Текст книги "Аэротаник"

– Миссис Роштон, идет факс, сюда его, скорей. Тьфу-ты, какой запах.

Прочитав информацию Спока, редактор аж загорелся:

– Так, наконец-то, этого я ждал давно. Свяжитесь с типографией, пусть освободят всю первую страницу, сметут со всеми буквами, точками и запятыми всех там ежиков, кобелей, карасей и колорадских жуков. Чтобы тотчас выбросили всю эту дрянь.

Через несколько часов улицы Нью-Йорка пестрили десятками бойких мальчуганов с пачками Х-Таймс в грязных ручонках. Детские голоса кричали: «Взрыв на Аэротанике! Сенсационное сообщение о возможном крушении Аэротаника! Весь второй класс взаперти и скоро рухнет в море! Им не дают спастись!»

В этот момент возвращались с рыбалки нагруженный рыбой Скептик и несущий пустую, не считая мешочка с оставшимися тараканами и колорадскими жуками, кошелку Оптимист.

– Вы слышали? Мне показалось, что-то пишут об Аэротанике. Уже прибыл, да? Ведь это ж…

– Говорил же, не долетит… Точно, не долетит…

Вернемся на Аэротаник. Там в трюмах хвостовой части не прекращалась борьба под руководством лидера – корреспондента Спока и его активных помощников (Джеймс Гордон) за справедливость, равноправие пассажиров и право остаться в живых.

А где-то в другом месте шло веселье с танцами и бесплатным шампанским, которого было еще так много, что празднику не было видно конца.

А еще кое-где чемоданы уже вовсю заполнялись и даже стояли закрытыми на готове. Складывались личные вещи, ценные предметы и прочие необходимые товары членов команды, собирающейся покинуть летающее судно Аэротаник. В разгар этого мероприятия вернулся первый пилот, который решил проверить обстановку на судне, так как давно уже успел собраться и поставил свой саквояж у двери:

– Все, скрыть ничего не удастся. Во втором классе оказался этот проныра – корреспондент Х-Таймс и уже успел послать факс в Нью-Йорк. Теперь, если удерем, никто не поверит, что мы одни спаслись. Прямо в тюрьму сходу угодим…

Чей-то уже почти заполненный чемодан грохнулся о землю (то есть упал на пол, но земля – это нам как-то привычнее), и оттуда высыпались нужные и ненужные, драгоценные и бесполезные предметы, предназначенные, очевидно, также для спасения. Но это не был командир. Его-то руки как раз не дрогнули и крепко держали собственные вещи, предназначенные для вывоза, а также канистру с холодненькой водичкой и алюминиевую кружку. Он крякнул, твердо сказал одно слово «Так» и призадумался. Капитан-командир стоял не шевелясь, только сжимал большим и указательным пальцем правой руки свой выдающийся кадык, пытаясь сдвинуть вверх и вниз это малоподвижное образование шеи, что, возможно, помогало – симулировало процесс прохождения воды через глотку и таким образом компенсировало отчасти холодненькую водичку.

Все тоже молчали. Священник скрестил пальцы рук (левой и правой) и смотрел опять куда-то вверх, приблизительно в сторону созвездия Козерог, которого, правда, сквозь потолок не было видно (наверно, священник считал, что именно там где-то в данную минуту и находился господь бог, подыскивая очередное место для создания условий возникновения жизни на одной из планет этого созвездия).

Усы полицейского показывали 17.35. Прикованный цепью наручников будущий каторжник косился с ужасом на физиономию-циферблат своего «хозяина» и, имея в ушах все те же винные пробки, пытался понять, что случилось, но по-прежнему ничего не понимал. Вернее понимал лишь то, что вокруг происходят какие-то серьезные драматические события.

Наконец капитан произнес то, что сварилось в его непростой голове, заканчивающейся знаменитым кадыком:

– Вот вам горькая правда: нам придется выпустить всех оттуда из второго класса и разрешить им перейти сюда. Это во-первых. Во-вторых, мы сами никуда не летим, а останемся здесь, будем спасать Аэротаник, вернее то, что от него осталось, а заодно самих себя и всех пассажиров.

Восцарилось минутное молчание. Но вот вдруг в глазах представителя полиции появилась искорка надежды, а его усы стали показывать время 16.20:

– Но ведь если Аэротаник опустится на воду, нас может спасти какой-нибудь корабль.

Безусый конструктор вернул стрелки жандарма в прежние 17.35:

– На воде этот обрубок не продержится и трех минут. Аротаник напичкан металлом, а взрывом его сломало так, что вода сразу же заполнит все полости. Но есть надежда. (Усы одного из присутствующих снова развело в стороны). Если мы дотянем до земли – мы спасены. Для нас спасение только суша – твердая поверхность. Нужно лишь продержаться в воздухе некоторое время.

Глава 28

Шар, лишенный возможности подзаряжаться теплым сверхлегким газом и вообще оторванный от своих корней, был еще в полете, но уже летел так низко, что вот-вот должен был рухнуть в море. Размеры и форма его были уже далеко не те, что в лучшие времена, и теперь более всего эта летящая штуковина напоминала дефицитный контрабандный товар с греческого танкера – единственный улов Оптимиста.

И если бы эту картину увидел Скептик, он бы точно не удержался и сообразил бы, как невзначай можно было бы коротенько так уколоть приятеля. Назвал бы в присутствии Оптимиста этот вялый воздушный пузырь большой рыбой, пойманной на колорадского жука или каким-нибудь подобным образом намекнул бы ему о недавней рыбалке.

Приближение к океану было опасно для наших отважных гангстеров, прицепившихся к сетке. Шар мог бы накрыть собой авантюристов и они не смогли бы всплыть на поверхность.

– Все, Гастлер, отцепляйте лодку и прыгайте. Я – за вами. И вещи держите, как свою шкуру. Если потеряете мешок с горшком, то можете не всплывать. Остальное – бог с ним.

– Ой, шеф, никаких алмазов не надо, только бы выжить. Господи, помоги…

Гастлер плюхнулся в воду и сгинул. За ним рухнул в океан толстый шеф, но тут же удивительно быстро вынырнул и ловко так, даже без особых затруднений, забрался на резиновую лодку. Даже сигара его, побывавшая в воде, не успела потухнуть. Отдышавшись, Босс стал всматриваться в черноту океанских глубин, но ничего похожего на Гастлера не увидел.

– О, черт, мой алмаз. Где эта скотина? Проклятье.

Ужас произошедшего уже поднялся с пяток до колен и собирался в ближайшую минуту подняться еще выше и ударить в конце концов шефу в голову, но к счастью на поверхности воды вдруг показалась рука, держащая белую ночную вазу, потом появилась французская соломенная шляпка, а вслед за ней вынырнул сам владелец руки и соломенного головного убора (но не горшка – это была теперь собственность шефа) – лично Гастлер. Он отплевывался и все не мог отдышаться. К тому же ему было сложно удержаться на воде с помощью двух барахтающихся ног и одной руки.

– Все, шеф…, все на месте… Помогите… забраться… в лодку.

Шеф помог подчиненному освободить занятую руку от драгоценной ноши, а остальное Гастлеру пришлось проделать самому. Через несколько нелегких минут и он оказался тоже в лодке. Но шеф не дал ему отдышаться. Пока еще Гастлер был полезным человеком. Босс с нетерпением сунул снова горшок мокрому и дрожащему помощнику:

– Давайте же, скорее ищите алмаз, то есть глаз этот проклятый… с моим алмазом.

– К-к-к-как, шеф?

– Господи, да хоть пальцем ищите. Нет у меня ложки с собой. Ну?

То, что море сделало с содержимым горшка облегчило только физическую работу Гастлеру, изменив несколько консистенцию содержимого. Но разве это спасает от излишнего чувства брезгливости? Лицо Гастлера напряглось, губы стали тонкими, а нос перестал дышать. Правда, когда шарящие по дну горшка холеные пальчики нащупали желаемый полукруглый и гладкий предмет, лицо искателя просветлело, глаза расширились и он торжественно улыбнулся.

– Все, нашел. Вот сейчас помою, минуточку шеф.

Гастлер тотчас принял соответствующую цирковую позу, чтобы помыть протез и при этом не разлить содержимое белой ночной вазы и вообще не рухнуть снова в воду, а шеф затаил дыхание, и даже дым сигары на некоторое время перестал выходить из его ноздрей.

– Осторожно, не уроните в воду. Да не эту посудину, а глаз. Идиот, выбросите же этот дерьмовый горшок, что же вы его держите. Он вам нужен? Там что, еще один глаз?

Гастлер крепко сжал в руке долгожданную находку, чтобы не уронить в воду, и наконец догадался вылить содержимое горшка за борт, а затем отбросил бесполезную тару в сторону. Пустая посудина плюхнулась в воду дном и не утонула, оставаясь белеть на поверхности черного океана. В море полетела также крышка от горшка – она пошла ко дну сразу. Затем Гастлер тщательно прополоскал глазной протез и заодно помыл свои белые ручки.

– Смотрите, шеф, вот он наш…, то есть ваш Синий Алмаз. Итак наши с вами усилия не прошли даром и я надеюсь, что моя доля в этом…

– Подождите, Гастлер, что вы мне мелете про какую-то свою долю. Смотрите, ведь протез у Гордона был голубой, а этот глаз коричневый какой-то, то есть получается – карий что ли.

– Шеф, ну неужели не понятно, почему он стал коричневым?

– Ладно, тогда расколите его и дайте мне в руки поскорей мой камень, мой голубой камешек.

– Но как, шеф? Ведь у нас нет с собой никакого инструмента.

– Тьфу ты, дьявол, все предусмотрел, а это забыл. Тогда зубами, быстро.

– Господи, шеф, как же это можно… Живого человека заставлять… Ведь только-что прямо из…

– Плевать. Так что я сказал? Быстро, зубами его пополам, как орешек. Не умрете.

Гастлер был вынужден подчиниться своему шефу. Он закрыл глаза, набрал полные легкие воздуха, сделал трагическое лицо и… И вдруг в его сознании возник вид того, что совсем недавно укрывало предмет, находящийся в данный момент между зубами, от света и холода, а также защищало от ударов о твердые стенки эмалированного горшка. В ноздрях даже появился знакомый запах. Вдобавок Гастлеру показалось, что на вкус протез уже не соленый, как океан, а как будто какой-то другой. Представив, ко всему прочему, сидящего на маленьком горшке Джеймса с вылупленными глазами, Гастлер не смог и доли секунды удержать в своей ротовой полости сей гладкий предмет, и тот ловко проскользнул мимо зубов дальше – прямиком в желудочно-кишечное царство брезгливого бедолаги.

– Шеф…ик, шеф…ик, шеф…ик…

– Вы что, Гастлер, язык что-ли проглотили? Говорите.

– Не язык, шеф, не язык, а наш… глаз. То есть ваш… То есть не ваш собственный, а… Шеф, клянусь, случайно. Я не хотел…

– Что?! Опять?! Помогите! Господи, кто ж мне подсунул такого идиота в помощники? Это значит опять ждать, пока эта штуковина выйдет из чьей-то задницы? Я убью вас, Гастлер. Вы слышите? Но сначала вы прыгните в воду и достанете ваш любимый белый горшок с цветочком, который, слава богу, еще плавает вон там на поверхности… В смысле горшок, а не цветок, тьфу ты…

Глава 29

Толпа обездоленных и угнетенных, но не потерявших гордость (особенно Джеймс Гордон) пассажиров, обреченных на погибель, по-прежнему стояла по ту сторону железных решетчатых ворот – границы первого и второго класса, линии жизни и смерти. Том ушел и не вернулся. Что делать? Кто еще мог бы помочь? На Тома – пассажира во фраке, но с билетом второго класса была вся надежда. По всему было видно, что этот болтающийся хвост, на котором столпились ни за что приговоренные к смертной казни невинные люди, с минуты на минуту должен оторваться. Станут ли эти железные решетчатые ворота воротами жизни (если откроют) или смерти (если останутся закрытыми)?

Оркестр простоволосых самоучек-музыкантов все еще ублажал друзей по несчастью своими похоронными маршами, еще более грустными и трагическими. Толпа брошенных на произвол судьбы пассажиров слушала музыку молча. Митинга уже никакого не было. Как будто уже ничего не ждали и лишь наслаждались трагически звучащими мелодиями скорби и утраты. Музыканты даже плакали от своей игры. Так уж им нравилось стоять на грани жизни и смерти и от этого получать вдохновение. В той обычной и веселой жизни они никогда не могли бы так стройно и красиво владеть своими инструментами. Их аккордеоны, трубы, барабаны и гитары еще недавно были неоседланными лошадьми полудикого стада. И только теперь этих красавцев будто бы оседлали. Как же стройно и красиво всадники смотрелись на спинах ровно идущих этих коней, которые вдруг стали подчиняться любой прихоти своих всадников.

Собственно, причем здесь кони? Не совсем удачная аллегория. Проще сказать: раньше играли плохо, а теперь вдруг неожиданно овладели своими инструментами, как никогда даже не мечтали. Очевидно какие-то скрытые способности вдруг проявились, всплыли, а музыка зазвучала так, что стала неземной. Почти божественной. Ну да, конечно – здесь же небо. Еще немного, и в их руках окажутся лиры, и польется радостным звучанием совсем уж иная – райская музыка, сменив похоронные марши. Тут, правда, напрашивается мысль, почему это ангелы пользуются таким ограниченным набором музыкальных инструментов? У них что там, дефицит или указание свыше? Да, есть флейты, лиры, скрипки, наконец, трубы кой какие. А вот тот молодой музыкант с аккордеоном, ему что, переучиваться придется? Или этот с контрабасом…

Очарован был игрой оркестра и Джеймс. Он даже подумывал как-нибудь восстановить навыки своего фортепьянного искусства, вот только бы выжить. Если бы здесь во втором классе был инструмент – рояль или на худой конец фортепьяно, возможно и Джеймс вдруг заиграл бы свои гаммы (в этой ситуации – минорные) почти также стройно, как оркестранты. Хотя, по правде говоря, музыкальные способности Джеймса лучше не сравнивать с неоседланными лошадьми. Хватило бы и пони, например. Тоже ведь божья тварь. Ну, понятно, не лошадь-красавица – славный герой сказок и былей. Но ведь имеет право на свое место в жизни. И даже, говорят, пользу приносит. И если придумать сказку про то, как… Кстати, есть ли про пони вообще какие-нибудь приличные литературные произведения? Если нет, то вот что можно было бы сделать: взять что-нибудь готовенькое, сказочку какую-нибудь, и вставить нашу пони вместо другого персонажа. Вот, к примеру, как все меняется, если бы в своей сказке знаменитый датчанин выбрал в герои не гадкого утенка, а гадкого лошаденка – маленького пони. Представляете, появился он на свет – такой мелкий, некрасивый и несуразный, затесался, понимаешь ли, в стадо стройных лошадей. Все смеются, обзывают это недоразумение тем самым – гадким лошаденком. Но вот пони стал, наконец, взрослым… Только вот беда, все равно остался маленьким, некрасивым и несуразным. И опять все смеются. Значит, все-таки не лошадь. И сказка не поможет. Ну вот, пытались доказать обратное, но – увы. И если ты родился гадким, это еще не значит, что ты станешь лебедем. Увы, гарантий нет никаких. Так и у музыкантов. Не всем дано родиться гадкими утятами, подавляющее большинство все-таки проходит процесс превращения гадкого лошаденка в пони. На худой конец, из жеребенка получается простая лошадь, а из утенка – обычная утка.

Но в случае музыкантов нашего оркестра, как мы убедились, кажется все-таки произошел действительно неожиданный перелом, будто крылья стали пробиваться из под лопаток – превратились таки в лебедей (которые так похожи на ангелов). Им бы жить да жить, может быть прославились бы, вышли бы в люди. Но проклятый зад Аэротаника снова заскрипел и дал еще больший крен. Музыка оборвалась, все засуетились, заволновались и даже запаниковали. Надо было что-то делать, что-то предпринимать.

Оторвавшись от музыкальных размышлений, первым очнулся Джеймс. Дед с гигантской кобурой, которую ему пришлось повернуть для удобства в горизонтальное положение, сидел на корточках по ту сторону ворот и дремал (наверно музыка напомнила не только о вечном, но и о здоровом сне).

– Открой, старая свинья. Смотри, если я умру, то тебе не поздоровится. Буду к тебе приходить по ночам привидением и угать. А ну просыпайся. Такая музыка, а он спит.

Дед, проснувшись, засуетился, не сразу поняв где находится, а затем успокоился и охотно объяснил Джеймсу:

– Так я, сынок, с детства к музыке не приспособленный, не люблю я это дело. Да и медведь опять же на ухо наступил.

При слове «медведь» Джеймс вздрогнул и замер на несколько секунд, пока не очнулся:

– Вы слышали? Все слышали? Я же говорил – все как-то связано с медведями. Это медвежий заговор. Вот что это. А ну, дряхлый пень, открывай, или худо будет. Медведям продался, значит?

– Дау меня, милый, и ключа-то нет. Вот, только оружие.

Тут дед даже открыл свою огромную толстокожую кобуру и достал оттуда маленькую деревянную рогатку (яблочное дерево).

– А ты сходи в свою берлогу и поищи там…

Однако от деда все как-то сразу отступили и даже позабыли, так как в этот момент в конце коридора показался Том с какой-то испуганной бабулей-стюардессой. Спаситель тянул ее за рукав, а она все задыхалась и охала. В руках, правда, у нее был ключ. Том уже издали громко сообщил:

– Все в порядке, командир разрешил открыть ворота.

Все закричали «Ура!», а Джеймс по-отечески похлопал подошедшего Тома, просунув руку через решетку ворот:

– Спасибо брат. Спасибо тебе и от будущих читателей. На этом месте моей книги «Жизнь одноглазого пианиста»…, то есть, «поэта» они вздохнут с облегчением.

В это время стюардесса возилась с замком и все не могла открыть ворота. Дважды ключ падал и оказывался на стороне второго класса. Бабуля обходила ворота сбоку и подбирала ключ с пола во втором классе, возвращалась обратно в первый и снова пыталась открыть замок. Наконец решетчатые дверцы были распахнуты и толпа с радостью ринулась прочь с опасного места. От смерти бежали и прокаженные, и слепые, и цыгане, потерявшие медведя, и оркестр, и почтальон с велосипедом, и все остальные, среди которых, конечно, был и Джеймс Гордон. Но он, правда, не бежал, он гордо, пропустив всех, прошагал через открытую границу последним. Тотчас, когда его пятка успела перескочить из опасной зоны в менее опасную, висящий хвост Аэротаника со страшным скрипом и грохотом вдруг отвалился, как хвост напуганной ящерицы, и все – пропал. Аэротанику стало легче. Надолго ли?

Через некоторое время где-то далеко послышался всплеск воды от рухнувшего в воду обломка. Подошла с веником хмурая уборщица в синем халате и стала подметать коридор, ворча себе под нос:

– Ходят, да мусорят, ходят, да мусорят. Сидели бы на месте, чай пили.

Подметенный мусор старушка смела к краю пропасти, туда, где только что еще находилось то, что называлось вторым классом Аэротаника, и, воровато оглянувшись, одним движением веника сбросила все вниз – в появившееся пустое пространство. Затем вместе со старичком-сторожем они осторожно закрыли и заперли на замок ворота, которые, к счастью, открывались внутрь, и повесили табличку: «Посторонним вход воспрещен».

Глава 30

Вторая половина дня и ничего нового – праздник все еще продолжался. Во дают! Как будто бы и шампанскому еще не было видно конца. Затянувшийся завтрак сначала постепенно перешел в полдник, а затем таким же образом в обед. Официанты приносили новые закуски и опять шампанское. Оркестр играл веселую музыку. Все танцевали. Никто не собирался уставать и расходиться по каютам. Замечательны были туалеты дам и их кавалеров. Сверкали на солнце шелк и драгоценности. Смех и улыбки, блеск возбужденных глаз – все было.

Казалось, что может в эту минуту нарушить веселье уважаемых граждан – пассажиров первого класса летающего судна Аэротаник? Но нет, случился настолько неожиданный эксцесс, что такого не видел свет наверно с тех пор, как появился на свет, то есть когда возникло первое подобие аристократии в полудикой Америке.

Бедные, не слишком красивые и плохо одетые люди – целая толпа – влились неожиданно в ряды веселящихся пассажиров с дорогими билетами.

Всех богатых, конечно, нельзя подозревать в дискриминации, но среди празднующих все-таки раздавались крики возмущения: «Кто позволил им сюда войти? Где капитан, это безобразие! Господа, бунт на аэроплане! У нас праздник, а у них даже нет смокингов!».

Некоторым дамам стало совсем плохо, кое-кто, представьте, упал в обморок от запахов и внешнего вида непрошеных гостей. Более выносливые мужчины пытались удержать падающих дам. Если сильных кавалеров рядом не оказывалось, то чувствительным женщинам падать приходилось очень осторожно, постепенно. Официанты стали разносить нашатырный спирт, холодные компрессы и вееры, чтобы хрупкие и чувствительные натуры пришли в себя.

А Том сразу же принялся за поиски Джулии, которой пока не видел в этой пестрой толпе. Наконец, он услышал знакомый смех – она стояла у стены и болтала с подвыпившим пассажиром. Извинившись перед обиженным ухажером, Том тотчас увел ее в сторону и в полголоса сообщил:

– Катастрофа. Джулия, мы в опасности. Аэроплан может не долететь до земли, и мы того гляди угодим в море.

Выслушав подробности, она слегка побледнела и вдруг спохватилась:

– Боже мой, Том. Генерал, наверно, один, и никто не принес ему завтрак. Я должна его найти, вдруг он покинул без меня каюту.

– Ты знаешь, он не один и по-моему не очень страдает. Я видел его в сопровождении двух красоток – они в его вкусе.

– Боже, как, опять? Это переходит все границы. Я пойду его искать.

– Подожди, я тебя не оставлю, буду все время рядом.

– Спасибо…, милый.

В тот момент, когда Джулия и Том отправились на поиски пропавшего генерала, появились двое – один с рупором в руках, второй с винными пробками в ушах. Двое эти были прикованы друг к другу наручниками, и это были, конечно, наши знакомые – полицейский и каторжник. Главное звено этой цепочки подняло руку, чтобы успокоить толпу возмущенных людей. Поскольку свободная рука его держала мятый цинковый рупор (из такого же металла делают ведра, стиральные доски и даже более крупные предметы), пришлось поднять ту руку, к которой была подвешена цепь наручников. Соответственно цепь потянула вверх за собой и руку заключенного каторжника.

Это слегка напоминало бы провозглашение победителя судьей боксерского мачта, если бы с другой стороны полицейский, опустив руку вниз, держал бы вместо рупора за руку какого-нибудь пассажира или члена команды (как будто проигравшего). Опять же боксерские перчатки – их тоже не было. Так что не совсем удачное сравнение. Хотя нет – свежие синяки на физиономии заключенного очень даже были похожи на следы боксерского поединка. А вот судья с фингалом… Впрочем, это тоже бывает. Итак, две руки были подняты вверх и это, видимо, лучше, чем одна, ибо возмущенные пассажиры как-то быстро повиновались и несколько приутихли.

– Господа! Совершенно нет причин для паники. Командир попросил навести порядок и просит свои извинения за накладку. Этим господам из второго класса придется присоединиться к вам, уважаемые пассажиры. Безусловно – на время. Но как только неисправность будет устранена, они возвратятся…

– Что ты мелешь, легавый, – это послышался голос Джеймса, бунтарский дух которого еще не выветрился, как впрочем и концентрация остатков последней бутылки виски, полетевшей таки за борт. – Куда это мы должны возвратиться? Кто будет исправлять и что, когда половина Аэротаника уже отвалилась и плавает в море? Мы на обрубке летим. Все слышали?

Джеймс хотел было как-то сравнить Аэротаник без задней оторвавшейся части с медведем, у которого нет сзади хвоста, да не смог сразу сформулировать подобного сравнения, вспомнив, что у медведя хвоста и не было никогда в помине. Поэтому, открыв еще раз рот, он тут же его и закрыл. Только сердито лязгнул гнилыми зубами. А возмущенный полицейский побагровел, и его усы задрожали, так что непонятно было, какое время они показывают:

– Что?! Как вы смеете… Да я вас привлеку… Какое безобразие. Э-э-э… Гм… Да (уже без гнева и обращаясь ко всем остальным, кроме Джеймса), действительно был как бы взрыв, и полаэроплана уже как бы нету. Но, господа, ведь другая-то половина как бы на месте. Согласен, сейчас тут как бы несколько тесновато. Но в порядке компенсации за некоторые неудобства всем пассажирам команда обещает новый полет со скидкой 18 % и кроме всего прочего….

– Стойте! – это раздался голос капитана (командира) Аэротаника. Его, полулежащего на носилках, внесли помощники. После очередного приступа в нем обострилось чувство стыда за проявленное малодушие и возникло желание как-то искупить свою вину.

– Я буду говорить правду, только правду и прошу вашей помощи. Взрыв серьезно повредил судно. Причина взрыва неизвестна. Мы пока в воздухе и летим, но горючее кончается, и Аэротаник в любую минуту может упасть в океан. Только что приборы зафиксировали начало снижения судна. У нас есть один шанс – облегчить тяжесть аэроплана, сбросить все, что можно за борт в океан, тогда может быть нам повезет, и мы продержимся до Британских Островов. Я сам воды не боюсь, но подозреваю, что Аэротаник пойдет мгновенно ко дну, если мы не примем мер.

К счастью, паники при выступлении капитана не возникло, и дамы, которые побывали в обморочном состоянии, почему-то в него снова не впали. Может быть таким чудодейственным влияние трезвого и командного тона уважаемого капитана Аэротаника? Или же возможная катастрофа не такое уж для женщин серьезное потрясение, по сравнению с тем, что пришлось им только что пережить от запахов и прочего.

Один из пассажиров тут же заметил:

– А эти аэропланы-шлюпки? Отправьте нас на них отсюда.

– Я обещал говорить правду. И я скажу ее: все они, кроме одного, бутафорные. Просто фанера снаружи и пустота внутри.

Толпа загудела, завозмущалась. Некоторые потребовали вернуть деньги или хотя бы увеличить скидку за новый полет до 20 %, вместо предложенных 18. Кто-то разумно предложил отправить на единственном спасательном аэроплане-шлюпке женщин и детей.

Но самое гениальное решение должно было все равно прозвучать из уст капитана. Только нужно чуть подождать – он как раз двигал своим кадыком, принимая из алюминиевого чайника холодный Н₂О. Наконец, он предложил то, до чего не смогли додуматься самые умные головы, какие только можно было найти на Аэротанике в данный момент:

– Нет! Мы не отправим детей и женщин. Мы посадим на летающую спасательную шлюпку всех самых толстых и тяжелых пассажиров и освободим от них Аэротаник. Я сам отберу, кого.

Действительно гениально, не правда ли?