Текст книги "Аэротаник"

– Видите-ли, Катенька, у меня нет навыков сопротивления, я не совсем уверен, как надо вести себя, если что. И оружия никакого с собой. То есть у меня его вообще нет, – замялся Пилька, тоже понизив голос.

– Хотите сказать, что оно есть у меня? Полезайте, я вам приказываю. Тем более я в юбке. Еще подсматривать будете. Только войдите тихонечко, незаметно, проясните ситуацию и сразу обратно. Я подожду. Расскажите потом, что там происходит.

Через пару минут Степан Ильич вернулся и был крайне взволнован.

– Ну, говорите, – с нетерпением спросила его Катя.

– Люди там в белых халатах. Мордочки какие-то странные, зеленые, как брезент. И маленькие что-то уж больно. Корейцы какие-то, что ли. Кажись двое их.

– Глупый вы, они же, наверно, в противогазах. Военные это, точно. Сами же говорите – зеленые. А маленькие – так это как на подводных лодках. Туда длинных не берут, только коротышек. И на этом объекте для экономии пространства такие же служат. Думаю, они офицеры все-таки, вряд ли солдаты, – добавила Катя, томно улыбнувшись.

Степан Ильич по привычке не стал спорить с начальством, но остался в некотором замешательстве. Сам себе нашептывал что-то, вроде «или может японцы, или эти, как в цирке – лилипуты, что ли. Нет таких в армии. Не должно быть».

– Чем вы там не довольны? Радоваться надо. Наши, не наши, а может спасут все-таки. Вернут потом на Родину. Не военное же время сейчас. А они вас видели?

– Кажется, нет. Я мельком посмотрел. Они там с пассажирами заняты, каким-то прибором лечат или проверяют.

– А, тогда все в порядке. Нечего бояться, если они без пистолетов.

Первому снова пришлось забираться по лестнице Степану Ильичу. Забравшись внутрь, он подождал у входа стюардессу, и только после этого они вместе осторожно вошли в салон, на всякий случай держа свои руки на виду, но не поднимая их над головой, будто сдаются в плен.

Те двое, о которых сообщил Пилька Кате, выглядели так, что она сразу отбросила свои предположения насчет противогазов. Парочка эта действительно была какая-то зеленокожая и странная. Внешне больше напоминали новорожденных, чем взрослых. Но это были их собственные лица, не маски и не противогазы. Черты были мелкие, а вернее часть головы и того, и другого несколько выражены и слегка напоминали груши. Были большими и странной формы также глаза – рыбьи какие-то. Носы еле-ели просматривались – какое-то курносое недоразумение. Рты палочкой, как на детском рисунке «Точка, точка, запятая, ротик рожица кривая». Впрочем все остальное тоже напоминало тот же самый рисунок. Оба приятеля действительно оказались коротышками, не более полутора метров росту, хилые на вид. У большеголового под белой шапочкой с красным крестом не висло ни пряди волос – видимо их не было, как будто после радиации. У другого что-то торчало. Косичками это можно было бы назвать, но были они с каким-то очень сложным сплетением. Белые, странного покроя и из необычной ткани халаты скрывали туловища. Зато кисти рук были отчетливо видны и представляли собой нечто, напоминающее лягушачью переднюю лапку – тонкие, как будто полупрозрачные, зеленоватые. И вообще сходство с лягушкой было очевидным. Кате показалось, что и пальцев-то было всего 4, а не пять. На тоненькие ножки были надеты под цвет кожи зеленые тапочки. У одного более-менее простые, у другого более изящные, как будто чем-то блестящим слегка украшенные. На груди у того и у другого висели небольшие одинаковые приборы с лампочками, которые хаотично мигали. Вся эта картина была моментальным впечатлением, и долго рассматривать этих типов в первую секунду не было возможности, ибо они отреагировали на появление стюардессы и пассажира странным образом. Сначала вздрогнули и замерли, глядя на вошедших. Они были явно ошарашены и в некотором замешательстве, и даже посмотрели как-то странно друг на друга. Наконец, выйдя из оцепенения, оба они принялись по-птичьи щебетать, будто обвиняя друг друга в чем-то неучтенном, недосмотренном. Вдруг, как будто договорившись о чем-то, они разом остановились, повернулись к вошедшим, и их палочки-рты изобразили подобие улыбок. Один, у которого, кстати, голова была заметно крупнее, тотчас вежливо обратился к ним и стал лепетать на своем птичьем языке непонятно что. Приятель с косичками толкнул его локтем и тот тотчас прервал свою странную речь, засуетился, что-то включил на приборе и поморщился, так как раздался неприятный треск, которого, судя по реакции не должно было быть. Он тут же, видимо мудреный опытом, ударил кулачком по прибору, тряхнул его, и треск пропал. Тотчас коротышка стал снова обращаться к Кате и Степану Ильичу:

– Шпрехен зи дойч? – как будто из динамика раздался где-то в воздухе его гнусавенький голосишко.

– Чего? Не-е-е, – ответил Пилька, догадавшись чуть с опозданием о смысле вопроса и вспомнив, что есть такая страна ГДР.

– Найн. Руссиш, – гордо уточнила более опытная стюардесса Катя (это почти все, что она знала по-немецки) и подумала, что типы эти, возможно, из ФРГ.

– Я, я, – обрадовался зеленый коротышка, поднял тонкий свой указательный палец левой руки вверх, а пальцем правой руки переключил какую-то кнопку. – Мы потом по-русски, – раздалось в салоне. – Мы плех говорить русски.

– Нэмнозка, – подтвердил его приятель более тонким бархатным голоском и хихикнул.

– Аппарата плахай, плех работать. Скоро научиться, а пока плех.

– Вы тозе дозны без сознательность быть. Мы не понимайт, почему сознательность есть у вас, – объяснил свою реакцию хихикающий карлик с косичками.

– А вы, собственно, кто такие будете и что вообще происходит? Где это мы? – Недоверчиво и с некоторым вызовом задала вопрос Катя.

– Да, где это мы? – Повторил за ней Степан Ильич и тоже попытался изобразить из себя Зою Космодемьянскую.

– Не бойсись, не бойсись, – попытался успокоить первый карлик. Мы сю… сюсе…

– Усеные, – помог приятель. – Оттуда, – он снова захихикал и показал пальцем на небо (то есть в космос). Пока нельзя контакт. Другой планет. Космонаутту. Мы космонаутту.

– Господи, и правда летающая тарелка, – прошептала Катя, но на самом деле пока нисколько в это не поверила.

– Вы меня, товарищи, извините, – обратился Пилька к коротышкам. – Я, конечно, понимаю. У вас свои тут дела, приказ и так далее. Но я тоже по заданию, в командировке и должен попасть в Затюкино. Ждут меня там. Иван Сидорыч, знаете ли, у нас тоже ой-е-ей – из бывших военных, пунктуальность любит. Так что, я вас прошу, посодействуйте, будьте добры. Затюкино – знаете, наверно. Там молокозавод известный…

– Оставьте вы свое Затюкино, – прошипела на него Катя. – Неужели не видите, что это самые настоящие инопланетяне. Ведите себя достойно, а то что они про нас подумают.

– Какие такие ино… То есть как? Я ведь член партии, вы меня не вмешивайте в это. Да и сами-то… Стыдно. Бога нет, а вы тут… Какие еще инопланетяне.

– Я что, ангелы, сказала? – возмутилась Катя. – Тоже мне – атеист нашелся, член партии. Как будто я не комсомолка. Причем здесь бог? Вы что, думаете, партия инопланетян не признает? Да еще как признает. Сам Циалковский предвидел…

– Не понимайт… Мы не понимайт про Затюкинд, – прервал перепалку один из коротышек.

– Не обращайте, товарищи, внимания. Сейчас не это главное. Мы, жители нашей планеты, то есть Земли, рады приветствовать вас, пришельцев из космоса, – перешла на другой радостный и торжественный тон стюардесса, выпячив грудь, особенно левую, на которой красовался комсомольский значок.

Степан Ильич проглотил слюну и достал помятый и еще не высохший свой носовой платок. Его лоб опять стал влажным.

– Не знаю, я ведь никаких инструкций на этот счет не получал, – с сомнением в голосе проворчал он и стал пытаться перестраиваться, вспомнив, что действительно был такой коммунист Циолковский, и что-то он, кажется, сказал насчет встречи с иными цивилизациями.

– Оченна приятно, – почти в унисон ответили взаимностью инопланетяне и изобразили свои дурацкие улыбки. Видимо мимические мышцы лица у них выражены были весьма и весьма слабо. Кроме того отсутствие таких мягких и сочных губ, таких как, например, у Кати, тоже было невосполнимой потерей эволюционного развития их инопланетной расы, пусть хоть трижды рационального. Но что-то даже симпатичное просматривалось в этих экзотических чертах – неуловимое, необычное-волшебное, притягивающее. Кате больше всего понравился первый коротышка, а Степан Ильич отметил про себя, что больше доверяет второму – более улыбчивому и доброму. Он надеялся, что с ним легче будет договориться насчет возвращения в родное Затюкино. Коротышки явно излучали какую-то розовую приятную ауру, и это началось ощущаться все сильнее и сильнее. Такое бывает и у некоторых земных людей. Внешние достоинства или недостатки отступают на задний план, и человека к человеку влечет нечто иное, невидимое. И если бы, к примеру, такая вот излучательница этой теплой энергии позорно провалилась бы на экзамене, то у какого-нибудь профессора, ощутившего на себе эти волны, не поднялась бы рука поставить плохую оценку, и он нашел бы способ поставить ей в зачетку трояк. Такие примеры – непонятные, необъяснимые – можно встретить не так уж редко и в любых других сферах нашей земной жизни. Коротышки же излучали волны посильней, чем любой землянин, и наши представители голубой планеты постепенно это стали на себе ощущать. И у того и у другого сделалось на душе как-то особенно хорошо, спокойно, уютно, что-то внутри тела приятно защекотало и поплыло. И ничего подобного, например, алкогольному опьянению. Трезвость в голове ясная.

– Ой, самое главное забыла, – воскликнула Катя, перейдя от официальной торжественной части церемонии к более свободной и раскованной. – Надо же представиться. Меня Катей зовут. А это… Это наш пассажир… Как вас?

– Степан Ильич… Пилька Степан Ильич. Фамилия такая, уж извините, редко встречающаяся. Ударение на ка. Не еврейская, между прочим, нет. Так что… У меня в роду вообще одни только рабочие и колхозники. И отец Илья Николаич тоже членом партии был.

– А вас, товарищи, как по имени-отчеству? – перебила Пилька Катя.

– Моя зовут…, – далее раздался какой-то короткий птичий щебет.

– А моя…, – второй инопланетянин с косичками тоже представился, используя свой инопланетянный язык.

– Простите, а по-русски нельзя? – поинтересовался Степан Ильич.

– А, тотьна, тотьна. Вы не понимайт, – обрадовался почему-то опять коротышка с большой головой. – Тогда моя это Петя. А эта Надя.

– Ах, так вы женщина, с восторгом и интересом воскликнул Пилька, для которого Затюкино вдруг передвинулось куда-то на второй план. – Очень приятно. Рады познакомиться. Надо же… Я ведь сразу и не подумал… Да, очень приятно.

Гуманоид Надя томно скривила улыбку и сделала какое-то загадочное неземное движение глазами. При этом цвет их (желтоватый) на секунду вдруг блеснул неким лазурно-непонятным оттенком. Ее напарник Петя, очевидно, этим даром не владел, однако, вовсю старался подражать очаровательной улыбающейся стюардессе Кате. Он тоже старательно пытался изобразить вежливую улыбку, не отрывая при этом своих рыбьих глаз от белокурой прически стюардессы, на которую она не пожалела ни сил, ни времени, ни перекиси водорода и вот – добилась того, что произвела впечатление даже на представителя иной космической цивилизации.

– Надо бы как-то отметить, – осенило вдруг заместителя директора молокозавода. – Принято у нас так. Традиция. У меня там в портфеле осталось… Сейчас, я мигом.

Пока Степан Ильич ходил к своему портфелю за бутылкой, в которой от 750 мл коньяку еще оставалось пол-литра (недостающее было распито с одним из начальников Новодянского приборостроительного завода), Катя успела поближе подобраться к пришельцам, чтобы они почувствовали запах ее новых импортных духов польского производства. Гуманоиды что-то между собой чирикали. Видно не совсем были уверены, как им надо поступать. Но было видно, что и им тоже было интересно и приятно это незапланированное знакомство.

– Да, надо же какая неожиданная встреча, – не зная как заполнить паузу, начала Катя. – А вы случайно не семейная пара? Муж и жена, то есть.

– Гуманоиды переглянулись, чуть удивившись вопросу. Петя тотчас обратился к прибору, а затем на лице его цвета плащ-палатка что-то прояснилось, и он опять обрадовался.

– Ни-и-и-е-е-е-е-е, – заржал он тотчас как жеребенок и почти засмеялся. – Ка… ка…

– Калега, калега, – подсказала Надя, тряхнув два раза косичками.

– Понятно, коллеги. Врачи, наверно? У вас вон белые халаты.

– Усеные и враси тоза, – подтвердил Петя.

– И космонаутту, – добавила Надя.

– Понятно, – сказала Катя, а про себя подумала: «отправить женщину на другую планету вдвоем с посторонним мужиком – соображают, что делают?».

Все это происходило в проходе между сиденьями. Все так же сидели и покачивались все 70 пассажиров-зомби, на которых наши друзья уже перестали обращать внимание (привыкли). Надо было найти какое-нибудь удобное другое место, и Катя предложила перейти в более просторную часть салона – промежуток между 4-м и 5-м рядами. Как опытная хозяйка, она быстро соорудила импровизированную мебель, найдя подходящие предметы – ящики, чемоданы и т. п.

Когда Пилька вернулся, то в бутылке, за которой он ходил, было уже не пол-литра, а грамм на сто меньше. Загадочно улыбаясь влажными губами, он раздал всем по стаканчику, проследив, чтобы никому кроме него не достался тот, на дне которого уже поблескивала капля буроватой жидкости (это не была валерианка). Затем зубами он снял белую полиэтиленовую пробку и, не вынимая ее изо рта, тут же галантно налил немного женщинам (прежде всего Наде), а затем Пете и только в последнюю очередь себе. Гуманоиды посмотрели на жидкость, понюхали на расстоянии, насторожились, стали серьезными и переглянулись. Пощебетали немного между собой, как будто споря, после чего Петя вдруг махнул мелкой своей ручонкой и обиженно замолчал. Надя покачала головой, пожала плечами и тоже перестала щебетать, чуть-чуть как будто нахмурившись.

– Не мозно нам, – сказала она. – Сильны лекарства.

– Ну что вы, мы же по чуть-чуть, – не согласился с этим доводом Степан Ильич. – Я ведь и сам много не могу – так иногда, по праздникам. У меня печень, знаете-ли, шалит иной раз.

Он был слегка возбужден то ли этой необычной встречей, то ли чем-то иным, чего ему явно не доставало (хотя бы еще каких-нибудь 100 грамм).

Надя, наконец, сдалась и сказала:

– Только тсуть-тсуть.

– Тсуть-тсуть, тсуть-тсуть, – обрадовался и оживился Петя.

– Ну и прекрасно. Тогда за встречу двух цивилизаций. Прошу поднять бокалы, – интеллигентно воскликнул Пилька и первым поднял стаканчик.

– Ой, у нас же нечем закусить. Я сейчас, – спохватилась Катя.

– Нет, нет, – остановил ее Степан Ильич властным движением свободной от стакана руки. – После первой не закусывают. Успеете еще.

Наконец все выпили. Инопланетяне, конечно, только «тсуть-тсуть». Наши – до дна. Катя поморщилась для приличия, а Петя с Надей аж подскочили от неожиданности и некоторое время приходили в себя, вращая глазами и ловя ртами воздух. Однако через минуту оба были в порядке и даже более того – слегка окосели. Петя заулыбался, обнажая белую пластинку под которой подразумевались зубы. До коньяка такая широкая земная улыбка у него не очень получалась. А теперь – ничего, прогресс. Надя не переставала хихикать, и косички ее все время дергались в разных направлениях. В ней просыпалась женственность. Она даже легонько и шутливо похлопала по плечу своего соседа Пилька изящной зеленой ладошкой (пальцев все-таки было пять, успела сосчитать Катя). Степан Ильич ощущал приятные флюиды во всем теле и, кажется, начинал меняться на глазах, постепенно освобождаясь от скучной и бюрократической роли заместителя директора и становясь раскованным, смелым, свободным и открытым, что бывало с ним последнее время все реже и реже. Раскрасневшаяся Катя опять попыталась встать, но Пилька снова посадил ее.

– По нашей древней русской традиции, – перешел он ко второму тосту, незаметно всем подбавив жидкости, – после второй пьют на бру… брунден… брундершафт. Вот.

– А! Я, я, я, гут, натюрлихь, – воскликнул с восторгом гуманоид Петя, но тотчас смутился, задумался и спросил более тихим голосом: – Русски традиц?

– Именно, именно. Германия тут не причем. Наши это придумали. А, вы насчет названия? Так это… Это вы плюньте, это так. Так вот. Показываю. Внимание! Наденька, нужна ваша помощь. Возьмите стаканчик, так. Ручку сюда, так. Сцепились два звена. А теперь пьем…. Вот так… Нет, нет, подождите. Теперь по сценарию положено еще и поцелукаться.

Тотчас Степан Ильич нагнул свою пряную башку поближе к Наденьке и чмокнул ее в плоские прохладные губки. Надя слегка обалдела, но вовсе не отпрянула. Глаза ее снова заискрились лазурными цветами. Она села на место и прижала свои тонкие зеленоватые пальчики к губам, будто стараясь что-то не растерять. Пилька крякнул тихонько и сделал пальцами такое движение, будто бы подкрутил ус, хотя усов у него вообще не было, например, таких как у Буденого или у упомянутого уже Василия Ивановича Чапаева. Тут же он спохватился, вспомнил свою роль и заставил выпить на брудершафт также нерешительных Катю и Петю. При этом Петя, набравшись храбрости, попытался, взяв пример с Пилька, подобрался к лицу Кати и сделал чмокательное движение своими полускованными губами, и ему показалось, что эффект удался. Видимо он даже получил от этого удовольствие, возможно не испытанное никем из его соотечественников ранее (не считая Нади). Стюардесса Катя томно потупила глаза и скромно села на свое место, опустив ресницы и расправляя складки на синей юбочке. У Пети особых ресниц не просматривалось, глаза он не закрывал, и вообще стал пялиться, на Катеньку совсем уж не стесняясь. Надя между тем стянула с головы свою рабочую шапочку с красным крестиком (странное и не объяснимое совпадение символа их инопланетного здравоохранения и нашего земного) и всем на обозрение появились еще чуть ли не дюжина таких же косичек, как те две, что уже полюбились Степану Ильичу и ради которых он позабыл про Затюкино, про то, что его ждут на работе и дома. При виде этой чудной внеземной прически, он побледнел, а на его глазах появился хрустальный блеск – слезы восторга вот-вот готовы были вылезти наружу. Вдобавок Наденька тряхнула этими антеннами так, что они зазвенели как колокольчики. Катя тут же заволновалась, ревниво стрельнула глазами на Петю, но того привычная эта экзотика видимо никак не тронула. Она тотчас успокоилась, но решила на всякий случай отвлечь всех присутствующих от этого амурного спонтанного развития событий. Петя, кстати, тоже решил снять шапку, но у него под ней растительности было не больше, чем, например, у Кекконена – президента страны, куда самолет ТУ-104 должен был приземлиться, да пока вот не получилось.

– Так вы, значит, прилетели и прячетесь здесь в облаке, чтобы никто с земли не увидел? – перешла на другую тему прозорливая Катя, теребя пальчиками левой руки комсомольский значок.

– Прихосится, – ответила Надя.

– Низзя контактов пока, – добавил Петя, радостно улыбаясь. – Сру… сру…

– Инсрукция, – помогла Наденька.

– Ага, нас, землян, значит, проверяете, как мы устроены, и все ли у нас на месте. Поэтому и самолет наш захватили. Вот вы какие… Надеемся отпустите потом? Так?

– Оченна так, – с радостью ответил Петя.

– Все-таки хотелось бы побольше узнать, распросить. Ведь не каждый день встречаемся с иностранц… то есть с представителями иных миров, – Почему, кстати, все они, – Катя обвела рукой салон, – в таком странном состоянии, а мы вот с этим товарищем – не поддались гипнозу?

– Мы сами не понимайт, отсенна не понимайт, – сказала серьезно Надя, тряхнув всеми косичками и разведя руки в стороны.

– Позвольте, Наденька, ручку вашу поцеловать? Вы – прелесть, – не обращая внимание на умные вопросы Кати, воскликнул пьяненький Степан Ильич, поймав Надину тонкую ручонку на лету. – В наше время ведь редко встретишь такую женщину…

– Подождите, товарищ Пилька, не мешайте, – тихонько поставила его на место Катя. – У нас серьезный разговор.

– Оченна сурьезный, – подтвердил Петя, внимательно следя за движением Катиных рук. Он решил повторить жест Степана Ильича, если та вдруг тоже начнет размахивать руками.

– А вы случайно не с Марса прилетели? – продолжила стюардесса.

– Ни-и-и-и-е-е-е-е, – опять заржал он. – Марсу холедно.

– Оченна холедно, – подтвердила Надя. – Наса планетта другое места, далеко. Проксима Центавра – наса солнца. Там наса планетта номера семь. Халосий оченна планетта. Теплы.

– А такой сметаны, как у нас в Затюкино, у вас там все равно нет. Нигде не умеют делать, только у нас, – чуть с юмором поддержал разговор Степан Ильич, но тут же продолжил серьезней. – А масло-то какое мы производим. У нас техника – где еще такую найдете. Вы бы поинтересовались, может быть вам пригодится. Нам ведь не жалко поделиться опытом. Не военные же мы, гражданский у нас объект. Ведь смотрите, производственная мощность нашего завода позволяет перерабатывать до двух тысяч тонн молока в год. У нас один только сепаратор выдает 3000 литров в час. Да у нас, я вам скажу по секрету, паровой мешалочный пастеризатор с производительностью в 1200 литров в час. А поворотно-поршневой насос, подумайте только, – 3000 литров в час. Ну как? Усекли, какой уровень? Поэтому план перевыполняем постоянно. Правительство нас поощряет. А совсем недавно, представляете, приехал к нам на «Чайке»…

– Да подождите вы со своей маслобойней. Это успеется, – прервала его Катя. – Нет у них там с питанием проблем, их другое интересует. Правда ведь? Что я хотела спросить? А, вспомнила. Вот, от вас добираться к нам – это, говорят, 100 лет лететь надо. Действительно так?

– Ни-и-и-и-е-е-е-е, – обрадовался вопросу Петя. – Засем лететь. Мозно зе просто…

Тут Надя вдруг ударила Петю локтем в плечо, и он осекся.

– Этта нельзя вам знать, – сказала она. – Слиском рано. Опасно.

– А когда можно будет? – спросила Катя, обратившись к Наде.

– Когда коммунизьма будет у вас, тогда мозна. Пока нет комму-низьма.

– Зато у нас социализм, – поспешил всем напомнить гордо Пилька. – А коммунизм мы обязательно построим к двухтысячному году. А может и раньше. И всю Африку обеспечим молоком, сметаной и остальными продуктами. Голодных не будет. Программу-то читали?

– А зачем вам нужно нас обследовать? Что в нас такого особенного? – продолжила Катя.

– Нада знать, патамуста вы от нас произвели. Мы раньса на Земля зыли, холосий оченна планетта бил.

– Оченна холосий бил четверг обитания, – вставил Петя.

– Среда обитания, – поправила Надя. – Потом холедно стало. Насяльники планетта делали собрание и решать спасать. Запретили эка… экологически чистый энергий. Стали таки как у вас масины ездить, бензин использовать, уголь, заводы всяки. Но узе не помогло. Холедно бил, все уехать на нас новий теплый планет, – сделала интересное и, можно сказать, сенсационное признание Надя. – Но один тселовек остался, не захотел уехать. Никого не било, скусьно, холедно. Так он потом с обезьянкой стал зить – плехо было один на планетта. А потом у них появились дети – таки люди нэмнозка как ви, толко волосатый тсуть-тсуть. Потом оченна многа их стало. Не боятся холед и всяки трудности.

– Музсину Адамом звали, а обезьянка – Ева, – добавил с удовольствием Петя. Дети нэмноска похоз и на таки тселовеки как мы, и на обезьянков.

– А теперь стали больсе как вы, – добавила Надя.

– Эфа… эфа… палюция… – пробормотал Петя.

– Эфалюция, – подсказала Надя.

– Вот это да! Это что-то новое. Так значит мы произошли и от вас и от обезьян? – сообразила Катя, с трудом вспоминая учение Дарвина про какие-то эволюционные процессы.

– Оченна правильна, – подтвердила Надя.

– Ав каком возрасте у вас люди на пенсию выходят? – спросил Степан Ильич, некоторое время размышлявший, о чем полезном можно было бы узнать у пришельцев из космоса.

– Господи, нет у них там пенсий, – ответила за гуманоидов Катя, очевидно так считая. У них там все бесплатно – хочешь работай, хочешь отдыхай. Коммунизм.

Надя и Петя тактично промолчали.

– Нет, все-таки мы должны кое в чем разобраться, – продолжил Пилька. – Вот смотрю я на Надежду… Простите как вас по отчеству? А впрочем – Наденька. Лучше Наденька. Зачем молодой красивой девушке торопиться встать взрослой? Зачем ей нужны противные эти длинные, как паровозы, взрослые имена? Да я и сам, ваш покорный слуга, честно говоря устал быть взрослым дядей, начальником… то есть заместителем… главой семьи… Хочется, знаете ли чего-нибудь этакого свежего, давно подзабытого… Ну, это ладно… Ответственность давит, знаете ли. Возраст давит. Полнота вот появилась – тоже давит. А раньше бегал как козочка.

– Как козел, – уточнила Катя.

– Ну что вы, Катенька, позорите меня перед нашими молодыми гостями. Вот Надя, например… Чиста, как… изумруд. Вся жизнь впереди, все самое лучшее. Вам ведь, Надюша, не больше двадцати будет? Я угадал?

– Моя дивяностаа сетыре будет.

– То есть как? Я не совсем понял… Двадцать четыре, что ли, вы имеете ввиду? Я бы, право, не дал. Двадцать – да, согласен, хоть и с трудом…

– Ни-и-и-и-е-е-е-е, – обрадовался ошибке Пилька Петя и подкорректировал: – дивяноста сетыре с половинкай. А моя узе сто два будет.

Обалдевший Степан Ильич замолчал и задумался, не доведя свою мысль до нужной кондиции.

– Да, бывает же такое. Вот это прогресс, – сказала с восхищением Катя. Зависть просто берет. Нашим женщинам такие бы возможности. Да и мужчинам не мешало бы выглядеть поприличней на склоне лет. А давно ли вы здесь у нас… ну дежурите, что ли, работаете, наблюдаете за нами?

– Давно ли в командировке? – подсказал с удовольствием Степан Ильич.

– Я, я, ферштейн. Когда дойчн зольдатн… Ой, потом по-русски… Когда немецки зольдаты начинать война – тогда мы прибыть сюда, – ответил Петя. – Теперь война – нэт, но атомный бомба есть, тозе плех. Оченна плех.

– Мы долзны следить, – добавила Надя. – И грязный стала наса… теперь васа планетта, испортиться оченна. Хотя мозет нагреется снова.

– Ну, это на западе. А наше правительство следит очень строго и против войны выступает тоже, – заметила с патриотическим оттенком в голосе Катя, на что Надя тактично никак не отреагировала – не опровергнула и не подтвердила.

– Хотят ли русские войны, – вдруг тихонько, но выразительно и с чувством запел Степан Ильич, почти не привирая мелодию. При этом он глядел на пустую коньячную бутылку, как будто это были ноты, и махал в такт рукой, то есть сам себе дирижируя.

Надины глаза широко раскрылись и снова заиграли лазурными искорками. Она, кажется, тут же забыла про атомную бомбу и про все экологические проблемы своей бывшей обетованной планеты. И про свой преклонный возраст – тоже. Хотя в нашей старенькой вселенной все относительно. Отчасти такие вещи можно объяснить размером планеты номер семь – нынешнего места проживания бывших землян, и длиной ее орбиты, протяженностью оборота во круг звезды Проксима Центавра и т. п., что соответственно может вызывать значительные различия в понятиях, связанных с возрастом у них там и здесь на нашем голубом шарике, крутящемся по-прежнему вокруг звезды по имени Солнце. Но о таких астрономических тонкостях нынешние хозяева Земли, то есть ее представители – стюардесса самолета ТУ-104 Катя и случайный пассажир Пилька, в тот момент и не помышляли. Тем более сейчас, когда в салоне воздушного лайнера звучала такая замечательная патриотическая песня.

Когда Степан Ильич закончил, Катя стала хлопать в ладоши. Петя с Надей переглянулись и тоже стали аплодировать по-земному, после чего Наденька, не выдержала, приподнялась и, не стесняясь совершенно, поцеловала Пилька прямо в губы. Видимо метод Брудершафта очень хорошо был усвоен ею в один прием и взят на вооружение. В голове Степана Ильича лишь на долю секунды пронеслась мысль, что целует его девяностолетняя старушенция, но скосив глаза на нежное и гладкое без единой морщинки зеленоватое лицо инопланетяночки, он снова пришел в умиление, голова его закружилась и даже захотелось почитать стихи. Правда, он помнил наизусть только отрывок стихотворения «Ленин и печник», а так же начало лермонтовского «Бородино». Ничего лирического в голову не пришло, поэтому пришлось отказаться от этой идеи. Пришельцы посовещались на своем родном языке, и, вдруг, Петя поднялся и начал птичьим своим голосом издавать какие-то непонятные раскатистые трели. Надя улыбалась и кивала, как будто в такт, хотя особого ритма не прослушивалось. Остальные тоже делали вид, что в восторге. К счастью, песня не затянулась, и Петя вскоре плюхнулся снова на свое место под хлопки всех трех слушателей. Он тут же вытянул свою лысую голову в сторону Кати, ожидая очевидно заслуженного поцелуя. Стюардесса поглядела по очереди на Пилька и на Наденьку и тоже чмокнула Петю в губы, поскольку никаких осуждающих или предупреждающих взглядов у остальных не заметила. Ну и легкий хмель делал свое хитрое дело.

Неожиданно что-то загромыхало впереди за занавеской. В салоне вдруг появилась фигура Савельева – командира лайнера. Он был без кителя и фуражки. Белая рубашка его была сильно помята, плохо заправлена в брюки, узел галстука расслаблен и напоминал веревку на шее самоубийцы. Волосы летчика стояли дыбом, лицо пылало, взгляд широких немигающих глаз отдавал явным безумием. В руках у него был пистолет Макарова.

– Что, суки, предатели, попались? – заорал он на весь салон самолета. (У Кати даже пронеслось в голове, что сейчас вот пассажиры от этого рева проснутся все сразу.) – Я вас всех, сволочи сраные, перестреляю, к стенке поставлю. Фашистам самолет наш продаете, гады? Не выйдет, господа реваншисты, не удастся вам заполучить нашу технику за просто так. Вася! Слышь? Вася, ты где? Просыпайся, драка будет! Самолет угоняют!

Вася, естественно, как и все тупо сидящие пассажиры, из транса не вышел и не пришел на помощь командиру. Петя же, между прочим, потихоньку дотронулся до своего прибора и переглянулся с Надей. Савельев тотчас как-то быстро побледнел, и гнев на его лице сменился грустным и усталым выражением:

– Ну как же можно так, ребята? Нельзя же этак вот… Без моего на то согласия… Без моего одобрения… Без моего личного благословения… Без моей доброй и снисходительной улыбки… Господи, ну как с вами поступить, шалопаи вы этакие? Шалунишки. Детский сад да и только. А надежды-то глупой и наивной сколько в глазах. Ну что с вами делать? Вы же мне как родные. Небось ждете моего благословения? Ну что ж, я благословляю вас дети мои. Ибо церковь отлучена от государства, священников я здесь не наблюдаю, поэтому имею полное право благословлять, отпускать грехи и принимать их обратно, петь псалмы, отпевать, подпевать, запевать, пить, есть, спать, отправлять естественные надобности. И неестественные тоже… Но не на посту. Это категорически запрещено. Сдайте, сдайте врагу этот чертов смертоносный металлолом. Пусть алюминиевых тарелок понаделают, ложек, вилок. Пускай подавятся, пусть жрут… Да, да, пусть обжираются. А мы… То есть, я… Я бы тоже поел кашки, например. Или вот что… Знаете ли, смертельно хочется пирогов с кашей. Именно с кашей, а не капустой. Читал недавно о них. Это такое дореволюционное лакомство, нам оно не знакомо. Купцы любили такие пироги. У нас купечество, кстати, запрещено. Но отчего-то хочется… А отчего – не пойму. А ежели смертельно хочется, то смерть только и спасет. Это мое последнее слово. Ах, нет еще. Передайте нотариусу, что комнату на Дзержинской я завещаю своей сестре Тамаре.