Текст книги "Аэротаник"

– Слышно, слышно. Хорошо, даже очень – вон тут между решетками какие дырки. Я и так уже уставши от шума этого.

– Однако, не успокаивайся так вот сразу и не говори, что легко отделался.

– А я чего – я молчу в тряпочку.

– Ты, Вова, должен сейчас перед всеми поклясться, что больше так делать не будешь – я имею ввиду, старушек задирать в темных местах.

– Не, Мариванна, ни за что не буду. Только я не задирал ей нич…

– Нет, уж, дружочек мой. Этого не достаточно. Ты должен или своей кровью поклясться или горсть земли съесть.

– Не-е-е, я крови боюсь. Один раз в больнице от укола почти что в обморок упавши был. Так что, лучше земля – от земли я, вроде, ничего, устойчив.

– Так, дежурная. Где у нас земля? Да, правильно, именно этот мешочек… Насыпьте ему в ладошку. Хорошо. Повторяй, Вова, за мной. Клянусь, что буду стараться вести себя по-человечески и не обижать старушек.

– Клянусь, что буду стараться вести себя по-человечески и не обижать старушек.

– Готов проглотить эту землю, чтобы этим подкрепить свою клятву.

– Готов проглотить эту землю, чтобы… чтобы этим подкрепиться… тьфу, блин, подкрепить свою клятву.

– Ладно уж, глотать не надо. Поверим твоему обещанию. Все, свободен.

– Чиво? Не посадите, значит? Так я что, того – пошел?

– Куда пошел. Иди мамашу свою сначала обними и успокой.

– Да она вроде того – успокоивши уже.

Через несколько дней после вышеупомянутого судебного процесса в уютном купе поезда, направлявшегося в столицу Татарстана устроились прокурор Беляев Константин Несторович, адвокат Цветков Захар Глебович и судья Ульянова Марья Ивановна. Разгоряченные этим приятным событием мужчины, перебивая друг друга, болтали без умолку, изо всех сил стараясь понравиться Марьи Ивановне. Когда принесли чай, на минутку все умолкли. Но кипяток был очень горячий, поэтому все поставили свои стаканы на стол, пока не остынет. Мужчины подмигнули друг другу, кивнув на стаканы – вспоминали недавний разговор о всевозможных вариациях чайной ложечки и о том, как предвкушали тогда этот свершившийся наконец момент – поезд, чай и так далее.

– Вот вы, Мариванна, тогда на последнем заседании про блины вспомнили, – начал опять прокурор Константин Несторович. – Мне, кстати, очень понравилась эта ваша притча. А знаете, я умею яйца варить. Должен вам сказать, что это вовсе не так сложно, как кажется. Теперь я обожаю этот утренний ритуал. Тем более для меня яйцо – символ совершенства цвета и формы. Не правда ли? Я вот только подумал сегодня утром, вспоминая вашу притчу… Ну, допустим, вот они – те же старушки, их сладкий и соленый мужья, сладкая до тошноты жизнь одной и соленая, будто слеза воблы, – другой. А как же, Мариванна, притча эта меняется, захотели бы, допустим, они вместо блинов сварить каждый по яйцу и сделать такой вот подарок царю. И вот, допустим, жена кондитера варит эту прелесть, любуется. И вдруг, вспоминает свою сладкую постылую долю. Эх, думает, не может быть это яйцо без соли таким вкусным и бросает щепотку в кипящую воду. А другая, чувствуя, что даже самое лучшее ее платье уже успело пропитаться запахом соленой рыбы, бросает в кастрюлю на голову яйцу целую столовую ложку сахарного песка, который опускаясь на него, не остается на поверхности, ввиду его гладкости и овальности, а соскальзывает мимо, падая на дно кастрюли. То же, впрочем, происходит и с солью. И ежели температура воды уже прошла эту заветную черту – 100 градусов по Цельсию, то появившаяся физическая реакция еще на стадии движения белых кристаллов ко дну, может уменьшать их количество, растворяя на ходу и вызывая хаотичное их движение. Остальное то, что все же добралось до поверхности дна кастрюли, тоже не задерживается и быстро исчезает прямо на наших глазах. По истечении определенного времени яйца вынимаются из воды и слегка охлаждаются водой, чтобы легче было потом отделить несъедобную скорлупу от съедобной части. Это замечено уже, видимо, в древние античные времена. Ну и, в принципе, все. И вот женщины, каждая со своим подарком, у привратника. Он пробует яйца на вкус и не находит никакой разницы между двумя этими, так сказать, блюдами, не знает, какой предпочесть и передать царю. И что, притча перестает быть притчей?

– Фу, какой вы, Костя, придирчивый. Яйца какие-то. Может быть биллиардные шары? Зачем вообще переделывать притчу или сказку? Если бы это была какая-то математическая формула, то мы могли бы одно заменить на другое, а тут? Какая математика? Так же можно было бы в сказке про курочку Рябу золотое яичко поменять на простое. И что получилось бы? Мне вообще кажется, что сказки и притчи вовсе не появляются для того, чтобы доказать существование границ чего-то материального. Напротив, они доказывают бесконечность того, что существует вне материй. Но ведь и там тоже нужны стрелки и указатели, как-то необходимо и в нашем материальном мире хоть на что-то ориентироваться, двигаться в правильном направлении, а не толкаться, избегать ушибов и так далее. Эти правила и ориентиры записаны в древние книги с уст пророков в виде текстов и притчей, но эти правила как раз не имеют цели быть чем-то конкретным и математическим, вроде правил пользования тем или иным прибором или рецептов приготовления блюд. Этого даже нельзя нам еще предоставить. А иначе, все остановится, если мы эти границы сумеем разглядеть, то есть если будет все так просто. Не будет развития, прогресса. Тем, кто стоит над нами, обязательно нужно научить нас пожить сначала некоторое время в хаосе, покрутиться, как шары «Спортлото» в барабане, чтобы в конце концов различить в этой черно-белой пурге правильный путь. Сложно все, запутано.

– А я, кажется, знаю, как можно в случае с яйцами изменить эту историю, чтобы опять сделать притчей, – вскричал Захар Глебович.

– Ну, так говорите, что у вас за идеи…

– Правда, это будет уже новая, совсем иная история. Ну, пусть, жили они были – эти две сестрицы, но ввиду, допустим, принадлежности к разным социальным слоям, их пути постепенно разошлись. То есть одна, к примеру, вышла замуж по расчету и стала богатой, знатной дамой, а другая довольствовалась своим любовным чувством и, невзирая на безденежность своего избранника, добровольно подписала с ним заведомо невыгодный контракт о создании совместного семейного проекта.

– Фу, какую гадость вы только что сказали, и не стыдно? – притворно поморщившись, сказала Марья Ивановна.

– Ну, Мариванна, ну едем же. Как без юмора-то. Не на работе же… Ну, короче, стала она бедной простой горожанкой. Хотя бедность – понятие относительное. Все-таки на яйцо деньги нашлись. Другим вообще было бы не до подарков, тем более царских. Так вот, а теперь вернемся к богатой сестре. Жизнь ее – это бесконечное количество приятных наощупь мягких вещей – диваны, подушки, перины, плюшевые медведи, ковры, белье, благородная, не портящая зубов пища, нежная и приятная, отсутствие проблем с работой кишечника. Ну что еще? Мягкий свет канделябров, мягкие тона штор, мягкие манеры мужа и даже прислуги. В карете – мягкие сиденья, на туфельках – заячьи хвостики – пушистые, мягкие. И вот она думает: как все это надоело. Сварю-ка я царю нашему в подарок яйцо покруче, чтобы твердое, как орех, было. Ну и соответственно постаралась. Другая же сестра, как вы понимаете, жила в мире острых твердых углов, грубой деревянной обуви – фабрики мозолей, плохо перевариваемой пищи с соответствующими физиологическими последствиями, тупых и твердых нравов. О, как ей захотелось сделать приятное царю, и она решает сварить нежное, как пушинка, яичко, лишь чуть-чуть подержав его в кипящей воде. Обе сестрицы опять же остались довольны своей стряпней. Я, кстати, Константин Несторович, тоже яйца умею варить, если хотите знать. У меня уже опыт варки пяти яиц. Так вот… На чем я? Ах да. Вот они у привратника, каждый со своим подарком. Тестирование. Ну, а дальше – все похоже. Одно яйцо слишком твердое, а другое полусырое… Привратник делает замечание. Потом они повторяют ошибку с точной противоположностью. Вот они опять у привратника… Опять он делает им замечание. Только…

– Что только? – вступил прокурор. – Хотите сказать, что мудрый привратник предложил смешать оба этих яйца – недоваренное и переваренное, чтобы получилось нормальное?

– Да, неувязочка, надо подумать… Вот был бы омлет – тогда да…

– Бросьте, мальчики. Не надо этим забивать себе голову. Я же говорила только что вам, такие попытки – найти схему на все случаи жизни – это пустое и очень часто вообще неприменимое к нашей жизни занятие, иногда даже опасное. Да, в математике так можно. Там два минус два – нуль. Четыре минус четыре – нуль. Миллион минус миллион – опять нуль, полно подобных формул, только цифры соответствующие подставляй. А в нашей жизни нет лекарства от всех болезней, как нет и правил на все случаи жизни, ни абсолютных философий, ни абсолютных моральных, ни уголовных кодексов – ничего, похожего на математику. И ни одна религия не рассчитана так вот прямо, конкретно и тупо на все случаи нашей жизни. Эти ветхие религиозные правила и наставления вообще менее систематичны и далеко не так тщательно сформулированы, как статьи уголовного кодекса или правила грамматики. Поэтому мы сами понимаем эти древние заветы, притчи и наставления – каждый по-своему, а иногда просто не понимаем. Я еще подумала, что даже если самим господом посланы они нам, то ведь нами же, несовершенными существами, они и записаны на скрижали или переведены с древних размытых языков на современные и истолкованы по-своему. Ошибки неизбежны – кто они эти переводчики? Мы их знаем? Может зрение плохое, может быть рисовый листочек из первоисточника выпал, в костер попал, строчку пропустил, зрение подвело. Малейшая ошибка – и все, понеслось из одной эпохи в следующую, а мы об этом не догадываемся. Теряется первозданность. Читаем, доверяем, удивляемся, делаем какие-то свои выводы или слепо подчиняемся, не понимая сути всего этого испорченного телефона. Где-то все правильно, где-то приблизительно, а что-то уже давно из слона превращено в зайца. И вообще, мальчики, многое в нашей жизни или непонятно, или как-то прозрачно, не имеет четко очерченных границ. Вот, как тот сахар, брошенный в кипящую воду. Он есть там, но теряются четкие границы и очертания, а потом его и вовсе не видно. А между прочим, возвращаясь к древним заповедям, неправильное толкование или пропуск какого-то слова, фразы вызывают целые войны и преступления. Может быть мы и находимся близко от некой правильной черты, но, не видя ее четко, увы, иногда переступаем – нарушаем заповеди, даже идем на преступление. Хотя иной раз не сознательно, а так, по глупости, по незнанию, по недоразумению или защищая, например, своих детей, себя.

– Это у нас называется «смягчающее обстоятельство», – вставил Захар Глебович.

– Хорошо, что хоть так… Вот, например, хочется математику кушать…

– Как это можно кушать математику, Мариванна? А географию?

– Опять вы, Захар, со своими шутками. Хочется какому-нибудь математику-ученому кушать, и, не смотря на голод, дважды два у него все равно дает один и тот же результат – четыре. А в его личной жизни тоже правила есть – те самые, данные нам сверху через пророков в их наставлениях и притчах. И вдруг от этого чувства проклятого – голода, они теряют свою силу. И вот он уже, глядишь, булку у лавочника стащил, хотя знает, что в заповеди написано – нельзя. Так-то вот. Труднее нам, чем цифрам, среди наших законов, которые можно выполнять, а можно и нарушить – при желании, по глупости или при необходимости. Конечно, если бы законы были похожи на математику и подтверждались абсолютно, тогда… не знаю… Но, когда все основано на вере и неверии, получается странная смесь. И вообще, легко ли идти по дороге, если ты ее не видишь под своими стопами? Ведь если она запорошена снежной вьюгой. А если вокруг темнота и неопределенность? Волки воют где-то за елями. Пурга хлещет больно по лицу и глазам. Вроде вот она здесь где-то должна быть – эта тропинка. А может – там? Некоторые начинают сомневаться, думать, что ее вообще нет. Хотя есть и признаки правильного пути. Захочешь – увидишь их, а нет – меньше шансов выйти к свету. Так и живем – идем – то по пути, то рядом петляем, то вообще не туда заходим. Отсюда и преступления, и… Вот видите, опять эти разговоры как-то все в нашу далекую от математики юриспруденцию так и ведут. Пора остановиться. Да, трудно приходится, если задумываться так вот. Гораздо проще быть рабом уголовного кодекса. Видеть номера статей и думать, что это часть таблицы умножения или что-то вроде этого.

– Ой, а действительно, – воскликнул Константин Несторович, – представляете, как просто было бы работать, если бы наш духовный мир, был создан, по подобию физического мира. Вот, допустим, стоит некий субъект на вершине отвесной скалы… Смотрит вдаль, окрестности изучает. Вон там лес, вот озеро. А за холмом дымок струится, видимо хутор или деревня. И вот он решил сделать шаг в сторону пропасти. Но он такой этакий, мальчиш-плохиш, решил при этом нарушить закон всемирного тяготения и взлететь, а не упасть на дно ущелья. Ну какие там смягчающие обстоятельства – все равно полетит вниз согласно притяжению земли. Суди его – не суди, а так и будет. Ибо есть закон притяжения, и он абсолютен.

– А чего его судить, он же разобьется – одно мокрое место останется, – заметил Захар Глебович.

– Ну, этого вы, милостивый государь, могли и не сказать. Мы не о конкретных вещах говорим, к вашему сведению, а философствуем. Вместо вашей скалы могла бы быть обычная грубо сколоченная табуретка. А вы уж сразу – мокрое место. Экий вы, право…

– А отчего же в этом случае, – съехидничал еще раз адвокат, – не воспользоваться некой известной методикой, позволяющей вашему субъекту воспротивиться упомянутому вами закону всемирного тяготения, используя наличие потолка над головой с заранее установленным в нем металлическим крючкообразным предметом, неважно каким – даже люстра сгодится, лишь бы была возможность прикрепить к нему, например, собственный галстук или нечто подобное, подходящее для этих целей, выдерживающее то самое пресловутое притяжение земли. Ну и легким движением ступни такой предмет мебели, как вами упомянутая табуретка, легко отбрасывается в сторону…

– Смесь вашего грубого черного юмора с низкопробной иронией совершенно неуместны здесь. Так вот, Мариванна, я продолжу… Еще такой пример, когда абсолютны были бы духовные или общечеловеческие законы нашего бытия, подобно физическим. Ну, например, тот ваш голодный математик в лавке… Вот он озирается. Видит, что булочник отвернулся. Может что-нибудь рассыпал, подбирает с пола. А этот голодный хватает что-то из выпечки и… Но срабатывает некий абсолютный закон, и тут же на его руках оказываются наручники и приговор. Нашему брату тут и делать нечего – что-то дознаваться, искать дополнительные улики, а защите – смягчающие обстоятельства. Все – закон, также, как в физике. И даже суда не надо. Ни защитника, ни обвинителя – наказание приводится тут же в исполнение соответственно определенной статье закона, и происходит абсолютно без каких-либо условий. Или, представим наоборот, вернемся к физике. Допустим законы ее такие же несовершенные, как наши человеческие, нематериальные. То есть их можно взять – и нарушить. Архимеду не пришлось бы непременно выскакивать раньше времени из ванны, а Ньютон не обязательно бы разбил себе голову, прогуливаясь под яблонькой. Зато известного барона не ругали бы за хроническое вранье. Вот она табуретка… То есть – вот скала. Стоит на ней мальчиш-плохиш или лучше тот же математик, и не важно – голодный он или нет. Думает. Вот я такой-сякой, дай-ка я нарушу закон всемирного тяготения. И что? А они стоят и ждут – адвокат с прокурором. Думают, давай, давай, делай свое преступление. Ежели ты полетишь в иную сторону, чем положено по закону то я, адвокат, буду тебя защищать, объяснять суду: да он не такой уж плохой, у него ножки болят, на больницу денег нет. А ежели бы вниз полетел и ударился бы больными ногами, так еще хуже бы стало. Вот он по воздушку и решил пройтись. Его дома детки ждут.

Папины ножки им нужны, чтобы папка в лес ходил на охоту, за зайцами, например, и так далее. А его коллега, то есть обвинитель, тоже готовит речь. Вот, мол, все, как положено, падают вниз, а этот разгильдяй решил взлететь, хотя это строго запрещено законом. А ежели бы за самолет зацепился, тогда, глядишь, авария случилась бы с гибелью невинных пассажиров, а ты, понимаешь ли, об этом даже думать не подумал и полетел в запрещенную законом сторону. Да еще не доверяешь нашей медицине, которая тебе новые ножки забесплатно обязательно пришьет.

– Наверно, при таких обстоятельствах самым большим преступником после Джека Потрошителя, считался бы Карлсон, который, насколько я осведомлен, живет на крыше. Вам не кажется ли?

– Мариванна, ну вы слышали? Что он позволяет себе? Ведь я же серьезно…

– Ну, не ссорьтесь вы, мальчики. Знала бы, кому-нибудь другому эти билеты отдала бы или вообще одна поехала с двумя лишними билетами в кармане. Вот что, давайте лучше пить чай, пока он совсем…

Договорить Марье Ивановне не дал стук в дверь купе. В ту же секунду перед нашими вздрогнувшими путешественниками возникла огромная фигура и грустное лицо кондуктора, проверяющего билеты:

– О нет, неужели опять? Ну почему так? Отчего люди так боятся нас – простых тружеников железнодорожного транспорта – кондукторов. Вздрагивают, будто прохожий, случайно забредший ночью на погост и увидавший чью-то неожиданно возникшую в потемках фигуру – то ли монаха-отшельника, то ли нищего, ворующего оставленные на могилах продукты питания, например, вареные яйца, то ли заблудившегося зайца… Действительно, ночное восприятие будит иногда и иные ассоциации и подозрения. И как тут не появиться страху и даже не зародиться вере в нечто потустороннее, то, над чем давеча днем с приятелями насмехался. Впрочем, мы не на погосте… Хотя и здесь – в этом с бешенной скоростью скачущем экспрессе вы тоже не у себя дома… Ведь правда? И эта скорость, и это монотонное мелькание телеграфных столбов, стук колес, звон ложечек в ваших стаканах, сползание книг на край откидного столика, ушибы головы о верхние полки при вставании. Все это воспринимается вами по-особому, с некой деликатной осторожностью, скрытым восторгом, с замиранием сердца, особенно в первые минуты пути. И все же, поверьте, нет у вас, господа пассажиры, причин для паники и страха, ежели имеются в карманах ваших пальто соответствующие документы, подтверждающие право на передвижение на предоставленном нами железнодорожном транспорте ваших персон из определенного пункта в другой с соответствующей дополнительной пометкой о наличии забронированных для вас мест, на которых вы в данный момент сидите. Иногда в народе эти документы называют билетами. Но мои личные ассоциации не позволяют серьезно воспринимать это словцо – продукт, возможно, иностранного происхождения. Билеты в кинотеатры и на детские утренники – вот первое, что приходит мне в голову. А то дело, представителем которого ваш покорный слуга является, лишено этого легкомысленного оттенка, ибо редкий пассажир садится в поезд развлечения ради. Так что извините за это короткое вступление, ибо теперь нам предстоит тщательно проверить все данные, указанные в ваших документах, подтверждающих право на передвижение в предоставленном нами железнодорожном транспорте из определенного пункта в другой с соответствующей дополнительной пометкой о наличии забронированных для вас мест, на которых вы в данный момент сидите. Иногда в народе эти документы называют билетами. Впрочем, я об этом уже говорил.

Незадолго до прибытия поезда к месту назначения, мужчины вышли в коридор, чтобы дать Марье Ивановне спокойно собраться и, возможно, переодеться. Они смотрели на мелькавшие деревья и домики, и, как всегда, нашлась тема для разговора. Проверка билетов произвела на них некое странное впечатление, и они захотели продолжить в этом духе.

– Да, – заметил Захар Глебович, – судьба распорядилась так, что мы с вами получим уникальную возможность посетить этот конгресс, пообщаться с коллегами и заодно ознакомиться с достопримечательностями города, дымящиеся фабричные трубы которого мы имеем удовольствие разглядывать вон там за горизонтом отсюда из нашего уютного экспресса. Вот я заметил, как все-таки случай, случайное движение руки и прочая подобная мелочь могут повлиять на складывающуюся ситуацию тем или иным образом. Например, эти билеты или документы, как проверяющий их назвал… Вот вспомните – сразу после известного процесса по скверному делу.

– Простите, о каком скверном деле вы говорите, милейший? Я не совсем вас…

– Удивляюсь вашему конкретному восприятию слов. Сквер я имею ввиду, тот случай в сквере, когда мой подзащитный господин Царьков и якобы потерпевшая…

– Ах вот вы о чем… Ну, знаете ли… гм… «скверное дело»… Однако ж…

– Так вот, продолжаю. Припомните: Марья Ивановна раскрывает сумочку и в одном из внутренних карманов этого удобного для хранения и перемещения мелких вещей и документов предмета галантерейной промышленности слепо, заметьте, именно слепо, нащупывает те пресловутые два билета на Казань, приготовленные специально для нас с вами. Смотрите, что происходит: ее рука с билетами могла бы оказаться в каком угодно положении – либо в позе бегущего спортсмена из античной Греции, несущего горящий на ладони огонь победы, либо в позе римского императора, выносящего смертный приговор побежденному гладиатору – то есть кончиками пальцев вниз – к земле. И вот вы, подоспевший давеча к этой щедрой женственной руке, сжимающей эти две бумажки, естественно, берете ту, что к вам ближе. Это же правило универсально во многих ситуациях, например в гостях, когда гостеприимная хозяйка предлагает вам кусочек торта или апельсин из вазы. Интеллигентный человек всегда возьмет близлежащий к себе кусок или фрукт. И вы, естественно, так и сделали. И получили вами занимаемое место. А могло бы быть иначе… Нет, скажите, припоминаете ли вы положение руки Марьи Ивановны в тот момент?

– Признаться, не помню, не придал этому должного значения. Однако, интересно, продолжайте.

– А я, уважаемый Константин Несторович, припоминаю весьма отчетливо излучение световой ауры из кончиков пальцев нашей благодетельницы и направление движения этих лучей именно вверх подобно пламени свечи или факела.

– Возможно, кажется, и я даже припоминаю. Светило солнце в раскрытое окно и на этом фоне эта белая рука, освободившаяся из плена мантии, полусогнутые длинные и тонкие пальцы, небрежно сжимающие два на вид одинаковых бумажных предмета… Потрясающий эффект. Ну, так что же?

– Ане кажется ли вам, милостивый государь, что это положение руки означает все тот же давеча мною упомянутый древний, знакомый нам с античных времен способ провозглашения победы – тот, что в нашей с вами судебно-правовой ситуации является тоже знаком, значение которого есть оправдание невиновного или иными словами – провозглашение победы его – обвиняемого. Иными словами – это есть и торжество, и восстановление справедливости. Естественно, что в нашем судебном деле интересы этого победившего субъекта представляет его защитник. Поэтому в конечном итоге победившим гладиатором провозглашается защита, а уронивший меч это, извиняюсь, обвинительная сторона.

– Ах, вот вы о чем… Прямо уж изрубили мечом, кровью оросили, хм… Но, тогда, простите, а почему же…

– Нет, это уж вы потрудитесь объяснить, отчего это, увидев сей знак, поданный Марьей Ивановной, вы несправедливо отказались уступить мне возможность первым воспользоваться выбором – получить документ, с правом занимать то место, на котором вы изволили находиться в течение всего этого железнодорожного путешествия вплоть до перемещения наших персон за пределы занимаемого нами купе, то есть в коридор, где мы с вами и находимся в данный момент, наблюдая приближение города – столицы Татарстана. Боюсь, что если бы в распоряжении известного лица имелся всего лишь один лишний предмет нашего разговора и был бы протянут ее тонкими изящными пальцами, то боюсь и в этом случае некто – один из нас – принял бы эту вещь за утешительный приз, даруемый проигравшему и первым бы протянул свою руку.

– Ну, знаете ли, ваши претензии весьма слабо и как-то странно аргументированы, и вообще, будьте так добры, объясните, чем мое место лучше вашего? Ах, да, место у окна… Это, согласен, престижно, удобно и в общем создает дополнительный комфорт, добавляет впечатлений.

– Однако, как мне показалось, мелькание населенных пунктов и природные чудеса здешних мест, возникающие периодически в вашем поле зрении, мало интересовали вашу персону, ибо взгляд ваших жадных глаз со странным интересом, я бы сказал, вожделением, рассматривал некий предмет, находящийся на противоположном от вашего месте. И у меня есть все основания предполагать, что именно это и побудило вас пренебречь определенными правилами и воспользоваться правом выбора билета, не имея на это никаких малейших оснований.

– Ваши подозрения, милостивый государь, – надменно парировал побледневший прокурор, – имеют оскорбительный для моего восприятия оттенок, ибо направление взора моих органов зрения лишь относительно совпадает с положением вами упомянутого предмета, существа разумного, как я понимаю из ваших слов. И если бы вы находились на моем месте, то не смогли бы не рассмотреть на противоположной стене нашего купе некое насекомое, чрезвычайно заинтересовавшее меня и находившееся, возможно, в летаргическом состоянии, в течение всей этой поездки как раз между упомянутым вами предметом и лично вами. И это насекомое, как я подозреваю, является ничем иным, как комаром. Возможно, не малярийный, но комар. Малярийные комары весьма редко появляются в наших широтах. А вот обычный комар – это очень даже распространенное явление. Не исключаю, что на африканском континенте дела обстоят с точной противоположностью, чем…

– Вот, – усмехнулся адвокат, – и у вас комар… Как раньше говорили – большущий кумар. И вы у нас тоже, оказывается, заинтересовались жизнью насекомых. Однако, когда я, помните давеча, рассматривал в зале суда подобное существо из рода кровососущих, вы подвергли сомн…

– Ах, да, припоминаю. Было, было. Ну что ж, любопытное и забавное совпадение… Но как это вы, я удивляюсь, успели уделить моей персоне столь особое внимание, когда, по моим наблюдениям, шейный отдел вашего позвоночника уже махнул безнадежно рукой, намекая на то, что это постоянное неудобное положение головы, мучительно, а по физиологическим соображениям небезопасно для позвоночника и близлежащих мышц, но по всей видимости приятно для каких-то других органов восприятия, ибо в таком положении в поле зрение попадает профиль некого интересующего вас субъекта, сидящего с правой стороны от вас. Замечу, что слово субъект успешно может применяться и к особам женского пола.

– Вот как интересно! Я понимаю, насколько рассеян был ваш взгляд, сосредоточенный как раз не на моей персоне, ибо то, что попало под ваше боковое зрение оказалось ничем иным, как иллюзией, и если бы вы не были заняты созерцанием того предмета, что находился напротив вас и выбрали бы иной угол зрения, более правильный, то не смогли бы ни заметить, что мой взгляд, как и положение головы, были направлены гораздо дальше, чем сидящая по правую руку известная персона, и сосредоточены были на особенностях ландшафта здешних мест, что просматриваются сквозь специально предназначенное для этих целей застекленное отверстие. А учитывая то, что картина постоянно меняется и вызывает интерес, то, надеюсь, становится понятным, почему положение выше указанных частей моего тела, как и органов зрительного восприятия, в течение такого длительного времени оставалось неизменным и, понимаю, зародило в вас бессмысленное это подозрение.

У прокурора Беляева Константина Несторовича уже были раскрыты горячие от гнева уста, чтобы на это объяснение адвоката, ответить дополнительным ударом, более тщательно аргументировать свое первоначальное подозрение и заодно достойно ответить на прозвучавшие несправедливые, на его взгляд, упреки. А у Цветкова Захара Глебовича обязательно нашлись бы в ответ на это свои дополнительные улики, которые смогли бы вывести прокурора на чистую воду, и уже заранее вырисовывалось в голове все то, что он собирался сказать. Но поезд вдруг неожиданно встал, скрипнули протяжно тормоза, где-то раздался свисток – прибыли в Казань.

Хельсинки

ноябрь 2006 – январь 2007