Текст книги "Аэротаник"

Глава 24

В помещении второго класса пол уже давно перестал быть горизонтальным. Крен был таким, что предметы и вещи потихоньку сползли вниз к задней стенке. Некоторые пассажиры с восторгом, будто по ледяной горке, скатывались вниз, возвращались в исходную позицию и снова съезжали на своих попах. Кое-кто еще спал. Эти «кое-кто» были представлены всего лишь одним пассажиром, коего представлял ни кто иной, как наш приятель Джеймс Гордон. Он почивал, не раздевшись, не вынув из глазницы своего глазного протеза, и сильно храпел. Наконец и он очнулся от сна, но прежде чем открыть глаза, пошарил около себя, дотянувшись рукой до пола. Не найдя то что искал, он сильно удивился, окончательно проснулся и приподнял голову.

– Что за чертовщина, почему все в куче и где мое личное имущество?

Он сдвинул ноги к краю нар, опустил их вниз, грохнув о липкий пол своими плоскими и толстыми, как у негритянки, пятками, поднял и наклонил вперед свое туловище, и, наконец, оторвал зад от разогретых самим же собой нар, однако тут же потерял равновесие, упал и скатился к куче вещей.

– Что такое? Пошло, что ли, все-таки в ногу? А почему же тогда все-равно чертовски хочется выпить? Или я все еще больной?

И он вспомнил дымящегося и пахнущего хорошей сигарой, говорящего медведя-адвоката. Когда он скатился вниз, что-то заскрипело, и крен стал еще большим. Тут-то Джеймс понял, что одним виски всю эту чепуху не объяснишь. Озадачены были и другие пассажиры второго класса. Где-то рядом шел некий важный разговор.

Конечно во втором классе все было не так, как в первом. Не те люди, не те разговоры и не те проблемы. Склонные к левому движению и рабочей солидарности, большинство уже готовы были митинговать. Прежде чем понаблюдать за развитием революционной ситуации на Аэротанике, быстренько вернемся в первый класс и посмотрим, чем закончилось совещание.

Между прочим все присутствующие вели себя совершенно иначе, чем некоторое время назад. Нет разборок, споров, ругани и всего прочего. Правда у всех ссадины и синяки на разных частях тела, в том числе и под глазами. За что-то досталось даже каторж' нику, который совсем не понимал причины спора и драки – той, что мы прозевали, и которая так удивительным образом успокоила нервы всех присутствующих.

Действительно, за что же каторжника-то? Возможно их с полицейским, действительно, воспринимают как одно существо, ну хотя бы, например, как сиамских близнецов, что ли. Ведь если взять, к примеру, какого-нибудь человека, который решил, так, для разрядки, набить кому-нибудь, извините, морду. Простите, дать пощечину. И вот, представьте, стоит он и ждет, кто же это выйдет из-за угла, и кому же он сейчас намылит физиономию и тем самым получит некое удовлетворение и какие-то положительные изменения в своем организме, связанные с выходом излишней энергии.

И вот, допустим, через полчаса появляется существо, у которого одна пара ног, но полтора-два туловища и два лица. Тем более одна голова улыбается, а другая – так себе, ничего не выражает и даже отчего-то грустит (влюбилась, например). Наш субъект, который решил расслабиться, безусловно задумается на некоторое время. В какое же лицо из двух представших перед ним лучше ударить и тем самым разрядить энергию. Какая из двух физиономий начальник, а какая – так, мелкая сошка, подчиненный (или заместитель). Но время идет. Нужно что-то предпринимать, а вопрос остается вопросом. Вполне допустимо, что в такой ситуации можно и прозевать эту желаемую возможность разрядки энергии и не получить желаемых положительных эмоций. Остается один вариант: двинуть как по веселой, так и по грустной физиономии – так, на всякий случай. А там пусть они сами разбираются, правильно или не правильно с ними обошлись.

Очевидно, с полицейским и прикованным к нему каторжником так и поступили во время драки уважаемые участники проходящего совещания. С другой стороны не поздоровилось и тому, кто получил оплеуху от стража порядка. По понятным причинам этот джентльмен заработал по физиономии заодно и от каторжника, кулак которого дернулся вместе с цепью в том же направлении, что и кулак полицейского (по инерции).

А вот и заключительное слово проходящего собрания. Его взял капитан-командир терпящего бедствие летающего судна Аэротаник.

– Вот что, господа. Давайте с вами успокоимся и не будем больше э-э-э… спорить.

Он потрогал шишку на лбу и слизал кровь с кулака. Затем с его глазами стало происходить что-то непонятное. Но догадливый первый пилот налил в стакан холодненькой водички, которая подействовала на капитана самым благоприятным образом, и он продолжил:

– Значит нам самим необходимо прийти в себя и как следует успокоиться. Вот. Следующий этап – успокоить пассажиров. Паника на аэроплане страшнее любого взрыва. Привлечем к делу прежде всего музыкантов и разных там артистов. Устроим праздник с бесплатным вином. Ну, а сами под шумок… вы меня поняли. Зачем спорить, если на спасательном аэропланчике, как я только что выяснил, всем здесь присутствующим хватит места.

Кто-то справедливо заметил, воскликнув:

– И чего же это мы тогда, господа, получается, зря друг другу морды набили?

А во втором классе, как говориться, дураков тоже нет. Разве в таких ситуациях не найдется лидера? Да всегда они тут как тут. Здесь же получилась интересная вещь. Во втором классе оказался всюду и везде сующий нос корреспондент Нью-Йоркской газеты Х-Таймс мистер Спок – тот самый, который наградил Джеймса ящиком виски и который во время награждения провалился. У него в действительности было место в первом классе, но корреспонденты не сидят без дела, а лезут во все темные углы, чтобы выловить для своей газетенки хоть что-нибудь полезное. А тут получается, что ему выпадает возможность организовать массы для спасения как своей шкуры, так и заодно всех бедствующих. В то же время в его карман сам собой, звеня золотыми монетами и хрустя зелеными купюрами, сыпется сенсационный материал, ради которого стоило, конечно, порисковать своей головой. И ни одного конкурента рядом. В отношении лидерства был бы один другой претендент, но он на эту миссию не решился, так как очень уважал корреспондента – за полученный приз.

Итак, смелый и дотошный Спок шевелился, как мог. Все разнюхал, высмотрел и быстро вник в сложившуюся ситуацию. Понял всю серьезность положения тех, кто оказался взаперти здесь во втором классе, в том числе и свое собственное, в какой-то степени глупое и случайное положение, в котором оказался. Пассажиры-музыканты – самоучки и те, кто имел музыкальное образование, быстро снюхались и уже принялись играть похоронные марши. Под эту музыку Спок держал слово перед небольшой толпой пассажиров второго класса. Остальные потихоньку подходили.

– Господа! Это катастрофа. Мы с вами висим буквально на волоске, а они не пускают нас в салон первого класса, заперли как обезьян в клетке.

Из толпы раздался голос Джеймса:

– Как медведей!

– Простите, что вы сказали?

– Я сказал, заперли, как медведей в клетке.

– Ах, да, конечно… Благодарю вас, сэр за это ценное замечание. Итак, скоро вся эта часть судна оторвется и улетит вниз в океан. Я сам пассажир первого класса и здесь случайно, но я журналист и этого дела так не оставлю.

Джеймс, получив благодарность за медвежье замечание, снова вклинился:

– А я писатель и тоже этого дела так не оставлю. Опишу этот случай в своей книге, и про медведя тоже.

Кстати, о животных. По ковровой дорожке салона первого класса между рядами уютных вольтеровских кресел, где расположились пассажиры, покинувшие свои спальные места, вдруг пробежала крыса. Затем еще одна и еще несколько. За крысами появились зайчики, несколько штук (может быть семья) и забавно проскакали в том же направлении – в сторону движения Аэротаника. Пробежали две небольшие свиньи, а за ними уже послышался звон колокольчика и тяжелые неуклюжие шаги какого-то парнокопытного животного. В отличие от остальных пассажиров, одна пожилая дама все-таки обратила внимание на происходящее движение фауны, то есть необычную миграцию животных, и пару раз толкнула своего задремавшего мужа локтем.

– Джордж, кажется мы тонем – крысы бегут. Я где-то читала об этом. Это такая традиция, вместо того, чтобы объявлять о предстоящем крушении, они выпускают всех крыс в помещение, где находятся пассажиры, чтобы все испугались крыс и не боялись этого крушения.

– Успокойся, дорогая. Ведь мы не на корабле, тем более не в море. Мы же в воздухе, мы летим. Наверно, крысы боятся высоты и большой скорости, вот они и бегут. В конце концов, это может быть к дождю. Ты чертовски впечатлительна, мой ангел. Сегодня ты всю ночь не могла заснуть. Прими-ка срочно морфию и проспи остаток пути.

Глава 26

Как говорится, еще не вечер и даже не полдень, но на самой верхней палубе веселье началось уже через три часа после того переломного момента в истории Аэротаника, когда трижды прокукарекал беглый недорезанный петух. Гарсоны подливали господам – пассажирам первого класса – шампанское, а старушки-стюардессы разносили разноцветные лакомства миниатюрных размеров – и соленые и сладкие. Летали конфетти и серпантины, тоже яркие и пестрые. Оркестр играл самые легкомысленные вальсы, какие только недавно появились в морально-неустойчивом Париже, и эта музыка пьянила души тоже не хуже шампанского. Учитывая то, что бесплатно разрешалось пользоваться и тем и другим, можно было себе представить всю атмосферу веселья и полного безразличия к тому, что происходило вне пределов этого праздника.

Хотели было отдохнуть от музыки и танцев Том и Джулия, но где там. Теперь они забрели сюда. С бала на бал.

– Смотри-ка, Том. И здесь тоже праздник. Так, значит, мы можем продолжать танцевать. Интересно, в честь чего это?

– Да, уже с утра все навеселе. Кстати, надо бы спросить, почему был салют ночью. Простите, сэр, в честь чего это был ночью салют? – обратился Том к одинокому, не считая бокала с шампанским, господину.

– Какой такой салют? Не было никакого салюта. A-а, вы наверно имеете ввиду взрыв в задней части Аэротаника? Это да, это было.

– А чего же тогда все веселятся, ведь мы можем погибнуть? – резонно спросила Джулия, расширив от удивления свои и так огромные глаза.

– Ну что вы, нас заверили, что катастрофа невозможна. Все в порядке. Вот оркестр прислали. Пейте шампанское, дают бесплатно. Простите, – обратился господин к Тому, – вы позволите вашу даму пригласить на танец?

– О да, конечно, я не против. Потанцуй, Джулия, а я пойду посмотрю, что там случилось.

– Правда, Том?

– Да, пожалуйста.

Тотчас, поставив на стол пустой бокал, господин схватил Джулию и закружился с ней вихрем на специально отведенном для танцев пятачке, где танцевали и другие пары. Джулия непрерывно смеялась. Смех этот, правда, имел искусственное происхождение. Она готова была зевать, но этикет…

Пробравшись через какие-то временные заграждения, Том, наконец, узрел, что произошло и присвистнул, когда увидел следы взрыва и пожара и особенно то, что задняя часть Аэротаника свисала куда-то в пропасть и покачивалась, а двух задних воздушных шаров и вовсе не было. Было совершенно очевидно, что эпицентр взрыва находился в районе предпоследней – третьей по счету трубы, от которой ни осталось ничего, кроме обугленных обломков. Естественно, что не было видно и воздушного шара над этой трубой. Непонятно было только, куда исчез и четвертый шар, где вроде и взрыва-то никакого не было.

– Вот это да! Ведь там же мои вещи остались. Да, и Джеймс, наверно, дрыхнет. И пассажиры там, куда же им деться.

Быстренько вернувшись обратно, Том нашел Джулию, которая пока еще не имела возможности зевнуть, то есть была приглашена повторно на танец тем же самым господином и непрерывно смеялась.

– Джулия, ты пока танцуй, а я скоро вернусь, схожу к себе.

– Хорошо, Том, ты можешь не торопиться.

Во второй класс можно было пробраться теперь только коридорами, и Том ринулся спасать вещи, будить друга и разбираться со всем остальным хаосом. Оказывается веселье было не только на палубе. И в проходах, и коридорах можно было увидеть шатающихся веселых пассажиров и даже подвыпивший обслуживающий персонал. В одном проходе ему навстречу попалась троица. Это были две веселые от выпитого дармового шампанского старушки, увозившие куда-то на инвалидном кресле генерала – мужа Джулии.

В глазах военного стояли слезы восторга, улыбка обнажала желтоватые искусственные зубы, грозящие вылететь и, не дай бог, попасть под колесо инвалидного кресла или чей-то каблук. Генеральский мундир был мокрым от извержения пены, совсем недавно вырвавшейся из горлышка открытой бутылки. И это, возможно, напоминало извержение Везувия – теперь уже, правда, почти потухшего. Сухие, со старческими пигментными пятнами ручонки сжимали стеклянный пустой бокал и тот самый Везувий – початую зеленую бутыль с остатками фольги на горлышке (кратере) и жидкости (лавы) на донышке. Не смотря на давешнее извержение вулкана, генерал светился счастьем (в отличие от жителей Помпеи, в том числе и их военных – генералов). На всей троице висели серпантины, какие-то цветные украшения, кажется даже лепестки свежих роз. Откуда?

Перед тем местом, где в проходе на полу чистым и девственным деревом зияла поперечная трещина и были сломаны и разошлись прочие конструкции корпуса Аэротаника, последней оставалась стоять в нормальном вертикальном состоянии решетчатая железная дверь, все также отделяя помещения первого класса от второго. За воротами нормальная горизонтальная поверхность пола резко переходила в ненормальную – наклонную (впрочем потолок и стены тоже). По обе стороны железных ворот не было никакого забора. Хочешь – проходи. Но пассажирам достаточно было видеть запертую дверь с висящим замком, поэтому они не пытались нарушать границу, то есть просто обходить калитку. Вот какие воспитанные. Именно за этой дверью, если смотреть со стороны первого класса, или перед этой дверью, если находиться во втором (это как угодно), стояли бедные люди – пассажиры с дешевыми билетами в карманах.

Охранял дверь безучастный ко всему происходящему небольшого росточка старичок-божий одуванчик, лет 85 на вид, у которого на правом боку висела огромных размеров кобура – от бедра до колена, сшитая из такой жесткой и крепкой кожи, что, кажется, невозможно найти в современной живой фауне подходящего зверя. Такой кожей (шкурой) скорей всего обладали некоторые разновидности динозавров, или, возможно, мамонтов (если их побрить). Но так как этих животных давно уже нет в списках существ несколько обедневшей земной фауны начала 20-го столетия, то приходится предполагать, что выполнена эта самая кобура из кожи каких-то редчайших современных, записанных в Красную книгу, африканских животных, например, носорогов или слонов. На самом деле это была свиная кожа особой обработки.

Бедный люд, естественно, волновался, покрикивая и требуя от старичка (старик-то, правда, глухой, все равно не слышал) открыть дверь и выпустить пассажиров (а еще он и плоховидящий). Больше всех, понятно, шумел Джеймс:

– Эй, ты, старое дерьмо! Открой, или я разнесу твою дверь так, что от нее одни железные опилки останутся. И тогда ты первым отправишься по воздуху сначала к птичкам, а потом в воду к рыбкам, у которых острые зубки и которым кушать нечего. А потом этих рыбок поймают рыбаки и отдадут медведям на корм. Еще хуже будет, если я тебя, старая вонючка, в своей книге опишу. Читать не захочешь. (Старик-то и читать не умел – неграмотный был, а подписываться, правда, научился – закорючку ставить, что как раз и пригодилось, когда на работу на Аэротаник приходил устраиваться).

Тут, к счастью, подоспел корреспондент Спок, решивший предупредить анархическое развитие ситуации:

– Подождите, сэр, у меня есть другое предложение…

Он хотел было высказать свои соображения, но не успел, ибо вдруг появился Том с той стороны. Увидев Джеймса в толпе, он закричал:

– Эй, Джеймс, привет, старина! Что за заварушка у вас здесь?

– А, Том, дружище, земляк! Ты что это всю ночь бродил неизвестно где и с кем? На луну любовался или может на звезды, на Малую Медведицу, например? А может у твоей Медведицы и подружка для меня найдется – Большая, скажем, Медведица? А, Том?

– Ладно тебе, старик, на эту тему поговорим где-нибудь в ирландском пабе и без свидетелей, или давай как-нибудь сходим в зоопарк. Неплохая идея, правда? Расскажи лучше, что произошло?

– Да вот, эта старая свинья не пускает бедных, но гордых пассажиров в помещение первого класса.

– А зачем вы все сюда хотите?

– Слушай, ты, а сам-то ты что там делаешь? Забыл, что ли, какая у тебя цифра в билете написана?

– Ладно, признаюсь, пошутил я.

– Смотри, а то я тебя вмиг разлюблю. Тоже мне, шутник в белом фраке. Ладно, не боись, я юмор уважаю. Так ты что, не видишь, мы же все скоро бултыхнемся в океан. Все, кто по эту сторону. Рухнем к дьяволу и все.

– Тогда вы должны перейти сюда.

– Ну, наконец ты понял. Только как? Ведь это свиное рыло не хочет открыть ворота.

– Они думают, – добавил, встревая в разговор, корреспондент Спок, – что никто про это не узнает. Скажут, что пассажиры второго класса, бедняжки, не проснулись, когда от Аэротаника неожиданно отвалилась задница и рухнула вниз. Так вот: они глубоко ошибаются. Хотят спасти свою шкуру за счет нас.

– Простите, вы сказали «шкуру»? Том, помнишь ты говорил, что видел медведя на трубе?

– Да, но я не совсем уверен…

– Том, ты помнишь, я смеялся над твоими словами?

– Может быть, что-то припоминаю.

– Так вот, Том, я был не прав, что смеялся над тобой. Теперь я понял: этот взрыв каким-то образом связан с медведями.

Корреспондент опять встрял в разговор приятелей и обратился к Тому:

– Сэр, поскольку вы представляете второй класс, но находитесь там, на той стороне, то будьте так любезны, передайте командованию, что этот план у них не пройдет. Я устрою все так, что весь мир узнает правду. Так вот… Как мне послать телеграмму? Есть здесь почтальон?

– Есть, сэр – послышался из толпы чей-то гнусавый голосок. Тотчас толпа раздвинулась, все повернули головы назад, а там, позади, остался стоять на месте горбоносый, худой человек с черным велосипедом. Это был почтальон. У него и сумка толстая была через плечо, очевидно наполненная письмами и газетами с журналами. А с другого плеча черным гадом свисала и обвивала туловище запасная велосипедная шина.

– Вы можете, господин почтальон, организовать нам отправку телеграммы в Нью-Йорк, в нашу редакцию?

– Телеграмму? Это пожалуйста, нет проблем.

Почтальон достал из бокового отделения сумки двух голубей – сизокрылого и белого.

– Вам какую, срочную или простую?

Спок посмотрел сначала на одного голубя, потом перевел взгляд на другого и на несколько секунд задумался.

– Да, телеграмма – дело хорошее, но могут перехватить. Нужен факс. У вас есть факс?

– Нет проблем. То есть проблемы, конечно, есть, но и факс найдется. Сейчас приведу.

Через полторы-две минуты почтальон вывел откуда-то из-за толпы упирающегося и скользящего по наклонному скользкому полу огромного старого козла (устаревшая модель факса, но ничего, работает пока). За это время Спок, достав карманную чернильницу и особую ручку с золотым пером, как раз успел настрочить бумагу о загадочном взрыве на Аэротанике и о той ситуации, которая сложилась в результате этой катастрофы. Короче, получилась сенсационная статья – прямо из первых рук.

Почтальон, взяв бумагу у корреспондента, поднес ее к рогатой морде козла (факса). Животное сначала подозрительно обнюхало корреспонденцию, а затем лениво подхватило губами и потихоньку сжевало весь лист, выпуская при этом пар через мокрые и слегка вибрирующие ноздри. Толпа облегченно вздохнула.

Глава 27

В тот день с самого утра главный редактор газеты Х-Таймс мистер Кастнер испытывал уже привычный с некоторых пор дискомфорт в области желудка и вообще верхней части живота. Сидя в рабочем кресле, надев очки, синие нарукавники и положив ноги пятками (не голыми, конечно) на краешек стола, он просматривал материал будущих статей и попивал молоко из любимой своей стеклянной кружки. В том же помещении в углу, за небольшим ограждением, апатично стояла коза и лениво жевала траву, оставшуюся от брошенной утром охапки сена. Секретарша редактора, миссис Роштон, сидела возле козы на маленькой черной скамеечке, дергала равнодушную козу за соски розового вымя, похожего на надутую резиновую перчатку, сцеживала молоко в глиняную посудину и рассеянно слушала жалобы своего шефа.

Редактор после прочтения каждого листочка закатывал в небо глаза и тряс, будто искупавшийся мокрый пес, головой и всем телом, бросая каждое чье-то творение в корзину с мусором или в лучшем случае на дальний угол стола. И все глотал молоко из своей любимой кружки.

– Боже, и эту дрянь придется поместить на первую полосу. «Эту собаку боялась вся 12-я нижняя улица!». Ну и что? Что за сенсация? Да еще с фотопортретом этого отвратительного кобеля. На прошлой неделе он про ежика, который утащил на своей колючей спине упавшие с бельевой веревки панталоны мадам Швайцер. Позавчера ему не понравился бездомный кот, который перехватил на лету пойманную на колорадского жука добычу рыбака из Нью-Джерси – огромного шестидюймового карася. Он что, зоолог какой-нибудь? Шел бы работать в журнал «Любители природы». Но самое страшное, что придется напечатать эту ахинею, потому что нет больше подходящего материала. Нет сенсаций. Еще молочка, пожалуйста. Через несколько дней с такими передовицами мы банкроты.

Кстати, раз уж мы на некоторое время оказались в изнывающем от неожиданной, почти летней жары городе Нью-Йорке, и поскольку что-то проскользнуло о рыбалке, обратим внимание на то, что уже не первый день многие слонялись по деревянным дорожкам городских набережных, где в отличие от других районов Нью-Йорка гулял туда-сюда прохладный ветерок. А за городом некоторые даже пытались бродить по краю холодной воды океана, рискуя, впрочем, простудиться. Иные же, между прочим, сидели в лодках, катались или ловили рыбу. Выехав за город и наняв у рыбаков лодку, отправились на рыбалку и наши приятели Оптимист и Скептик. Оптимист, до этого трижды прочитавший заметку о рыбаке из Нью-Джерси, в отличие от главного редактора Х-Таймс, как раз считал этот материал действительно сенсацией (то есть не про кота, а про то, что огромного карася поймали на колорадского жука). Он срочно заказал в публичной библиотеке кой-какие публикации – одни о колорадских жуках, другие о рыбалке и увлекся идеей ловли рыбы на вредителя сельскохозяйственных угодий (пусть приносит и пользу).

Итак, оба они – и Оптимист, и Скептик – ранним утром того же дня, сидели в лодке и уже далеко отплыли от берега. Начиналась интересная рыбалка – своего рода необъявленное соревнование двух систем – прогрессивной (в лице Оптимиста) и консервативной (Скептик). Это была борьба новых и старых идей. У анти-революционной стороны были с собой лишь дождевые черви в консервной банке. В рыбацком мешке представителя прогресса копошились добрые две дюжины полосатых жуков и на всякий случай (для эксперимента) четыре небольших черных таракана. Скептик был одет в аккуратный брезентовый рыбацкий плащ с капюшоном, но на голове светился знакомый клетчатый кепи с пуговкой на макушке. Он греб только прямо и смотрел только прямо на удаляющийся песчаный берег. Оптимист сидел в своем потертом черном сюртуке в хвосте нанятого судна, потирал руки, загадочно улыбался и все время ерзал – уж очень ему не терпелось начать удить рыбу.

– Это ж какую огромную рыбину можно выловить на колорадского жука, вот увидите, я вас уверяю. Я же читал, это революция в деле ловле рыбы.

– Поймаете, поймаете, да только не рыбу.

– Простите, как не рыбу? А кого же?

– Жука.

– Какого такого жука?

– Колорадского.

– Как колорадского? Ведь он и так… Нет, не понимаю вашей шутки, вот ведь заметка, я взял с собой. Вы же должны понимать: жук, в отличие от червяка, он что – он лапками вот так вот перебирает, перебирает, перебирает. Мелкая рыба его, конечно, не решается хватить, а большая не удержится, нападет. Это ж надо, до чего умные люди додумались – революция, да и только.

– Вы бы лучше на бабочек ловили.

– На каких таких бабочек? Ведь лапками перебирает, перебирает…

– А они вам еще и крылышками помашут.

Неизвестно, сколько бы продолжался спор, но, наконец, в подходящем месте настало время и удочки закинуть. А во время рыбалки – какие разговоры? Рыбаки сидят и ждут своей удачи, наслаждаясь молчаливостью не только природы, но и неразговорчивостью рядом сидящих таких же любителей тишины и рыбалки – других рыбаков. И действительно, зарядив крючки своих удилищ – один извивающимся дождевым червем, другой – колорадским жуком – оба ловца удачи на некоторое время предались молчанию и созерцанию своих поплавков.

Вскоре, правда, у Скептика начался клев, и он почти с одинаковой частотой стал вынимать приличного размера крепеньких таких морских рыбешек – четырех-пятидюймовых. Глядя на соседа, Оптимист нисколько не расстроился, а только с легким оттенком презрения посматривал на улов Скептика, а иногда и многозначительно улыбался, поворачивая свою голову то на соседа, то на свой поплавок.

В какой-то момент ловли Скептик как бы про себя заметил:

– Говорил же, на червя ловить надо.

– Ну, знаете, я ведь не за этим кошачьим кормом пришел, я жду рыбу так рыбу. Что б одной-двух хватило на целую роту. А такую только на колорадского жука и можно словить. Ведь он же лапками-то вот как, вот как…

Для убедительности Оптимист пошевелил своими пальцами и даже решил вытащить жука из царства Нептуна, чтобы показать Скептику, как наживка перебирает лапками. От этой идеи он, правда, отчасти отказался, то есть передумал проводить демонстрацию своего метода Скептику, ибо возвращенный из мутной воды колорадский жук не только не перебирал лапками, но и оказался совсем дохлым (утонул). К счастью, Скептик смотрел только прямо и его больше интересовал собственный поплавок. Оптимист, не отрывая взгляда от Скептика, незаметно подменил мертвого утопленника живой наживкой и только тогда решил продемонстрировать преимущество своего метода.

– Вот, взгляните, ведь какая же большая рыба откажется от такого красавца? Ведь вот же лапками как перебирает, перебирает…

– И усами тоже, – заметил Скептик, увидев на крючке у приятеля сухого черного таракана, вместо мокрого красавца – колорадского жука.

С тараканом, однако, история повторялась все та же – поплавок стоял, будто крейсер у пристани мирное время. Тварь эта, правда была более живуча и не собиралась отдавать концы. Оптимист отметил у себя в записной книжечке этот любопытный факт. Кошелка соседа по-прежнему потихоньку заполнялась небольшими, но достойными рыбака-любителя представителями морской фауны доходя даже до размеров его пухлой ладошки.

Но вот, наконец, фортуна, кажется, повернулась лицом и к нашему экспериментатору. Шелковую леску потянуло, и широкая торжествующая улыбка расплылась по всему лицу Оптимиста, отвечая таким образом благодарностью самой фортуне и доказывая «некоторым» не признающим прогресса рыбакам преимущество революционного метода ловли рыбы. Скептик действительно чуть скосил глаза и приподнял брови, увидев пропадающий и снова появляющийся поплавок приятеля. Оптимист тут же сделал вид, что сам лично вовсе не удивлен, а так, мол, и должно быть – обычное дело, рыбка большая ходит вокруг, не сразу решается напасть. Большая рыба не такая дура, как эта кошачья мелочь. Она думает. Любуется. Лапками интересуется. Поэтому ее надо дождаться, сразу не поймаешь.

– Ведь это ж какая, боюсь, рыбина там заглатывает жука, то есть этого… Мне ведь одному, наверно, и не вытянуть, приготовьтесь помогать.

– Не бойтесь, не понадоблюсь.

– Да уж, посмотрим… Ладно, кажется все, попалась. Крепко сидит.

Оптимисту, действительно, пришлось вытягивать добычу, цепко держась обеими руками за удилище. Леска и правда, чуть не порвалась. Наконец появился и улов: на крючке рядом с тараканом, который, в отличие от колорадского жука, все еще не сделался утопленником и шевелил теперь не только лапками, но и длиннющими своими усами, висел растянутый двумя-тремя литрами воды некий предмет, выполненный из особо тонкой белой резины, напоминающий один из воздушных шаров Аэротаника, только с круглым отверстием не к воде, а вверх – к небу. Краем утолщенного отверстия-кольца эта «рыба» и была прикреплена к крючку удочки Оптимиста, потеснив малость обиженного таракана. Из двух-трех небольших дырочек струйками выливалась вода, журча, как самодельный фонтанчик во дворе загородного дома и выливаясь обратно в океан.

Одно из этих отверстий, между прочим, послужило появлению на свет очаровательной малышки – Сабины, отцом которой был матрос и контрабандист, член команды греческого судна, доставившего год назад в Нью-Йорк персидскую нефть, а заодно и запрятанный в трюмы дефицитный контрабандный товар пикантного назначения из белой резины. Матерью Сабины была молодая женщина из Лиссабона, нанятая капитаном того же судна в кухарки. Контрабандный товар был слегка подпорчен все теми же корабельными крысами, которым для интереса иногда приходит в голову надкусить тот или иной незнакомый предмет, особенно если он чем-то похож на известный пищевой продукт, например какое-либо макаронное изделие или деликатес из морепродуктов вроде нарезанного колечками кальмара и т. п. В Нью-Йорке кухарка сошла с судна по причине плохого самочувствия, а матрос, умеющий пользоваться современными методами предохранения из своего же контрабандного фонда, пропал навсегда вместе с ушедшим греческим судном (подпорченную контрабанду свою он все-таки продал).

Когда кухарка из Лиссабона поняла причины своего недомогания, было уже слишком поздно требовать от кого-либо ответственности или какой-либо компенсации. Но всякая новая жизнь, сколько бы хлопот она не приносила, есть великое счастье, великая радость и несравнимое ни с какими деньгами богатство.

Это прекрасная тема, но наше повествование не о детях, а о взрослых и их играх. Поэтому мы возвращаемся в редакцию, где все внимание редактора было направлено не на кипу непрочитанной дряни и даже не на кружку с недопитым молоком, а на то, что коза вдруг перестала жевать траву, подняла свою рогатую голову и принялась блеять. Затем, щекоча барабанные перепонки, раздался характерный для любого факса звук, похожий на кошачье мурлыканье, а из под хвоста козы стала медленно вылезать белая трубочка – свернутый лист бумаги. Надежда появилась в глазах редактора: