Ведь на небе нет айсбергов, только облака. Кстати, за время нашего полета даже облаков-то совсем не было. Вот так, господа. Но я должен вам сообщить и то, что один спасательный аэроплан, я бы сказал, вполне настоящий. И вот что еще. Будем надеяться, что план спасения Аэротаника, то есть его оставшейся передней части и уважаемых пассажиров первого класса, не будет предан огласке там, на земле (тут конструктор бросил короткий, но чуть тревожный взгляд на каторжника, но тот стоял рядом с сидящим полицейским, и в ушах его по-прежнему торчали пробки). Надеюсь, это тоже и в ваших, господа, интересах. Ведь идея Аэротаника не должна быть предана забвению даже в случае, если долетит только его часть и даже, если он совсем не достигнет берега. Поэтому, в первую очередь нужно эвакуировать создателей машины, чтобы в будущем, учитывая ошибки и недостатки, создать более совершенный и безопасный аэроплан.

– Позвольте, – по-поросячьи взвизгнул полицейский, – мне, между прочим, было приказано доставить в Дублин опасного преступника, и я обязан выполнить приказ. Я думаю, что я… то есть, что мы… то есть, что я и преступник должны покинуть Аэротаник первыми.

– Минуточку, – поднял вверх указательный палец правой руки первый пилот. – Мне кажется, важнее всего спасти черный ящик. Мы, пилоты, должны доставить его в целостности и сохранности на землю.

– Да, – посмотрев с благодарностью на товарища, подтвердил второй пилот. – Мы уже приказали его подкрасить сверху, а то вся крышка почему-то оказалась потертой и поцарапанной.

Наконец командир взял свое слово, но перед этим предварительно выпил еще немножко холодненькой водички, и его кадык с каждым глотком то опускался вниз, то поднимался вверх, пока не остановился на своем месте (совсем, как лифт):

– Конечно, всякое может случиться, черный ящик возьмет, да и сгорит или утонет. Или краска может сойти, и тогда никто не поймет, что это был какой-то там черный ящик, даже не заглянет в него. Я думаю, что обязан быть основным хранителем информации и, как это ни печально, не имею морального права оставаться на Аэрота…

– Господи! – это был голос священника, который закатил глаза, как бы глядя на небо, хотя он и был уже на небе. Поэтому можно было бы смотреть вполне даже прямо или, скажем, куда-нибудь в сторону. А так получалось, что он глядел еще выше – прямо в космос, может быть, например, в сторону Юпитера или еще дальше.

– Господи, кто же будет молиться за те невинные души, которые упадут в море? Их нужно отправить по всем правилам к господу богу. Они и после кончины нуждаются в молитвах. А кому, как не мне, поручил господь эту миссию. Я обязан выполнить ее до конца.

Короче, вот так, несмотря на хаос окружающих предметов, достаточно сдержанно началось это экстренное совещание выступлением участников. Ведь люди – существа сознательные и не будут летать, как бумага по каюте, а культурно поговорят. Хотя, может быть в данной ситуации и им придется изменить своим нравам. Зайдем сюда минут через десять, а пока посмотрим, разошлись ли по своим местам, согласно купленным билетам, Том и Джулия.

А вот и нет. Они все еще танцуют, хотя в кабачке не так уж много осталось посетителей, а кто был, либо задремал, либо устало попивал виски или пиво. Музыкантов не было, музыка раздавалась из труб граммофона.

– Боже, от всего этого кружится голова, будто я пьяна, хотя не выпила ни одной капли вина. Отчего это, Том?

– Да, действительно, мы так увлеклись, что забыли даже про вино и шампанское. Не знаю, но мне кажется, что в тебе начинает что-то просыпаться.

– Конечно, конечно, ведь за окном уже утро, и я начинаю просыпаться. И я, знаешь, счастлива, потому что видела такой прекрасный сон. А во сне можно делать все, что захочется и любить, что захочется и кого захочется.

– Да, да, это так, но что же дальше, ведь не может сон продолжаться…

Какой-то глухой треск и сотрясение снова прервали танец. Игла граммофона перескочила на куплет вперед. Джулии и Тому показалось, что Аэротаник на какую-то долю секунды дал крен, но как будто сразу же восстановил свое положение. Что-то все равно было уже не так. По-другому работали моторы, какие-то новые звуки и даже запахи появились в воздухе.

– Что это было, Том? Думаешь опять салют?

– Мне кажется, это просто продолжение сна.

А вот и нет. Это была явь и самая настоящая жестокая правда, о которой пока знали далеко не все. Так что вернемся в каюту, где проходило совещание. Ба, куда это делась штабная культура? Появилось нахальство, грубость и агрессивность, развязанный спор и обычная ругань. Кроме папирос, в руках участников совещания появились стаканы с крепкими напитками (на сей раз шотландскими и не очень старого разлива).

Первый пилот, поплевав на пол, прицепился к священнослужителю:

– Слушайте вы, папаша, мне ваша физиономия больше напоминает не церковь, а оклахомскую тюрьму. Я даже припоминаю, кажется… Документ покажите, дипломник, пожалуйста, об окончании богословного учебного заведения…

– Что? Господи, ты это слышал? Документ ему покажи. Во истину сказано: не ведает, что творит. Сейчас покажу, только штаны сниму. Слушай, а ты сам-то кто со своим черным ящиком? И эти придурки. Заберитесь в свой черный гроб, сядьте туда все трое и летите к чертовой матери на нем, больше пользы человечеству будет. И этого липового конструктора захватите с собой. Прости ты, господи, сквернословие мое вынужденное…

– Что? Я липовый, а он, значит, дубовый, ха-ха! Да я тебя сейчас осиновым колом проткну и не воскреснешь.

Вот так. Короче, стоит еще на некоторое время оставить эту компанию и вернуться сюда чуть позже. Чем же все это кончится? Дракой или перестрелкой?