Текст книги "Аэротаник"

Глава 2

Был утренний субботний день. С погодой повезло, хотя до лета еще не близко – только-только дождались середины весны. Многие надеялись, что теплые дни продлятся. Но солнечная и безоблачная погода была бы особенно важна завтра. А что же происходило сегодня?

На огромной загородной площади шум – разноцветная толпа людей, бездомные собаки и кошки, суета, торговля, яркие флаги, запахи продаваемых сладостей и соленостей. Если внимательно оглядеть всех присутствующих, то можно было бы заметить большое количество представителей прессы – корреспондентов с блокнотами и фотографов с фотографическими аппаратами. У одного из представителей этой профессии, с головой накрытого огромной черной тряпкой, начались какие-то технические проблемы с аппаратурой. Магниевая вспышка все как-то не вовремя взрывалась, пугая ярким светом толпу и дымя красными клубами дыма, а иногда зелеными, синими и желтыми. Этот фотограф, как впрочем и остальные, пытался снимать стоящего на небольшой сцене человека, к которому все обращались не иначе, как господин конструктор. На заднем плане сцены висели плакаты, изображающие устройство странного летательного аппарата. Конструктор держал в руках указку и орудовал ею, как турецкой саблей. Жаль, что мы не успели к началу – пресс-конференция проходила своим чередом. Один из корреспондентов как раз задавал конструктору следующий вопрос:

– Господин конструктор. Что вы можете сказать по поводу гарантий безопасности полета пассажиров? Я вижу, здесь не так много летательных шлюпок. Все явно не поместятся. И если вдруг катастрофа…

– Чушь! Этот аэроплан не может упасть. Вы видите, здесь сходятся в единое целое достижения и идеи всех методов воздухоплавания: аэропланов, воздушных шаров и многих других летательных аппаратов. В трюмах летающего судна установлены мощнейшие двигатели, не виданные доселе. Вот, смотрите. Все отработанное тепло идет из четырех труб в эти гигантские воздушные шары, висящие над каждой из них, что дает летательному аппарату легкость и компенсирует затраты машины на преодоление тяжести конструкции, груза и в том числе пассажиров. В случае отказа моторов аэроплан не может сразу упасть, а постепенно опустится вниз на землю или на поверхность воды благодаря наличию этих самых воздушных шаров, а также широких крыльев. Он непотопляем, способен держаться на воде и даже плавать, ибо в основе аэроплана – корпус, напоминающий морское судно.

Другой корреспондент, будучи более ловким, чем остальные, задал тут же следующий вопрос:

– Насколько комфортабелен аэроплан и вообще, господин конструктор, чуть подробнее об устройстве.

– О, лучшие силы были брошены на создание этого чуда. Это вызов всему человечеству. Это, господа, Америка! Это наша, я бы сказал, визитная карточка. Комфорт на каждом шагу. Великолепные рестораны и бары к вашим услугам, господа. Есть даже синематограф. Представляете, вы летите в воздухе и смотрите живые картины. Не правда ли чудо? Но я, уважаемые господа, хотел бы обратить ваше внимание и на то, что мы, создатели этой удивительной машины, подумали и о простом люде. Здесь, в хвостовой части, находится помещение второго класса для пассажиров с, э-э-э… я бы сказал, ограниченными финансовыми возможностями. Там, конечно, все более скромно, но достаточно удобно…

Тут толпа зааплодировала. Кто-то даже подбросил вверх свою шапку. К сожалению, она отлетела несколько в сторону, а тот зевака, который умудрился ее поймать, не захотел передать обратно владельцу, а отфутболил еще дальше. Хозяин шапки заволновался и был прав, так как этой важной части своего одеяния он лишился навсегда – шапка, попрыгав над толпой, как брошенный мальчишкой плоский камешек по поверхности пруда, наконец перелетела куда-то за ограду и досталась двум бездомным собакам, а те, вдоволь натешившись игрой с этим предметом, разорвали в конце концов вполне приличный головной убор в клочья. Лучше бы шапка попала в руки какому-нибудь нуждающемуся бедолаге. К счастью погода была замечательной, и пока лектор рассказывал о своем летательном чуде, стало еще теплей. А если бы, представьте, ненастье? Простуды бывшему хозяину головного убора было бы не миновать.

Ба, знакомые лица. Этих двоих мы как будто знаем. Неужели Оптимист и Скептик? И точно – они. Оптимист уже завелся:

– Боже, какой прогресс. Это непостижимо. Вот, что значит двадцатый век. Какая техника. Этакая махина взлетит в небо…

– Чушь, не взлетит.

– Да помилуйте! Вы что же это, не верите в торжество человеческого разума, в прогресс? Вы только посмотрите, это гениально…

– Нет, нет. Не взлетит.

– Ну, извините, я вас, право, не понимаю. Все рассчитано досконально, ведь вы же видите.

– Нет, не поднимется и не полетит. Точно не полетит.

Пресс-конференция, однако, продолжалась. Вопрос конструктору задал один странно одетый корреспондент. Сверху – в обычной одежде, а внизу на нем были полосатые пижамные, а может быть больничные, штаны и тапочки. А так все как будто нормально – блокнот, карандаш.

– Простите, сколько миль в час способен лететь ваш аэроплан?

– Ну, порядка 80-100 миль в час.

– Вы сказали 100 миль в час?

– А что ж тут удивительного – новое изобретение.

– Как? Ведь это же невозможно.

– Почему же невозможно, ведь я же объяснял…

Но потрясенный корреспондент уже не слушал лектора, а говорил как будто сам с собой:

– 100 миль в час, это безумие, безумие, безумие. Ведь еще не 21 век. Одно из двух: или мир сходит с ума, или это я свихнулся.

Не успел он сказать последней фразы, как тут же к месту примчалась белая карета с мигалкой на крыше и завывающей на всю округу сиреной. Лошадь бежала впереди кареты и тоже была выкрашена в белый цвет. Белой краской лошадку выкрасили недавно. До этого на нее надевали специальный белый халат – лошадиный. На белом боку ее, как и на дверях кареты, красовался жирный красный крест. Кучер (санитар-водитель) был как обычно в белом халате.

Из кареты выскочили два человека в таких же белых одеяниях и ловко напялили на обезумевшего корреспондента смирительную рубаху. Через несколько секунд санитары усадили безумца в карету скорой помощи, которая тут же отправилась в обратном направлении, сделав U-образный крюк. Впрочем через полсотни метров «Скорая помощь» вдруг остановилась, дверь приоткрылась и из нее высунулось безрукое туловище того же самого корреспондента неизвестной газеты, крикнув толпе: «Господа, заходите, открыто… Сэр, помогите же даме снять пальто… Счетчик включен… Сто миль в час…». Здоровая волосатая рука санитара втащила психа обратно в карету, закрыв ему глотку. Дверь снова захлопнулась, карета умчалась.

Тут же оптимист выдал свой оптимистический прогноз по поводу острого душевного заболевания бедняги-корреспондента, предвидя скорую выписку больного. Сначала он обосновал это современными достижениями медицины, а потом решил в конце концов, что это вообще недоразумение. Скептик же категорически возразил:

– Нет, нет. Это надолго. Не выпустят, точно не выпустят.

Глава 3

В тот же день, но уже темным и чуть прохладным вечером, в одной из рабочих окраин Нью-Йорка как будто бы стали раздаваться выстрелы. Нет, это не было перестрелкой конкурирующих преступных групп, например румынской и швейцарской или цыганской и новозеландской. Просто к дешевому кабачку «Одноглазый капитан» с нарисованным одноглазым пиратом на фанерном щите подкатил фаэтон. Не смотря на осторожность водителя, выстрелы раздавались на весь квартал (несовершенство двигателя внутреннего сгорания). Эти звуки нам знакомы, и водитель – человек в соломенной шляпке – нам тоже знаком. Это был Гастлер, и был он здесь не случайно. Он ждал с нетерпением закрытия кабака и выхода посетителей из дверей «Одноглазого капитана». Вернее не всех, а одного из них. В кабаке же, однако, стоял дым коромыслом, и никто уходить пока не собирался. Два одноглазых героя этой истории, с которыми мы еще не познакомились и которые в свою очередь не знали пока о существовании друг друга, сидели в разных углах и делали то, что собственно и принято делать в таких заведениях – пили и общались со случайными соседями по столу.

Один из двух этих героев – темноволосый молодой человек Том – потягивал темное пиво за грязным столом и глядел одним глазом то в кружку, то на своего соседа, которому между глотками изливал душу. На месте другого глаза у Тома была черная повязка. В отличие от своего приятеля, этот одноглазый парень на настоящего рабочего как-то не очень уж был похож, несмотря на свое пролетарское одеяние. Некие штрихи в его внешности имели явно иную природу и выдавали другое происхождение. Так оно и было – в прошлом этот парень имел отношение к более благополучной жизни. Бедность он познал чуть позже, а детство провел не зная нужды, получил нормальное домашнее образование и воспитание в хорошей семье, но, увы, рано лишился родителей. Тем и завершилось это уютное детство и безоблачная юность Тома. Сначала скоропостижно скончалась мать. Отец от горя потерял бдительность и наделал долгов. После смерти появились кредиторы, почти все нажитое ушло с молотка. Жизнь дала крен. Нужда слегка помотала парня-сироту сначала по Европе, а потом забросила за океан. Оставшиеся деньги рассеялись, словно сухие листья по ветру. Как и многие другие, такие же ребята, он приехал за лучшей долей в Америку и ничего хорошего не добился. Да, это был весьма приятный, скромный и симпатичный ирландец. И если бы не черная повязка на глазу, какая-нибудь нахальная молодая американка точно уговорила бы его остаться в штатах и не мечтать о возвращении на родину. Но Том грезил Ирландией. Ему надоела Америка.

Сосед молча слушал его банальную историю и, в отличие от Тома, пил светлое пиво, то ли потому, что дела его были не так уж плохи, то ли просто из-за случайного совпадения. Действительно, причем здесь цвет пива, когда все равно нужно платить деньги и за черное, и за светлое пиво. Другое дело, если бы один из них пил воду, а другой – шампанское.

Итак, Том продолжал:

– Им мало того, что руки у меня золотые. Так нет, подавай еще и второй глаз. А у меня стеклянный протез такой, что приходится все равно прикрывать повязкой. Совсем другого цвета – карий. А глаза у меня голубые-голубые… Были. Теперь вот один остался. Что мне без работы здесь делать? Даже денег вернуться домой в Дублин нет ни цента. А там была бы работа.

– А ты все-таки в Дублин собрался?

– Вот, получил от родственников по матери письмо… И деньги на билет были тоже, да все просадил. В общем, думал отыграюсь, но тут понаехало в притон полицейских, еле ноги унес. А деньги все – тю-тю… Если через неделю не доберусь до Ирландии, то пропала работа. Даже если бы и упала с неба пачка долларов, все равно, разве успеешь теперь…

– Слушай, а ты видел вот это? – и приятель Тома достал из кармана рабочей куртки обрывок газеты. – Сто миль в час, как тебе это нравится? Несколько дней полета и летающее судно в Саутгемптоне, представляешь? Но главное – будет остановка в Ирландии.

– Ха, шутник. А билеты бесплатно раздают, что ли?

– Ладно, Том, брось грустить. Оставайся здесь, с нами, может все уладится. А сейчас, сыграл бы ты что-нибудь, может на пиво себе заработаешь, а то моих не хватит.

Странно, но обычно застенчивый Том все-таки решил подняться с места. Слегка шатаясь, он побрел к небольшой сцене и уселся за фортепьяно. Если бы не хмель в голове, может быть не появились бы необходимые раскованность и смелость. Но черное пиво на пустой желудок дало свой эффект, и вот с фантастической виртуозностью пальцы Тома заиграли шопеновский вальс, а затем сложнейшую прелюдию Баха. В зале ничего не изменилось, шум, звон посуды, голоса – все осталось, будто не было только что ни музыки, ни талантливого исполнителя. Удрученный Том, найдя рядом скрипку, стал играть Паганини. Это было великолепно. Но шум только нарастал. Вот Том с флейтой, вот он уже с волынкой, с арфой – эффекта никакого, все как будто напрасно. В конце концов музыкальный гений остановился и обиженно задумался – всего на несколько секунд. Интересно было, чем можно было бы угодить этой невежественной публике. Том совсем уже разозлившись на это глупое общество, развернулся спиной, чуть нагнул вперед туловище и вдруг неожиданно снял штаны своей рабочей спецовки. Блеснула белая плоть нижней части спины Тома, и в тот же момент весь зал кабака мгновенно замер, пораженный этим оригинальным номером программы гораздо более, чем предыдущими. Несколько секунд было слышно лишь движение крыльев мушки-дрозофилы, которая кружилась над огрызком сухаря, оставленного на краю грязного стола одним из посетителей. Он не догрыз его до конца, поскольку появился гарсон с кружками. Пиво муху явно не заинтересовало, как, впрочем, и выступление Тома. А сухарь – другое дело.

Но вот, наконец, шок вдруг сменился сначала бурными овациями, затем на сцену одна за другой полетели монеты, а потом и зеленые купюры. Пузатый владелец кабака был тут как тут и уже издали кричал бабьим голосом:

– Слушайте, какой успех! Это гениально. Просто и гениально – этот ваш последний номер. Поздравляю, от души поздравляю. Приходите каждый вечер, заработок будет обеспечен.

А в этот момент Том уже принялся считать заработанные деньги:

– Пожалуй на полет до Ирландии здесь хватит. Простите, это прощальный мой концерт. Завтра я улетаю на другой континент.

Лицо владельца кабака вдруг стало каким-то грустным и постаревшим, глаза выразили неподдельную жалость к самому себе, как у ребенка, которому дали подержать дорогую игрушку, а потом отобрали:

– О, это печально. Это так грустно и несправедливо. Ведь это невосполнимая потеря для Америки, это ваш последний номер…

В этот момент к Тому, отталкивая грустного владельца, подвалил подвыпивший здоровяк – Джеймс Гордон. Да, да, тот самый. Это ради него ежился от прохлады в своем фаэтоне охотник за алмазом – господин Гастлер.

Джеймс Городон был большим любителем не столько пива, сколько других, похожего цвета, напитков, но покрепче. А сегодня он был пьян именно от пива. Хотя перед пивом выпил бутылку виски. Но тогда достаточно выпившим он себя не почувствовал. Джеймс был неплохим малым. Слегка бородатый, немного рыжий, полный и рослый, с сильными и огромными веснушистыми ручищами, с красным от крепких напитков лицом.

Некоторое время назад он даже вел правильный образ жизни – при законной жене. Сейчас у него все покатилось, как с горки, вниз. Он опустился и стал несколько неряшливым, его лицо начало постепенно покрываться, как ночное небо, бесчисленными красными маленькими звездочками, появившимися от безумного количества выпитого в последние годы виски. Он был тоже ирландцем, и он ценил настоящую ирландскую дружбу, легко входил в контакт с любым незнакомым субъектом. Вот и сейчас, оттолкнув несчастного директора, он схватил Тома своими красными ручищами:

– О, брат по несчастью, да еще и земляк. Дай, я тебя поцелую.

– Простите, о каком вы несчастье?

В этот момент Том был как раз относительно счастливым человеком, имея пачку долларов за пазухой и кучу круглых кружочков из цветного металла в кармане.

– Как о каком? Ведь ты такой же безглазый ирландец, как и я.

И тут, в этот момент, самый красивый из двух синих глаз Джеймса Гордона, вдруг сверкнул голубой звездочкой, буквально на какую-то долю секунды. Да, он там – Голубой Алмаз, посланный к нам из далеких космических миров волей судьбы, если судьба может быть у камня. И пролетев возможно мириады миль, минуя планеты и звездные системы, избегая встречи с черными дырами, этот необыкновенной красоты голубой камень попал, представьте, в конце концов в орбиту к алкоголику Джеймсу Гордону – жителю маленькой, отсталой, но тоже голубой и красивой планеты Земля.

Взглянув на искусственный глаз Джеймса, естественный глаз Тома восхитился этим зрелищем и тоже слегка засветился удивлением и некоторой завистью.

– Неужели стеклянный? Какая работа. Лучше, чем настоящий. Но ведь это жутких денег стоит…

– Стоит, стоит. Когда-то я был богатым, я мог этих протезов купить тыщу, нет вру – три тысячи. А потом я спустил все свое состояние и начал пить. У меня ничего не осталось, кроме этой стекляшки, которую я так и не смог выкупить у доктора. Ходил так же, как ты, с черной повязкой, и мне наплевать было на всех. Жена ушла от меня, махнула рукой. Доктор требовал, чтобы я заплатил за глаз и забрал его. Но я плюнул и на дока, и на протез, оставил его этому жмоту-глазнику на память.

– Но вы же его получили как-то. Ведь вот же он, на вас. То есть, в вас…

– Да, конечно. Это было совсем недавно. Доктор умер, а вдова сжалилась и отдала мне мой протез, не взяв за него ни цента. Повезло… А так, что бы она сама-то с ним делала? А ты значит земляк мой? Я сразу понял, что этот парень из Ирландии. Завтра, между прочим, я возвращаюсь на родину. Сыт по горло Америкой. Смотри, в кого она меня превратила. На прошлой неделе я получил письмо из Дублина и деньги на билет. Вот, лечу завтра туда. Подцепил кой-какое наследство от сестры деда по матери. К счастью мой бывший повар одолжил мне денег на билет, потому что те – присланные – я пропил сразу.

– Тогда мы увидимся в воздухе. Я лечу с вами одним рейсом.

Чуть позже Том и Джеймс стали друзьями. Через несколько выпитых кружек пива они нашли общих знакомых и даже оказались дальними родственниками. Хотя в этом на сто процентов они были уверены только там в кабаке, а позже не могли уже вспомнить ни одной веточки, соединяющей их генеалогические деревца.

Странно, что в этом заведении не оказалось Оптимиста со Скептиком. Но этот кабак все же пристанище для простого люда, а наши спорящие друзья предпочитали более приличные заведения и в данный момент пили пиво где-то в центральной части Нью-Йорка в престижном месте. Место было богемным хотя бы потому, что со вторым номером Том не заработал бы ничего другого, кроме пинка по той же самой артистической заднице. А вот за первое – музыкальное выступление – может быть и одарили овациями. Как раз в этот момент Оптимист и Скептик ждали выступления известного французского тенора, которого Оптимист уже где-то имел счастье слушать и видеть. Рукоплескал он тогда до боли в ладонях.

– Это, знаете ли, я вам скажу, такой талантище. Вы скоро в этом убедитесь. Редкий профессионал. У таких выступления проходят, я вам скажу, на ура. Вот увидите. Вот он…

– Этот, что ли? – равнодушно отреагировал Скептик. – Чушь. Провалится.

– То есть, как провалится? Ведь я же вам объяснял – высокого класса профессионал. Парижская школа. И в Милане тоже учился.

– Все равно провалится. Точно провалится.

– Ну уж нет, тут я с вами никак не могу согласиться…

В этот момент заиграл рояль, и брюнет в черном фраке запел на итальянском языке арию. Спел, надо сказать, действительно прилично, бойко и без запинки. Овации были бурными. Торжеству Оптимиста не было предела.

– Вот, вы же убедились сами. Каков профессионал. А? А говорите провалится…

В этот момент уходящий со сцены артист, пятясь и кланяясь, действительно провалился – в суфлерскую яму. Невозмутимый скептик коротко и сухо констатировал свою победу:

– Говорил же, провалится.

Да, а Гастлер-то все еще ждал, съежившись от ночной прохлады в своем фаэтоне. Но ведь всему приходит конец. Вот и стали выходить, выползать и вываливаться первые посетители, покидающие уютное, на их взгляд, место «Одноглазый капитан», унося в своих желудках и мочевых пузырях литры черного и светлого хмельного напитка. Уж коль заплатили, то и несли бы домой. Так нет, многие тут же отходили в сторонку и орошали первую весеннюю зелень, появившуюся после прохладной зимы. Гастлер, забыв про холод, весь напрягся и приготовился выполнять план, который он задумал, чтобы заполучить, наконец, желаемый глазной протез добряка Джеймса Городона. Но не тут то было. Джеймс появился в дверях кабака не один, а в обнимку с новым приятелем Томом. Кроме того их сопровождала кампания каких-то сомнительных знакомых то ли Джеймса, то ли Тома, они так в этом и не разобрались. Все они хором пели похабную ирландскую песню и настроение их было чрезвычайно легкомысленным и веселым. Это непредвиденное обстоятельство (то есть не содержание песни, а нежелательное появление новых друзей у Джеймса) вызвало в душе Гастлера бурю негодования и как будто обиду. У него даже пронеслось в голове нечто вроде «вот я ему и то, и это, а он, понимаешь ли, такое мне устроил». Правда хорошенько подумав, Гастлер все же не мог вспомнить, что хорошего он сделал Джеймсу. Как будто пока вообще ничего – ни плохого, ни хорошего. Но все равно обида есть обида, за секунду от нее не избавишься, что ж тут поделаешь. К счастью у Гастлера в кармане оказалось современное чудо техники – карманный телефонный аппарат. Замечательная вещица – подарок шефа. Возможно ручная работа – с красивыми серебряными инкрустациями в виде птиц, цветов и экзотических растений. Нажав на скрытую пружину, Гастлер выдвинул длиннющую антенну, которая будто только этого и ждала, сиганув вверх и проскочив через специальное отверстие в полях соломенной шляпки «От Марселя до Парижа» на уровне правого уха гангстера. Покрутив предварительно малюсенькую ручку аппарата, он через барышню из центра телефонно-телеграфной связи вызвал к телефону Босса.

– Шеф, объект моего наблюдения не один. Боюсь, придется решать задачу по варианту В. Но шеф… Я? Да я то здесь причем, это он сам… Понял… Буду следить.

Получив нагоняй и кой-какие указания от шефа, Гастлер быстро выскочил из фаэтона, сверкнув в свете фонаря недовольним своим лицом. Резко ухватившись за железную ручку, он стал лихорадочно заводить мотор своего чуда техники (с несовершенным, правда, двигателем внутреннего сгорания). Остывший мотор не поддавался усилиям Гастлера. Решив, что надо бросить это занятие, он расслабил несколько руки. Бедняга подумал, что сегодняшний вечер – сплошное невезение. Кстати, он был прав – вот и ручка, отскочив от мотора, который неожиданно завелся, чуть было не улетела. Заданная скорость полета была такова, что могла бы, наверно, вывести железяку на орбиту и сделать ее спутником нашей голубой планеты. Однако этому уникальному космическому полету воспрепятствовала другая орбита – та, что имеет отношение к физиономии бедного нашего гангстера и внутри которой вращается не космический объект, а земной – живой орган зрения Гастлера. План В, увы, также не удался по причине некоторой потери сознания его автора.