Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Газеты не были посвящены в эти внутренние трения и потешались над немыслимым союзом короля трестов и библеиста. Харпера раздражали комиксы, изображавшие, как он несется за Рокфеллером и его денежными мешками. В одной серии карикатур Харпер отчаянно преследовал Рокфеллера по замерзшей реке Гудзон, перепрыгивая со льдины на льдину, пока наконец уставший Рокфеллер не бросил толстую пачку банкнот за спину, чтобы насытить президента университета. Позже Рокфеллер выделил миллион долларов Йелю, и другой карикатурист нарисовал Харпера верхом на здании колледжа, обозначенного как «Чикагский университет», с завистью смотрящего на здание другого колледжа под вывеской «Йель». Харпера часто изображали лизоблюдом. В одной карикатуре он встречает модных леди на вокзале и несет их багаж, на котором написано «Действительная функция президентов колледжей».

Вероятно, в 1891 году были моменты, когда Джон Д. Рокфеллер удивлялся, как он вообще ввязался в проект такого масштаба и во главе с таким невероятно сумасбродным человеком. Если бы он догадывался, что его ждет, представляется сомнительным, чтобы он продолжил упорствовать. Но теперь он публично поставил свою репутацию на это исключительно дорогое начинание и в конечном итоге, куда бы ни вел Уильям Рейни Харпер, Джон Д. Рокфеллер неохотно следовал за ним. Не тем он был человеком, чтобы бросить проект, получивший его благословение.

Хотя радость от проекта тоже была, переживания Рокфеллера по поводу Чикагского университета пришли в момент физической уязвимости и привели к срыву, оказавшись последней каплей. Письма Гейтса к Харперу постоянно ссылаются на резкое ухудшение здоровья у их патрона. В апреле 1891 года Гейтс сообщил после разговора с Рокфеллером с глазу на глаз: «Он был сама доброта, но казался очень грустным и подавленным… Он даже сказал мне, что его делают больным волнение и беспокойство о вопросе [т. е. финансы университета] и что поэтому он уехал от работы и находится в Кливленде. Мы не должны давить на него по поводу денег. Давайте сделаем это и посмотрим, не получится ли у нас сократить расходы и закончить первый год с наименьшим возможным дефицитом»⁶².

Со стороны Гейтса это не было просто блефом или тактической позицией, хотя это тоже присутствовало. В начале 1889 года Рокфеллер постоянно жаловался на усталость и депрессию. Несколько десятилетий он вкладывал сверхчеловеческую энергию в создание «Стандард Ойл», прорабатывая бесчисленное множество деталей; все это время под внешним спокойствием и уверенностью скапливалось напряжение. Теперь в его лице была заметна меланхолия человека, который слишком многим пожертвовал ради работы. В начале 1890-х годов Рокфеллер несколько месяцев не ходил в контору из-за необозначенной болезни. После он обещал перестать работать по субботам и брать больше отпуска, но следующей весной его опять мучили симптомы.

К 1891 году ряды руководителей «Стандард Ойл» начали редеть. Чарльз Пратт в тот год неожиданно умер, а Генри Флаглер все больше отвлекался на свой отель во Флориде и железнодорожные проекты. Вырастив Джона Д. Арчболда как своего преемника, Рокфеллер начал передавать повседневные полномочия своему протеже – дерзкому низенькому забияке. Рокфеллер, пятидесяти двух лет, которого за его победы не столько чествовали, сколько поносили, чувствовал себя в постоянной осаде бесконечных вызовов на судебные слушания и слушания конгресса. Хотя своих критиков он считал мелкими раздражителями и демонстрировал веру в собственную целостность, невозможно представить, что ему легко было выдерживать всеобщее осуждение. Поддержание равнодушия, вероятно, сделало свое дело.

Сквозь первые штурмы Рокфеллер прошел невредимым. Но трата денег действительно беспокоила его гораздо больше, чем зарабатывание их. Одна его знакомая из кливлендского общества рассказала такую историю: они сидели рядом в конке, когда вошел кондуктор собирать за проезд. Рокфеллер передал ему двадцать пять центов, кондуктор посчитал два тарифа по пять центов, полагая, что он заплатит за леди и вернул сдачу пятнадцать центов. «Здесь не хватает пяти центов», – объявил Рокфеллер. «Как же, нет. Я посчитал за двух человек и отдал пятнадцать центов», – объяснил кондуктор. «Но я не говорил вам брать за двух человек, – резко ответил Рокфеллер. – Пусть это будет вам уроком, никогда не предполагайте, что пассажир платит за двоих, если он этого не говорит»⁶³. Рокфеллер проверял каждый счет, поступающий в дом, и часто патрулировал коридоры, выключая газовые светильники. Такие привычки были не просто автоматическим скупердяйством, они происходили из фундаментальной веры в ценность денег. Когда он обнаружил, что одна железнодорожная компания взяла с него на сто семнадцать долларов больше за перевозку его семьи и лошадей, он распорядился, чтобы казначей «Стандард Ойл» немедленно вернул деньги. «Сто семнадцать долларов мне нужны, чтобы построить церкви миссии на Западе», – объяснил он, показывая, как связаны в его уме сбережения и благотворительность⁶⁴.

С таким необычным уважением к доллару Рокфеллер не мог справиться с психологическим давлением Чикагского университета и других обязательств на благотворительность. По его словам: «Я наводил справки и действовал с таким напряжением добросовестности, что нервы чуть не отказались мне служить, и все это с тем, чтобы потом ощупью выбираться, без чужого руководства, на истинный путь ко все расширявшемуся кругу благотворительной деятельности. Тогда я был вынужден дать этим планам правильную организацию и руководство к прогрессу и их расширению, точно такую же, какую мы давали другим деловым планам»⁶⁵. Цифры вложений Рокфеллера между 1889 и 1892 годами отражают увеличение объемов его пожертвований. От ста двадцати четырех тысяч в 1889 году (как раз перед крупным обязательством Гейтсу) его вложения подскочили до трехсот четырех тысяч в 1890-м, пятистам десяти тысячам долларов в 1891-м и затем невероятного одного миллиона трехсот пятисети тысяч долларов в 1892 году (сегодня двадцать два миллиона долларов), когда он повернул вентиль для Чикагского университета. Очевидно, он нуждался в человеке, который помог бы разобрать накрывшую его лавину обращений, и к концу 1889 года начал пересылать письма с просьбами Фредерику Т. Гейтсу. «Я все больше и больше расположен давать только через агентские организации», – сообщал он Гейтсу⁶⁶. Наконец, в марте 1891 года, подорвав здоровье и слишком остро осознавая свои ограничения человека смертного, Рокфеллер вызвал Гейтса для конфиденциальной беседы:

«У меня неприятности, господин Гейтс. Давление этих обращений за пожертвованиями стало слишком велико и невыносимо. У меня значительные деловые обязательства и нет ни времени, ни сил, разбираться с этими прошениями должным образом. Я таким образом устроен, что не способен давать деньги с удовлетворением, пока не изучу ценность дела самым тщательным образом. Наведение справок теперь занимает больше моего времени и энергии, чем сама «Стандард Ойл». Я вынужден либо переложить часть груза, либо совершенно перестать давать. А последнего я сделать не могу».

«Действительно не можете, господин Рокфеллер», – ответил Гейтс.

«Потому мне необходим помощник. Я наблюдал за вами. Я думаю, что вы и есть тот человек. Я хочу, чтобы вы приехали в Нью-Йорк и открыли здесь контору. Вы можете помочь мне в моей благотворительной деятельности, проводя беседы, наводя справки и докладывая о требуемых действиях. Что скажете?»⁶⁷

Гейтс согласился, и в марте 1891 года перевез семью в Монтклер, штат Нью-Джерси, и занял помещения в Темпл-Корт, недалеко от Бродвей, 26. На этом завершилась его карьера священника, и он стал владыкой земным. Поначалу Гейтс сохранил должность секретаря АБЕС и распределял деньги Рокфеллера по стране. К 1892 году он радостно заявил Рокфеллеру: «Образовательные заведения нашей конфессии более крупные, лучше распределены, лучше организованны и более действенны, чем у любой другой в Америке»⁶⁸. Только после 1900 года мужчины начали строить революционные схемы, трансформировавшие старомодную благотворительность внутри конфессии в современную филантропию. К тому моменту Гейтс собрал группу советников, обученных по принципам Рокфеллера и в его методах и горящих его евангелическим рвением.

Оставшуюся часть жизни Рокфеллера состояние его здоровья порождало столько фантазий, сплетен и домыслов, что мы постараемся описать его здесь с некоторой точностью. Рокфеллер оставался подтянутым и моложавым, когда ему было далеко за пятьдесят. Он не стал холеным и грузным, как его собратья плутократы, и выглядел на десять лет моложе своего возраста. Какое же недомогание беспокоило его в начале 1890-х годов? Общий ответ – это переутомление, вызванное общим стрессом от работы и благотворительности. Как сказал его безотлучный спутник и врач-гомеопат доктор Гамильтон Биггар: «Еще немного, и это убило бы его. Господин Рокфеллер был на грани срыва… когда наконец позволил уговорить себя, что не может и далее выполнять работу нескольких человек силами одного»⁶⁹. Но так как переутомление ослабило его иммунную систему, он поддался оппортунистическим болезням. В 1891 году по стране прошел грипп и сбил Рокфеллера с ног. Доктор Биггар диагностировал у него катар бронхов. Годами Рокфеллер страдал от проблем с печенью – в какой-то момент он купил «подушечку для печени» в местной аптеке и носил ее с благотворным эффектом, – а в начале 1890-х годов доктор Биггар накачивал его неизвестным варевом, которое состряпал от этого недуга.

Наиболее приятное волнение у публики вызывали продолжительные проблемы у Рокфеллера с пищеварением, моралисты были удовлетворены, убежденные, что, раз Рокфеллера нельзя привести к правосудию, по крайней мере, он будет мучиться телесными недугами. В начале 1890-х годов у него начались серьезные недомогания, возможно, даже язвы, связанные со стрессом, и он выглядел бледным и исхудавшим. Некоторое время, чтобы успокоить желудок, он обедал на Бродвей, 26, молоком с крекерами, спартанское питание, которое ему нравилось, и он иногда даже заказывал его по собственному желанию. Тем не менее он восстановился, и проблемы с пищеварением в их по-настоящему опасной форме больше не возобновлялись. Все же он оставался крайне привередливым в еде, откусывал маленькие скудные кусочки, и эта манера породила тысячи мифов о его загубленной пищеварительной системе. Годами ходили слухи, что у него постоянно открыто предложение на миллион долларов любому врачу, который восстановит его желудок.

Тем, кто верил, что Рокфеллера настигает божественная кара, было бы интересно узнать, что в ноябре 1888 года Сетти была серьезно ранена при взрыве спиртовой лампы и получила сильные ожоги рук и лица. Ей пришлось несколько недель провести в постели. Об этом страшном несчастном случае в письмах Рокфеллера лишь немного неясных упоминаний. Поневоле задаешься вопросом, не горел ли в лампе керосин «Стандард Ойл» и не превратил ли Рокфеллер ее в переписке в спиртовую. Могла ли жена Джона Д. Рокфеллера пользоваться спиртовыми лампами? Если Сетти стала жертвой некачественного керосина «Стандард Ойл», ее муж вполне мог рассматривать несчастный случай как небесную кару.

В 1891 году по распоряжению врача Рокфеллер взял отпуск и провел восемь месяцев в Форест-Хилл – главном семейном лекарстве от болезней. Его личный секретарь, Джордж Д. Роджерс, получил жесткие распоряжения беспокоить его только по срочным деловым вопросам. Впервые за двадцать один год его разум очистился от «Стандард Ойл». Восстанавливая здоровье, он работал вместе со своими рабочими фермы в поле, ездил на велосипеде, ел простую пищу и в шутку заявлял, что становится «великим концертным певцом»⁷⁰. Традиционные средства сработали, как заклинания, и к июню 1891 года он написал Арчболду: «Я счастлив утверждать, что мое здоровье постоянно улучшается. Я едва ли способен рассказать вам, как по-другому я начинаю смотреть на мир. Вчера был лучший день за три месяца»⁷¹. К концу лета он набрал пятнадцать фунтов (ок. 7 кг), лицо приобрело цвет и он вернулся к более привычному расписанию. 23 февраля 1892 года он поручил Гейтсу отправить письмо попечителям Чикагского университета с обещанием еще миллиона долларов с такими словами: «Я делаю этот дар в благодарность всемогущему Богу за то, что вернул мне здоровье»⁷². На самом деле дар был в той же степени неохотным ответом на непредусмотрительные расходы Харпера, как и знаком благодарности Рокфеллера господу.

Рокфеллер всегда обладал крепким здоровьем, и длительная болезнь, очевидно, потрясла его, так как он ужасался тому, что необходимость спешно вернуться к работе, вызовет рецидив. Теперь он задумал нечто немыслимое для большинства других неутомимых воротил тех времен: уход от дел. Он не имел психологической потребности всю жизнь накапливать деньги и сказал Гейтсу, что у него есть все, что он хотел. Как он объяснил позже: «Я полагал, что имею право с наступлением полстолетия жизни освободиться от вечно гнетущих забот дел и отдаться целому ряду других интересов, чем наживанию денег, интересов, всегда отнимавших у меня часть времени с самого начала моей деловой жизни»⁷³. Хотя он жаждал отойти от дел, ряд кризисов еще три или четыре года возвращал его к делу, пока в 1897 году он совсем не перестал появляться на Бродвей, 26. Тем временем он все реже и реже приходил в контору, так как его внимание постепенно смещалось от зарабатывания денег к их как можно более разумному распределению.

* * *

Хотя основатель обещал Харперу, что будет посещать церемонии открытия, Рокфеллер, желая доказать, что не собирается вмешиваться в дела школы, позже отверг эту мысль. Возникает подозрение, что он только желал показать Харперу свое недовольство управлением финансами университета. В начале 1892 года Гейтс посещал Чикаго и был «совершенно потрясен» зияющей пропастью между расточительными планами Харпера и имеющимися деньгами. Все же, при всех обильных тратах, Харпер совершил одно из величайших достижений в истории образования. Верный своим желаниям, он открыл школу 1 октября 1892 года без церемонии, «как если бы он продолжил работу, которая проводилась тысячу лет»⁷⁴. Его поспешно набранный состав был до такой степени забит известными учеными, что университет немедленно вырвался в первые ряды в высшем образовании. В первый день занятий новая школа могла похвалиться семью стами пятидесятью учащимися, четверть из них женщины, десять студентов евреев, восемь католиков и несколько негров.

У архитектора Генри Айвза Кобба было чуть менее года на воплощение университетского городка, и пять основных зданий были завершены в 1892 году, еще пять – в 1893-м. Новый монумент был построен в момент гражданской гордости, он вырос рядом с легендарным Белым городом Колумбовой выставки 1893 года. На территории выставки был представлен замечательный экспонат «Стандард Ойл»: миниатюрный нефтеперерабатывающий завод, окруженный странной колоннадой ионических колонн и сменяющих друг друга ламп и амфор, наполненных нефтью. С колеса обозрения посередине посетителям открывался великолепный вид с воздуха на новую школу, построенную на доходы «Стандард Ойл». Так как Генри Айвз Кобб помогал планировать и территорию выставки, два проекта, казалось, сливались в единое целое.

Сразу же после официального открытия университета, президент Харпер не угомонился. Импульсивный, никогда не удовлетворенный достигнутым, он начал наступление на сотне фронтов. Не считаясь с расходами, он затронул новые инициативы по созданию двухгодичного колледжа, вечерней школы, заочной школы, курсов повышения квалификации для взрослых, университетской прессы, особого отдела лабораторий и музеев. Как лидер образовательного треста, он хотел отправлять ученых преподавать в подшефные колледжи в других штатах – дорогой проект, на который Рокфеллер наложил вето. Харпер также верил, что университет должен работать на пользу города, и социологи рассредоточились и провели исследования в Халл-Хаус и других благотворительных учреждениях.

Рокфеллер гордился университетом, но опасался необузданного роста, который оттягивал день, когда новое учреждение сможет выжить без него. Часто, когда Харпер захватывал очередного знаменитого ученого, университету приходилось покупать оборудование для вновь прибывшего – эти деньги Харпер не заботился учитывать в расчетах. При всей их взаимной симпатии, Рокфеллеру и Харперу было суждено столкнуться. Гейтс обрисовал различия:

«Господин Рокфеллер со столь же великой широтой взглядов, как и у доктора Харпера, был по темпераменту прохладным, сдержанным, осторожным, осмотрительным, взвешенным, поразительно терпеливым, но в результате не гибким, приспосабливая средства для достижения целей долгим и точным предвидением. Доктор Харпер был пылким, с богатым воображением, безграничной мощью и неутомимой жаждой работы, неустрашимый оптимист, преуменьшающий сложности, преувеличивающий возможности, быстро схватывающий, легковерный, доверчивый, нацеленный на немедленный результат, упрямый и не терпящий препятствий или задержек»⁷⁵.

Как бизнесмен, Рокфеллер верил в необходимость молиться о добрых временах, готовясь к плохим, и его неоднократные мольбы об осторожности оказались не напрасными в 1893 году, когда паника охватила американскую экономику, а университету пришлось остановить выплату жалований. Чтобы преодолеть кризис, в октябре Рокфеллер перевел университету еще пятьсот тысяч долларов. Он теперь был так глубоко вовлечен, что не мог отказаться – и Харпер знал это. Рокфеллер поклялся, что никогда не будет покрывать текущий дефицит, но ему пришлось отказаться от этой политики и закрывать нехватку бюджета следующие два года.

Наведение порядка в Чикаго усложняло и то обстоятельство, что Рокфеллер обязательно протестовал, но потом всегда давал деньги. В октябре 1895 году Гейтс поехал в Чикаго, вооруженный письмом от Рокфеллера, с обещанием выделить школе еще три миллиона долларов – вероятно, крупнейшая сумма, данная единовременно одним человеком на образовательные цели и сегодня соответствующая примерно пятидесяти миллионам долларов. Вскоре после этого Харпер и секретарь университета Томас У. Гудспид посещали футбольный матч между Чикаго и Висконсином. Во время первых периодов они сказали тренеру Амосу Алонсо Стаггу – он создал первый факультет физической культуры в американском университете – о даре. Игроки Чикаго к перерыву тянулись со счетом 12:10, Стагг предложил сообщить команде, «потому что я чувствовал, что психологически это был бы сильный ход», – сказал он⁷⁶. Когда Харпер рассказал в раздевалке о даре, капитан команды проревел: «Три миллиона долларов!» – и радостно хлопнул другого игрока по спине. «Сейчас мы вам покажем, как мы умеем играть в футбол!»⁷⁷ Оживившаяся команда устремилась обратно на поле и побила Висконсин со счетом 22:12. Позже студенты зажгли огромный праздничный костер в университетском городке и пели гимны Рокфеллеру, в том числе начинающийся словами: «Жил человек, посланный богом, по имени Джон»⁷⁸.

Несмотря на то что предложение посетить университет оставалось открытым, Рокфеллер несколько лет отказывался приехать в Чикаго, не желая, чтобы заведение слишком сильно связывали с его именем. Гейтс сказал Харперу: «Существуют, как вы знаете, преимущества для университета (для вашего поиска средств) в той незаинтересованности, с какой Рокфеллер выделил деньги»⁷⁹. Рокфеллер ценил уединение и ненавидел общественные поводы. Когда Харпер наконец убедил Джона и Сетти посетить празднование пятилетия первого курса в июле 1897 года, он обещал, что Рокфеллеру не придется выступать с речью. В идеале патрон хотел спокойно и незаметно погулять пару часов по территории, как анонимный зритель, любующийся своим творением.

В жаркий июльский день сотни студентов и профессоров, в мантиях и академических шапочках с лирипипами, собрались в огромном шатре в центральном дворе городка и только один человек был одет в простой сюртук и шелковую шляпу: основатель университета, который шел, по своей детской привычке, смотря вниз. Он совершенно не был похож на огнедышащего магната, тихий и немного смущенный шумихой вокруг него. Когда он поднялся на сцену, три тысячи, человек затаив дыхание смотрели на американскую легенду, ведущую уединенный образ жизни и завораживавшую публику и как грешник, и как святой. Внутри шатра было так душно, что в зале шелестели сотни вееров из пальмовых листьев. Харпер поднялся и рассказал о будущих нуждах университета, он выжидательно обернулся к Рокфеллеру и упомянул об острой необходимости соорудить зал вместо временного шатра, Рокфеллер неопределенно улыбнулся и должно быть сжался в своем кресле. Затем титан поднялся и обратился к толпе.

«Я хочу поблагодарить ваш Совет попечителей, президента и всех, кто присутствовал при этом чудесном начале. Это лишь начало, – его прервали бурные аплодисменты, – а остальное сделаете вы». Зал затих. «Вам повезло завершить это дело, вам и вашим сыновьям и дочерям. Я верю в работу. Это лучшее вложение, какое я сделал в своей жизни. Почему же люди не должны вкладывать в Чикагский университет деньги, время, все свои силы? Почему нет? Это величайшая возможность. Где собрался лучший Совет попечителей, лучшие преподаватели? Я глубоко, глубоко благодарен за то, что имел какое-то отношение к этому делу». Гул признательного смеха. «Господь дал мне деньги, и как мог я отказать в них Чикаго?»⁸⁰

Какую бы неловкость он сам ни испытывал, Рокфеллер произвел великолепное впечатление. До конца дня он закладывал фундаменты зданий, присутствовал на службах и выступил с парой кратких речей. Он провел ночь в доме Харпера и был так расстроен отсутствием часов – визит заставил его отклониться от привычного графика, – что он подарил миссис Харпер чек на тысячу долларов и предложил купить часы. Следующим утром Рокфеллер сел на велосипед и отправился по территории университетского городка, за ним следовало руководство учреждения. Одетый в велосипедный костюм, он задал живой темп, махая по дороге приветствующим его студентам. Свита проследовала по центральной аллее в Джексон-Парк, проехала по остаткам Колумбовой выставки, остановилась освежиться, затем пронеслась обратно по центральной аллее. Рокфеллер был неимоверно удовлетворен и тронут теплым спонтанным энтузиазмом студентов. Везде, куда он отправлялся, они напевали: «Джон Д. Рокфеллер, чудесный человек / Дает всю мелочь У. в Ч.». Другая кучка студентов разразилась боевой песней: «Кто он? Кто он? Ра, Ра, Ра / Рокфеллер, это он, ура, ура, ура!»⁸¹

Как филантроп, Рокфеллер предпочел мудро отстраняться от своих творений и сказал Харперу, что видит себя в деле молчаливым компаньоном. Несмотря на периодические обвинения в обратном, он не вмешивался в назначения ученых или в свободу выражения, хотя искушение сделать это иногда появлялось. Несколько студентов в Чикаго обвинили его в монополистических методах, и Рокфеллер в гневе жаловался Гейтсу на «заявления студентов, непочтительные к основателю, легкомысленные и непростительные; но, точны ли сведения, я не знаю… Мне бы казалось, что, если… [они] точны, этих людей следует исключить из Чикагского университета»⁸². В этом и других случаях, насколько можно судить, Рокфеллер тогда отменил приказ, опасаясь угрозы научной свободы или, по меньшей мере, своей репутации.

Требовалась смелость, чтобы основать университет в 1890-х годах, когда научный мир громко критиковал большой бизнес и многие из друзей-промышленников Рокфеллера рассматривали университеты, как благодатную почву для подрывных действий. Уильям выговаривал брату за спонсирование школы: «Ты собираешь вместе писак, толпу социалистов, которые не сделают ничего хорошего»⁸³. Рокфеллер ломал голову над этим вопросом, но сопоставив все, пришел к выводу, что «…пока писаки из числа никчемных отравляют умы людей ядом своих чернил, многие другие выйдут из этих учебных заведений и сделают больше добра среди нас. Будем надеяться»⁸⁴. Чикагский университет почти не был подвержен радикальным течениям. В 1899 году в университете Торстейн Веблен опубликовал «Теорию праздного класса», где новые флагманы промышленности изображались жестокими троглодитами, прячущими за броскими привычками потребления примитивные побуждения.

Из спорных вопросов о роли Рокфеллера в Чикаго больше всего внимания пресса уделила увольнению в 1895 году молодого политического экономиста Эдварда Бемиса, который выступал за то, чтобы газом владели муниципалитеты, и критиковал «Юнайтед газ импрувмент компани», относящуюся к «Стандард Ойл». Официальным поводом для увольнения стало то, то Бемис в большей степени активист, нежели ученый, и не соответствует высоким стандартам университета. Так как Бемиса нанял сам Харпер и тот начал карьеру заслуженного специалиста по регулированию коммунальных компаний, за его уходом можно заподозрить политический мотив, но нет свидетельств, что виновником был Рокфеллер. Представляется более вероятным, что Харпер выгнал его, предваряя возмущение Рокфеллера. Годом раньше Харпер предупредил Бемиса о политической активности, и тот произнес зажигательную речь, критикуя поведение железных дорог во время Пулмановской стачки. Такой заметный активизм связывал Харперу руки в обхаживании местных предпринимателей, о чем он ясно сказал в письме Бемису в июле 1894 года:

«Ваша речь в Первой пресвитерианской церкви доставила мне значительное неудобство. Мне теперь едва ли безопасно заходить в клубы в Чикаго. На меня набрасываются со всех сторон. Я предлагаю вам, до тех пор пока вы связаны с университетом, проявлять больше осторожности в публичных высказываниях по вопросам, волнующим умы людей»⁸⁵.

Рокфеллер воздерживался от подобного давления, потому что осознавал политическую ценность соблюдения нейтралитета в попечительстве университета в то время, как его обвиняли в использовании других заведений для продвижения собственных интересов.

Однако в финансовых вопросах Рокфеллер все же требовал прав – и именно в этом Харпер ему отказывал. Как многие спонсоры, Рокфеллер хотел вносить дары свободно, но Харпер постоянно пытался ускорить процесс. Поставив Гейтса в качестве буфера между собой и Харпером, Рокфеллер надеялся держать университет в неведении о его будущих вкладах, но тактика не сработала. «Харпер был ненасытен в своих денежных аппетитах, – сказал один из юристов «Стандард Ойл». – Гейтс был стражем казначея»⁸⁶. Со временем напряжение между Гейтсом и Харпером стало невыносимым. Оба мужчины были идеалистами, погруженными в религию с долей мирских устремлений, и каждый обвинял другого в лицемерном использовании Рокфеллера для личной наживы.

Поначалу Гейтс восхищался Харпером как человеком восторженным, превышавшим расходы из наивного энтузиазма. Позже он изменил этот оптимистичный взгляд, когда Харпер решительно заявил, что первоклассный университет нельзя вести, как эффективное деловое предприятие: «Университет, который функционирует должным образом, всегда в дефиците». Когда эта ремарка появилась в прессе, Рокфеллер и Гейтс сочли ее сущим предательством.

Согласно Гейтсу, Харпер уклонился от выполнения нескольких четких соглашений с Рокфеллером: что университет не окажется в долгах; не будет использовать дарственные фонды на здания университета; и не сформирует альянса ни с одним медицинским колледжем в Чикаго. Когда Гейтс перенес эти пункты на бумагу и попросил Харпера ознакомить с ней членов правления, она таинственным образом исчезла. Когда он упрекнул Харпера, что тот нанял новых дорогих профессоров и запустил новые периодические издания, президент университета просто игнорировал его. Гейтс настаивал, что следует отказаться от новых зданий, и вскоре после этого Харпер обратился к гражданам Чикаго с просьбой поддержать кампанию по строительству. Как и опасался Рокфеллер, Харпер поспешно скакнул от маленького колледжа к большому университету.

Пока Харпер увеличивал дефицит, его патрон продолжал добавлять миллионы к дарственным фондам, но давить на него можно было только до определенной степени. Как выяснили легионы его деловых конкурентов, иногда Рокфеллер долго нащупывал решение, затем действовал стремительно и решительно. «Я предупреждал доктора Харпера, – сказал Гейтс. – Я предупреждал его неоднократно. Я предупреждал его словами, действиями, и всеми возможными способами»⁸⁷. Иногда, когда Харпер приезжал в Нью-Йорк, Гейтс думал, что президент осознал свою ошибку. Затем Харпер возвращался в Чикаго и продолжал прежние свободные траты.

После нескольких лет бесплодных препирательств, в начале 1897 года университет все еще пытался справиться с дефицитом двухсот тысяч долларов, и Рокфеллер решил, что с него довольно. В обход Харпера он пригласил двух представителей из Чикаго, Гудспида и Генри Раста на встречу с Гейтсом и Младшим. Сам Рокфеллер не посещал эти встречи, поручив переговоры своим представителям. В этот исторический момент Гейтс выразил сожаление Рокфеллера, что Харпер не способен собрать деньги из внешних источников и сократить дефицит. Как подчеркнул Гейтс, Рокфеллер верил, что некоммерческим организациям следует еще более осмотрительно обращаться с деньгами, чем коммерческим:

[Рокфеллер] полагает, что образовательным заведением следует управлять гораздо более консервативно, чем, к примеру, банком или даже сберегательным банком или трестом. Этим компаниям достаточно убедить вкладчика или инвестора, что о его фондах должным образом позаботятся за то ограниченное время, пока они вложены. Но университет вкладывает фонды тех, кто хотел бы сделать инвестиции на благо человечеству, и этот вклад должен сохраняться, если возможно, пока стоит мир⁸⁸.

Как до него доктор Огастус Х. Стронг, Харпер капитально просчитался, обращаясь к Рокфеллеру за деньгами. Гейтс отметил, что Рокфеллер давно планировал основать большой университет и имел для этого достаточно ресурсов. Но его задевали беспечность и бесцеремонность, с какими Харпер донимал его по поводу денег. «У господина Рокфеллера постепенно складывается впечатление, что методы получения помощи от него слишком часто напоминают принуждение, – сказал Гейтс. – Запросы поступают к нему практически в форме обязательных взносов»⁸⁹.

Встреча завершилась признанием заслуг Харпера, и Гейтс донес унизительный упрек, касающийся его руководства. Прочитав стенограмму встречи, Рокфеллер попросил, чтобы с ней ознакомился каждый член правления университета, а затем предпринял необычный шаг и положил документ в сейф, как завет своих будущих пожеланий для школы. Через два месяца попечители Чикагского университета ввели серьезные перемены. С тех пор Рокфеллера должны были уведомлять о новых расходах и давать шанс возразить. Гейтс вступил в правление годом ранее, через год за ним последовал Младший, давая Джону Д. прямое представительство в управлении университетом.