Текст книги "Аэротаник"

Глава 9

Безоблачная синева накрыла куполом гигантский город Нью-Йорк. Кроме светила небо с утра было пустым – прозрачным и безоблачным. Но вот вдруг что-то все-таки замаячило. И это не было тучкой. Те, кто обычно не читают газет и вообще ведут обывательский образ жизни, стояли, разинув рты, и смотрели до боли в затылках в то самое нью-йоркское безоблачное синее небо. Они видели нечто летящее и не могли объяснить это видение. Летучий Голландец? Если бы они читали книги, то хотя бы эта мысль могла для начала прийти в их дурные головы. Но пустые их черепные коробки не могли родить ответа на появившийся вопрос. Впрочем нам-то что до них. Газеты надо покупать для иных, чем гигиенические, целей. Мы с этими людьми работать не будем. У нас тут, знаете, и генералы, и музыканты, и даже писатели с поэтами – прямо цвет нации. Мы с ними. Мы здесь на Аэротанике и смотрим сверху вниз на серые и черные дома необъятного грязного города, на все человечество. Мы видим сверху их разинутые рты с жвачкой, с остатками непрожеванной пищи и смеемся над невежеством и тупостью их владельцев.

Те, которые успели насмотреться на открывшиеся просторы, прогуливались по палубам Аэротаника. В бассейне уже купались мужчины и женщины в модных почти одинаковых полосатых купальниках. На женщин смотрели будто бы случайно гуляющие туда-сюда мужчины. На мужчин, однако, – никто не глядел (за это, правда, трудно поручиться). Один из тех, кто не интересовался мужчинами, представьте, был Том. Выбрался таки из того вонючего муравейника с надписью «Второй класс». Том одним своим глазом любовался совершенством этой части летающего парохода и всеми чудесами первого класса (в том числе и полосатыми женщинами), и у него между ушами пробежала даже такая мысль: если первый класс лучше второго, то детский сад, наверняка, еще лучше первого класса. Но на Аэротанике были только первый и второй классы, а детского сада, увы, не было. И, к счастью, не было ни третьего, ни всех остальных – старших классов. Их даже трудно вообразить – черви там что ли с крысами?

Но в дизайне этой части Аэротаника, представьте, было много не только роскоши, но достаточно было и чего-то этакого оригинального, например, заимствованного из сельских пейзажей. Вот, например, как раз тут же, недалеко от бассейна, выделялось некое сооружение – обычная деревянная будка с вырезанным на двери маленьким окном-сердечком. О, это было так мило и неожиданно – здесь среди облаков и нечто такое вот земное, простое и привычное. Именно к этому заведению сейчас быстрым шагом (почти бегом) направлялся полицейский (понятое дело, не один, а со своим каторжником, прицепленным к представителю закона наручниками). Открыв дверь с сердечком, страж порядка скрылся в туалете (проверка порядка? или нужда?). Будущий каторжник остался, по понятным причинам, стоять на улице. К сожалению запереться в туалете полицейскому не представлялось возможным из-за металлической цепи, находящейся между ним и каторжником. Дверь была прикрыта лишь до той возможной степени, которую позволяет толщина металлических наручников. С другой стороны, находящийся внутри полицейский мог быть спокоен, поскольку оставшийся стоять перед дверью каторжник всегда был бы готов предупредить пытающихся воспользоваться этой деревянной кабинкой, что она в данный момент занята, хотя и не закрыта на крючок.

– Эй вы там! Туалетом пользоваться еще нельзя! – это раздался крик одной полной стюардессы, которая была в общем-то еще не старая (тем более полнота сглаживает морщины). А здесь эта женщина оказалась благодаря родственным отношениям с первой женой второго пилота. – Летим над городом. Идите в горшочную.

Кричала стюардесса, глядя злыми глазенками, почему-то на заключенного, а не на полицейского, скрывающегося за приоткрытой дверью, – главного виновника. Он, правда, в данный момент так тужился, что его уши потрескивали, будто жареные семечки на чугунной сковородке. И он, конечно, не слышал никаких иных звуков кроме этого потрескивания, своих собственных стонов и прочих звуковых явлений, заглушающих громкие замечания стюардессы. Он и не видел ничего, кроме спущенных своих штанов и голых коленок. Все розги достались каторжнику, которому ничего другого не оставалось, кроме как смотреть виновато на эту злую тетю и также виновато улыбаться.

А что же внизу? Не все же стоят с открытым ртом, глядя в небо? Вот, например, Скептик с Оптимистом сидят в уличном ресторане отеля «Магали» и спорят по поводу заказанных блюд и вообще о том, хорошее ли место они выбрали для ланча. Чисто вымытые тарелки уже стоят на столе. В длинной корзинке под льняной салфеткой сохраняет тепло настоящий французский багет (нью-йоркской выпечки). Скептик между делом почитывает Х-Таймс и успевает в перерывах между чтением осаждать оптимистические и восклицательные нападки своего соседа, типа:

– Уверяю вас, лучшей кухни, чем здесь нет на всем американском континенте. Ведь повар-то настоящий француз. И отец его, говорят, был французом и работал поваром, представляете, в «Негреску». Еще жив.

– Все равно дерьмом накормят.

– Да помилуйте, что вы говорите, как можно. Ведь я же знаю, точно знаю. А сколько хороших отзывов я слышал. А вы говорите дерьмом…

– Дерьмом, дерьмом, точно дерьмом.

Еще не дождавшись, не увидев и не попробовав ни кусочка заказанного блюда, Скептик был так уверен в своей правоте, что вновь взял в руки Х-Таймс и принялся разглядывать объявления о смерти тех жителей северных американских штатов, родственники которых не поскупились заплатить доллары (скорей покойников, чем свои) за эти самые некрологи. Он почти не вникал в новые доказательства Оптимиста о том, что гастрономическое чудо находится именно здесь, в отдельно взятом ресторане, как вдруг что-то странное произошло с газетой. Будто горсть гороха швырнули и она дробью ударила по ее наружной стороне, пронесясь с левой страницы на правую. Даже пятно прошло насквозь, и Скептик увидел его как раз на объявлении о смерти некой госпожи Сьюзан Хартинг, родившейся 31.03.1830 года и скончавшейся естественной смертью 02.04.1912. Он тотчас убрал газету и увидел следующую картину: на тарелке, стоящей перед Оптимистом, было действительно некое кулинарное чудо цвета печеночного паштета, с другим, правда, запахом (тоже сладковатым), а удивленное лицо друга (впрочем и его одежда тоже) было явно усеяно брызгами того же самого деликатеса. Взглянув наверх, Скептик увидел удаляющуюся в сторону океана тень сделавшего крюк над городом Аэротаника, несущего на своем борту несколько повеселевшего полицейского и всех других пассажиров, в том числе Тома, Джулию, генерала и Джеймса. После этого эпизода закон притяжения земли в какой-то степени стал менее проблематичным для летающего судна Аэротаник, взявшего курс в сторону Старого Света.

Глава 10

Веселью полицейского пришел конец буквально в ту же минуту, когда он увидел стоящего неподалеку не по-светски одетого Тома с черной повязкой, скрывающей дешевый глазной протез иного, чем желательно было бы цвета. Том был рожден сероглазым младенцем. Затем глаза его стали синими, как кусочки неба. А теперь – вот они какие, совсем разные. Такая беда приключилась. Хотя разноцветные глаза можно встретить и в природе, то есть настоящие глаза. Есть же люди, которые такими уродились. Интересно, носил бы Том черную повязку, если бы у него с рождения были глаза такими? А какого ж черта он сейчас с повязкой? Вроде все то же самое. Нет, нам современную молодежь не понять. И чего тут стесняться? На эту тему есть одна песенка… Нет, сейчас, кажется, не до песен, так как неподалеку звякнула цепь наручников, которыми был прикован каторжник к полицейскому, и тотчас засвистел свисток стража порядка, ставшего вдруг снова таким серьезным (как и до посещения туалета).

– Ей, ты! Это первый класс. Пассажирам второго класса здесь появляться запрещено. Тем более одноглазым. Стой, куда!

Полицейский так увлекся поимкой Тома, который срочно решил убраться подальше от греха, что не заметил или не обратил внимания на группу слепых оборванцев с поводырем, направлявшихся в сторону того маленького заведения, которое некоторое время назад посещать было запрещено (летели над городом). А они ведь тоже из второго класса забрели сюда. Том был молод и к его рукам не были прикованы ни каторжники, ни какие другие люди, даже свободные и без судимости. Конечно, он без особых затруднений оторвался от бежавшего за ним со свистком в зубах полицейского, а заодно и от нехотя поспевающего каторжника, прикованного к стражу порядка цепью. Будущему заключенному какой-нибудь ирландской тюрьмы было совершенно все равно, догонят ли они беглеца или нет. Его-то самого ведь уже догнали однажды. Однако бегать и совершать прочие ненужные вещи придется еще некоторое время до конца полета, пока висит на запястье эта постылая цепь, что поделаешь.

Свернув в какие-то закоулки, пролетев шаровой молнией через несколько пустых помещений, поднимаясь и опускаясь по лестницам то вниз, то вверх, Том вскоре оказался где-то на краю другой палубы и вдруг лицом к лицу столкнулся с женщиной. О, это, конечно, была она – Джулия. От сильного (а может и не такого уж сильного) удара Джулия потеряла сознание и упала. А может ничего и не потеряла, но упала – точно. Нет, нет, конечно не с Аэротаника – просто рухнула на палубу.

Однажды Том видел на берегу залива в пригороде Нью-Йорка старый, выцветший от солнца, дождей и соленого ветра фанерный плакат, где каким-то талантливым художником были изображены способы реанимации утопающих. Он тут же попытался воспроизвести в памяти все эти невеселые картинки. Других полезных сведений медицинского характера он что-то не припоминал. Этот же плакат, кстати, можно было встретить и в других прибрежных местах Нью-Йорка. Многие, наверно, его помнят. Картинки эти как-то пару лет назад разглядывал Оптимист и уж очень ему этот плакатик понравился. Тем же вечером, за пивом, он решил эту тему обсудить со своим приятелем, тем более из окна пивного бара как раз виднелся краешек этого предмета наглядной агитации и пропаганды:

– Вот ведь какая, обратите внимание, забота о человеке. Как все доступно и понятно. А художник… Талантище. Скупить бы все его работы. Ведь если случись что, ну, к примеру, утонет какой джентльмен или, скажем, дама, этак ведь каждый будет знать, что необходимо предпринять и как их можно спасти. Очень полезная и умная информация о спасении. Любому неопытному в этих делах поможет плакатик этот спасти жизнь утопающему. Вот хоть сейчас, если кто утонет, я, например, любой близко находящийся человек знал бы, что необходимо предпринять…

– Чушь. Бездарная мазня, не поможет это.

– Да как же это не поможет? Я вас, право… Ведь совершенно правильные, можно сказать практикой обоснованные сведения, вот ведь, пожалуйста. Только и нужно-то – следовать четко этим вот иллюстрациям.

– Обман. Утонет и все тут.

– Но помилуйте, утонет, но ведь и спасут сразу.

– Не найдут или акулы съедят.

– Ну ведь это ж не обязательно с акулами-то. Можно ведь спасти, на берег вытащить. А дальше все просто… Ну, а если вот я, вдруг, к примеру… Утонул, лежу тут перед вами? Что ж вы так и будете неподвижно сидеть и смотреть на меня, хлебнувшего воды? Не будете же вы просто пассивно наблюдать. Что-то должны предпринять? Даже обязаны, как друг, как истинный джентльмен. Ведь нет же, согласитесь, других спо…

Тут случилась непредвиденная вещь. Во время дискуссии Оптимист как-то невзначай отхлебнул слишком большую дозу пива, чтобы сухость в горле не помешала докончить ключевую фразу. И вдруг, видимо от некоторого перевозбуждения, он неожиданно захлебнулся. Конечно, эта жидкость не была морской водой, а всего лишь пивом. Но все-равно можно сказать, что человек утонул, почему бы нет. Вскочив со стула, утопающий закряхтел и знаками стал показывать своему другу, чтобы тот что-либо предпринял, помог. Он, очевидно, имел ввиду все те самые правила спасения утопающих, о которых как раз шла речь, ибо протягивал руку в сторону окна на набережную, где висел плакат с инструкциями для таких ситуаций. Однако Скептик почему-то поступил несколько иначе – по-своему. Он взял крепкую свою трость с набалдашником в виде львиной лапы (вряд ли кошачьей) и со всей силы ударил ею по сутулой и костлявой, как у старой щуки, спине Оптимиста. Этот одноразовый способ, не учтенный художником – автором того плаката, висящего на набережной, удивительным образом сделал свое дело, и Оптимист как-то весьма быстро откашлялся и пришел в себя, то есть реанимировался. Пережитого он долго не мог забыть. Хотя воспоминания об этом неизвестном, предложенном Скептиком способе спасения утопающих, могли быть, например, связаны с переломами двух ребер и прочими ушибами спины, которые не давали спасенному спать почти два месяца.

К счастью для Джулии, Том о таком способе пока не догадывался. Вполне возможно, что Скептик, опираясь на свой положительный опыт, снова воспользовался бы на месте ирландца своим испытанным методом. Но Том… Разве он мог бы поступить так же с Джулией, даже если бы был свидетелем того славного воскрешения Оптимиста, спасенного другом? И вообще, нельзя же представительницу слабого пола вот так – палкой или, к примеру, лопатой по такой нежной и гладкой, как глянцевая бумага, спине или по какому-нибудь другому традиционному месту… Несомненно, это эффективно и обязательно помогло бы прервать потерю сознания молодой женщины. Но что было бы дальше? Вы только представьте. Зато Том (опять же к счастью), все-таки смог воскресить в памяти те остальные – официальные рекомендации, что описаны и изображены на иллюстрациях фанерных щитов набережных. Он не медля сел верхом на Джулию и принялся разводить в стороны и сводить вместе ее руки, а в перерывах между этим занятием делать искусственное дыхание «рот в рот». Так продолжалось может быть минуты три, как вдруг Том заметил, что женщина начала постанывать и как будто легонько обнимать руками прильнувшего к ее устам своего спасителя. И даже с особым интересом взглянула на Тома своими прелестными зеленоватыми глазами, приоткрыв их на долю секунды.

– Простите, я ведь не понял, что вы уже очнулись.

– Ах, нет, я еще без сознания. Продолжайте, продолжайте, – томно пропела она, сомкнув снова свои длинные ресницы, но тотчас вздрогнула и действительно очнулась. – То есть я хотела сказать: что вы себе позволяете, и как вы смеете? Я замужем.

– Но я хотел вам помочь. Вы действительно были только что без сознания. Это была просто помощь, я ничего другого и не собирался делать – только помочь вам. Простите. Я сейчас уйду.

Джулия поднялась (ей помог Том) и оправила свое платье. Лицо ее пылало от нанесенного оскорбления, а может по каким-либо другим причинам.

– Представьте, если бы здесь был мой муж… Скажите спасибо, что я не закричала. Что вы еще здесь стоите? Уходите же. Или мне позвать кого-нибудь на помощь?

Однако, когда Том стал пятиться и хотел уже было бежать, Джулия внимательно взглянула на него и приказала:

– Стойте! Кто вам позволил уйти? Подождите! Я еще не все сказала… Это просто безобразие. Разве можно просто так оставить этот ваш поступок безнаказанным? Я должна пожаловаться капитану. И кроме того мой муж наверняка… Хотя, ладно…

Джулия помолчала с полминуты и как будто чуть успокоилась, приведя себя в порядок, а затем продолжила.

– Знаете что… Я может быть даже смогу вас простить. Возможно, но… То есть постараюсь… Значит, вы хотите сказать, что хотели мне помочь. А вы готовы мне еще раз предоставить свою помощь?

– Конечно, конечно. Я весь к вашим услугам.

– Прекрасно. Тогда слушайте… Да, ваше имя?

– Том. Том Перфлит. А вас, простите…

– Джулия Вайс. Вот что, Том. У меня к вам необычная просьба. Вы видите перед собой замужнюю женщину… Кстати, что у вас с глазами, то есть с глазом?

– С каким таким глазом? А это, это… так, пустяк, пройдет. А повязку, наверно, завтра уже можно снять.

– Ну хорошо. А просьба моя такая. Понимаете, Том, как я уже сказала, я замужем. Но последнее время муж перестал замечать меня. Ну совсем как будто не видит.

– Как человека-невидимку?

– О, вы читали? Да, примерно так. Наши отношения зашли в тупик. Но я хотела бы дать ему последний шанс. Мне кажется, что он еще никогда не ревновал. Или просто не было причины, я не знаю. Извините, я вас не шокирую такими откровенными разговорами?

– Нет, что вы, я готов вас слушать.

– Так вот, я решила рискнуть. Если это как-то поможет. Короче, поухаживайте за мной. Ну так, чтобы он что-то заподозрил, в общем – заревновал. Просто спектакль и все. А вы в нем будете актером.

– О, я готов, конечно, но только не знаю, получится ли.

– Вас что-то смущает? Скажите.

– Мой костюм… Ведь я не взял с собой никакой приличной одежды. И потом этот глаз…

– Ну, костюм – разве это проблема. А глаз ведь завтра уже не нужно закрывать повязкой, вы же сами сказали.

– Да, конечно, конечно.

Интересно, наказывает ли господь бог за такую ложь? Том про это не знал, но готов был понести любое наказание перед богом (конечно в пределах разумного – не в котле же со смолой жариться), но только не позор перед Джулией. Он не представлял, как появится завтра перед ней с разноцветными глазами или вообще без глаза.

– Тогда я вам пришлю сегодня же все, что нужно.

Что оставалось Тому, покрасневшему от стыда, напряжения и сладкого ужаса перед этой женщиной, подарившей ему шанс, воспользоваться которым он не имел права, а отказаться не нашел ни причин, ни силы воли.

Гонимая течением реки, лодка без весел и парусов все быстрее и быстрее плывет и приближается к журчащему водопаду. Точно так и Том – прямо, как лодка без хозяина. Хотя существует много рек, не знающих ни порогов, ни водопадов. Посмотрим, куда его вынесет течение.

Джулия же не плыла, она шла легкой и красивой походкой, которую ей также, как и все остальное, подарила щедрая, хотя и для избранных, природа. О своем обмороке генеральша уже не помнила.

Не правда ли, обмороками писатели как-то пытаются даже подчеркивать женственность своих героинь. Падают дамы как правило аккуратно. И никаких шишек на лбу. И фингал фиолетовый под глазом не появится на следующий день. Надо сказать, что авторы книг и спектаклей, а заодно и режиссеры-постановщики – все они будто сговорились. Решив показать красивую женщину, особенно положительного героя (героиню), делают ее прекрасной чуть ли не на все сто процентов. Ну, иногда пишут, что у женщины некрасивое как будто бы лицо, но тут же уточняют что-то про выразительность или привлекательность глаз или еще чем-нибудь этаким равноценным заменяют недостаток красоты лица. А если им приходится убивать своих нежных героинь или удалять из сюжета с помощью смертельного заболевания, это делается с особой тщательностью – не дай бог пострадает женское начало. Есть болезни, которые подходят для таких целей. Вот, скажем, кровоизлияние в мозг – это ничего; лейкоз, злокачественная опухоль какого-нибудь приличного органа – это тоже годится. Но своих божественно красивых дам авторы никогда не опозорят, например, смертью от попадания в легкие, простите, своих собственных рвотных масс, от заболевания прямой кишки, от переизбытка каких-нибудь глистов в организме, чрезмерного газообразования. Давайте этаким циничным манером подправим тексты классиков и вставим дополнительную информацию о героинях. Например, Джульетте ко всем достоинствам прибавим хронический флюс и плохой запах изо рта, а Анну Каренину наградим геморроем. Почему женщина – положительный герой – не могла бы лишиться хотя бы передних зубов, быть раненой ревнивым любовником из револьвера в ягодицу, иметь фурункул на красивом лице, к примеру на ноздре? Рука не поднимается написать такое? А ведь вне литературы и театра все это хоть и не часто, но, увы, встречается – и у красивых и у любых других. Слава богу, не у всех и не каждый день. Но кто же застрахован? И даже если настоящая, не придуманная писателем женщина вполне здорова и привлекательна, то обязательно найдется и у нее мелкая гадость – испортит слегка медовую красоту и божественную гармонию какой-нибудь малюсенькой ложечкой черного вонючего дегтя – от черта.

Возьмите любую самую красивую мадам, разденьте, рассмотрите, заставьте пройтись, сказать что-нибудь, спеть, посмеяться, улыбнуться, последите за ее поведением, загляните ей в рот. В конце концов позовите на помощь Скептика. Где-нибудь эта пакость все равно выплывет в виде чего-нибудь недостающего или лишнего – мозоли какой-нибудь, что ли. Он-то уж точно найдет. Естественно, к нашей героине, все эти рассуждения не имеют ни малейшего отношения.