Текст книги "Аэротаник"

Глава 31

Как только от лодки отъехал темноволосый парень на желтом скоттере с яркой надписью «Пицца-экспресс», Босс раскрыл коробку с ароматной пиццей (лук, помидоры, креветки, ветчина, оливки, сыр) и развернул пакет с огромным, величиной с половину глобуса (от экватора до северного полюса) гамбургером. Проголодавшись, шеф с большим аппетитом набросился на пищу. Сигару ему приходилось держать в углу рта и преимущественно губами, чтобы случайно не откусить вместе с едой ее кончик.

Какого же было смотреть на эту трапезу бедному Гастлеру, который уже битый час с выпученными глазами и соответствующей гримасой сидел на горшке и тужился, будто поднимал на Эверест тяжелый комод. Прибавьте к этому нетвердое дно резиновой лодки и некоторое волнение поверхности океана, вызывающее к тому же легкую тошноту, что собственно означает движение содержимого желудка в обратную сторону.

Но в каждой сложной жизненной ситуации нужно всегда искать что-то позитивное или хотя бы благодарить Господа Бога за то, что могло бы быть хуже – в данном случае, например, представьте, если бы был шторм. Ведь даже при такой стихии Босс заставил бы Гастлера высидеть на горшке и снести драгоценное яичко. К счастью для Гастлера – пока не штормило.

– Шеф, ничего не могу с собой поделать. Ведь не ел со вчерашнего дня ни крошки.

– Ладно, вот возьмите кусок. От себя отрываю. Не дают спокойно поесть.

Он швырнул кусочек пиццы Гастлеру, и тот именно так и принялся есть ее, будто ничего не ел со вчерашнего дня. Но вдруг он резко перестал жевать, глаза еще больше расширились, лицо сначала покраснело, а потом даже посинело (по мере расширения глаз). С коротким стоном и ударом чего-то неметаллического, но твердого, о дно эмалированного металлического горшка лицо разбойника (гангстера) резко прояснилось, а глаза и губы улыбнулись:

– Есть, шеф! Кажется вышло.

– Так, быстро доставайте.

Процедура мыться глазного протеза в точности повторилась, как и в прошлый раз, включая и позу Гастлера, напоминающую присевшего на проволоке канатоходца – с одной стороны предмет мытья, с другой – ненужный горшок в вытянутой в противоположном направлении руке. На сей раз Босс посоветовал пока не выбрасывать посудину, держать ее где-нибудь наготове. Затем он достал из внутреннего кармана тонкие резиновые перчатки, натянул на свои руки и только тогда торжественно принял от Гастлера чистенький глазной протез.

Подержав и полюбовавшись вернувшимся, словно блудный сын, желанным предметом (карего цвета), ради чего чуть не отправились в бездну вместе с отколовшимся куском Аэротаника десятки невинных пассажиров второго класса, а глубокоуважаемые обладатели билетов с надписью «Первый класс» пережили страшнейшее в истории благородного света потрясение, шеф протянул его притихшему Гастлеру:

– Так, теперь раскалывайте его зубами, только на сей раз максимум осторожности.

Гастлер не на шутку перепугался и принялся умолять Босса:

– Шеф, только не это. Опять то же самое может случиться… Теперь уж вы сами, а то ко мне потом будут претензии.

– Ладно, ладно… Впрочем можно и потерпеть. Вот подберет нас какое-нибудь судно, там и сделаем это дело. Не будем уж спешить, мало ли что.

Оказывается у шефа во внутреннем кармане уже давно хранилась дорогая вещица – можно сказать, карманный сейф. Эта шкатулка была изготовленная по особому заказу будущего владельца Голубого Алмаза специально для хранения небесного камня. Там имелся даже миниатюрный замочек с особым секретом, который знал только Босс. Правда эту коробочку можно было открыть и игнорируя все эти дорогие приспособления, например, обычным консервным ножом, но все-таки с замком, согласитесь, как-то спокойней.

И вот, наконец, в утробу этого ювелирного изделия был торжественно вложен глазной протез карего цвета, некогда служивший неудачным напарником здоровому, синего цвета, глазу Тома Перфлита. Этот же глазной протез-бедняга однажды волей судьбы переночевал в стакане с виски и затем вместе с содержимым его перекочевал в желудок будущего писателя-ирландца Джеймса Гордона, позже – в белый ночной горшок, вместе с которым улетел с Аэротаника, затем побывал под водой, потом – судьба занесла его в нутро гангстера Гастлера, снова в горшок и наконец-таки – в долгожданные руки Босса, в его маленькую металлическую коробочку прекрасной ювелирной работы из тонкого серебристо-голубого металла.

А тот протез, который действительно был с заветным камнем, все еще поблескивал голубой звездочкой где-то там на летящих обломках Аэротаника, делая глаза Тома еще более синими и еще более влюбленными.

Шеф, надежно заперев свой маленький сейф, сунул его во внутренний карман синей суконной куртки – поближе к сердцу, которое сразу застучало так сильно и сладко, словно хотело отблагодарить Босса за оказанное доверие.

Кстати, о цвете одежды Босса. Он последнее время старался одеваться в одежды преимущественно синих оттенков. И если бы на нашей планете существовали медведи с синей шкурой, то Босс непременно предстал бы перед требовавшим адвоката Джеймсом именно синим медведем. А еще лучше – голубым, как алмаз. Может такие медведи и водились когда-нибудь, например, во времена толстошкурых, как старомодная кобура, динозавров? Но судьба распорядилась на счет цветов – медвежьей шкуры и протеза – по-своему и видимо не случайно.

А кораблей на горизонте как не было, так и не нет. Будто вымерли все.

– Шеф, мы уже столько времени плаваем, как это…

Гастлер посмотрел на то, что плавало все-время рядом с лодкой и встрепенулся:

– Господи, да оно же здесь все время рядом болтается. Чем бы его? Шеф, лучше бы плыть, а не стоять на месте. А у нас даже весла нет. Ни одного корабля, так и погибнем с вашим алмазом.

– Заткнитесь, Гастлер. Ишь расхрабрился. Не все потеряно. Берите горшок и гребите им, коль на месте не сидится.

Дело сдвинулось, когда Гастлер стал грести горшком то слева, то справа от лодки, и через полчаса ничто, плавающее на поверхности, не напоминало уже о встрече гангстера с таким ярким типом, как Джеймс Гордон, ну и о всяких других неприятностях. Но Гастлер на самом деле, конечно, пережитого все равно никогда не забудет.

Глава 32

Веселый генерал снова стал грустным генералом. Его нашли и вырвали из омута страстей, безумного веселья и праздника любви. А может быть и к лучшему? Выдержало бы утомленное сердце такой бурный поток эмоций, захвативший его, словно сухую ветвь, в водоворот, несущийся к краю водопада?

Озабоченная произошедшим, Джулия молча везла на инвалидной коляске своего мужа, а Том шагал рядом и не знал, радоваться ли ему неверности генерала или относиться к этому, как и Джулия – охать и ахать. Но вот они снова случайно попали на палубу, где совсем недавно был веселый праздник.

– Господи, что они делают? – удивилась Джулия.

Раскрыл рот и Том. Заинтересовался даже только что получивший рану от обиды генерал.

А происходило вот что. Пассажиры и члены команды приносили разную мебель, посуду, вещи, прочие предметы и сбрасывали все это с борта Аэротаника. Все были активны и солидарны (жить то хочется). Особенно старался Джеймс. Энергия, которую он тратил на эту работу, притупила жажду и потребности его организма в дополнительных дозах виски, а также на некоторое время ослабили тягу к бунту.

Активная руководящая работа помогала также и капитану компенсировать потребности его мозга в холодненькой водичке. Его носили на носилках взад и вперед, а он давал указания и отдавал приказы.

Том, увидев увлеченного и потного от работы Джеймса, окликнул его:

– Джеймс, старина, что здесь происходит? С ума все, что ли, посходили?

– А, Том! Присоединяйся. Нужно маленько облегчить вес Аэротаника, иначе всем нам – крышка, не долетим до берега и брякнемся в воду.

На секунду скосив глаза на Джулию и генерала, Джеймс перешел на шепот:

– Слушай, старина, а у тебя губа не дура. Только что ты будешь с ее мужем делать? Может потихоньку сбросим вниз?

– Брось шутить, Джеймс, какие сейчас могут быть шутки.

Он хотел бы кому-нибудь рассказать о своих чувствах к Джулии и о всех проблемах, которые складывались вокруг них с Джулией. Но поймет ли Джеймс? И вообще, чем-то серьезным запахло, раз приходится все вещи сбрасывать за борт. Какая теперь разница, если все вдруг оборвется, словно нить и не придется думать и гадать, печалиться и ревновать. И любовь пройдет сама собой, ляжет на дно океана. Уже не так плохо и то, что последние часы можно провести рядом с любимым человеком. Можно даже держать Джулию за руку в ту самую последнюю секунду. А другой рукой она, конечно, будет сжимать руку своего генерала, если он не будет сопротивляться. Боже, какая чушь получается. И Том представил три скелета, лежащих на дне океана. У генерала наверняка останутся над обглоданными рыбой ключицами погоны. (Рыбам погоны не нравятся – во всяком случае не так, как дождевые черви и даже колорадские жуки). Скелеты будут держаться за руки. Какое счастье…

Все это, конечно, пронеслось в голове Тома, будто случайный, возникнувший неизвестно откуда порыв ветра – расшевелил листву дерева и пропал. Но грусть – она осталась.

Джеймс хотел что-то еще съязвить насчет воздушного романа Тома, как вдруг прямо к нему поднесли на носилках капитана Аэротаника собственной персоной.

– Эй вы… Вам, как полному человеку, нужно покинуть судно на спасательной шлюпке-аэроплане.

Джеймс стал крутить головой и искать, к кому же обратился капитан.

– Я вам говорю.

– То есть как мне? А я не желаю… К тому же я не такой уж толстый. Правда Том?

– Ну, не очень, по-моему…

Командира видимо интересовали не проблемы внешнего вида Джеймса, а решение более серьезных задач.

– Вы что, хотите, чтобы мы из-за вас погибли?

– Моя сила здесь нужна. Вот мускулы, смотрите. Потрогайте. Дайте любое задание, я готов служить…

– Мы в медвежьих услугах не нуждаемся. Полетите и все.

Услышав что-то про медведей, Джеймс сначала вздрогнул, а затем как-то весь сразу сник, обмяк и даже струхнул, не смотря на свои мускулы.

– Том, как ты думаешь, придется что ли согласиться?

– Да, конечно, лети, раз капитан так решил.

– Что-ж, увидимся в Квинстауне, – не совсем уверенно сказал Джеймс. – Я буду ждать… Там на берегу… А потом вместе в Дублин… Нет, все-таки может лучше женщин и детей? Или вот что: давайте соберем всех медведей и…

– Все, вопрос решен. Идите, шлюпка-аэроплан вас ждет.

Та единственная шлюпка-аэропланчик, на которой хотели дать деру главные люди Аэротаника (да не решились), уже находилась в подвешенном состоянии на уровне борта судна, так, что один бок ее был вне пределов аэроплана. В шлюпке сидели дюжины две толстых джентльменов. Они не просто сидели, они постоянно что-то ели и пили. Каждая клеточка требовала своей порции, углеводов, жиров, белков, а заодно и желтков. Каждая клетка рождала новую клеточку, и эти новые клетки, словно желторотые птенцы, требовали своей доли. А потом тоже рожали (правильней сказать – делились).

Впереди за штурвалом сидел тощий, как хлыст, летчик. На нем был черный кожаный костюм, сапоги из хорошей кожи, перчатки, кожаный шлем с длинными, как у таксы, ушами и обязательные защитные очки – то есть экипировка, достойная настоящего воздухоплавателя. Все, правда, немного выглядело великоватым – уж больно худеньким был сидящий за штурвалом, особенно на фоне пассажиров.

Том на некоторое время покинул Джулию с генералом, чтобы проститься с Джеймсом. Были и другие провожающие, просто любопытные, а еще – не те и не другие. Ну кто, например, священник? Кого он там провожает – просто делает вид, что шепчет молитву и стоит-смотрит.

– Господи, за что ты меня покинул? Этих жирных свиней спасаешь, а сына своего… то есть, я хотел сказать, не совсем сына, но все-таки…

– Что вы волнуетесь, святой отец? – перебил молитву стоящий неподалеку полицейский. – Вы же воскреснете через три дня. Это нам – простым смертным и грешным – рыб собой кормить.

– Слушай, легавый, оставь меня в покое. Иди со своим придатком бросать мебель вниз и не мешай молиться.

– Ладно, попробуй только выжить. Прикую ко второй руке и будешь со мной болтаться, пока я сам лично не возвращу тебя в родную Оклахомскую тюрьму, откуда ты сбежал. Будешь там прикидываться, что святой.

– Напугал бабу толстым… Тьфу ты, черт возьми, прости господи. Вырвется же такое.

– Прощай, Том, – раздался голос Джеймса, сидящего в шлюпке.

– Прощай, Джеймс, – ответил ему из толпы Том.

Чуть дрогнули их голоса. Два здоровых глаза глянули друг на друга, а в последний ли раз или нет – ни Том, ни Джеймс не знали. Слезы заблестели у них и в здоровых, и в искусственных глазах.

Удивившись своим эмоциям, Джеймс отчасти все свалил на виски, который безнадежно уходил из крови в атмосферу, в море и бог знает, куда еще. Опять же извилина…

– Эх, нечем больше горло смочить. А я трезвым не привык сидеть без дела. Особенно в такой вот момент.

Сидящий рядом полный джентльмен, вес которого был 260 фунтов, прервал на секунду трапезу и обратился к соседу-Джеймсу:

– Простите, сэр. Простите, что не предложил вам сразу. Извольте от чистого сердца стаканчик нашего знаменитого шотландского виски.

Тут только Джеймс обратил внимание, что у соседа торчат жирные голые коленки из под клетчатой шотландской юбочки. Но главной причиной удивления было то, что шотландец предлагает, а не прячет и не придумывает предлога, чтобы, не дай бог, поделиться с кем-нибудь выпивкой. Шотландец этот на самом деле действительно был тихим психбольным, поэтому и добрым. Но Джеймс об этом не знал. Он был восхищен этим маленьким событием.

– Брат! Ты спасаешь меня от явной гибели. Теперь никакие катастрофы мне не помеха. Слушай, я тебя включу в свой роман «Жизнь одноглазого поэта». Ты пройдешь белой линией по всему сюжету моей истории, моей исповеди. Появишься на фоне солнечного лика окутанный облаком и пойдешь к Аэротанику прямо по небу, держа над собой огромную… э-э-э… огромный белый крест. И я буду первым, который…

Взревевшие моторы и замесившие вокруг себя воздух пропеллеры заглушили литературные задумки и идеи Джеймса. Шлюпка специальным механизмом была отодвинута от борта Аэротаника в сторону, а затем отцеплена. Она не упала, а осталась в воздухе благодаря работающему двигателю, затем отлетела чуть в сторону и вперед, набрала скорость и постепенно исчезла из виду, обгоняя все время летающие останки Аэротаника и редкие появившиеся облака. Толстые люди махали худым своими полными руками. Худые руки махали им вслед.

Глава 33

Белая яхта стояла на якоре возле Антильских островов посреди залива с изумрудно-синей водой. Жаркое солнце не было таким большим, как на северных морях, но оно казалось невыносимо ярким. Светило стояло почти над головой. Оно освещало, грело, щекотало, наполняло энергией. Посреди палубы, освещенной и разогретой этим ярким диском, возвышалось плетеное таиландское кресло с огромной, похожей на раскрытый хвост павлина, спинкой. В кресле уютно восседал и грелся наш хороший знакомый – мистер Гастлер. Он уже не тот, что раньше – поправился, на лице тропический загар, в зубах сигара, созданная по образу и подобию той, что всегда держал в зубах шеф, которого, кстати, здесь не было. Сбылась мечта бывшего подчиненного. Эта яхта принадлежит Гастлеру. Он ее хозяин. Это его царство. И не только яхта – нынешних владений мистера Гастлера не объять и не счесть. Перстни украшают его брезгливые пальчики с розовыми ногтями. На шее – венок, сплетенный из прекрасных карибских цветов. Белее снега его штаны, а ярко-желтая с цветами рубашка небрежно расстегнута до пупа. Красивые креолки ныряют в море и приносят Гастлеру со дна причудливые раковины, мокрые от соленой воды, с висящими остатками морских растений.

Гастлер вскрывает дорогим персидским кинжалом каждую раковину, ожидая увидеть жемчужину. Однако в каждой из них вместо драгоценной перламутровой бусинки он находит пустой глазной протез. Гангстер морщится и бросает очередной глаз в белый с цветочком, до боли знакомый, ночной горшок, стоящий рядом. Глазными протезами уже заполнена добрая половина посудины. Бесполезные пустые створки раковин выбрасываются за борт обратно в море.

Время обеденное. Приходит повар – Джеймс Гордон – и приносит Гастлеру на подносе обед, закрытый куполообразной серебряной крышкой. Гастлер ставит себе поднос на колени, а Джеймс-повар с гордым непроницаемым видом открывает крышку. На тарелке по краям изящно и красиво расположены гарнир и салат, а всю середину занимает гигантских размеров глаз. Гастлер цепенеет от ужаса, но когда глаз вдруг начинает ему подмигивать, хозяин яхты от неожиданности вскрикивает и подбрасывает в воздух поднос со всем содержимым.

Возвратился поднос уже не подносом, а ночным горшком. И не на яхту, а на резиновую лодку – прямо на голову Гастлеру. Он ужаснулся от того, чем закончился сон и в то же время от того, что вернулся с теплого Карибского моря опять в эту забытую кораблями морскую точку холодного северного полушария. В эту глушь, в эту темень, в этот холод. Он даже оглянулся, может яхта где-то рядом. И девушки… Где же эти замечательные креолки с цветами в волосах? Но рядом не было девушек с кожей цвета молочного шоколада, а был только спящий и храпящий шеф цвета свиной щетины. Сигара Босса повисла, приклеившись к его жирной нижней губе, но, однако, пока еще тлела.

Голова Гастлера болела от удара горшком. А вокруг потемки и никаких огней, кроме горящей точки на кончике сигары шефа, да слабо освещающей всю эту картину луны. Да, были, конечно, на черном небе еще мириады ярких звезды. Но и они не грели и не так уж сильно освещали лодку. Босс во сне вздрагивал, чувствуя, что сигара вот-вот потухнет, хватал ее зубами, раскуривал, не просыпаясь, и опять расслаблялся на некоторое время.

Гастлер увидел в небе холодную луну, вспомнил яркое карибское солнце и заскулил, как дворняжка. Ему стало холодно и страшно под этими звездами. Он весь съежился и прижался к теплому шефу, как котенок к матери. Он хотел было опять уснуть, но пока все не мог – чего-то боялся. Уж больно странные сны он стал видеть последнее время по ночам.

Он потом уснул. Но было уже утро. А на Аэротанике к этому моменту не осталось никаких лишних предметов, ни мебели, ни крупных вещей. У генерала уже не было привычного кресла на колесах. Оно покоилось на дне океана. Бывший хозяин инвалидного кресла сидел теперь на каком-то выступе, куда его взгромоздили Том и Джулия. Ему было скучно и грустно. Не на что было глядеть, все уже сброшено за борт. А это как раз немного развлекло – когда вещи летели вниз.

Усталые, бог знает сколько времени совсем не сомкнувшие глаз, Джулия и Том стояли рядом так близко, как это можно было позволить себе на людях. Хотя кому какое дело. Задумывался ли кто над геометрическими теоремами, глядя на этот весьма странный треугольник? Вряд ли. Видать Аэротаник, действительно, такой летающий островок, на котором все возможно. Кажется, небо изменяет нормальную человеческую психику, поведение и делает множество других непонятных манипуляций с нашими душами. Это касается не только любовных отношений. У многих пассажиров на небе что-нибудь было да не так.

Джулия вдруг начала смеяться и даже хохотать, откинув назад свою красивую головку и в то же время наклоняя туловище вперед.

– Что с тобой? Разве смешно? Мы же можем все погибнуть.

– В том-то и дело. Знаешь, Том, ведь на том свете история опять повторится – мы опять там будем втроем.

– Неужели? А ты думаешь я об этом не подумал? К этому видимо все и идет. А может там так можно?

– Не знаю, скоро увидим. Сдается мне, что там решают такие треугольные задачи с помощью раздвоения души. Одна Джулия – моему генералу, вторую половину получишь ты.

– Нет, я так не хочу. Вдруг мне хуже достанется. Может быть душа – она подобна телу. Слева – сердце, справа – нет его. Вот что, давай лучше долетим все-таки до земли. И даже если нам придется на ней расстаться, я буду ходить с надеждой каждое воскресенье за газетой Х-Таймс и читать ее от корки до корки. Хотя до сих пор не понимаю, что все это значит, что ты имела ввиду.

Голос капитана, снова затрескавший в радио, не был оптимистичным (Оптимиста бы на его место):

– Господа пассажиры, подумайте, что еще вы можете сбросить за борт. Прошу вас, Аэротаник падает в море.

Пассажиры заволновались, стали оглядываться. Джулия взглянула на толпу, задумалась на минутку и вдруг неожиданно стала снимать с себя верхнюю одежду и сбрасывать за борт, оставив только легкий шелк, прикрывающий самые сокровенные прелести. Толпа замерла. Все уставились безумными глазами на это невиданное зрелище. Вдвойне обалдели мужчины. Том тоже раскрыл рот, но сразу же взял себя в руки и решился тотчас проявить солидарность – повторить сей подвиг. Даже расхрабрился и, раздеваясь, крикнул толпе, на что никогда бы в жизни так просто не решился (ну разве что после черного пива…):

– Что-же вы стоите? Хотите лежать на дне в своих дорогих нарядах или может быть лучше перестанем стесняться друг друга и тогда будем спасены?

И тут такое началось! Что значит жажда жизни или борьба со смертью. Или тут что-то еще примешалось? Через четверть часа пассажиров было не узнать. Боже, сколько вариантов разного нательного белья, корсетов, панталон, кальсон, прочих других тайн и загадок представителей нашего света, а также заодно всех тех, кто к избранному обществу не принадлежал – в этот миг тайное становилось явным, но вряд ли это кого-нибудь сейчас интересовало больше, чем возможность выжить. Хотя некоторым все-таки было интересно.

Генерал боролся, как мог, но холодные руки Джулии сняли ордена и бросили их за борт. Том помог. Он помогал и снимать мундир. А когда генерал оказался без орденов и мундира, обнаружилось, что кальсоны у него тоже с красными лампасами, а к нательной рубашке пришиты вторая (тыльная) пара погон и опять – ордена с медалями на груди. И этот весь скрываемый доселе металл, к ужасу генерала, тоже полетел в море. Пижама, в которой мы раньше видели супруга Джулии, – тоже, как вы помните, была с наградами, но она уже давно поимела честь познакомиться с глубинной морской фауной и флорой здешних мест. Как, впрочем, и все остальные личные вещи супругов.

Генерал был в таком состоянии, будто проиграл сражение, сдал Американские Соединенные Штаты врагу и потерял главный национальный флаг страны. Его награды, его погоны – за что? И тогда он сделал последний шаг, возможный в этой непоправимой ситуации – принял стойку смирно, отдал честь и замер. Так он стоял, на своих ногах, без чьей-либо помощи, пока не упало вниз то последнее, что сохраняло в нем честь и достоинство генерала – кальсоны с красными лампасами. Но он не заметил этого. Зато старушки все видели и были в восторге, хотя и сохраняли маску скорби на лице в связи с происходящими событиями. Может быть, они думали, что такой интересный конец куда более приятнее, чем больница, горькие лекарства, грелка, судно, уколы, неудобства, запахи.

– Господа, еще! Еще! Все что можно! – призывал откуда-то капитан своим собственным надрывным голосом (радио уже догадались выбросить за борт).

Люди снова призадумались. Опять покрутили головами, посмотрели друг на друга, на остатки того, что прикрывало наготу, но на самые крайние меры не решился никто. И тут одного пассажира вдруг осенило. Он решительно вынул изо рта свои вставные зубы и бросил их за борт в океан. Тотчас десятки мужчин зашевелились, стали вынимать свои слюнявые вставные челюсти, и целая стая этих бело-розовых птичек дружно полетела за борт. У большинства протезированных лиц женского пола не хватило смелости проделать то же самое – смелыми оказались только некоторые женщины.

Тут правда случилось непредвиденное обстоятельство. Дело в том, что форма вставных челюстей очень даже напоминает оружие австралийских аборигенов – так называемые бумеранги. И челюсти действительно стали возвращаться к своим хозяевам точно, как маленькие бумеранги. Кому-то даже больно заехало по физиономии и по другим участкам тела. Многие сумели поймать свои же зубы, а некоторым достались чужие. Один «бумеранг» не вернулся, так как поразил цель – опять все ту же утку. Как будто других птиц в небе и не водится. Утку слегка контузило и она чуть не упала в море. И если сравнить огромный Аэротаник с этой самой тоже летающей и плавающей птицей, то возможно удар челюстью-бумерангом для нее – почти такая же серьезная катастрофа, как взрыв для Аэротаника. Хвост у потерпевшей правда не отвалился.

Пришлось срочно собирать рассыпавшиеся по палубе зубы и осторожно бросать эти ненужные предметы таким образом, чтобы они больше не возвращались на Аэротаник.

Заметив пронзительные и недовольные взгляды пассажиров, полицейский забеспокоился. Он стоял в стороне вместе со своим напарником – возможно будущим каторжником – и оба они были в одинаковом белом нижем белье. Ну совсем братья. Только по усам и можно различить, кто есть кто. Через минуту обалдевший заключенный проследил глазами за дугообразной траекторией полета двух блестящих от солнца металлических предметов – сначала цепи наручников, а затем – ключей от них. Полетели в пропасть и винные пробки из ушей. Освобожденный стоял открыв рот и потирал получившую свободу руку.

Удрученный священник тоже не находил себе места: то ходил взад-вперед, то тряс головой и сейчас больше был похож на молящегося раввина, чем на лютеранского священника:

– Господи, грех-то какой! Прости ты раба своего. А иначе упадем, господи… Да и крест-то все-равно ворованный.

Оправдавшись кое-как перед господом, священник достал из под исподнего большой серебряный крест и посмотрел еще раз наверх в сторону какой-то планетной системы. Ворот белой исподней рубахи оттянулся на секунду вниз и на груди священника вроде бы показались какие-то татуировки явно не религиозные по своей тематике. Крест улетел вниз вслед за цепью и ключами. А молния так и не грянула.

В разгар всего этого хаоса, словно призрак, возник из ничего капитан-командир Аэротаника. Он появился неожиданно. А может это было похоже даже на явление святого народу. Капитан пришел сам, своими ногами, шатаясь и волоча за собой тощие больные ноги. И он был совершенно гол. Это был его последний подвиг. Он пошел дальше всех. Где-то на поверхности океана остался плавать тот небольшой предмет одежды, который он в отличии от всех остальных решился с себя снять и таким образом искупить вину перед пассажирами. Прибавьте к этому еще и отсутствие холодной водички. Да, это был подвиг – иначе не назовешь. Но этим героизм спасителя не закончился. Он медленно приблизился к борту Аэротаника, встал на край и торжественно помочился в океан. Увы, чуда не случилось и корабль не вознесся на спасительную высоту, продолжая медленно опускаться в море.

– Господа, мне очень жаль… Очень жаль… Очень… Простите за все, если можете… Кажется, ничто нам не поможет. Мы падаем, мы падаем, мы падаем…

Полная тишина восцарилась на Аэротанике. Но паники не было. Только молчание и скорбь. Каждый пытался вспомнить все лучшее из своей жизни, не думая о неудачах и пережитых неприятностях. Вроде бы не такой уж бесполезной и неудавшейся показалась прожитая жизнь – ни богатым пассажирам первого класса, ни бедным – всем остальным. На горизонте еще не показалась земля. Казалось, что спасение уже не возможно. Скоро обрубок летающего судна опустится на воду и без промедления начнет погружаться в бездну океана. А может быть даже рухнет в воду на огромной скорости.

И вот, в этот казалось бы завершающий момент истории Аэротаника и его пассажиров, в эту последнюю минуту вдруг раздался громкий, как никогда, торжественный и смелый (без черного пива) голос Тома:

– Эх, была не была!

Том Перфлит, пассажир с билетом второго класса, вдруг отстранился Джулии, удивив ее, достал из-за ворота своей нательной рубашки запрятанную на всякий случай где-то там за пазухой черную повязку, вынул из глазницы свой бесценный глазной протез, с печальной болью взглянув на него в последний раз, и решительно бросил его далеко-далеко, подальше от Аэротаника.

Показалось, что синий искусственный глаз летел над всеми совсем замедленно, описывая дугу и оставляя след подобный радуге, только с цветами голубых оттенков. Последний раз под утренними солнечными лучами блеснула синяя звездочка – светом родной своей, наверно, изумительно красивой синей планеты. А то, что, возможно, покоилось внутри алмаза, словно маленькая мушка в янтаре, чем черт не шутит, могло бы перевернуть всю нашу планету, изменить весь ее хаос. А хорошо это или плохо – откуда мы знаем?

Как только Голубой Алмаз улетел за борт, летающее судно Аэротаник вдруг неожиданно снова набрало высоту. А где-то за горизонтом уже показался дым фабрик – там была земля. Ирландия. Господи, если бы были шапки. Они бы взлетели вверх, как взлетают с дерева перепуганные птицы от выстрела пушки. Но шапок, хлопушек и серпантин не было уже на Аэротанике. Все просто кричали «Ура!» и обнимались друг с другом, поздравляли Тома – скромного пассажира с черной повязкой на лице. А он, улыбаясь, смотрел на Джулию и стеснялся своего лица с черной полоской по диагонали. А еще он, уже привыкший к белому фраку, стеснялся своего простого нижнего белья.

Да, это была та доля фунта, которую нужно было сбросить, чтобы взлететь снова и достичь желанного берега, где есть жизнь и где есть любовь. Хотя абсурда и хаоса там, пожалуй, не меньше. Видно, время Синего Алмаза еще не пришло. Когда-нибудь его найдут рыбаки в желудке пойманной крупной океанской рыбешки, но это произойдет скорей всего в более подходящий для истории момент. И эту огромную рыбу поймают непременно на колорадского жука.

Разве можно в этом сомневаться? Ведь он же лапками-то перебирает, перебирает…