Текст книги "Аэротаник"

– Прошлый раз про радость говорили, а теперь вот счастье. Видно мы здесь про счастье вообще ничего не знаем. Что оно такое? А любовь, и ее значит нет?

– Так ведь дети и у вас рождаются, как же это без любви-то получается, милая моя?

– А так… Кто чувствует в себе это предназначение, данное ему программой, тот рожает, а кому-то более важным делом дано заниматься всю жизнь, ему он себя и посвящает. У меня вот нет детей, и не будет никогда…

– Как же это? Нет, погодите… Кто-то за вас уже заранее решил, и вы сами согласны на это?

– Действительно, еще два дня назад я об этом не задумалась бы, так же как вы не смогли бы, наверно, представить себя инакомыслящим в своем обществе. Ведь даже и у вас большинством поддерживались решения правителей, какими бы они ни были – правители и их идеи. И без всяких там программирований и несмотря на убогое свое существование и прочие проблемы. А у нас-то все правильно, все проблемы решены. Члены нашего общества равны духовно, идеологически и просто физически… Знаете, Федя, а ведь ГОВМО планирует даже лица людей сделать одинаковыми – и все будут согласны и довольны. Так вот. Но как, видимо, неустойчива эта запрограммированность в нас, если появляется вдруг один такой, как вы – несовершенный, непредсказуемый, странный, заполненный всем тем, чего мы уже не знаем и не помним – и все, первые зачатки хаоса налицо, то есть я имею ввиду себя, свое поведение. И главное – вы мой муж… Кто ж, как не я, первой из всех ныне живущих сорвется… Вот вы о ребенке только что заговорили, а у меня тотчас сердце застучало, все в груди сжалось от чего-то. Не должно быть так, невозможно.

Как-то неожиданно, наверно опять синхронно, мы задремали. Не знаю, что видела Дана, но тот сон, который в предыдущую ночь оборвался, как бывало кинолента в клубе, я пережил теперь до конца, и это было, как наяву. Сон был цветной, а конец счастливый. Проснулся я на Земле, у меня в голове плыло от всего, испытанного мною за последние сутки, в том числе и от того, что произошло там под старой лодкой, укрывшей двух юных людей от грома и ливня, хоть и было это во сне. По лицу Даны было видно, что этой ночью она тоже видела сны и, наверно, непростые. Она прижимала к груди мною подаренный лунный камень. Удивление, блеск в глазах и взгляды, которые она бросала на меня, выдавали ее с головы до ног. Скорее всего при коммунизме сны мешали бы развитию и поэтому отменены программой. И попробуй-ка вдруг такое увидеть и почувствовать впервые. Ну, думаю, – мягкая посадка. Она уже чувствует и знает то, что никому здесь не доводится больше чувствовать и знать. А кому доводилось когда-то при старом режиме, ну старухе какой-нибудь, – все стерто из памяти напрочь. То ли еще будет.

На космодроме нас поджидал Тир Тартир, улыбаясь своей вежливой улыбочкой.

– Милостивый государь вы мой, Федор Тимофеевич. Жаль, очень жаль, что не составил вам компании там на Луне. Дела, знаете ответственные… Ну, другой раз… Не правда ли, для человека вашей эпохи поездочка эта весьма полезна и занимательна?

Ну, думаю, слава тебе, господи, его там только не хватило бы. А то б еще, не приведи господь, приснился бы в том сне каким-нибудь третьим персонажем, например, браконьером с динамитом или хозяином лодки, помешал бы гармонии… Да и там, на Луне, прекрасно обошлись без лишних поводырей. Тир, между прочим, покосился на Дану и как-то запнулся, потерял свое безупречное равновесие. Заметил, думаю, разницу.

– Ну, вы Дана Батьковна, я вижу, просветили нашего гостя, поразмышляли о преимуществах нашей коммунистической системы, об успехах и темпах строительства, об освоении космоса. Ведь люди-то теперь, – снова обращаясь ко мне, – сыты и одеты, живут в прекрасных условиях, работают и учатся, как им самим… то есть, согласно внутренним своим потребностям. Вот вы, Федор Тимофеевич, вернетесь вскоре в свою эпоху, о вас будут писать, весь мир узнает, и уже легче будет прорваться реполлюционному пламени в души народов, населяющих планету Земля. Поверьте – такое начнется, и все – в одночасье. И тогда…

В тот момент, когда он заикнулся о моем возвращении, вдруг произошло непредвиденное обстоятельство. У Даны на ресницах появился сначала блеск, потом влага, а затем вылезла крупная слеза. Набухнув, эта хрусталина рухнула вниз, и момент ее падения на пол совпал с паузой – послышался характерный звук. Тартир вытаращил глаза, открыл рот, но не договорил фразы. Посмотрев как-то рассеянно и на меня, и на Дану, он вдруг засуетился, куда-то заспешил, стал объяснять, что ему нужно в Кремль. Дана, незаметно смахнув оставшуюся влагу, спросила Тира, что нам необходимо делать.

– Ситуация, видите ли, друзья мои, изменилась. Нужно бы подкорректировать кое-что, получить дополнительные инструкции. Что-то я не пойму… Я собственно, как это не странно, в затруднении. Но наше ГОВМО задачу решит. С одной стороны, я не должен вас оставлять, но с другой стороны вынужден покинуть… э-э-э… В общем появлюсь, обязательно появлюсь, как только буду оснащен программой дальнейшего проведения эксперимента. А вы, мои подопечные, ну погуляйте, что ли, отдохните с дороги. Только, это… Пожалуй, ничего больше.

– Хорошо, товарищ Тартир, мы будем ждать от вас вестей.

Пройдя пять шагов, Тир вдруг остановился, повернулся опять в нашу сторону и произнес не своим, каким-то загробным голосом, ну будто человека в оборотня превратили:

– Нет, не пойду в ГОВМО. Мне нужно сначала в эту… в библиотеку.

Когда Тир, наконец, удалился в сторону таксолетной площадки, долго выделяясь в толпе своей какой-то неуверенной, не синхронной с общим движением походкой, Дана чуть призадумалась и вдруг спокойно так сказала:

– Тогда пойдемте домой. К себе домой. Вы же мой муж… Ой… Опять что-то не так?

– Нет, все нормально, – поспешил я ответить дрожащим голосом, – поехали, конечно.

Мы решили отправиться на метро. Или это уже было не метро, может как-то по-другому называлось, не спросил. Но тоже что-то подземное и длинное, только белое. Не было, правда, привычных вагонов, а лишь один сплошной змееобразный вагон, способный изгибаться на поворотах. Хотя змеей особо не назовешь – белый ведь, скорее другое существо, паразит, например, какой-нибудь… Но это ладно, не важно… На остановку мы попали, спустившись на великолепном лифте с металлическими зеркалами. В поезде этом народу было совсем ничего. Стояли по бокам уютные полиэтиленовые кресла. Когда входили, я попытался посмотреть, что там внизу платформы, но никаких колес или воздушной подушки не было видно – дно, в котором находился поезд было желобообразной формы, и поезд как бы висел в воздухе в этом желобе. Дана напомнила, что уже частично освоены некоторые основы практической антигравитации, и это используется часто в транспорте и строительстве. В вагоне висели светящиеся табло с картой метрополитена. Ну, это прямо паутина настоящая. У меня в сарае такая давно уже висит в углу. Я не трогаю. Говорят, это грех – пауков давить. В общем отъехали от космодрома и несемся по туннелю в сторону Москвы, не касаясь ни дна, ни стен. Без шума и пыли, но скорость приличная, дух захватывает. В окнах свет мелькает. Остановки, вроде как у нас в Москве в метро, только все такие современные, никаких тебе серпов с молотками, колосьев, венков лавровых, а также колхозниц с рабочими. А потом вроде как в город попали, но я понял, что это и есть тот самый подземный город, о котором рассказывал Тир Тартир. Сделано хитро, вроде как и небо с солнцем вместо потолка – декорация то есть, и деревья вокруг, сады и скверы разбиты – не знаю, может искусственные тоже. Подземные здания вокруг – сплошь современные постройки, ни одного сталинского дома. Между ними переходы, мостки, башни, на крышах купола, вокруг цепи какие-то, плафоны, фонтаны, флажки и фонари. Попадались, правда, и памятники Ленину, Карлу Марксу, каким-то космонавтам, даже Хрущеву. Сталина – нет, не видел, видимо осуждение культа личности еще не отменили. Еще некие незнакомые бюсты встречались на пути, но я не стал спрашивать, кто такие. Главное, в подземном городе даже речки и маленькие озера мелькали по пути, мостки всякие. Лодки какие-то особые для перевозки людей и грузов плавали по воде, а по улицам и площадям двигались машины будущего. Никаких светофоров и милицейских будок. В каждой машине, как рассказала Дана, установлена ЭВМ, которая предупреждает любую аварию, даже самую незначительную, хотя я это уже вскользь упоминал. У нас вот Петрович прошлым летом только-только Ковровца купил, похвастался перед мужиками и тут же в бабку с ведрами влетел прямо посреди деревни. Ковровец сильно разбил, совсем новый, с завода. Бабе Дуне руку вот сломал, я ей целую неделю воду носил и по дому помогал. А сам Петрович – ничего, шея только долго болела, он ее портвейном все лечил. Говорил, помогает лучше порошков. Ну это ладно… Летательных аппаратов здесь под землей, вроде как не заметил.

На одной из оживленных остановок, наконец, вышли. Люди, приветливо улыбаясь, кивали друг другу. Некоторых сопровождали небольшие роботы, вроде Кибера 18. Я теперь на эти улыбочки, кстати, стал смотреть подозрительно. Точно, думаю, запрограммированы, уж больно вежливые. Я одного специально плечом задел, крепенько даже – нет, все равно улыбается. Извинился, между прочим. Наконец по лифту мы поднялись на поверхность. Бывал я в Москве и до войны, и после, и даже не раз, но сейчас ничего не нашел похожего на то, что видел раньше на картинках. Да, просто бриллиант какой-то. Это даже не тот городок, где я давеча проснулся. Тут, считай, покруче будет. А как объяснишь, не знаю. Ну, все выше и шире, и разнообразней, чем там. И всего больше. Стекло, металл, зеркала, удивительные формы – все это вокруг и над. Я даже философию эту свою в момент забыл, о преимуществах нашей несовершенной дореполлюционной системы. Небо, между прочим, без облаков – их к столице не пропускают. Воздух чистейший. Народу много, все довольные. Но, одеты одинаково – в серебристо-белые костюмы, облегающие стройные, одинакового роста фигуры. Стариков действительно не видать. В парках песни поют хором, дети группами в какие-то серьезные игры играют, но опять же чувствуется – это что-то посложней, чем дочки-матери, классики или буксовки ваши, будь они не ладны. Ну, правда, ни киосков, ни автоматов с газировкой за 3 с сиропом или даже за 1 копейку без – этого нет, не увидишь. И эскимо за 11 копеек на палочке, и пломбир – все отсутствует. Даже бесплатно не выдают. Но таблетки, может и есть такие у каждого при себе. Про остальное уж молчу. Эх, пивка бы сейчас для полного счастья, думаю. Прошли метров 200 и подходим, значит, к зеркальному небоскребу, уж больно по форме похожему на огромную гирю. У нас в сельмаге как раз такие на весах используются. Я потому и вспомнил. Говорят их напильником маленько подтачивают, чтобы народ обманывать, товар недовешивать. Но это в городах, у нас такого нет. У Таси, продавщицы нашей, правда, недочет был недавно, – приезжали из района проверять, – но ничего, утряслось как-то. Да, только гири у нас черные и грязные, а эта – прямо зеркало.

В подъезд зашли – ни окурков, ни заляпанных стен с матерными надписями и признаниями в любви, как в городах – ничего такого нет, а все – один блеск. Опять на лифт. Поднялись. Дана, когда остановились, какую-то кнопку нажала, лифт повернулся по оси и встал в нужном месте, дверь открылась прямо в прихожую. Нет, ну ты думаешь, там ковры, хрусталь, таршер – ни грамма, все очень просто, но изящно, конечно, чисто. В квартире, как входишь, пустая такая белая полукруглая прихожая. Лампы дневного цвета завихрастой какой-то формы на стенах, вроде неоновых реклам. Стулья и кресла исключительно из пластмассы, а может эбонитовые. В большой вазе на полу – искусственные цветы, а так никаких других украшений, вроде слоников. Шкафы прямо в стенах. Что в них – не знаю, не заглядывал особо. Двери какие-то тут же, может ванная с туалетом, то есть эти – сортирбокс с ионодушем. Посмотрим, думаю, потом, совмещенный ли гигиенический санузел, как в хрущевских домах, или нет. Ковер на полу – синтетический, наверно японский, так как вроде бы нейлоновый и белый, что характерно. Прямо у входной двери – поменьше ковришко. Вступил, и чувствую, как бы реакция произошла какая-то, пыль, видимо, смелась с обуви. Корочки-то у меня были, как кеды китайские, только беленькие такие и на змейке – загляденье. Ну, врубился, конечно, что обувку снимать и не обязательно, да и тапочек для гостей нигде не видать. Я в первую очередь оробел здорово, как в квартиру-то вошел, уж больно все не так, как у нас-то в деревне. Даже в городах ничего подобного. А тут еще больше испугался: что-то зашумело в другой комнате и, вдруг, робот выходит хозяйку встречать, ну и со мной чтоб поздороваться. Я то сначала подумал, может муж вернулся, морду мне набить хочет. Нет, этот железный – вряд ли. Киберы – они обычно спокойные ребята, знаем уж. Я еще подумал, у нас вот в городах многие кобелей держат прямо в квартирах, так те на незнакомых прямо бросаются, иной раз кусаются даже. В деревнях-то, если злая собака, то на привязи. А роботы – они вежливые и очень тоже исполнительные, если что попросишь. Дана меня хотела сразу в большую комнату провести, а я говорю:

– Дана, мне очень интересно, как простые люди здесь живут, ну то есть быт какой, планировка квартир и прочее.

– Вас это интересует? Ах, да, конечно, смотрите. Вот здесь гостиная, наша общая комната. Там кабинет мужа, здесь мой. А это комната дополнительная. Мы думаем отказаться, нет потребности в лишней площади. Сортирблок и ионодуш, комната для робота и мусоропровод в этих вот помещениях.

– А кухня? Ах, да, вы же на таблетках… Тогда и мусора-то у вас, разве что бумажная лента от ЭВМ.

В общем заглянул я в комнаты. Чистота бросается в глаза. Стены все ровные и белые, окна во всю стену. Но ничего лишнего. Какие-то серебристые машины стоят, столики компактные, светильники, сверхестественных украшений почти никаких – лишь какие-то непонятные мне две-три картины и другие предметы – это, Паша, кстати, абстракционизмом называется. Странно, что все-таки разрешили этот вид искусства. А в наше время в Крокодиле Кукрыниксы очень даже комично их – мазил этих – критиковали. И в Огоньке тоже что-то было про это. Ну телевизор, конечно, с большим экраном в уголке стоит, только не в форме ящика, а круглой такой, почти как шар формы, и не какой-нибудь из полированной фанеры, а особый, тоже, видимо, из светлого эбонита или специальной белой пластмассы сделан. Может по причине неудобной формы, или это считается здесь мещанством, не было на телевизоре и других предметах мебели ни кружевных салфеток, ни статуэток, ни, например, тех самых пресловутых семи слонов от мала до велика. А в нашей деревне телевизор ведь только у вас, Паша, – «Рубин», хороший очень, ну и у Кабанчиковых. У тех, правда, «Рекорд». Так тот похуже и показывает плохо. Я ходил недавно смотреть Эстафету новостей, уж больно Юрий Фокин – ведущий – мне нравится, ну и спорт еще люблю, концерты. А у Кабанчиковых как раз, куда не глянь, слоники, статуэтки, салфеточки. Пережитки все это, мещанство. Да, а у Даны в квартире, значит, кресла и диван в большой комнате перед телевизором – просто шикарные, из искусственного с блеском плюша, что ли, мягкие и красивые, но все, чувствуется, легкое и компактное. На стенах совсем никаких ковров. В Тамбове у моей тетки такой коврище куплен был, что пришлось край его загибать на другую стену – таким углом и висит. Все завидуют. Далее, столик журнальный, – это я опять к Дане в квартиру возвращаюсь, затем побольше столик, полки с какими-то коробочками и дощечками и небольшими предметами непонятного предназначения, прочие всякие приборы – все это блестело серебряным металлом на стенках или стояло в углу. Откуда-то со стен музыка тихая играла, электронная и загадочная. В обоих кабинетах были небольшие и одинаковые ЭВМ, домашние видимо, специальные. Ничего себе, думаю, зажиточно. Иногда они включались, мигали лампочками и из них вылезала, как телеграфная лента, какая-то информация. Санузел, как я и предполагал, был совмещенный – и унитаз этот знакомый мне, кибернетический, и ионодушевая кабинка – все в одном небольшом помещении. Кафель, между прочим, удивительно красивый там был. С нашим, как у Светкиной подруги (был я раз случайно, Глебушка пописать попросился, пришлось зайти – тогда вроде понравился санузел, красивый, белый), нет никакого сравнения. Это просто шик. Черный, с блестящими крапинками, и, главное, между плитками светятся промежутки сеткой такой неоновой – освещают помещение. Свет, естественно, везде включается и отключается сам по себе, ну и двери самооткрывающиеся тоже. Каморка робота была без окон и довольно тесная, но ему, вообще метров не надо, он там просто так, как лошадь стоймя отдыхает, ну и подзаряжается от специального провода проведенной в дом солнечной энергией. Перехожу к семейной кровати. Собственно ее с самого начала я пытался найти левым взглядом, но никак не мог ущучить. Ну нет и все. Как же, думаю, они, стоя что ли, как роботы или те же лошади в конюшнях, спят или, извиняюсь, прямо на полу, не раздеваясь. Диван-то не больно широк. Потом-то я узнал, что кровать – она в пол запрятана. Нажимаешь определенную кнопочку на пульте, что висит на стене, и посреди большой комнаты большущий квадрат как бы отделяется от основного горизонтального пола (причем щели в этом месте до этого и не заметишь никакой), один край поднимается, другой вниз идет – глядь и кровать объявляется на всеобщее обозрение. Белья как такового нет, а лежат по обе стороны мешочки такие два – сверкают, чистенькие, хрустящие, утепленные. Видно там под полом все автоматически стирается и меняется. Утолщение, там где должна быть подушка, явно забито чем-то другим, чем привычной нам соломой или в лучшем (по нашим же понятиям) случае – птичьим пухом. До половины эти два мешочка были прикрыты красивым одеялом, а может просто покрывалом, аккуратно висящим по обе стороны этой тахты. Внизу выдвигается ящик с ночными пижамами. Интересно, что оба варианта – и женский, и мужской, были совсем одинаковыми, только разными по размеру – синяя такая соколочка и того же цвета шароварчики, что-ли. Похоже на шелк, только на рубашке золотые звездочки сверкают. Но это я все потом быстро успел оценить. А перед этим, значит, кровати вообще не нашел. Дана мне так просто и невинно:

– Кажется нам требуется небольшой сон… Поездка была утомительной, хотя, благодаря препарату, вы этого пока не чувствуете. Можно немного отдохнуть, сходить в ионодуш и позавтракать.

Я вообще в баню раз в неделю хожу. Но Дана мне намекнула, что эта обработка отчасти компенсирует естественный сон и очень хорошо взбадривает. Сходили по-очереди. Сначала я, как гость. Робот мне помог справиться, бельишко новое сообразил, старое в какой-то автоклав отправил, на стерилизацию видимо. Даже таблетку выдал, заменяющую зубной порошок. Бросил в рот, и такое ощущение, будто мятой какой-то обожрался и свежесть во рту ни с чем не сравнимая (особо с тем, когда с бодуна просыпаешься). Все вроде удобно и даже стало понятно, но уж больно пока непривычно после наших-то условий. Потом Дана пошла туда же. А я стал в окно глядеть, панораму города рассматривать. Сам-то в душе, бес попутал, представляю, как она там на глазах у робота-то… Вот, разделась, трусишки свои ему отдает, чтоб постирал. А он-то, гад, небось делает вид, что ему хрен до фени. Хозяйка по наивности или в силу запрограммированности и не стесняется, небось. Но, в общем, пытаюсь видами отвлечься. Где-то вдали вроде и наши старые здания просматриваются, не знаю, может быть даже Кремль сумел различить там вдали за рекой. Но в основном все новье – стоит, радует глаз. Потом она появилась, свежая, улыбающаяся. Оба мы, конечно, получили хороший заряд энергии и благоухали. Даже голод почувствовался.

– Давайте, Федя, позавтракаем. Борис! – это она киберу, только с ударением на о – имя у машины было такое, – Принеси нам меню, чтобы Федя мог выбрать для себя более-менее привычный завтрак. Робот, не задумываясь, приносит темную эластичную дощечку с едва заметным утолщением внизу. На утолщении различного цвета полоски. Дана нажала на одну из них, и на дощечке появился текст меню – светящиеся слова и буквы. Я выбрал пирожок с капустой, полоску песочную и чай с сахаром. Сойдет думаю. Хотя дома я частенько либо не жравши с утра, либо кашу иногда гречневую люблю поесть спозаранку. Когда моя-то жива была, то по воскресеньям тесто месила, пироги всякие пекла в русской печке. Может поэтому и захотелось чего-нибудь мучного. Дана заказала кофе и еще какого-то непонятного дефициту, может эклер это был, не знаю. А еще она фруктов попросила – и себе, и мне, – апельсинов, винограду. Я говорю, вроде как в шутку:

– Может и шампанского?

– Шампанского? Пожалуйста, можно и это заказать, Борис сможет синтезировать. Я, правда, не имею сама такой потребности… У нас никто бы… Вам это, Федя, действительно нравится? Но ведь вред организму кажется давно уже доказан… Хотя я хотела бы попро… Что ж это опять со мной. Такое чувство, что я готова пить шампанское вместе с вами. Это невозможно, так не должно быть. Затягивает куда-то, и остановиться нет мочи.

– Ничего, успокойтесь, это я так, пошутил, можно и чаем с фруктами обойтись.

– Нет уж, нет, Федя. Раз вы хотите, то и я тоже. Меня теперь трудно остановить. Давайте шампанского…

– А робот не настучит? Может неприятности какие будут?

– Не знаю, роботы не моя специальность. Но мне все равно. Только отчего эта дрожь? Я совершенно распрограммировалась, все-таки придется что-то предпринять, сообщить в…

– Да вы, Дана, подождите маленько, может спешить-то с этим особо некуда. Вас ведь на новую реполлюцию пока не тянет, чем же это вы опасны для общества. С вами, с такой, мне ведь как-то привычней, легче приспособиться.

– Вы думаете?

– Ой, а можно еще пару бутербродов с черной икрой. Во! закусочка. Хотя не помню, где и когда пришлось попробовать.

Не прошло и пяти минут, как железный Борис вдруг вкатывает тележку с подносом. Ну там, естественно, увы, не наши харчи, а ихние таблетки всякие на маленьких тарелочках. А на отдельном из матового серебра блюдечке лежат две красивые, прозрачные капсулки янтарного цвета и рядом две поменьше, но другого цвета – черные. Взялся я джентльмена из себя строить и подаю удивившейся этому моему жесту Дане тарелочку с полусладким советским шампанским, то бишь с янтарными капсулами, мол сильвупле, мадам. Руки-то у меня, гляжу задрожали тоже от нестандартности этой ситуации, ну и опрокинулось все это хозяйство Дане на ее серебристые колени, а оттуда все скатилось на пол под столик. Не знаю, кто первый, но только в секунду оба мы оказались под столом и сильно ударились лбами. Сидим под столом, а вылезать ни тот, ни другой не имеет желания. Какая-то блажь пошла по телу, в груди сладко сделалось. И вдруг Дана томно как-то и тихо произнесла полушепотом:

– Будто там, под лодкой…

– Что, говорю, вытаращив глаза, – и вы это тоже видели во сне?

– Угу, – будто сдаваясь в плен, невнятно она ответила, но пока не могла заставить себя посмотреть мне в глаза.

– Дайте-ка я взгляну, нет ли у вас шишки на лбу.

Я обхватил двумя руками ее лицо и повернул к себе, заставил взглянуть на себя. Глядел, глядел, и она тоже, а потом впился, как юноша какой-нибудь – молодой и нетерпеливый, прямо ей в губы. Не помню, долго ли это тянулось, сколько целукались, только трясло ее как-то уж очень сильно, это хорошо помню. Потом она вдруг, оторвалась и с каким-то слабым стоном произносит:

– Еще немного, и я поверю даже в говорящих зайцев и мышей со скрипками, что они и вправду существуют.

И вдруг, словно спохватилась:

– Так где же оно, шампанское ваше? Давайте, выпьем, скорее. Кажется мне это необходимо, я это чувствую, хотя не знаю зачем… Это должно помочь…

– Да, конечно, – спохватился я, – Правильно чувствуете.

Стал шарить по полу, нашел и шампанское и бутерброды с икрой (интересно как в этом случае эти бутерброды упали – чем вниз). В общем выпили и закусили. Дрожь у нее успокоилась, но что-то другое началось – будто покатилась по наклонной плоскости. Смелой она и решительной вдруг стала, может даже и для нашей эпохи чересчур того… И вообще, будто с тюрьмой пять минут назад распрощалась, заспешила ко всем прелестям свободы. В глазах блеск, как у ведьмы или у русалки какой. Глядь, а мы уже из под лодки, то есть стола, вынырнули. Она только кнопочку успела нажать… Ну и последнее, что я смог воспринять нормально – это описанное выше появление из пола кровати и внешнего ее вида. Всякие спальные мешки и прочее, что я описал выше, – это все на пол полетело. Да, я успел еще робота отправить с глаз долой – смущал он меня как-то, хоть и неживым считался. Уйди, мол, уставился тут… И наконец…

Погоди-ка. Что-то я, Паша, забылся, расписал тут невесть что, а ведь ты ж еще пацан, не понимаешь небось ничего про взрослую нашу жизнь. Извини, придется перескочить к дальнейшим событиям. Но для прессы скажу, что ничего нового нашей любовной науке в этой ситуации не дало коммунистическое будущее, а все, что произошло с нами – наше это было, знакомое и родное, дореполлюционное и самое что ни на есть лучшее, что любовью многовековой придумано. В общем Дана моя так распрограммировалась, что хоть на расстрел веди, хоть с собой забирай в Советский Союз, а еще лучше в какой-нибудь злачный западный город (это я не серьезно, насчет запада). Да только как? И чувствую, нет решения проблемы – мог бы я, конечно, остаться и ради нее даже готов на это, но ведь с тем то, ее бывшим супругом, что делать. Охота ему что ли, как старик Хоттабыч, сидеть где-то в бутылке джином тысячу лет, какого-нибудь ибн-Володю дожидаться. И даже, если бы удалось остаться, ведь запрограммируют же в ГОВМО так, что себя не узнаешь, родных забудешь и все. Какая уж любовь и чувства. Вон наш деревенский придурок Костя-капитан. Ну дурак, ну ходил в бескозырке, флажками махал встречным машинам, знаки какие-то показывал, как на флоте. Ничего страшного, все привыкли. Нет, кому-то надо было его в психушку запереть и уколами заколоть. Подумаешь, шишка партийная из области проезжал и с дуру свернул с дороги. Взял – и поехал туда, куда Костя флажками махнул. Теперь не узнать человека. Меня-то, спасибо партии, хоть не трогают, слава богу. Вот писать разрешили, карандаш химический выдали и бумагу. Держусь пока, соображаю. Грамотно даже получается. Но если ошибку найдешь, Паша, исправь, будь добр.

В общем, если бы не звонок видеотелефона, мы бы не смогли остановить свои страсти, особенно, подозреваю, Дана. Но этот, Тир, кто его только на свет родил, всю картину испортил. Конечно, надо было в секунду прибраться, одеться и сделать невинный вид. Потом, наконец, Дана встала перед экраном и включила телевизор (и видеотелефон одновременно). Появившийся Тир Тартир выглядел тоже явно не членом будущего коммунистического общества, а как-то иначе, будто растерян, расстроен и нерешителен.

– Дана! Ах, вы здесь, у вас дома? А наш гость?

– Федя… Э-э-э… Федор Тимофеевич… Он тоже здесь, где ж ему быть.

– Как это здесь? У вас? То есть с вами? Да, конечно, вы же не могли знать… Так, не успел… Ничего, ничего… Только я должен срочно подлететь к вам. Очень, очень важно.

Пока Тартир не появился, мы, уже успокоенные и пришедшие в себя, сели друг против друга. Сначала несколько минут молчали, всматриваясь в друг в друга. Странно, но после всего, что только недавно было с нами, с таким вот опозданием появилась какая-то стеснительность и нерешительность. Наконец, я заставил себя протянуть руки к Дане, и мы стали сидеть молча, прикасаясь друг к другу одинаково горячими ладонями. Наши мысли были об одном: что же будет дальше, неужели все на этом закончится. Как раз теперь это показалось невозможным.

– Тартир, наверно, все понял. – нарушил я молчание. – Или ему ГОВМО разъяснило это незапланированное развитие событий и его последствия. Втык, точно, получил от Карла Маркса. Видимо ни машина, ни Ильич, ни автор Капитала не смогли предусмотреть, что у вашего всенародного программирования есть изъяны. Придет сюда Тир, подозреваю, с милицейским нарядом, заберут нас, в разные тюрьмы посадят или в психбольницу отправят на перепрограммирование или изоляцию.

– Федя, это-то как раз и невозможно. Ситуация безвыходна не только для нас, но и для них. Ведь в этой системе нет милиции, нет армии, нет ни тюрем, ни лагерей. Некому этим заниматься. Я знаю, что машина даст какие-то рекомендации по созданию элементов защиты и предупреждения. Но ведь люди уже запрограммированы так, что не смогут нанести ни малейшего вреда друг другу, ощутить власть или силу, тем более применить ее. Изменить программу и перепрограммировать все общество в короткий срок – это невозможно, и это тоже пагубно. Хотя что-то было заранее предусмотрено. Лишь ограниченное число людей имело доступ к эксперименту, связанному с твоим, Федя, появлением здесь. Никто не мог предположить, что общение с незапрограммированным субъектом и определенное стечение обстоятельств может обладать таким деструктивным воздействием.

– Прости меня, Дана. От меня только несчастья одни. За тебя я очень боюсь. Я то – хрен с ним.

– Что же ты, дурачок, мелишь такое. Ведь я же нынче на седьмом небе. Ты понимаешь, что сейчас, в этом мире, только ты да я – два счастливых человека. Давеча я говорила, что у нас о счастье не знают ничего. А теперь кричать на весь мир готова: знаю, знаю, что это такое. Я знаю. Это я и есть – счастливый человек.

– Господи, – говорю, – ты прямо как из пьесы Островского. Откуда ж у тебя и «нынче» и «давеча» появились. У вас не читающих – и в речи такие словечки попадаются. Вот и Тир тоже, любитель дореполлюционных фраз.

– Ну, это его специально так подготовили. Но вообще слова ведь не отменены программой, во всяком случае далеко не все. Даже многие старые обороты используются в речи, но сейчас действительно, в голове моей крутятся какие-то новые или забытые фразы. Я же, Паша, в последние годы Советского того времени родилась и книжки в детстве старые читала. Только ничего почти об этом пока не помню, все стерто из памяти. Вот сейчас что-то начинает все больше и больше всплывать во мне. Кажется я и семью свою прежнюю скоро вспомню, подруг своих. Но туманно все пока и смутно в голове. Да и не до этих сейчас воспоминаний, я ведь все о тебе…, о нас с тобой думаю. Подожди-ка, сейчас, что-то опять пришло в голову…, а, что такое жо… жо… па? Кажется так?