Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Работая с Юнгом, Эдит пыталась искоренить холодные контролирующие черты, усвоенные от отца, и это осложняло ее отношения с Рокфеллером. Юнг классифицировал Гарольда, как слишком экстравертированного, а Эдит, как и ее отца, слишком интровертированной. Гарольд написал Рокфеллеру: «В Эдит, отец, я вижу почти двойника вашей личности. Я думаю, что она больше похожа на вас, чем другие ваши дети, учитывая все черты… В ней есть ваша целеустремленность и упорство без малейшего убавления»³⁵. Именно по этой причине Эдит знала маленькие приемы, с помощью которых отец хитроумно ограждал себя от других людей. После смерти Сетти она написала отцу: «В твоем сердце есть тепло и любовь, когда мы пройдем через все внешние преграды, которые ты выставил, ограждая себя – самого себя – от мира»³⁶. Она повторила этот лейтмотив в другом письме. «Надеюсь, когда-нибудь ты позволишь мне подойти к тебе поближе… чтобы твое сердце чувствовало простую человеческую теплоту»³⁷.

Такая прямолинейность, вероятно, заставляла Рокфеллера поеживаться. Человеческая психика была для него зловонной топью, которую он не заботился исследовать, и всю жизнь скрывал свои мотивы и эмоции. Внутри собственной семьи он был практически огражден от критики, Эдит стала первой из детей, кто затронул, хоть и очень осторожно, табуированные темы. О его любви как отца говорило то, что, несмотря на свое полное непонимание, он попытался отвечать Эдит с терпеливой симпатией: «Не могу вообразить, чего бы мне хотелось больше, чем постоянно притягиваться ближе и ближе друг к другу, до конца, когда мы сумеем стать поддержкой и друг другу, и родным, и близким нам»³⁸. Он был слишком умен, чтобы пытаться напрямую обвинять Эдит в ее столь долгом пребывания за океаном, и просто писал, как сильно он скучает по ней и понимает, что ее отсутствие должно быть к лучшему.

В 1915 году Юнг рекомендовал своим последователям почитать Фридриха Ницше, особенно «Волю к власти», и Эдит, и Гарольд отправили экземпляр Рокфеллеру для самоосмысления. «Книга цитирует теорию, – возбужденно объяснял Гарольд, – которую вы воплощаете на практике»³⁹. Можно только догадываться о недоумении Рокфеллера, листающего эти страницы. «Я уверен, книга очень интересна, хотя, возможно, она значительно превосходит мои способности, – ответил Рокфеллер. – Я придерживаюсь простой философии и почти примитивных жизненных идей»⁴⁰. В более позднем письме к Рокфеллеру – совершенно забыв о предыдущем – Гарольд объяснял, что Ницше пытался показать, как некоторым людям необходимо навязать свою волю. Но при всех попытках просвещения отца, Гарольд и Эдит так ничего и не добились, Рокфеллеру с собой было вполне удобно, и он очень неплохо жил в собственной сдержанности.

Эдит все больше видела в юнгианской психологии не только терапевтический метод, но и мистический путь. «Тебя на твоем пути направляют твоя философия и твоя религия, – написала она Рокфеллеру, эти слова, вероятно, показались ему кощунством. – Меня на моем пути направляют моя философия и моя религия»⁴¹. Эдит хотела с помощью состояния Рокфеллера обратить в свою веру Юнга, и злилась, что отец понизил ее и Алту до подчиненного положения и предпочел Младшего. С протофеминистским духом она сопротивлялась вопиющему неравенству в обращении с сыном и с дочерями. В сентябре 1915 года она сообщила Рокфеллеру о своем желании помогать ему с благотворительностью. «Это прекрасная и объемлющая работа, и Джон имеет привилегии, каких не было у Алты и у меня. Я надеюсь, что, как женщины, мы серьезно настроены и искренне и глубоко заинтересованы в человечестве»⁴². Когда и это не дало результата, в январе 1916 года Эдит усилила давление: «Как женщине сорока трех лет, мне бы хотелось иметь больше денег, чтобы оказывать помощь… Я достойна большего доверия с твоей стороны»⁴³. Нельзя сказать, чтобы Рокфеллер наказывал дочь – он ежемесячно отправлял ей две с половиной тысячи долларов и уже дал ей и Гарольду более двух миллионов долларов в подарках, – но его фаворитизм по отношению к сыну был очевиден.

Эдит не хотела признать, что ведет полемику из слабой позиции. Она отрезала себя от семьи, не появилась на похоронах матери, проявляла мало интереса к детям, у нее были разрушительные фобии, и она не собиралась в ближайшее время возвращаться в Соединенные Штаты. Она была транжирой и имела привычку влезать в долги, что не могло не укрепить сомнений отца в ее способности управлять деньгами. Говоря о ее пребывании за границей, Рокфеллер сожалел, что ему «не известно больше о ваших благодеяниях, как мне известно относительно вклада Джона и Алты в добрые дела. Общение с ними и близкое понимание того, что они делают в этом отношении, доставило мне много удовольствия»⁴⁴. В конечном итоге он удвоил ежемесячное содержание Эдит до пяти тысяч долларов, но дальше не пошел.

То, что Эдит хотела получить больше денег и передать их на дело юнгианского анализа, стало ясно в 1916 году, когда она выделила сто двадцать тысяч долларов – восемьдесят тысяч из них были заемные, – чтобы снять и отремонтировать пышный особняк в Цюрихе для нового Психологического клуба целиком с библиотекой, рестораном, комнатами отдыха и гостиными. Она намеревалась создать место, где аналитики и пациенты могли бы общаться и слушать лекции. Особняк оказался слишком дорогим, и клуб переехал в более скромные помещения на Гэмайнде-штрассе. Эдит оплатила и переводы работ Юнга на английский, что значительно расширило его влияние. Обеспокоенный этим даром, Рокфеллер потребовал, чтобы Эдит отправила ему список своих благотворительных вложений. В ответе она показала, что ее дар Юнгу значительно превысил ее пожертвования на два других крупных дела: Институт инфекционных заболеваний Джона Маккормика и Чикагскую оперу.

Услышав новости о вложении Эдит в Психологический клуб, Фрейд, порвавший со своим учеником-еретиком, фыркнул. «Итак, швейцарская этика наконец добилась желанного контакта с американскими деньгами»⁴⁵. Цинизм Фрейда понятен. После дара Психологическому клубу Юнг неожиданно позволил Эдит перейти из роли пациента с особо трудными проблемами в роль аналитика. То, что Юнг разрешил полной фобий Эдит работать как аналитику, вызывает ряд серьезных вопросов к суждениям Юнга. В следующем году Эдит писала отцу: «Я преподаю шесть часов в день и еще моя обычная учеба»⁴⁶.

Эдит финансировала писателей и музыкантов. Самым важным получателем денег стал Джеймс Джойс, во время войны нашедший убежище в нейтральном Цюрихе. В феврале 1918 году Эдит открыла для Джойса, испытывающего серьезные финансовые затруднения, банковский счет, который позволял ему ежемесячно снимать тысячу франков. Джойс очень хотел поблагодарить анонимного патрона и сумел определить ее личность. Когда они встретились, Эдит сказала ему: «Я знаю, вы великий художник», – затем начала бурно рассказывать о юнгианском анализе⁴⁷. В своей характерной властной манере Эдит решила, что Джойс должен пройти анализ у Юнга, и она за него заплатит. Он отверг предложение и, вероятно, из-за этого через восемнадцать месяцев обнаружил, что его кредит неожиданно закрыли. Автор не обрадовался резким переменам. По словам биографа Джойса Ричарда Эллманна: «Непохоже, чтобы Джойс позволил [Эдит] уйти безнаказанной; и в эпизоде «Цирцея» в «Улиссе» миссис Мервин Толбойс, светская львица с хлыстом и садистскими наклонностями, возможно, чем-то похожа на Эдит Рокфеллер – Маккормик, известную наездницу»⁴⁸. Даже жена Джойса Нора сделала Эдит предметом грубых шуток, задаваясь вопросом, какое же пышное нижнее белье носит богатая американка.

В поведении Эдит, конечно, были нелепые проявления. Она представляла собой маловероятную смесь представителя крупной буржуазии и богемы, была непрактичным мечтателем, пойманным в напоминающую культ практику Юнга. Но в семье Рокфеллера она стала первопроходцем, первой, кто заглянул в тайны человеческой природы и выступил против социальных запретов и моральных ограничений, которые семья давно считала священными.

* * *

Поначалу казалось, что общий интерес к психоанализу перекинет мост через пропасть темпераментов Эдит и Гарольда. Он был терпеливым, сочувствующим и очень хотел видеть, что его жена освободилась от осаждавших ее демонов. «Я должен вкратце рассказать тебе, как чудесно Эдит развивается, – написал Гарольд матери восторженно в сентябре 1917 года. – Ты бы ее не узнала»⁴⁹. Действительно, Эдит, казалось, процветала в Цюрихе, количество пациентов росло. «Ко мне все время приходят новые пациенты, и у меня сейчас около пятидесяти клиентов, – написала она отцу в 1919 году. – Я выслушиваю в год двенадцать тысяч снов»⁵⁰. Приятная интерлюдия могла бы длиться вечно, если бы Гарольда не назначили президентом «Интернэшнл харвестер» в 1918 году, что выдернуло его обратно в мир будней Чикаго.

Психоанализ подталкивал и Эдит, и Гарольда свободно экспериментировать с их жизнями. Как и другие новички, Эдит увидела в юнгианском анализе разрешение на крайне вольное поведение. Сам Юнг не верил в моногамию и не следовал ей. «Амманн, – сказала Эдит шоферу, – если ваше бессознательное заставляет вас любить несколько женщин, вам не нужно чувствовать какой-либо вины… Психоанализ завоюет все»⁵¹. Она выставляла на пороге отеля Эмму, своего личного секретаря, чтобы обезопасить свидания. Однажды Гарольд пришел без предупреждения, и Эмма не успела его остановить. Напуганная Эдит начала кричать: «Гарольд, я… этого не потерплю. Ты не будешь заходить в мои комнаты, пока Эмма о тебе не доложит»⁵². Теперь, когда Гарольд и Эдит жили далеко друг от друга, у каждого появились бесчисленные возможности для похождений.

Эдит удавалось избегать скандала, пока на сцене не появился молодой австриец Эдвин Кренн. Человек с туманным прошлым – Эдит писала, что он сын знаменитого европейского художника, – он был невысоким круглолицым блондином и всегда щегольски одевался. Когда он прибыл в Швейцарию и прошел анализ у Эдит, у него не было каких-либо очевидных средств поддержки. Эдит не только финансировала его, но и помогла получить швейцарское гражданство. Она была убеждена, что он гениальный архитектор, и они стали постоянными спутниками, вместе выезжали днем, посещали театр вечером, затем удалялись в ее гостиничный номер на ужин. Согласно Эмилю Амманну, Юнг предупреждал ее о скандале, который может произойти из этой любовной связи. «Это моя проблема, – ответила Эдит резко, – и я могу поступать, как мне нравится»⁵³.

Гарольд, живя один в Чикаго, был весьма подвержен женским чарам. Не так давно они с Эдит взяли на себя обязательство пять лет поддерживать Чикагскую оперу, и он начал общаться со многими симпатичными начинающими певицами. В сентябре 1918 года Чикагская опера выступала в Нью-Йорке, и польская певица Ганна Валска разыскала его в отеле «Плаза». Гарольд начал лысеть и был низеньким и пухлым, но Валска утверждала, что потеряла голову от его «чудесных мальчишеских голубых глаз»⁵⁴. Пышная женщина с гипнотическим взглядом, Валска носила массивные украшения, огромную шляпу и изображала обольстительницу; во многом, как и Эдвин Кренн, она была золотокопателем и окружила себя экзотической загадочностью.

В 1920 году дочери Маккормика, встревоженные интрижкой их матери с Эдвином Кренном, умоляли Гарольда приехать в Цюрих немедленно. К тому моменту Гарольд уже был очарован Валска и не испытывал сильного желания прерывать роман, но отправился в Швейцарию, вероятно, отчасти из-за обеспокоенности Рокфеллера состоянием финансов Эдит. Стремясь доказать, что обладает деловым чутьем отца, она серьезно промахивалась, совершая одну катастрофическую сделку за другой. В конце 1919 года в Швейцарию приехал немецкий ученый продавать секретный процесс отвердевания древесины, делавший ее пригодной для использования везде, от железнодорожных шпал до телеграфных столбов. Даже Юнг поначалу советовал Эдит участвовать в предприятии. Она создала компанию, назвалась председателем совета и вложила сто тысяч долларов, обещая увеличить эту сумму до миллиона. Рокфеллер умолял Гарольда остановить ее: «Я возражаю против участия Эдит в этом деле. Я боюсь, он приведет к большим потерям и неприятностям. Я настоятельно прошу ее прекратить не только его, а вообще не участвовать в деловых схемах»⁵⁵. В Эдит была толика юношеского своеволия, раздражение на папин авторитет, и вмешательство Рокфеллера, вероятно, вышло боком. Отец оказался прав: после того как немецкий ученый уехал из Швейцарии, Эдит не смогла повторить его результаты и в итоге была вынуждена аннулировать вложение в триста сорок тысяч долларов. Кроме того, у Эдит рос долг по пожертвованиям Чикагской опере, и она передала участок собственности на триста тысяч долларов округу Кук для зоопарка; Гарольд, Рокфеллер и Младший узнали о последнем акте щедрости из утренних газет. К началу 1920 года долги Эдит раздулись до восьмисот двенадцати тысяч долларов, и ее отец был вынужден помочь переводом акций «Стандард Ойл, Нью-Джерси».

Сколь бы резко ни критиковал Рокфеллер ее финансы, еще больше он был обеспокоен тем, что его дочь пренебрегала обязанностями матери, особенно по отношению к его любимому внуку Фоулеру. Со всей любовью, на какую он был способен, он уговаривал Эдит уделять больше времени детям. В апреле 1921 года он написал:

Эдит, дорогая, финансовый вопрос, хотя и важен, но не настолько важен в сравнении с другим – важным вопросом твоего участия в твоих детях. И насколько прискорбно, что мне нужно напоминать, что им нужно твое участие и как мы все беспокоимся за них! В этой связи я могу добавить, что ты могла быть великим утешением и помощью твоей матери и мне. Но это становится маловажным, когда мы говорим о дорогих детях… Я не читаю нотации. Я не браню. Я люблю тебя, Эдит, дорогая; и все еще надеюсь⁵⁶.

К концу августа 1921 года Эдит успешно преодолела фобию к путешествиям настолько, что смогла купить билет в Америку, где планировала по прибытии посетить отца. Они не виделись восемь лет, но, когда корабль причалил в Нью-Йорке, она сказала, что хочет взять с собой двух спутников: Эдвина Кренна и его старого друга по школе-пансиону Эдварда Дато. Порядком уязвленный – и, возможно, посвященный в сплетни о ее интрижке – Рокфеллер настаивал, чтобы Эдит приехала одна. Она нехотя согласилась отправиться в Лейквуд повидаться. Эдит десять лет объясняла отцу, почему так и не приехала, как договаривались. «Стояла жуткая жара, но, когда я добралась до парома, началась ужасная гроза, и мои нервы, сильно измотанные сложными условиями развода после приезда в Нью-Йорк и вдобавок обращением моих детей, не выдержали, и я была вынуждена вернуться и не поехала к тебе»⁵⁷. Это было самая близкая попытка отца и дочери встретиться за последние девятнадцать лет жизни Эдит. Несмотря на восемь лет интенсивного обучения у Юнга, Эдит так полностью и не справилась с фобией путешествий, по крайней мере, когда доходило до встреч с отцом.

Месяц спустя после возвращения Эдит в Чикаго Гарольд подал на развод. Эдит, как и ее отец, питала надежды на примирение, но позиция Гарольда была сильнее: его адвокат, Пол Крават, привез из Европы свидетеля, который, очевидно, наблюдал неверность Эдит. Неизвестный свидетель был достаточно убедителен, чтобы Алта посоветовала сестре пойти на полюбовное соглашение. К Рождеству Эдит была вынуждена подписать документы о разводе, где указывалось, что она не получит содержания и выплатит Гарольду два с половиной миллиона семьсот тысяч долларов за их дома, что еще больше увеличило ее долги. (В 1922 году Эдит все еще должна была банкам семьсот двадцать шесть тысяч долларов, несмотря на то что за последние годы получила от отца более четырнадцати миллионов.) Как будто выражая расположение к зятю, даже при том, что его дочь подписывала бумаги, Рокфеллер отправил Гарольду рождественский чек на тысячу долларов. Хотя Эдит давила на него, чтобы он прервал общение, Рокфеллер продолжал поддерживать отношения с Гарольдом, хотя с годами они стали видеться реже.

Вернувшись в Чикаго, Эдит планировала основать центр юнгианской философии, возможно в Вилла-Турикум. Не склонная скромно умалчивать свои стремления, она объявила: «Мне было указано, что Чикаго станет величайшим центром психологии в мире. Поэтому я вернулась сюда жить»⁵⁸. Вскоре частную практику Эдит посещали сто пациентов, многие из них светские люди, соблазнившиеся именами Рокфеллер и Маккормик. Она продолжила увлекаться астрологией и оккультизмом, платила фантастические суммы за гороскопы и время от времени устраивала сеансы; во время одного из сеансов она впала в транс, затем объявила себя реинкарнацией души невесты сына Тутанхамона. Любопытство потенциальных пациентов подпитывали и сплетни о связи Эдит с Кренном. Как и в Цюрихе, они продолжали заниматься повседневными делами: вместе обедали, занимались языками, далее следовал вечерний чай и позже фильмы. Некоторые знакомые думали, что у Кренна могла быть гомосексуальная связь с Дато, но проверить эти утверждения невозможно.

Все еще уверенная в своих деловых талантах, в конце 1923 года Эдит начала затею с недвижимостью «Кренн энд Дато», которую возглавили ее европейские спутники. Она вновь оказалась наивной и импульсивной, как и опасался Рокфеллер. Для поддержания предприятия Эдит положила на депозит пять миллионов двести тридцать тысяч долларов (сорок пять миллионов долларов в современных деньгах) на организацию «Эдит Рокфеллер – Маккормик траст», взяв Кренна и Дато доверительными собственниками. Видя, что Эдит собирается шагнуть с очередного обрыва, Рокфеллер написал ей: «Я полагаю, что позже ты испытаешь значительное разочарование в связи с этими трансакциями с недвижимостью, и для всех нас станет большим унижением видеть повторение истории, которые у тебя уже были в деловых приключениях с иностранцами»⁵⁹. Предупреждение услышано не было. Хотя Эдит планировала построить рядом с Хайленд-Парк доступное жилье для бедных, ведущий проект «Кренн энд Дато» должен был разместить на полутора тысячах акров (ок. 607 га) городок для миллионеров на озере Мичиган с причалом для владельцев яхт, под названием «Эдитон». Для проекта города Кренн копировал стили Атлантик-Сити и Палм-Бич. Эдит оставалась в Чикаго, в ловушке своей фобии путешествий, и не могла посетить место строительства, проверить бухгалтерию и даже заглянуть в контору Кренна и Дато. Когда Эдит с гордостью отправила отцу проспект своей фирмы, он, должно быть, внутренне содрогнулся и ответил еще одной мольбой: «Ты блестящая взрослая женщина больших умственных способностей, но я не могу забыть, что ты моя плоть и кровь. Поэтому я полагаю своим долгом предупредить тебя об опасностях и превратностях жизни»⁶⁰. Рокфеллер уже слышал о том, что Эдит опять много занимает и что кредиторы со Среднего Запада приехали в Нью-Йорк выяснять состояние ее активов. Но Эдит обиделась, хотя отец беспокоился из лучших побуждений: «Не могу сдержаться и не сказать тебе, что твои сомнения в управлении моего делового треста и в двух моих партнерах причинили мне боль. Оба, и г-н Кренн, и г-н Дато, мужчины высоко надежные»⁶¹. К 1927 году они двигались к катастрофе, «Кренн энд Дато» еще глубже погрузилась в долги. Фирма была слишком слаба, чтобы выдержать крах 1929 года, и Эдит осталась с грудой непроданной недвижимости. Она так и не окупила свои огромные потери.

На протяжении 1920-х гг. Эдит продолжала уверять отца, что приедет, но так и не собралась. Возникает вопрос, не стала ли ее фобия путешествий удобным оправданием, чтобы избежать проблемных отношений. Отец и дочь часто обменивались короткими любящими письмами и никогда не теряли друг друга из виду, но продолжали друг друга разочаровывать. Эдит хотела современного отца, а не того старомодного человека, какой у нее был. Она обращалась к нему, как к оракулу, а затем обижалась и недоумевала, получив совет. Эдит никогда не мучили угрызения совести за то, что последние двадцать лет своей жизни она покинула отца. Она давно освободилась от таких устаревших понятий.

Глава 31
Исповедь

Рокфеллер после смерти Сетти часто переживал моменты одиночества, но он освободился от сурового испытания ее болезнью. В последующие годы, даже притом, что он ссохся, стал длинным и худым, он казался легче и оживленнее, и был больше похож на Билла, чем на Элизу. Во многом он жил уединенно – Сетти и Бесси были мертвы, Эдит жила в Швейцарии или Чикаго, Алта оставалась на своей ферме в Маунт-Хоуп, а Младший был занят, распоряжаясь его состоянием – он собрал вокруг себя замену семьи.

Лют, чопорная щепетильная свояченица Рокфеллера, до своей смерти в 1920 году помогала выполнять роль хозяйки. Но постоянное место после смерти Сетти заняла пышногрудая Фанни Эванс, кузина Рокфеллера из Стронгсвилла, штат Огайо, ставшая его экономкой и компаньонкой. Рокфеллер добродушно подшучивал над Эванс, на тридцать лет младше его. Когда они сидели за противоположными концами обеденного стола, Рокфеллер с радостью шаловливого старика поддразнивал ее и говорил комплименты. «Я постоянно называю ее в лицо ангелом, – сказал он сыну, – и она поднимает руки и показывает некоторое неверие»¹. Они обращались друг к другу «господин Рокфеллер» и «госпожа Эванс», хотя иногда он звал ее Тетушка Фанни. Они вместе разыгрывали спектакль, в котором его роль была подчинение ее тирании, потому что она распоряжается его календарем мероприятий – удобный вариант, чтобы избавиться от людей, которые слишком задержались. Актером второго плана был элегантный камердинер швейцарец, Джон Йорди, который выполнял все: и следил за диетой хозяина, и играл ему на органе. (Конечно, он специализировался на гимнах.) Йорди был наделен полномочиями диктатора, ему разрешалось останавливать Рокфеллера и не позволять участвовать в чем-либо утомительном.

После всех мучений Младшего и Эбби в Кайкате, Джон и Сетти провели там мало времени. Сетти умерла вскоре после завершения ремонта, а Рокфеллер предпочитал свое местечко в Лейквуде весной и во Флориде зимой. В феврале, в период каникул для игры в гольф в Огасте, штат Джорджия, его любовь к южным широтам расцветала, там он мог сесть на трамвайчик или побродить по улицам без телохранителей. При всем великолепии Покантико он чувствовал себя там в клетке, отрезанным от внешнего мира, заложником своего богатства. Если бы он так не мерз на поле для гольфа по утрам, он выбрал бы Огасту в качестве зимнего дома. Затем друг отправил ему восторженные письма, восхваляя климат Сибриз, штат Флорида, Рокфеллер связался с Метеорологической службой США и убедился, что Сибриз зимой получает больше солнца, чем Огаста. Открылась заманчивая возможность продлить сезон гольфа, и в 1913 году он предпринял исследовательскую поездку с доктором Биггаром и обнаружил, что погода просто великолепна. Несколько зим Рокфеллер провел в близлежащем отеле «Ормонд Бич», построенном Генри Флаглером, занимая со своим окружением целый этаж, а в сентябре 1918 года наконец купил дом в Ормонд-Бич. Стоит отметить небольшой парадокс. Годами Флаглер умолял его приехать во Флориду, но только после смерти Флаглера в 1913 году Рокфеллер начал регулярно посещать штат, что вновь наводит на мысль о его молчаливом неодобрении развода друга и хвастовства в поздние годы.

Старея, Рокфеллер сильнее чувствовал тягу своих пуританских корней и сделал фетиш из простоты. «Я убежден, что мы хотим все больше и больше учиться не превращаться в рабов вещей и подойти ближе к идее жизни Бенджамина Франклина и брать свою миску каши со стола, не покрытого скатертью», – написал он². В Ормонд-Бич, популярном курорте, усыпанном отелями, Рокфеллер пытался вернуться к относительно скромной жизни. Он разместился напротив отеля «Ормонд-Бич», в трехэтажном доме с серой крышей, в честь окон под навесами названном «Кейсментс». Опасаясь, что, если станет известно о его интересе, цена взлетит непомерно, он купил дом через знакомого и с начала 1919 года превратил его в свою зимнюю резиденцию. Дом был обставлен просто, его оттеняли высокие пальмы, а сад террасами спускался к реке Галифакс, океаническому проливу, идущему параллельно пляжу. В скромном, учитывая стандарты Рокфеллера, доме было одиннадцать гостевых комнат для растущего потомства, хотя сюда никогда не приезжало столько членов семьи, как надеялся Рокфеллер. Он не утратил старую любовь к переделкам, хватал трость и рисовал дополнения к дому на мокром песке или делал быстрые наброски коротким карандашом. Давний поклонник солнца, он установил закрытую веранду, и туристы могли видеть, как он сидит внутри, как восковая фигура. Больше всего он хотел наполнить дом музыкой и поставил фортепьяно «Стейнвей», патефон и очаровательный церковный орган. «Я преклоняюсь перед человеком, который сочиняет музыку, – воскликнул он однажды, послушав Рихарда Вагнера. – Это чудесный дар»³.

Рокфеллер любил встречать посетителей, сидя в старом кресле-качалке Элизы. В Кейсментс не было охраны на входе или сторожки, только ограда, и репортеры постоянно удивлялись очевидному отсутствию мер безопасности. «Корсиканец без труда мог бы воткнуть стилет в бок [Рокфеллера] в любую минуту», – написал один местный репортер⁴. Хотя дом все же был под присмотром – двое охранников находились внутри и еще двое патрулировали территорию, да и Йорди выполнял функции телохранителя – Рокфеллер гулял по городку без сопровождения, старый чудак в твидовой шапочке, в прохладные дни закутанный в шарф. Однажды маленький мальчик окликнул его: «Добрый день, Джон Д.!» – И Рокфеллер прокомментировал: «Было бы приятнее, если бы он сказал: «Добрый день, сосед Джон»»⁵. Горожане старались угодить ему и называли Сосед Джон, и он ценил этот почетный титул. Один репортер написал: «В Ормонде на него смотрят примерно, как на человека, которого почитают – старого мэра или школьного учителя или даже священника»⁶. Он часто ездил на машине за шесть миль (ок. 9,5 км) в Дейтона-Бич, сидел в крытом плетеном кресле, спрятавшись за занавеской от солнца и ветра, и смотрел, как по плотно утрамбованному песку проносятся гоночные машины.

Рокфеллер предался двум своим требующим времени занятиям: Богу и гольфу. По воскресеньям он надевал черный котелок и сюртук и посещал внеконфессиональную Ормондскую церковь единения, где сидел с прямой спиной на скамье в середине ряда и с чувством распевал гимны. Потом он долго выходил из церкви, вежливо приветствуя других верующих и прохожих. Он всегда доверял жителям Ормонд-Бич и свободно гулял среди них. Раз в год он мастерски незаметно передавал в руки пастора конверт с чеком, покрывающим и его зарплату, и расходы церкви за год.

В Ормонд-Бич Рокфеллер впервые завел настоящих друзей, не просто приятелей по гольфу и знакомых. Он с запозданием учился жить более полной свободной жизнью, чем раньше. Его самым частым спутником стал древний генерал Гражданской войны Эдельберт Эймс, надменный выпускник академии Уэст-Пойнт, раненный при Булл-Ран, служивший губернатором Миссисипи во время Реконструкции и вернувшийся в строй добровольцем бригадным генералом в испано-американскую войну. На поле для гольфа Эймс, на четыре года старше Рокфеллера, поражался мерам экономии, которые практиковал его бережливый друг. Рокфеллер настаивал, чтобы рядом с прудиками они переключались на старые мячи для гольфа и удивлялся расточительным игрокам, которые в таких опасных местах используют новые мячи. «Они должно быть очень богаты!» – сказал он Эймсу⁷.

Рокфеллер часто пребывал в Ормонд-Бич в веселом настроении и был не прочь попозировать перед киносъемочными аппаратами, когда знаменитости наносили визиты вежливости. Генри Форд заехал без договоренности, и его проинформировали, что Рокфеллер появляется на общественном поле для гольфа ровно в двенадцать часов двенадцать минут каждый день. Мужчины встретились и пожали друг другу руки точно в это время. Форд был поражен спокойным морщинистым лицом Рокфеллера и проницательным цепким взглядом. «Как только я увидел его лицо, я понял, что создало «Стандард Ойл компани», – сказал он⁸.

Рокфеллера посетил юморист Уилл Роджерс, чьи сухие деревенские колкости напоминали шутки самого Рокфеллера. Роджерс два раза завтракал в Кейсментс, а потом играл в гольф. Рокфеллер дал ему десять центов в качестве сувенира, и Роджерс ответил: «Знаете, после той компании, в какой находилась эта маленькая монетка, боюсь, ей будет одиноко болтаться в моем кармане»⁹. А когда Рокфеллер обошел его в гольфе, Роджерс сказал: «Я рад, что вы побили меня, Джон. Я заметил, последний раз, когда вы проиграли, цена на бензин поднялась на два цента за галлон»¹⁰. То, что Роджерс осмеливался шутить на эти темы – а Рокфеллер осмеливался откинуть голову назад и смеяться, – многое говорит о его растущем расслаблении. Устрашающий глава преступной корпорации быстро становился любимым старым книжным героем, сертифицированным американским персонажем, и его приподнятое настроение это отражало.

В воскресные вечера, Рокфеллер, великолепный в своем прекрасно сшитом фраке, посещал еженедельные концерты в отеле «Ормонд-Бич» и часто приглашал приезжих див, таких как Мэри Гарден, присоединиться к игре в гольф на следующее утро. Теперь, когда Сетти ушла, он открыто играл кавалера, и ему нравилось отправляться с новыми подругами в долгие поездки днем.

* * *

Однажды Бенджамин Франклин заметил: «Я убежден, что длительные привычки добродетели заметно влияют на выражение лица», – и характер Рокфеллера начал проступать на его стареющем лице. Покрытая тонкими морщинками, как пергамент, кожа говорила о бережливости, ровный взгляд – о целеустремленности, похожее на маску лицо – о хитрости и ловкости. Он был идеальным сюжетом для портрета художника, но долгое время показывал аскетичную неприязнь к воспроизведению. Младший и Эбби любовались портретами семьи Уайденер, выполненные Джоном Сингером Сарджентом, и в 1916 году предложили Рокфеллеру заказать Сардженту пять портретов – три Джона Старшего, один Младшего и один Эбби. В Рокфеллере сразу же проснулся бухгалтер. «Как насчет Кольбаха?» – спросил он. «Цена кажется очень, очень высокой, но я готов обсудить с вами этот вопрос»¹¹. Младший ответил, что Сарджент, учившийся во Флоренции и Париже, был сыном уехавших американских художников и, вероятно, величайшим живущим портретистом, что Кольбах менее значимая фигура, не в его лиге. Со своей стороны Сарджент неохотно согласился писать великого человека – он устал от портретов и хотел больше времени посвятить акварели – и поначалу уступил только в качестве одолжения Младшему.