Текст книги "Аэротаник"

Глава 11

А в это время в полутемном, похожем на барак, помещении второго класса тоже кое-что происходило. Было много разного народу. Кто спал, кто закусывал, кто пил. Некоторые расположились прямо на полу. Было шумно, было дымно, не хватало света и свежего воздуха.

Но нас, конечно, интересует, как обстоят дела у Джеймса, на месте ли его глазной протез с драгоценной начинкой. А где же господин Гастлер? Так вот: оказывается они оба уже почти полчаса сидят в обнимку там в углу на нарах. Джеймс, понятно, не расстается со своим драгоценным напитком. Драгоценный камень тоже пока на месте. Пришлось напиться и Гастлеру, чтобы войти в доверие. Он сидел, прижавшись к Джеймсу, и с грустью думал, что ему делать дальше. Но пьяная его голова, глядя в голубые глаза будущего писателя, не могла даже сообразить, где лево, а где право, и вообще, каким вот образом, прямо сейчас, можно было бы вытрясти алмаз из этой потной красной башки. Ничего пока не придумав, он так и продолжал сидеть и слушать тот бред, который нес пьяный Джеймс. Гастлер все больше и больше напивался и постепенно забывал, почему оказался здесь в этом летящем бараке, освещенном двумя-тремя тусклыми лампочками, а также появившимися в пыльных окнах некоторыми небесными светилами. Звезды не стали почему-то большими, хотя Гастлер находился к ним гораздо ближе, чем те, кто остался там внизу.

А в ногах стоял все тот же деревянный ящик с виски. Некоторые бутылки были уже пустыми и очевидно со страхом желали добраться благополучно до земли, а не вылететь раньше времени за борт и разбиться о какой-нибудь там айсберг или навеки поселиться на дне черного океана. Бутылка ведь привыкла к человеку, как кошка или собака. Что ей делать в бездне, кому она там нужна? А здесь среди людей она нужнее. Можно смело сказать, что бутылка – друг человека. Ее можно снова наполнить какой-нибудь полезной жидкостью, и она будет опять на виду в магазине, в баре, на столе между хорошими людьми, помогая им раскрепоститься, раскрыть друг перед другом душу, как это делал в данный момент Джеймс:

– Ты понимаешь, когда ты подошел ко мне вот так просто и попросил автограф, ты мне сразу понравился. Я тебя, можно сказать, полюбил. Дай, я тебя поцелую. Вот так. И я подумал: вот он первый, будущий читатель моей книги «Жизнь одноглазого поэта». Мне не надо его представлять, какой он, молодой, старый, американец или ирландец. Вот он рядом. Я могу на него смотреть (смотрит своим глазом), могу потрогать (трогает), могу понюхать (ноздри его завибрировали от входящего воздуха, содержащего, видимо, какие-то молекулы Гастлера), могу пощипать (пощипал за щеку), а могу и за нос укусить.

При этом Джеймс неожиданно захватил капканом своих гнилых зубов нос Гастлера и вдруг все – отключился, замерев, как статуя. Только чуть захрапел. Наш гангстер от этой странной выходки протрезвел наполовину и тотчас завыл от боли:

– Отпустите, господин Гордон, отпустите, я вас прошу. А-а-а-а! Помогите!

Слезы брызгали из глаз Гастлера на все четыре стороны света. Но Джеймса будто парализовало. Он сопел, слюна выделялась на его жирной нижней губе и стекала жертве этой выходки на лицо, шею и дальше – прямо за шиворот. Челюсти же писателя держали нос будущего своего читателя мертвой схваткой, будто заржавели.

Вообще-то это может быть какая-нибудь разновидность эпилепсии или просто короткий сон (отдых). Надо же человеку, выпившему такое количество крепкой жидкости, немного вздремнуть, чтобы продолжить начатую беседу. Через некоторое время пришлось, однако, проснуться. А если человека (или, к примеру, медведя) разбудить раньше времени, то он вряд ли будет добрым, хоть и засыпал с мягкой улыбкой на устах. На крик прибежала неразлучная парочка полицейский-каторжник.

– В чем дело? Отпустите этого господина. Буду стрелять.

Джеймс приоткрыл один глаз (второй открывать было необязательно), покрутил им в разные стороны и зафиксировал свой моновзгляд на полицейском. Только после этого он, наконец, разжал тиски и демобилизовал нос Гастлера. Этот выдающийся орган можно было бы сразу показывать в цирке, в каком-нибудь ярком полосатом балаганчике; дети бы смеялись, а их смеху радовались бы взрослые. Но здесь рядом не было цирка. Не было и детей, были только взрослые. Они были серьезными, особенно представитель власти – полицейский.

– Так. Я вынужден вас изолировать от общества и посадить в камеру на все время полета.

Гастлер продвинулся в процессе отрезвления еще более основательно и мигом сообразил, какая катастрофа ожидает его, если Джеймс со своим драгоценным глазным протезом будет сидеть где-нибудь под замком, куда его, Гастлера, и близко не подпустят. Промелькнула, правда, хорошая идейка – что-нибудь натворить и пойти за ту же решетку вместе с безумным писателем, а там… Но тут вдруг заныл с новой силой опухший его нос, и желание оказаться с этим сумасшедшим в одной камере быстро сменилось воплем:

– Нет, нет, только не это! Господин полицейский, у меня нет претензий к этому джентльмену. Это простое недоразумение. Ради бога, простите его, мы вас не будем больше беспокоить.

С некоторым неудовольствием и неудовлетворением, очевидно профессиональным, полицейский-таки согласился оставить это дело без естественного своего продолжения в других, специально отведенных для таких случаев, местах. Звякнув цепочкой наручников, он дернул своего застывшего апатичного каторжника, который тяжело сдвинулся с места, будто пес, остановившийся понюхать обрызганную сучьей чьей-то мочой травку и тем самым задержавший спешащего по делам своего хозяина.

Если полицейский был просто строг, то Джеймс в эту минуту был в гневе.

– Так, гнида. Я тебе в любви признался, я тебе первый экземпляр книги хотел подписать, а ты, значит, полицией угрожать. Пошел вон отсюда, предатель. Чтоб я тебя больше не видел. Или, смотри, я тебе еще и не то откушу. И выплюну за борт.

– Господин Городон, это чистой воды недоразумение. Клянусь вам. Не звал я никакую полицию. Он сам пришел. То есть… они.

– Вон отсюда! Гнида! У меня была такое тяжелое детство, а эта сволочь… Где мой стакан?

Уходил Гастлер со слезами на глазах и с пустым стаканом в руке. Большим и указательным пальцами другой руки он все еще трогал и потирал свой распухший красный нос со следами гнилых зубов писателя Джеймса Гордона, который книгу пока еще не написал, но обдумывал, каким образом можно эту гадину вплести в сюжет. Ведь понадобятся и отрицательные герои тоже. Гастлер же, шокированный неудачей, стал даже молиться богу. Он всегда становился религиозным, когда какое-нибудь ограбление не удавалось или случалось еще что-нибудь подобное. А иной раз он молился господу богу по всяким пустякам. Ну например, просил, чтобы в сейфе, который необходимо было ограбить, оказались нужные ему суммы (аккуратные пачки) денег, миллионы зеленых бумажек, а не какие-то так называемые ценные бумаги, с которыми приходилось напрягать мозги, разбираться, что с ними делать, действительно ценные они или нет. Вот и сейчас он был в ногах у господа:

– Господи, боженька мой, ведь был же я у цели. За что же ты меня подвергаешь таким испытаниям? Облегчи труд мой нелегкий, награди его щедро – например, глазным протезиком с алмазной сердцевинкой, похожей на слезинку ангела твоего. Господи!

Глава 12

Поглядим в щелочку на бравого генерала и его очаровательную супругу Джулию, пока она еще не стянула с себя платье, а то будет как-то неудобно. Но нас в конце концов интересует не это, а нечто другое – хотя бы взаимоотношения супругов. Что у них там за проблемы, из-за которых приходится писать сценарии, набирать актеров на службу и заниматься режиссурой.

Генерала уже облачили в пижаму, на которой, как и на кителе, болтались и звенели ордена, кресты и медали. Он сидел на полу, окруженный своими подчиненными – оловянными солдатиками. Джулия, сидя перед зеркалом, колдовала над своим и так здоровым и молодым личиком. Недавний инцидент со стюардессами потребовал некоторых объяснений, и Джулия, глядя через зеркало то на свое лицо, то на сидящего на полу генерала, отчитывала его за происшедшее:

– Ведешь себя, как будто тебе 18 лет. А я, думаешь, должна на это смотреть сквозь пальцы? Это все моя мама. Генерал, генерал, привыкнешь, привыкнешь, стерпится, стерпится, слюбится, слюбится. Ты хоть бы мне ребенка сделал. Жрешь свои пилюли, а толку никакого.

Генерал не глядел на Джулию, а расставлял солдатиков в колонны. А за подчиненными глаз да глаз нужен. Некогда на красивых жен смотреть и драгоценное время на них тратить. Правда старушки…

– Кроме старух и солдатиков ничего не хочешь знать, ничего не хочешь видеть. Жена – красавица, молодая, стройная, умная, а муж-дегенерат по старухам шляется. Где это видано? Имей ввиду, если так и будет продолжаться, я подам на развод.

Генерал вдруг отвлекся от солдатиков и приподнял голову, в его глазах появились какой-то свет, какая-то мысль. Лицо изобразило сначала подобие чуть виноватой улыбки и вдруг засветилось некой детской радостью, ожиданием маленького чуда. Джулия даже остановила свою речь и спросила томным тихим голосом, будто все простила:

– Что, Джак? Что ты хочешь сказать? Говори, не стесняйся. Я все пойму…

Но чудо свершилось вот какого рода: генерал громко по-детски пукнул, глаза его наполнились счастьем, он даже чуть рассмеялся, чрезвычайно довольный этим происшествием, и тут же опять серьезно склонил голову над колоннами оловянных солдатиков, вдохновленных на подвиги своим командиром – генералом в пижаме. А Джулия, не понимая важности происходящих учений, вскочила с места и бросилась прочь из каюты:

– Все, с меня достаточно!

Том, немного погуляв и наглядевшись одним своим глазом вверх на звезды и вниз на одинокие огоньки случайных суденышек, решил все-таки вернуться к своему стойлу – во второй класс согласно купленному билету. Пробираясь по крыше-палубе в сторону хвостовой части, он вдруг увидел, как по трубе Аэротаника взбирается наверх в сторону воздушного шара медведь, вернее его черный силуэт. Помотав головой и протерев кончиком среднего пальца функционирующий свой глаз, он еще раз взглянул наверх. Видение исчезло. Озадаченный этим происшествием и не находя никакого объяснения, он продолжил свой путь. В помещении второго класса он вдруг услышал громко произнесенное свое имя. Его окликнула морщинистая стюардесса, поджидавшая его и державшая в скрюченных артрозами руках небольшой бумажный пакет. Это был замечательный белый фрак, присланный Тому Джулией. Том примерил – это был его фрак. Каким он стал элегантным. Только вот эта черная повязка и глазной тусклый протез цвета какао… Боже!

Через несколько минут он нашел спящего на нарах Джеймса и между прочим с некоторым волнением обратил внимание на то, что в стакане с виски, что стоял рядом с Джеймсом, на самом донышке покоился отдельно от хозяина замечательный глазной протез сине-небесного цвета. Вот бы ему, Тому, такой же. Ведь надо же как-то выпутаться из той ситуации с предложением Джулии. Он обещал предстать перед ней завтра без повязки. А Джеймс столько выпил, что наверняка проснется только через сутки. А если и проснется, то какая ему разница с каким протезом сидеть в этих потемках и напиваться. Ах какой красивый протезик. Может примерить?

Короче все эти несерьезные мысли пронеслись в голове Тома как-то разом и не пропустили вперед себя ни одной другой, более разумной мыслишки. Он просто взял из стакана протез Джеймса, а свой положил на его место на дно, извиняясь и обещая мысленно Джеймсу и самому себе, что потом вернет и все объяснит. А приятель наверняка поймет и уж точно простит. В бутылке из под виски он увидел свое отражение – красивые синие глаза и главное – совершенно одинаковые. Правда в искусственном вдруг на какую-то долю секунды сверкнула голубая звездочка. О, как чудно. Не смотря на явный авантюризм поступка, Том был очень доволен, почти счастлив. Пока. Но что же потом? А, ничего, как-нибудь утрясется.

Этой сцены не видел Гастлер. Он тоже спал где-то неподалеку среди цыган в обнимку с медведем. Проснувшись, он не сразу про это догадался. Прежде всего он стал искать свои часы с цепочкой, а потом уж поднял голову и, увидев в трех дюймах от своего распухшего носа пропахшую табаком медвежью рожу, дико заорал и рванул прочь. Но не прошло и минуты, как в кармане его раздался телефонный звонок. Убедившись, что медведь за ним не погнался, он остановился и приложил к уху трубку, предварительно выпустив антенну, которая опять, как дрессированная, проскочила через дырочку в полях шляпы.

– Да, шеф… Да, да… Нет, шеф… Нет, нет… Я был у цели, шеф, клянусь, но он укусил меня за нос… А вот так, представьте, укусил и все… Да ни за что… Но шеф, ведь не все еще поте…

Договаривать до конца эту не подкрепленную никаким конкретным планом, но оптимистическую фразу не было больше смысла. Гастлер увидел рядом со спящим Джеймсом стакан с виски, на дне которого покоился… То есть теперь действительно появились основания для оптимизма:

– Шеф, боже мой, шеф! Я его вижу. Эта ирландская свинья спит тут совсем рядом, а алмаз лежит в стакане с виски, то есть я имею ввиду глаз с алмазом в стакане, тьфу ты протез с гла… то есть с алмазом в стакане. Шеф, все, я пошел. Отключаюсь.

Одержимый неожиданной удачей, Гастлер смело двинулся к нарам, где храпел спящий Джеймс. Изготовленный по заказу гангстеров протез-подделка был уже в руках у Гастлера. Осталось только подменить тот (наверно пьяный от виски), что виднелся на дне стакана. Боже как просто и гениально. Комар носа не подточит. Что тут может помешать?

Однако помешало: Джеймс вдруг громко храпанул, проснулся в холодном поту и вскочил, вращая безумный свой глаз. Ничего не понимая, он нашарил рядом стоящий стакан и залпом выпил все, что в нем было (в том числе и карий глазной протез – маленькое преступление Тома). При этом он видимо что-то почувствовал странное в глотке, а затем и в желудке, заикал и со словами «Что это, дьявол? Что это было?» упал снова на нары и захрапел.

Бедный Гастлер. Он все это видел, находясь в 10 футах от алмаза (то есть от того, что он считал таковым).

– Господи! Караул! Все пропало. Мой алмаз, мой алмаз! Эта свинья проглотила его. Господи, умираю! Доктора, доктора сюда!

Он метался из стороны в стороны, то хватаясь за грудь, то тряся кулаками в сторону спящего врага своего. Какая-то спасительная мыслишка, похожая на маленькую птичку, влетела вдруг в его горячую голову. Как будто бы птичка эта была в белом халате. Чуть успокоившись, Гастлер стал рассуждать, бубня себе под нос:

– Так, спокойно, где доктор? Доктор будет. Главное, чтобы эта пьяная тварь ничего не поняла. А этот пусть все-таки займет свое место.

И Гастлер опустил на дно теперь уже пустого стакана свою замечательную подделку небесно-синего цвета.

– Так, сначала нужно проверить, как устроен туалет.

Несмотря на природную брезгливость, он готов был нырнуть в любой нужник и провести там сутки, перемесить все содержимое, лишь бы найти алмаз. Но увы, туалет во втором классе представлял собой обычную деревенскую уборную, в которой унитаз заменяла круглая дыра, закрытая деревянной крышкой. Приподняв крышку, Гастлер увидел почти черную пустоту. Где-то внизу – мрак океана. Только вон там светятся огоньки какого-то рыбацкого судна. Капитан мелькнувшей точечками тусклого света этой посудины не спал, а допивал в своей каюте последнюю бутылку рома. Пустые бутылки стояли в углу. Что пить завтра, он не представлял и пытался об этом не думать. О том, что на его судно смотрят сверху через дырку туалета, он не догадывался. А если бы кто сказал – не поверил бы. Тем более он был убежденным атеистом.

Как только огни исчезли, Гастлер закрыл крышку и на лбу у него заблестели капельки холодного пота.

– Господи! За что же ты меня покарал? Ведь эта свинья завтра прибежит сюда, сядет своей грязной жирной задницей на этот скворечник, потужится и все – алмаз тю-тю, полетит вместе с огромной кучей его вонючего дерьма вниз кому-нибудь на голову. Нет только не это!

Он снова приоткрыл крышку, чтобы проверить, не ошибся ли, может есть там какое-нибудь дно. Но как только он чуть сдвинул деревянную, выкрашенную свежей масляной краской крышку, из дырки в уборную неожиданно влетела целая стая диких уток, которые стали с шумом биться о стены и потолок, задевая Гастлера, громко крякая и метая во все стороны свои перья. Некоторое время Гастлер боролся с утками, пытаясь поймать и засунуть обратно в дырку, но это никак ему не удавалось. В конце концов он сдался и стал кричать «На помощь, помогите!».

На крик явился сразу полицейский со своим придатком – каторжником. Однако приоткрыв дверь туалета, полицейский тотчас ее и захлопнул. В щель успели вылететь дюжины полторы утиных перьев. Ничего не предприняв, парочка сразу же удалилась за подкреплением. А за дверью туалета все также продолжалась борьба человека с представителями летающей фауны здешних мест, а может быть просто с путешествующими птицами. Правда после ухода полиции довольно быстро прибежали люди – повара в белых своих колпаках и фартуках. Они открыли туалет, ловко и профессионально переловили всю трепыхавшуюся дичь и ушли, держа крикливых птиц за лапы.

Гастлер вышел из туалета, облепленный пухом, перьями и пометом, а на голове его, как на сковородке, растекалось большое утиное яйцо (известно, что яйца уток отличаются от привычных нам куриных яиц большим размером). Это было последней каплей (большой, однако, каплей). Гастлер был оскорблен не только человеком, но и птицей. Нет, и сейчас он попытается снова взять себя в руки. Ведь алмаз не на дне океана, он пока еще здесь – рядом. Нужно продолжать начатую борьбу. Опять белый халат доктора мелькнул в его сознании. Снова в руках Гастлера телефон:

– Шеф, катастрофа…

Кстати, Гастлеру будто бы почудилось, что телефон зазвонил где-то совсем близко. И голос шефа, будто бы слышался не только в трубке. Действительно, совсем недалеко, стоя на задних лапах, прятался медведь, прижимающий своей когтистой лапой трубку карманного телефона к своему медвежьему уху. Медведь разговаривал с Гастлером и говорил он человеческим голосом – голосом шефа.

– Так, Гастлер, я понял, с каким идиотом связался… Я имею ввиду вас. Вы идиот, Гастлер.

Сделав паузу, говорящий медведь снял с себя морду, под которой действительно оказалась потная физиономия шефа с неизменной, дымящейся вовсю сигарой во рту. Из пустой морды медведя также поднимался накопившийся сигарный дым. Вытерев мордой бурого зверя свое пряное лицо, шеф продолжал:

– Слушайте, Гастлер, меня внимательно. Не удивляйтесь, если вскоре встретите кой-какого знакомого здесь на Аэротанике. А пока мы должны решить, что делать…

Глава 13

Утро следующего дня было потрясающим, поистине волшебным, и такое возможно только здесь на Аэротанике, который плавно парил в сторону восходящего солнца, озаренный первыми его лучами и светом двух лазурных сфер – небесной и морской. После прохладной ночи чуть влажными были доски палуб и белые металлические конструкции аэроплана. Аэротаник просыпался. Озаренные утренним солнцем безумно красиво смотрелись гигантские воздушные шары, ярко выделяясь на фоне прозрачного утреннего неба.

Первым на одной из палуб появился в халате и тапочках заспанный господин, который, выйдя на свет, сначала остановился, взглянул на небо, потянулся и заулыбался всей этой красоте. Затем встряхнул свои плечи и побежал в сторону туалета. Тут же из-за угла появилась все та же заблудившаяся группа слепых с поводырем и направилась к тому же деревянному заведению. Подергав ручку и убедившись, что туалет занят, они тотчас удалились.

А потом стали просыпаться и другие обитатели летающего судна. Если быстренько, как это делает обычно шаловливый утренний ветерок, пробежаться по всем уголкам Аэротаника, можно убедиться, что корабль живет и дышит, как маленький город или как лесной муравейник. Вот бродячая собака бежит за кошкой. А у кошки в зубах мышка (кажется, от компьютера). Точильщик в черном фартуке стоит за своим станком и кричит: «Точить ножи, ножницы, топорыыы! Править брииитвы!». К нему уже подбегают заказчики: бандит в черной полумаске, трогающий тупое лезвие своего ножа, толстый немецкий военный – полковник, проверяющий пальцем затупившийся шпиль своей каски, пышная женщина, держащая пальчиками свой недостаточно заостренный бюст, хирург в белом халате и с маской на лице – в его руках затупленный во время операции скальпель. Последней медленно подходит одетая в черный с капюшоном балахон дама со злым, трупно-бледным лицом и с затупившейся косой в руках. Глаза ее горят холодным огнем, но пусты, будто бездонны.

Чернокожая няня выходит погулять с белым младенчиком, который лежит в коляске и улыбается солнцу, показывая свой белоснежный зубной (детский) протезик. Повар в сторонке доит корову, которая не радуется солнцу, а лениво жует жевательную резинку, так как газонов с травкой на Аэротанике мало – их берегут и за ними тщательно ухаживают. Бумажки-фантики от жвачки разбросаны повсюду.

Вот два симпатичных старичка в париках стоят и любуются океаном, который сверкает внизу всеми оттенками синевы – своими собственными и неба. Будто по команде, парики слетают с их гладких, как ягодицы, лысин и летят в пропасть. Но дедульки предусмотрительны: парички их привязаны длинными-длинными веревочками и вот, представьте, – не улетели. Старики вытянули их наверх и снова водрузили на свои макушки, которые тотчас перестали быть похожими на ягодицы. А потом дедульки посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

Парикмахеры работают прямо на палубе. Один – худенький и длинный – бреет ножку коротенькой полной блондинке, которая, чтобы было не скучно, читает грустный роман и даже слегка подпускает влагу к ресницам, огорчаясь, в каком ужасном положении оказалась героиня романа, бросив своего бедного и доброго возлюбленного молодого человека ради богатого и злого старика.

Другой парикмахер (маленький и толстенький) бреет блестящей от солнца бритвой усики суховатой жердеобразной брюнетке южного происхождения. Оба цирюльника не жалеют мыла и пены. Мужчин в очереди к ним пока нет.

А в пустом кафе под открытым небом стоит наготове дюжина подтянутых гарсонов в белых фартуках и с салфетками такого же цвета, перекинутых через предплечья. Работы было пока мало. Ждали клиентов. Только за одним из столиков рассеянно и задумчиво сидела с чашкой кофе и небольшим круассаном на тарелке первая посетительница заведения – Джулия. Мармелад и масло оставались нетронутыми. Сахару в сахарнице не убавилось. Она не моргая смотрела в чашку и курила длинную египетскую папиросу. Но вот ее печальную задумчивость вмиг рассеяло появление Тома в белом фраке и с сигарой в крепких белых зубах. Его голубые глаза были продолжением неба. Приличное одеяние чуть раскрепостило его и придало смелости. Он будто стал сам собой.

– Как вы меня находите, Джулия? Доброе утро!

– Таким я вас и представляла, когда увидела вчера. То есть представляла во фраке, когда на вас была одежда рабочего, а на лице черная повязка. Я вас раскусила уже вчера. Вы не простой. Ваша интеллигентность бросается в глаза. Да, глаза… Вот вы и без повязки, и мне нравится цвет ваших глаз. Скоро привезут моего мужа, останьтесь с нами пить кофе. Я хочу вас познакомить. Думаю вы подружитесь.

– Я помню наш разговор, но может быть с этим не стоит спешить, я несколько волнуюсь, – промямлил Том, успевший подзабыть почему на нем фрак и теперь вынужденный расплачиваться за всю эту роскошь. Эйфорию сняло как рукой.

– Нет, нет. Хотя он человек военный, но я думаю достаточно сдержанный и даже спокойный. Ничего не бойтесь. Я с вами.

– Ну, не знаю… Прошу прощения за вчерашнее, если что-то было не так.

– О, у меня нет на вас зла. Вы же пытались мне помочь. Я просто слабая женщина, часто падаю в обморок. А, вот и мой муж.

Старушка-стюардесса, подрулив к столику Джулии, оставила сидящего на инвалидном кресле генерала, который пребывал в прекрасном игривом настроении и уж очень хотел в последнюю секунду постараться успеть ущипнуть стюардессу пониже спины, да прозевал момент. Старушка, вильнув тазом, упорхнула по делам. Генерал в короткий момент сделался грустным и безучастным ко всему. Джулия, положив ему руку на колено и глядя на Тома, стала их знакомить:

– Познакомься, это мистер Перфлит, мой новый приятель. Он помог мне вчера, когда я упала и потеряла сознание.

Генерал посмотрел на Тома, но увидев, что это не старуха, снова отвернулся и принялся зевать. Том, почувствовав некоторое облегчение от того, что в первую минуту знакомства ничего сверхъестественного не произошло, вежливо пробубнил:

– Очень приятно. Безумно рад с вами познакомиться.

Он хотел было еще добавить некую стандартную чушь, ну например, «Джулия много рассказывала о вас» или соврать хотя бы что-нибудь, но тут, к счастью, подошел гарсон и принес еще две чашки кофе. Джулия сразу не отпустила его, а тут же спросила:

– Простите, сэр, что у нас сегодня на обед?

– Утка. Жареная утка по-нормандски, мадам. Мы получили буквально несколько часов назад свежую дичь. Рекомендую, мадам.

Уловив явный французский акцент, Джулия поблагодарила гарсона по-французски

– Благодарю вас, мсье.

Повязав вокруг шеи супруга салфетку, Джулия принялась поить его с ложечки. Генерал с трудом разжимал свои губы, нехотя впуская горячий кофе себе в рот.

– Понимаете, Том, генерал последнее время стал несколько сдавать. Раньше мы путешествовали гораздо чаще. Теперь вот первый раз вырвались в Европу после длительного перерыва. Я думаю, полет через океан укрепит здоровье моего мужа. Последнее время он принимает много лекарств, неважно себя чувствует. Ой, дорогой, тебе же пора принимать таблетки, которые прописал доктор.

Достав из пачки каких-то таблеток на букву V, она с большим трудом втиснула их по очереди генералу в рот, чтобы лекарства оказались по ту сторону зубного протеза супруга. Голова генерала металась, но Джулия проделало все ловко. Том решил, что пора как-то продолжить разговор и попробовал побороть свое напряжение и смущение, короче взять инициативу в руки.

– Простите, господин генерал, а какими вы командуете войсками?

Джулия тут же ответила за генерала, который насторожился, увидев на одной из медалей своего мундира муху, решившуюся, видимо, тоже оставить город Нью-Йорк и поискать счастья в далекой Европе (а зря – в родном Нью-Йорке грязи было как раз больше, чем во всей Ирландии).

– Сухопутными. Боже, жизнь военного человека это не сахар. Я думаю, вы можете себе представить. Вот вы говорите, генеральша. Мол муж на военной службе, а жена пьет шампанское и меняет наряды. Скажите еще – любовников. Так? Вы что же думаете, женам генералов как-то легче живется, чем другим?

– Да нет, что вы, я вовсе так не думаю…

– Господи, сколько я всего натерпелась. Куда только судьба не забрасывала. И все с ним. Потом эти бесконечные свадьбы, куда приглашают последнее время мужа. Зачем вы об этом? Давайте лучше пойдем прогуляемся. Ведь такая чудная погода, ни облачка.

Оставив гарсону несколько серебристых монеток, которые от солнца превратились в золотые, Джулия первая поднялась с места, чтобы отправиться на прогулку.

Когда, инвалидное кресло сдвинулось с места, произошла очередная неприятность у генерала. Муха, которая сойдя с медали перебралась теперь на серебряный крест, висящий на правой стороне щуплой груди генерала, наконец остановилась. Так, скорбно сидя на кресте, она некоторое время напоминала как бы спасителя всех грешных насекомых. Затем, однако, муха стала потирать свои лапки, как хирург, долго и тщательно моющий руки перед операцией (например, удаление аппендицита) или, может быть, как штангист, обрабатывающий свои ладони тальком перед тем, как решиться на спортивный подвиг. Это чрезвычайно заинтересовало генерала, и он уже собирался поймать насекомое, чтобы рассмотреть поближе, оторвать лапки, а заодно и крылышки и понаблюдать, как муха будет вести себя после этой хирургической (а для генерала может и военной) операции. Но Джулия взялась за спинку инвалидного кресла и, конечно, спугнула осторожную тварь, то есть как бы сняла с креста. Вот какое невезение. Муха взлетела, но осталась на Аэротанике. Настоящие мучения на кресте, смерть и воскресение обошли ее стороной. Видимо потому, что родилась эта тварь порочным мушиным зачатием.

Истерики, к счастью, не случилось, так как мимо нашей троицы проплыла одинокая старушка. Увидев морщинистую шею проковылявшей мимо старушенции, генерал тут же забыл про муху, заискрился и затрясся весь, будто сидел не на инвалидном кресле, а на электрическом стуле, как приговоренный за убийство, например неверной жены, преступник.

Джулия, обратив внимание на горящий взгляд генеральских глаз, легонько толкнула локтем Тома.

– Вот видите, что я говорила…

– Что же я должен делать?

– Как что?

– Ну, чтобы ваш муж заревновал.

– Ах, это… Ну, сделайте что-нибудь. Не падать же мне опять без сознания.

– Что вы имеете ввиду?

– Ваши поцелуи.

– Но я никогда вас не целовал, я уже объяснял вам.

– Не целовал, не целовал. Ну так поцелуйте…

Том от удивления и неожиданности вытаращил глаза так, что один из них (с алмазом) чуть не вывалился из орбиты.

– Как, прямо здесь, на глазах у вашего мужа?

– Но мы же договорились. Это для того, чтобы он хоть чуточку заревновал. Чтобы обратил внимание. А иначе, разве я пошла бы на это – целоваться с посторонним мужчиной? Или вы что, думаете, я такая?

– Нет, нет, что вы. У меня и в мыслях этого не промелькнуло.

– Тогда что ж вы стоите? Подойдите и поцелуйте.

Том очень осторожно, мелкими шажками приблизился к Джулии и быстро поцеловал ее в щеку. Лицо его было цвета пожарной лошади (иными словами – красное, как рак). Но не тут-то было. Прежде, чем Том успел отодвинуться, Джулия схватила его двумя руками за лацканы белого фрака, прижала к себе и впилась своим горячим ртом в его посиневшие от ужаса губы. Испуганные и выпученные глаза Тома, сделав круговое движение (даже протез двигался синхронно), нашли, наконец, генерала. Если бы Том увидел ревнивый, суровый и воинственно настроенный взгляд сидящего в инвалидном кресле мужа Джулии, то возможно провалился бы на месте с оторванными губами. К счастью этому не дано было случиться. Генерал сидел спокойно и ковырял кривым своим пальцем в носу. В процессе участвовала также маленькая генеральская голова, которая все время меняла свое положение так, чтобы пальчик проник в наиболее недоступные уголки носовой полости. Этим премудростям он научился еще в детстве. Прежде чем размазать по краю сиденья инвалидного кресла полученную из органа обоняния добычу, генерал некоторое время изучал, рассматривал, оценивал ее размеры, форму и консистенцию (даже пробовал на вкус), а затем отправлял палец обратно в нос за новой порцией. Этим занятием он компенсировал отсутствие в данный момент старушек, мух и оловянных солдатиков.