Текст книги "Аэротаник"

В тот же день аэроплан уносил на своих крыльях девушку Галину на встречу с Иосифом и его сыном блаженным Василием. Пир который устроил Иосиф в честь бракосочетания Василия и Галины затмил все праздники планеты своей красотой и роскошью. Небо рассыпало все свои звезды на землю от восхищения и зависти, когда смотрело сверху на это торжество и веселье, украшенное огнями и цветами. Но главной причиной всемирного этого события были сами виновники торжества – Василий и Галина. Боже, как рыдали народы всего мира, не имевшие возможности наблюдать эту церемонию и восхищаться красотой молодоженов. Как молили они небо, чтобы оно превратилось в зеркало и отразило хотя бы тысячную долю того, что происходило в Кремле. Никогда свет не рождал счастливее пары, чем Василий и Галина. Аура этого счастья была похожа на тысячу радуг, собранных воедино. Только боги знают, как счастлив был отец Галины Петрович, видя свою дочь в таком божественном убранстве и наблюдая, как не переставали падать на пол слезы ее радости, и как на лету они превращались в жемчужины и алмазы, раскатываясь по полу во все стороны света. Иосиф после многих лет воздержания, позволил себе распороть подушку сдержанности и выпустить пух радости наружу, заполнив им все залы дворца. Писатель Нижненовгородцев сжег повесть про свою мать, чтобы описать историю Галины и Василия в самых ярких красках, которыми можно было бы изобразить эти события на бумаге. Увы, его перо сломалось, ибо ни один художник или писатель не мог бы ярче и сильнее изобразить любовь двух молодых людей, чем это было на самом деле. От написанного сохранилась лишь фраза:

 
«Поэмы нету радостней на свете,
Чем та, что знают взрослые и дети,
Пишу я о любви, а не насилии,
Поэму о Галине и Василии.»
 

Джума закончил и приготовился к самому худшему. Но стрелки часов спешили на помощь. Толик медлил, думал о чем-то, глаза его блестели, он перестал быть похожим сам на себя и не смотрел больше на свой мутный циферблат. Внезапно он схватил паяльник, попавшийся ему на глаза и бросил в самый дальний угол.

– Ну почему ты, Джума, и все остальные, все время называете меня бандитом? Я как-никак теперь ваш непосредственный начальник, и вся ответственность в нашей мастерской лежит на мне – и за ремонт радиоаппаратуры, и за ваше безделье. Вот опять, работа не сделана, целый рабочий день потерян. Сколько надо было всего исправить и починить. Клиенты ждут. Где олово? Где канифоль? Почему транзисторы не заказали вовремя? Почему у паяльника вилка оторвана? Розетка эта раздолбанная – неужели трудно исправить? Ну что это в конце концов за бардак? И вечно ты своими историями отвлекаешь, лишь бы не работать. Ладно, все, закрываем лавочку. И чтобы завтра, Джума, молчал как рыба об лед. Делом надо заниматься, бляха-муха, а не басни рассказывать.

Хельсинки

Сентябрь 2010

По ТУ-100рону облака

Жаркие июльские дни, увы, не могут продолжаться до бесконечности. В лучшем случае они автоматически переходят в августовские жаркие дни. Ну, а август в этих местах – месяц ненадежный. Однако, зачем забегать вперед, когда июль был все еще в разгаре, погода баловала щедро, и слава богу, это блаженство подзатянулось. И хрен с ней – с теорией вероятности, согласно которой уже подошло время климатических перемен. Мол, быть непременно грозе или сильному дождю. А они, тучи и даже простые облака, противореча всему, не появляются на горизонте и все, хоть ты тресни. Туркмения какая-то, да и только.

Который день градусник, чуть криво прибитый к стене аэропорта города Новодянска, зашкаливал днем почти до тридцати. Диспетчер то и дело выбегал на улицу и, щуря глаза, всматривался в термометр. Возвращаясь в диспетчерскую ворчал, мол, неужели так трудно переставить эту штуковину в такое место, чтобы нормально можно было обозревать ее из окна. Отвертка, два шурупа – и все дела. Но отчасти он был доволен. Пусть жара, духота в помещении – переживем. Зато такая ясная солнечная погода избавит от проблем. Самолеты будут вылетать вовремя, а нервные пассажиры не станут донимать вопросами и невыполнимыми требованиями.

Асфальт перегрелся так, что от испарений над его поверхностью образовалась явно заметная дрожащая полоса искривленного воздушного пространства. Самолет ТУ-104, тарахтя и вздрагивая на неровностях, потихоньку перемещался на взлетную полосу. Вот, наконец, он, словно стрела арбалета перед выстрелом, принял правильное положение и замер в самом начале длинной бетонной дорожки, дожидаясь разрешения на взлет. Командир экипажа Савельев не отрывал взгляда от диспетчерской и двумя пальцами почесывал недавно выбритый чуть синеватый подбородок. «Шипр» слегка раздражал кожу и вызывал зуд. Наконец в открытом окне здания показалась загорелая рука диспетчера. Ладонь, висевшая пальцами вниз, сделала ленивое движения, будто отогнала муху прочь, и скрылась. Тотчас машина загудела, чуть задрожала и двинулась по взлетной полосе, пытаясь набрать скорость.

– Стойте, стойте! Подождите! – раздался чей-то пронзительный голос. Из здания аэропорта выбежал пухлый, похожий на артиста Леонова, человечек в бежевом помятом костюме, шляпе и с портфелем. На крик в окне диспетчерской тотчас показалась голова того же дежурного. Пережевывая какую-то закуску и держа в руке железную кружку, он с усмешкой бросил взгляд на бегущего гражданина, покачал головой и опять скрылся. Опоздавший бежал, как только мог, семеня коротковатыми ножками. Мешал живот и широкие штанины брюк. Одышка одолевала с первых секунд этого забега. Лицо мужчины покрылось крупными каплями пота. Красные щеки тряслись от бега. Похожий на полосатую худую рыбину галстук сдвинулся в сторону, а ворот мятой и мокрой рубашки расстегнулся сам собой. На ходу бегущий содрал с головы свою летнюю шляпу, чтобы не слетела и чтобы удобнее было при беге. Тотчас он стал размахивать ею, словно белой тряпкой или флагом, как это делают изменники родины, пытающиеся перебежать на вражескую сторону. Портфель бегущего, набитый бог знает чем, весил не один килограмм. Ручка его с одной стороны была кое-как прикреплена черной изоляционной лентой, так что ношу бежавшему приходилось на всякий случай держать под мышкой, подхватив, как папку, снизу.

– Подождите, ради бога, – умолял он задыхавшимся голосом. – Я вас прошу, остановитесь. Мне очень, очень нужно…

Командир не хотел было задерживать взлет, но увидев в зеркало заднего вида всю эту забавную картину – портфель, шляпа в воздухе, смешная неспортивная фигура, семенящая за самолетом, – сжалился и остановил машину.

– Катя, – обратился он к стюардессе через приоткрытую дверь кабины, – да пусти ты этого непутевого, пускай себе летит. Не оставаться же человеку ночевать в этом душном захолустье.

Чем-то напоминавшая Мерлин Монро стюардесса по имени Катя несколько неохотно отстегнулась от своего места и пошла выполнять задание командира. Не огрызнулась лишь потому, что была несколько неравнодушна к сравнительно молодому и подтянутому Савельеву. Она открыла дверь и сбросила вниз специальную портативную лестницу. Догнав самолет, опоздавший гражданин с трудом влез в салон. Это было сложно и тоже выглядело комично, ибо руки его были заняты шляпой и портфелем. Шляпа нашла в конце концов свое место, а вот с портфелем пришлось повозиться. Однако человечек этот вскоре оказался внутри лайнера в соседнем с кабиной пилотов помещении, что было отделено от салона занавеской. Он тотчас достал из кармана мятый носовой платок и принялся обтирать мокрые видимые части своего тела, лоб, лысоватую голову и толстую короткую шею.

– Век вам буду благодарен. Вы даже не знаете, как меня выручили. Я уж думал, все… Не улететь мне, хоть пешком иди, хоть подводу нанимай. Простите, а куда самолетик ваш того…, в смысле направляется? Не в Дубровское ли случайно?

– Не-е, мы в эти… как их… в Хельсинки летим, – чуть призадумавшись ответил командир лайнера, сидя в полоборота на своем рабочем сиденьи.

– Ах вот оно что… А далеко это от…

– Да ладно, отец, ты садись, разберемся по дороге, – усмехнувшись прервал нового пассажира Савельев. – Садись вот сюда на откидное сиденье. Тут у нас кухонька небольшая. Катюша хозяйничает. А то в салоне все места уже того, сам видишь. Билет-то хоть купил?

– Видите ли, я бы и приобрел, но только буквально прибыл… Даже на расписание взглянуть не успел. Я ведь здесь в командировке, занят был. Но я готов… Я же не задарма, – похлопал он себя по левой части груди, где, очевидно во внутреннем кармане пиджака, помимо сердца находилось портмоне с деньгами.

– Тьфу ты, ну что с ними сделаешь. Нас ведь проверяют, сам знаешь, и все такое. Ладно, поехали. Дай-ка, Василий, чуток назад, а то не разогнаться.

Второй пилот и помощник капитана воздушного лайнера Василий быстренько прошелся опытными пальцами по кнопкам и выключателям пульта управления, подергал рычаги и, взявшись за штурвал, осторожно дал задний ход почти до исходной позиции. Далее все прошло без заминки. Самолет-таки разогнался и поднялся в воздух. Развернувшись над окраинами Наводянска, лайнер пошел на северо-запад и стал постепенно набирать высоту.

Когда напряжение спало, а ремни безопасности были ослаблены и отцеплены, наступило некоторое оживление сзади в салоне. Стюардесса Катя пошла выполнять свои обязанности. Опоздавший не сдвинулся с места. Он получил стаканчик с минералкой и все еще держал мокрый носовой платок в руках, не совсем оправившись от непривычного бега. Грудь и живот его по-прежнему вздымались с повышенной частотой, слишком медленно возвращаясь в обычный ритм. Вытянув шею и чуть нагнувшись вперед, пассажир поглядывал в кабинку пилотов, все еще открытую, смотрел через спины летчиков на приборы и сквозь иллюминатор видел в основном какую-то синеву.

– Так куда тебя, папаша, доставить-то или ты в эти… как их… в Хельсинки с нами летишь, – не меняя насмешливого тона обратился снова к пассажиру Савельев.

– Ну что вы, что ж мне там делать? Я ведь из Затюкина сам.

– А сюда тебя чего занесло?

– Видите-ли, я работаю на затюкинском местном молокозаводе. Так, кой-каким начальником. То есть заместителем… Вот в командировку в Новодянск послали. Сломался у нас этот… прибор один, надо было разобраться. У них тут в Наводянске завод приборостроительный, мы с ними на связи, чуть что. Ломается техника то и дело. Новую надо заказывать. Вот деньги на случай выделили. Прибор-то исправили, слава богу. Тут он у меня в портфеле рядом с документами. Тяжелый, хоть совсем небольшой приборчик-то… Малюсенький. Так что все мое командировочное влезло сюда же – бельишко, полотенце, бритва. «Харьков» у меня… А то с чемоданом я вас и не догнал бы.

– Затюкино, говоришь? Ну, слушай, это какой же крюк придется сделать. Тут одной бутылкой не обойдешься. Вон, видишь, Василий сидит. Ему ведь тоже надо. Правда, Василек? – подмигнул напарнику Савельев.

– Да, далековато. И Катя-то наша, что она скажет?

– Точно, Катька-то, она строгая, – еще больше оживился Савельев. – Она у нас, мужик, все равно что начальник самый главный. Только коньяк признает. И шампанское. Так что смотри…

– Понял, понял. Все будет. То есть у меня, вот тут, с собой, – снова ударил себя по груди толстяк. – Или сейчас хотите? Я ведь не против… А то потом, по приезде, может?

– Давай, давай сейчас. Пока начальство не видит, – чуть более настороженно и серьезно поспешил согласиться командир, переглянувшись с помощником.

Толстяк, не поняв кого из начальства имели ввиду пилоты – стюардессу или кого-нибудь другого, неохотно полез во внутренний карман пиджака и, не вынимая пока ничего наружу, стал отсчитывать какие-то рубли, скрывая содержимое краем пиджака. Наконец, кое-как отстегнувшись от кресла, он втиснулся в кабинку управления и протянул Савельеву две бумажки, на всякий случай пряча за спиной свой видавший виды бумажник.

– Ну, брат, ты чего это? Я ж тебе объяснял. Добавил бы еще одну. Знали б, не останавливались бы зря, – изобразил недовольство Савельев. Глаза его, правда, выражали наоборот почти радость и предвкушение чего-то прекрасного и доброго, вроде выпивки с напарником после рейса, с приглашением девиц. Умственно он набросал план предстоящего застолья, предварительно рассчитав, что Катька, сможет согласиться и еще вызвать подругу для Васи. – У вас ведь там в Затюкине не аэродром, а поле какое-то. Для кукурузников – понятно. А мы – Ту-104, – продолжил он.

Пассажир, видимо, был готов к дополнительным затратам. Однако он сделал вид, что должен тщательно подсчитать свои оставшиеся финансовые возможности, и что они вот-вот на пределе. После нескольких секунд раздумий, он, наконец, медленно и нерешительно достал еще одну купюру.

– Мне б для отчета билетик или справочку…

– Ладно, отдыхай, напишем. И доставим, куда надо, – якобы не совсем еще уверенный в достижении компромисса проворчал командир и лениво принял грязную красную бумажку. Незаметно он подмигнул Василию, а напарник в ответ на это тоже чуть улыбнулся губами так, чтобы пассажир не увидел.

Некоторое время сидели молча. Пассажир побаивался полета, вздрагивал и посматривал на реакцию пилотов при каждом неровном движении самолета на турбулентных волнах. Иногда то капитан, то его помощник Василий переговаривались по рации с какими-то диспетчерами, и после одного такого разговора командир снова обратился к чуть побледневшему пассажиру:

– Слышь, того… Придется тебе с нами в эти… в Хельсинки сначала. Спешим. А на обратном – доставим, точно. Это недолго, почти сразу назад поедем. Спать будешь дома.

– Ну как же так… Что ж делать-то? Может на парашютике как-нибудь спустите?

– На парашютике… Во дает! Вася, ты слышал? – повернул голову к напарнику Савельев. – Я же сказал, не на линии этот твой Урюпинск, в стороне.

– Затюкино, – тихо и чуть обиженно исправил пассажир.

– Вот, тем более. Заедем потом, не боись. Из этих… из Хельсинок гоним почти пустой самолет в Латушинск, а там – родина, все свои ребята, нет проблем, можно и подзадержаться. Зовут-то тебя как?

– Степаном… Степан Ильич… Пилька

– Чо? Какая пилька?

– Пилька – фамилия такая. Редкая. Ударение на ка.

– Ну ты даешь. Надо же…

– А вас, простите…, – деликатно поинтересовался командированный.

– А я как Ленин – Володя. Это по имени. А по отчеству, как Хрущев – Сергеич. А вот этот товарищ – это Вася. Ему отчество не обязательно. Вася и все.

– Ну да, мы тоже безотцовщиной не страдали в детстве. Иванович я, между прочим, – вставил Вася.

– А, точно, точно, Василий Иваныч. Я и забыл. Это же Чапаев самый настоящий. Усы вот только нынче сбрил. Это тот товарищ, который сначала в Урале утонул, потом воскрес и вот теперь, видишь, по небу болтается, Анку с Петькой ищет, – удачно пошутил Васин шеф и некоторое время сам очень громко смеялся. Остальные улыбались. В том числе и появившаяся снова Катя-стюардесса.

– Слышь, Катька, – продолжил командир, успокоившись и обратив внимания на стюардессу, – подойди сюда. Ну?

– Чего вам, Владимир Сергеич?

– Иди, иди сюда. Садись на мое место, власть меняется.

– Ну что вы опять придумали-то. У меня своих дел по горло. Я сегодня одна, Валя вон на больничном.

– Садись, садись. Я приказываю, – искусственно повысил тон Савельев, лукаво и незаметно подмигнув пассажиру Пилька. – А я пока схожу в одно место. Уединиться мне надо. Подумать.

– Ну и сходите. Вон у вас помощник, пусть он и рулит.

– Ты чо, это приказ. Может у меня почки болят, выйти надо. А Васю одного нельзя оставлять, он с припадками. Иногда вырубается.

– Ну чего вы пугаете-то?

– Никто не пугает. Правду говорю. А вообще-то мне надо на крыло выйти, гайку одну подкрутить. Слышишь стучит? Разболталась, надо починить. А про нужду я наврал.

– Правда что ли? Да ну, врете вы все, – чуть поразмыслив догадалась Катя, что ее слегка разыгрывают.

На Степана Ильича весь этот спектакль не произвел должного впечатления. На веселье его никак не тянуло. Слишком тяготили мысли о дальнейшем развитии событий – как он доберется домой к жене и дочке, попадет ли утром на работу. Не случится ли чего непредвиденного и так далее. Савельев же, наблюдая смущение девушки, смеялся опять от души.

То и дело чуть поодаль за полуоткрытой занавеской появлялись любопытные пассажиры, ищущие не в том месте туалет. Некоторые пытались заглянуть на эту сторону салона, где все еще было оживление, шел разговор, раздавался смех.

Неожиданно самолет начало трясти. Все побежали на свои места. Савельев перестал смеяться, стал шарить глазами по приборам, подозвал стюардессу и негромко дал ей какую-то команду. Она тотчас вышла из кабины и закрыла за собой дверь. Пилька насторожился и прижал к груди свой драгоценный портфель. Его лицо заметно побледнело. Он хотел спросить у девушки, что происходит. Но она опередила его и сказала:

– Ничего, сидите спокойно, не расстегивайтесь только. Ничего страшного, бывает. Зона плохой погоды, гроза и прочие дела.

Оставив Степана Ильича одного, она поспешила в салон, чтобы убедиться, что все пассажиры на местах и проследить, чтобы они все до одного были пристегнуты ремнями безопасности. Самолет, однако, затрясло так, что ей самой пришлось сесть на свое место и пристегнуться. Неожиданно стало темно и загрохотало все вокруг, затем за иллюминаторами одна за другой стали возникать вспышки. Свет в салоне потух. Тряска началась жуткая. Всех охватил ужас. Стали раздаваться крики. Стюардесса Катя потеряла весь интерес к своим обязанностям и сжалась в комок, изнутри которого слышны были какие-то завывания и слова, вроде «мама, мамочка, господи, что же это». Сидящий на другом откидном стульчике Пилька еще больше вцепился в свой портфель, будто от этого зависела дальнейшая судьба лайнера и его собственная. Его охватила дрожь. Что происходило за дверью, ведущей в кабину пилотов, было непонятно. Сильный толчок сорвал все, что не было зафиксировано. Множество вещей резко перелетело в одном направлении, по пути ударяясь о затылки пассажиров. Казалось, что ТУ-104 налетел на невидимую стену. И вдруг все стихло. Не слышно было двигателей. Не ощущалось движения. Странно, но самолет как будто даже не пытался снизить высоту. Какая-то буря еще бушевала за пределами лайнера. Но вот наконец немного стихло, и за иллюминаторами показалось белое пространство, в салоне стало светлей. Похоже, что самолет находился в облаке. Все замерло. Не было слышно больше криков и стонов в салоне. Пилоты не появлялись. Катя приоткрыла осторожно глаза и осмотрелась. Наконец, она увидела пассажира Пилька, и ей снова стало страшно. Тот, вылупив свои глаза, неподвижно смотрел на нее. Лицо его было перекошено судоргой. Он не мог произнести ни слова. Катя решилась оторваться от сиденья, встала и пробормотала что-то оцепеневшему Пилька. Она не знала, что ему сказать, поэтому процитировала первую попавшуюся фразу, которую помнила со школы: «Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный» так, чтобы пассажир не расслышал ее смысла. Но Степан Ильич почему-то кивнул головой и слегка расслабился, а лицо его распрямилось. Вместо того, чтобы постучаться к командиру лайнера и узнать в чем дело, стюардесса в первую очередь выскочила в салон и увидела, что с пассажирами произошло нечто странное. Видно было, что никто не пострадал, все живы, но находились в некотором трансе. Они не видели и не слышали. Они даже слегка двигались, но замедленно, сидя на своих местах. Катя попыталась растормошить некоторых, но это не удалось. Убедившись, что этот массовый транс накрыл всех в салоне и что, к счастью, никто не умер, она возвратилась обратно. Всем своим телом она дрожала, зуб на зуб не попадал. Странно, но в отличие от остальных пассажиров, Пилька проявлял все признаки наличия сознания и даже был способен говорить и задавать вопросы:

– Вы простите, когда мы обратно отправляемся? Мне бы сегодня успеть… Мне в Затюкино надо.

– Подождите вы, мы ведь, кажется, не долетели вовсе и не приземлились.

– Как это не приземлились, простите? Ведь… Я, право, не понимаю. Действительно так? Летим еще? А звук мотора где и вообще…

– Ах, мне сейчас не до вас. Успокойтесь и сидите пока на месте. Скоро все прояснится.

Не успела Катя постучать в кабину пилотов, как дверь сама распахнулась, и в проеме возникла фигура Савельева. Он медленно вращал головой и оглядывал пространство. Было видно, что приборы за его спиной не работали, лампочки не светились и не было слышно никаких радиосигналов.

– Василия надо бы цветами обложить, чтобы дух не пошел, – не своим голосом произнес он наконец.

– Что вы такое говорите? Он же шевелится, не видите что ли? – испуганным шепотом поспешила оборвать его стюардесса.

– Вы так находите? Ну что ж, я вас поздравляю. Не всем это удается. Тем более времена такие наступили… Значит все не так уж плохо, как хотелось бы… Единственная проблема это то, что мне очень нужно… Как бы вам объяснить? Надеюсь, это не покажется вам странным, но, видите ли, я яиц хочу всмятку. Смертельно хочу. Именно сейчас, сию минуту. Тепленькие чтобы были, беленькие. Да, пока их на всех не хватает. Это мы должны признать. Но если все мы возьмемся и перевыполним план… Что с вами, Катенька? Вы бледны, как мел, как яичная скорлупа. Лучше скажите, что вы посоветуете? Или нет, забудьте. Я ничего не сказал. Все – пустое. Я чуток вздремну, а вы начинайте. Присоединюсь потом. Да, вздрем это полезно. Это надо делать периодически, чтобы страсть утихомирить. Есть еще один способ – надавить на глазные яблоки и задержать дыхание. Секунд на десять, не больше. Пальцами надавить, лучше средними.

– А скажите, Владимир Сергеевич, – нисколько не удивляясь поведению командира спросил Пилька, – как там насчет Затюкина? Вы обещали. Я ведь заплатил, рассчитался как бы… Вот билетик только – его бы тоже. Вы обещали…

– Затюкино, Затюкино… Ах да, то самое Затюкино. Милое Затюкино. Тихий райский городок на берегу реки. Так вы говорите, прибор у вас в портфеле? Это мило, очень мило. А, позвольте полюбопытствовать, давно ли он с вами, аппаратик этот?

– Да вот, выдали после ремонта буквально за час до полета.

– Ах так-то оно… Ну что ж, любопытно. А знайте ли вы, молодой… то есть уважаемый наш пассажир, что… А впрочем, это мне померещилось. Но на аппаратик хотелось бы взглянуть, если вы не против. Нет, не сейчас, чуть позже. Все-таки надо бы вздремнуть немного, – зевнув произнес капитан, попятился назад к своему креслу и рухнул в него, уснув во время падения. Похоже, что это был обычный глубокий сон. Второй же пилот не спал, а был, кажется, в том же зомбиоподобном состоянии, что и пассажиры.

– Господи, что же будет-то, – прошептала Катя, прижав ладони к щекам. Она выскочила в салон, пробежалась по нему и снова убедилась, что пассажиры, будто подводные водоросли, все так же прикреплены к своим креслам. Они покачивались, словно от потоков воды, но не могли оторваться от кресел, пристегнутые ремнями. Глаза их были приоткрыты, зрачки расширены. Какие-то гримасы, похожие на псевдоулыбки новорожденных, то и дело появлялись на их лицах. Губы некоторых иногда делали и иные движения. Но это были скорее какие-то рефлексы, вряд ли попытка произнести что-либо. Никто пока не подавал иных признаков жизни. Слава богу, экскрементами еще не запахло. Быть может эти функции не были нарушены, и у всех все находилось в тонусе. Вдруг Катя увидела в иллюминатор, что часть облака как будто рассеялась. Она протиснулась поближе к окну между спинкой кресла и коленками находящегося в трансе пассажира и заметила, что самолет лежит на чем-то серебристом и плоском. Размеров и формы этой платформы не было видно из-за облака, которым все было окружено. Далее где-то вдруг промелькнул кусочек перспективы и скрылся. Это дало понять, что до земли далеко, самолет находился высоко в облаках, как будто спрятан. Катя посмотрела на свои золотые часики – они не тикали. Попыталась завести – не помогло. Попробовала перевести стрелки и ужаснулась – они сами собой мгновенно возвращались на 14.00. Проверила часы некоторых пассажиров: у всех то же самое – часы стояли на одном месте и показывали 14.00.

– Я насчет Затюкина не совсем разобрался, – начал было Пилька, как только девушка вернулась. Полусумасшедший ее внешний вид на Степана Ильича не подействовал должным образом. А Катя была никакая – бледная и заплаканная, кусающая губы и прижимающая кулачки к своей груди. Она не ответила пассажиру и села на свое место, ничего не предпринимая. Не получив ответа, Пилька понял, наконец, что Катя нуждается в помощи.

– Позвольте вам предложить валерьяночки. У меня с собой. Я ведь иной раз сам нуждаюсь. Работа нервная, ответственная. Вот принял сам только недавно, пока вы прогуливались. Если не поможет, есть еще кое-что. Пожалуйста, – сказал он, доставая из портфеля пузырек и отстегиваясь. Он сам нашел в шкафчике пластмассовый стаканчик, налил из крана водички, накапал нужное количество успокаивающего и подал Кате. Она взглянула на Пилька, затем на стакан, поднесенный к ее лицу и взялась за него. Смотрела некоторое время на жидкость, как будто это чистый спирт, а затем, вздохнув, выпила все до дна. Степан Ильич все еще стоял и с заботливой улыбкой смотрел на стюардессу, а когда она вернула ему стакан, он облегченно вздохнул и еще сильнее заулыбался.

– Ну вот, а теперь я по теме опять… Затюкино я имею ввиду…

– Слушайте, вы меня затюкали своим Затюкиным. Не видите, что происходит?

– Да, вроде как что-то необычное, остановились пока. Но мне надо бы сегодня успеть…

– Может это военные? Летчики… Какая-нибудь секретная небесная база. Но почему никто не идет? – не слушая пассажира произнесла Катя, постепенно успокаиваясь.

– Видать ждут указаний свыше… То есть сниже… То есть снизу. С земли.

– Вот уж точно свыше. Ладно, надо что-то делать. Пусть Владимир Сергеич спит. А то он какой-то… необычный, неузнаваемый. Пойдемте, попробуем выйти на улицу. Не могу же я одна в этом во всем разбираться. Вы все-таки мужчина, – добавила она, увидев, что Пилька нерешителен.

– Можно ведь и подождать, – ответил он осторожно, но, увидев требовательный и настойчивый взгляд Кати, поднялся и поплелся с ней к выходу, оставив, наконец, свой драгоценный портфель.

Вместе они открыли дверь и выглянули наружу. Было прохладно и сыро, а в остальном все напоминало турецкую баню, где в клубах пара что-то можно разглядеть, но весьма неотчетливо. По этой причине на проклятом западе придуманы такие баньки общие – и для мужчин, и для женщин. Но у Кати и Степана Ильича никаких особых ассоциаций не возникло – не до этого было. Тем более ни тот, ни другой в турецкой бане никогда не купался. Спустив лестницу вниз, Катя перекрестилась (начиная с середины лба и кончая комсомольским значком на левой груди) и нерешительно встала на первую ступеньку. Пилька остался у входа, замерев.

– Нет, вам обязательно нужно пойти со мной, – скомандовала она, и Степан Ильич неохотно зашевелился. Пришлось и ему спуститься вниз.

Вскоре оба они оказались на поверхности, представлявшей собой металл серебристого с необычным оттенком цвета. В пределах видимости пока нельзя было рассмотреть иных каких-нибудь элементов этой платформы. Не было даже никаких швов. Наши новоиспеченные исследователи решили отойти от передней части самолета в сторону и, пройдя пару десятков метров заметили, что плоскость уже перестала быть горизонтальной, и появился спуск. Так как поверхность не была скользкой, то они смогли достичь почти края платформы, за которым, очевидно, ничего уже не было. Совсем к обрыву подойти ни тот, ни другой не решался. И вообще приходилось двигаться осторожно, мелкими шагами. Облако, представляющее здесь густой туман, скрывало все, что было впереди. Видимость была ограничена несколькими метрами пространства, но даже свою руку нельзя было рассмотреть как следует.

– Давайте пройдем вдоль края, может быть что-нибудь найдем или кого-нибудь встретим, – предложила Катя. Пилька снова согласился, хотя и без энтузиазма. Он всю жизнь исполнял второстепенные роли, а последнее время был тоже только заместителем начальника и продолжал играть туже роль и здесь, не смотря на то, что был старше своей спутницы лет на десять-пятнадцать. Кроме того он трусил, хоть и пытался это скрывать.

Лишь только через 20–30 метров пути они обнаружили нечто похожее на иллюминатор. Правда, вместо стекла это круглое образование размером с семейный кухонный стол было покрыто чем-то твердым матовым неизвестного происхождения. Поверхность круга не возвышалась и не была ниже плоскости, а являлась как бы ее продолжением, кроме цвета и материала ничем иным не выделяясь. Далее с одинаковой частотой попадались точно такие же иллюминаторы, если они являлись именно таковыми, а также небольшие металлические антенны, и, наконец, показался приличных размеров квадрат – возможно люк, тоже наглухо закрытый и так же, как иллюминаторы, не выделяющийся от платформы, еле заметный, особенно в этом тумане. Никакой ручки не было. Края плотно соприкасались с корпусом платформы, так что даже бритвенное лезвие не могло бы проникнуть внутрь. Люк был заметен только тем, что немного отличался по цвету и по форме напоминал дверь. Степан Ильич нагнулся и постучал костяшками пальцев по поверхности. Люк не открылся. Он еще раз попробовал это проделать каблуком своего скороходовского ботинка, сняв его на время, но и это не помогло. Решили идти дальше. Вскоре, помимо круглых иллюминаторов, попалась еще пара мелких люков, но размером лишь с небольшую дверцу. Все эти элементы находились приблизительно в 10 метрах от края этой висящей в небе штуковины. Вдруг в гуще тумана внутри платформы что-то показалось и исчезло. Катя и Пилька немедленно направились туда. К своему удивлению они скоро выяснили, что предмет этот был ничем иным, как хвостовой частью их самолета ТУ-104. Вернувшись и пройдя весь остальной путь вдоль края платформы, они убедились, что прошли по кругу, то есть вернулись на прежнее место и без особого труда нашли снова свой самолет, его переднюю часть, откуда начали свой путь.

– Значит эта штуковина круглая, – догадалась Катя.

– И плоская, – сообразил тоже Пилька. – Как та… тарелка…

– Что? Тарелка? О, господи! Вы думаете, что это тарелка?

– То есть, как тарелка? Я ничего такого не сказал. Я сказал, по форме напоминает тарелочку.

– Еще скажите летающую. Все меня пугают, только и знают, – обиделась Катя.

– Простите, я не хотел. Только что мы будем делать дальше?

– Как что, вернемся в самолет. Ой, кажется что-то не так. Ведь я лестницу отодвинула в сторону, чтобы пассажиры не полезли наружу, если кто-нибудь очнется. Кто-то вошел, вам не кажется? Поднимитесь, посмотрите. Может это вообще не наши, а какие-нибудь американские шпионы. Что тогда делать будем? – прошептала стюардесса.