Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Рокфеллер отреагировал с напускной беззаботностью. Он играл в гольф в Покантико с отцом Дж. П. Ленноном из Католической церкви Тарритауна, когда узнал о решении, и не выглядел особенно взволнованным. «Отец Леннон, – спросил он, – у вас есть деньги?» Священник сказал, что нет, затем спросил, а что? «Покупайте «Стандард Ойл»», – ответил Рокфеллер, что оказалось очень здравым советом⁶⁸. Бывшим партнерам он отправил грустный причудливый некролог, начинавшийся со слов: «Дорогие, мы должны подчиниться Верховному суду. Наша великолепная счастливая семья должна распасться»⁶⁹. Намереваясь, как всегда, игнорировать плохие новости, Рокфеллер отказался читать знаменитое решение, разрушившее его империю, – как и следовало ожидать.

Антимонопольный иск против «Стандард» стал проверкой, справится ли американская судебная система с новыми агломерациями богатства и сможет ли сдержать их эксцессы. Парадоксальным образом выяснилось, что вмешательство государства иногда необходимо, чтобы обеспечить неограниченную конкуренцию. Регулирование не только не оказалось неизбежно вредным для коммерческой деятельности, но могло и помочь ей. Решение 1911 года ни в коем случае не стало откровенным триумфом реформаторов, многие из них сочли его постыдным предательством. Сенатор Роберт Лафоллет, стоявший в зале суда, когда судья Уайт зачитывал вердикт, сказал впоследствии репортерам: «Боюсь, что суд сделал именно то, что от него хотели тресты, а Конгресс стабильно отказывался делать»⁷⁰. Ему вторил Уильям Дженнингс Брайан, заявивший, что Верховный судья Уайт «ждал пятнадцать лет, чтобы взять их под свое крыло и рассказать, как спастись» ⁷¹.

Уайт в течение пятнадцати лет тщетно отстаивал доктрину «разумного подхода», когда незаконными объявлялись бы не любые объединения, ограничивающие торговлю, а только необоснованные и нарушающие интересы общества. Доктрина значительно расширяла судейское усмотрение и открывала лазейку достаточно широко, чтобы в нее проскочили многие тресты. Верховный судья Джон Харлан, в одиноком протесте, стучал по скамье и обвинял своих собратьев судий, что они вставили «в антимонопольный акт слова, которых Конгресс туда не вставлял»⁷². Он добавил с насмешкой: «Теперь можете ограничивать коммерцию, при условии, что вы разумно к ней подходите; смотрите только, чтобы сдержанность не оказалось чрезмерной»⁷³. Решение во многом увязывалось с верой Тедди Рузвельта, что правительство должно держать в узде безответственные тресты, но не вмешиваться в хорошие. Более строгие реформаторы были правы, считая это, в лучшем случае, частичной победой.

* * *

Как это часто бывает с политикой и рынками, к моменту решения Верховного суда 1911 года эволюция рынка уже разъедала доминирование треста. С окончательным слиянием «Роял Датч» и «Шелл» в 1907 году «Стандард Ойл» наконец встретилась с достойным противником за границей, «Англо-персидская нефтяная компания» открывала новые богатые месторождения на Ближнем Востоке. Дома все больше нефти лилось в Техасе, Оклахоме, Калифорнии, Канзасе и Иллинойсе, позволяя уверенным новичкам втиснуться клином. Если в 1899 году трест качал тридцать два процента американской сырой нефти, к 1911 году его доля упала до четырнадцати. Даже переработка, традиционно сильный сегмент «Стандард», нырнул с восьмидесяти шести процентов доли рынка до семидесяти за пять лет до распада.

Автомобиль перестроил промышленность радикально: в 1910 году продажи бензина впервые превысили объем продаж керосина и других осветительных масел. В 1908 году Уильям К. Дюрант запустил «Дженерал моторс корпорейшн», и в тот же год Генри Форд выпустил первую «Модель Т». Владение автомобилями вскоре резко выросло, до двух с половиной миллионов машин к 1915 году и затем девяти миллионов двухсот тысяч – к 1920-му. Хотя в 1907 году первую заправочную станцию создала «Стандард Ойл, Калифорния», трест не являлся первопроходцем в этой области, а сеть заправочных станций на всю страну оказалась бы слишком обширным предприятием для монополии одной компании.

Тех, кто рассматривал роспуск «Стандард Ойл» как заслуженное наказание Рокфеллеру, ждал неприятный сюрприз: удар оказался самым удачным в его карьере. Как раз из-за проигранного антимонопольного иска Рокфеллер превратился из просто миллионера, владеющего в 1911 году, по приблизительным оценкам, тремя стами миллионами долларов, чуть ли не в первого в истории миллиардера. В декабре 1911 года он наконец смог отделаться от поста президента «Стандард Ойл», но сохранил свои громадные пакеты акций. Как владелец примерно четверти акций старого треста, Рокфеллер теперь получил четверть доли новой «Стандард Ойл», «Нью-Джерси» плюс по четверти в каждой из тридцати пяти независимых компаний, созданных решением суда. И это не учитывало нефтяные акции, которые он дал СВО, Чикагскому университету и другим получателям своих пожертвований.

Поначалу инвесторы не знали, как оценивать акции этих составных частей «Стандард Ойл», так как Рокфеллер не выпускал акции на Нью-Йоркскую фондовую биржу, а старый трест никогда не выпускал отчеты для акционеров. Одно из изданий Уолл-стрит перед самыми торгами предупредило, что стоимость новых компаний это «чистейшей воды догадки»⁷⁴. Однако вскоре стало очевидно, что Рокфеллер был крайне консервативен в капитализации «Стандард Ойл» и что отделившиеся компании полным полны скрытыми активами. Настоящую борьбу за акции вызвали и другие факторы. Годами акции «Стандард Ойл, Нью-Джерси» сдерживало антимонопольное законодательство, но теперь разбирательства завершились, и их стоимость подскочила вверх больше обычного. А резкий рост автомобильной промышленности создал уверенность в бесконечных перспективах роста отрасли, которую пятьдесят лет затеняли пророчества о скорой гибели.

Когда 1 декабря 1911 года открылись торги, у публики проснулся ненасытный аппетит к новым фирмам, особенно, когда они объявили дивиденды в среднем в пять и три десятых процента от прежней стоимости капитала «Стандард Ойл». Как будто радуясь возможности подразнить борцов с трестами, инвесторы подняли акции до безумных уровней. С января по октябрь 1912 года «Стандард Ойл, Нью-Джерси» подскочила с трехсот шестидесяти до пятисот девяноста пяти; «Стандард, Нью-Йорк» поднялась с двухсот шестидесяти до пятисот восьмидесяти; а «Стандард, Индиана» с трех с половиной до девяти с половиной. Благодаря этому ошеломляющему росту, чистая стоимость активов Рокфеллера достигла пика в девятьсот миллионов долларов в 1913 году – более тринадцати миллиардов в долларах 1996 года. (Чтобы представить соотношение этих девятисот миллионов долларов, общий национальный долг Соединенных Штатов в тот год составил миллиард двести тысяч долларов, что эквивалентно трем процентам ВНП; федеральные расходы составляли всего семьсот пятнадцать миллионов долларов.) Как позже объяснил Младший, у его отца никогда не было миллиарда долларов в отдельно взятый момент, хотя через его руки проходили суммы и гораздо крупнее. За десять лет после роспуска «Стандард Ойл» в 1911 году, активы составляющих компаний повысились в цене в четыре раза. Кроме таланта предпринимателя Рокфеллеру сопутствовала значительная доля везения в жизни, и на покое он сделал больше денег, чем на работе.

Из-за стремительного роста компаний «Стандард» казалось, что тихий Рокфеллер опять перехитрил страну. Газеты начали публиковать ежедневные сводки его богатства – не вполне та кара, на которую рассчитывал Вашингтон. Как сказал Джордж Перкинс, бывший партнер Дж. П. Моргана, своему другу, Уолл-стрит «смеялась в кулак, глядя на то, что происходит»⁷⁵. Больше всех был раздражен Тедди Рузвельт, вернувшийся в президентскую гонку в 1912 году как кандидат от своей третьей Прогрессивной партии. Он вновь набрасывался на «Стандард Ойл» и ревел: «Цена акций поднялась больше, чем на сто процентов, поэтому состояния господина Рокфеллера и его соратников на самом деле удвоились. Не удивительно, молитва Уолл-стрит теперь «О, милосердное провидение, дай нам еще одну ликвидацию»»⁷⁶.

В вечной гонке за звание самого богатого человека мира Рокфеллер теперь оставил Эндрю Карнеги далеко позади и, вероятно, имел раза в два больше денег. (Точно сравнить сложно, так как оба много отдавали на благотворительность.) Тем не менее Рокфеллер и Карнеги сохранили сердечные, хотя и не близкие отношения. В 1912 году, направляясь в Вашингтон давать показания, Карнеги заехал в Кайкат и нашел, что Рокфеллер «высокий, худой улыбается и светится». Карнеги все еще смаковал уверенность, что перехитрил Рокфеллера в их старой сделке с Месаби, так как впоследствии написал другу: «Несомненно, мне доставила наслаждение встреча с пожилым джентльменом. Но я не стал упоминать о руде, которую купил у него»⁷⁷.

Убедить скептически настроенную публику, что тридцать четыре новые компании и их семьдесят тысяч сотрудников не организуют новый заговор было сложно. Дж. П. Морган, услышав о решении 1911 года, спросил: «Как, черт возьми, какой-то суд собирается принудить человека конкурировать с самим собой?»⁷⁸ Многие компании, получившие независимость, были достаточно сильны, чтобы внушать страх сами по себе. «Стандард Ойл, Нью-Джерси» осталась самой крупной нефтяной компанией мира, по размерам среди американских предприятий уступала лишь «Юнайтед стейтс стил» и сохранила сорок три процента стоимости старого треста. Из отделившихся компаний пять входили в двести крупнейших промышленных предприятий страны. Так как все фирмы сохранили прежних владельцев, было сложно рассчитывать на активную конкуренцию. Рузвельт жаловался: «Компании все под тем же контролем или, по крайней мере, работают так тесно, что эффект в точности тот же самый⁷⁹.

По поводу выполнения решения 1911 года Рокфеллер произнес все правильные слова. 8 сентября 1911 года он сказал Арчболду: «Мы сделаем все возможное, чтобы выполнить все требования правительства, и, если от остальных потребуют не меньше, вероятно, это и правда приведет к реформе»⁸⁰. Но он тихо старался помешать роспуску, предложив, чтобы руководители компаний «Стандард Ойл» встречались на Бродвей, 26, каждое утро в десять тридцать, чтобы сохранить дружеские отношения и обмениваться информацией. (Из юридических соображений всех предупредили не обмениваться мыслями на бумаге.) То, что обе компании, «Стандард Ойл, Нью-Джерси», возглавляемая Арчболдом, и «Стандард Ойл, Нью-Йорк», возглавляемая Фолджером, оставили свои представительства в том же старом здании, многое говорило об их отношениях.

Следующее десятилетие роспуск треста часто казался обманом. Компании «Стандард» продолжали делить страну на одиннадцать торговых зон, продавая те же марки товара и не конкурируя по ценам. Бывшим коллегам потребовалось много времени, чтобы начать рассматривать друг друга как конкурентов и заходить на территории друг друга. Многие критики считали, что для предотвращения сообщничества правительству следовало сделать одну из трех вещей: оставить трест как есть и регулировать его; вынудить акционеров взять акции только одной из тридцати четырех фирм; или создать полностью интегрированные компании, у которых не было бы необходимости полагаться на другие предприятия «Стандард». Например, «Стандард, Нью-Джерси», унаследовала обширную нефтеперерабатывающую систему, но без сырой нефти, что вынуждало ее к тесному сотрудничеству, чтобы исправить перекос.

Старый охранник на Бродвей, 26, оплакивал уход треста, но некоторые «младотурки» в новых компаниях были полны радости. Многим директорам «Стандард Ойл» было за шестьдесят лет. Это держало организации в старческом темпе, сдерживая молодых творческих мужчин, в то время, когда требовалось быстро адаптироваться к эпохе машин. Один из таких невероятных вольнодумцев, доктор Уильям М. Бартон из «Стандард Ойл, Индиана», считал, что Рузвельт и Тафт оказали неоценимую услугу. После расчленения 1911 года он сказал: «Это чувствовалось во всем – молодым дали шанс»⁸¹. Бартон, свободный от веса бюрократии, в 1913 году запатентовал исключительно ценный процесс «крекинга» сырой нефти – способ переработки, дающий гораздо более высокий процент бензина. Благодаря открытию на «Стандард, Индиана» обрушилось множество выплат за права от других нефтяных компаний. Сохраняя полный контроль над технологией до 1921 года, «Стандард, Индиана» требовала у своих двоюродных компаний продавать «крекинг»-бензин только в пределах их торговых зон до 1911 года, что еще десятилетие сохраняло структуру треста.

Вечная заслуга Рокфеллера в том, что так много компаний «Стандард Ойл» процветало до конца века, контролируя значительную долю и американской, и мировой нефтяной промышленности. Приемных детей Рокфеллера будут видеть везде: «Стандард Ойл, Нью-Джерси» («Эксон»), «Стандард Ойл, Нью-Йорк» («Мобил»), «Стандард Ойл, Индиана» («Амоко»), «Стандард Ойл, Калифорния» («Шеврон»), «Атлантик рифайнинг» (АРКО и затем «Сан»), «Континентал ойл» («Коноко»), сегодня подразделение «Дюпон» и «Чизбро-Пондз», которая начинала с переработки вазелина. Три отпрыска – «Эксон», «Мобил» и «Шеврон» – войдут в группу «Семи сестер», доминирующую в нефтяной промышленности мира ХХ века; четвертая сестра, «Бритиш Петролеум», позже поглотила «Стандард Ойл, Огайо», тогда известную как «Согайо». Разумеется, это не входило в планы антимонополистов, но они помогли сохранить наследие Рокфеллера для потомков и, несомненно, сделали его самым богатым человеком мира.

Глава 28
Трест благотворительности

Национальная жажда бензина привела к дикому росту стоимости его акций в компаниях «Стандард Ойл», и было естественно, что у нефтяного короля разовьется страсть к автомобилям. Еще в 1904 году он держал автомобиль «Пирлесс» в Покантико. В 1910-е годы машины начали заполнять его каменный каретный сарай наравне со старомодными повозками и экипажами. Рокфеллера с молодости возбуждала скорость и движение, он устраивал гонки на лошадях по Юклид-авеню, а теперь совершал ежедневные выезды на машине за пятьдесят миль (ок. 80 км) или дальше. Но по-настоящему захватил его воображение мощный, сверкающий открытый автомобиль «Крейн-Симплекс» 1918 года. Удобный автомобиль, темно-красного цвета, с широкими подножками и шикарным интерьером с обшивкой из черной кожи, большой, как круизный корабль, мягко шел по ухабистым проселочным дорогам.

«Крейн-Симплекс» с удобством размещал семь человек, и Рокфеллер превратил дневные выезды в тщательно спланированные выходы в свет, рассказывая каждому, где сидеть, и сообщая шоферу точный маршрут. Рокфеллер всегда сидел посередине заднего сидения, как король на троне в своем передвижном дворе. Как и в игре в гольф, во время дневных выездов не позволялось вести личных или серьезных разговоров, только поддерживать обязательную веселость. Когда огромная машина шла по сельским дорогам, поднимая клубы пыли и обдувая пассажиров ветерком, Рокфеллер напевал, пел духовные гимны, посвистывал или шутил. Он стал распорядителем этих экскурсий, расслабленным и жизнерадостным, часто откидывался назад и мечтал, – но не оставлял состязательных инстинктов. Если мимо проносился молодой умник, Рокфеллер молча впитывал вызов, затем наклонялся вперед и спокойно инструктировал шофера: «Филипс!» «Да, сэр», – «Как быстро мы едем?» – «Тридцать три, сэр». – «Мы могли бы ехать немного быстрее?» Медленно, но неумолимо стрелка спидометра шла вверх, пока молодого автомобилиста не обгоняли – тогда Рокфеллер решительно и бесстрастно смотрел вперед, ничем не выдавая радости триумфа¹. В этих поездках Рокфеллер засекал время по часам, и ему нравилось устанавливать новые рекорды скорости. «Филипс, – говорил он, – мы добрались до города в понедельник за час семнадцать минут. Посмотрим, что мы сможем сделать сегодня»². Филипс улыбался, отдавал честь и шел на рекорд.

Автомобиль часто останавливался у лугов, и Рокфеллер с гостями могли отдохнуть на траве. Рокфеллер счастливо болтал с фермерами, если те оказывались поблизости, задавал им вопросы о семенах или удобрениях и передавал подсказки управляющим своих владений. Это был один из многих признаков, что в поздние годы Рокфеллер тянулся к невинным радостям пасторального детства. «Меня расстраивает склонность толпиться в городах, очень расстраивает, – сказал он однажды Библейскому классу. – Все не так, как пятьдесят лет назад, когда я был мальчиком. Сдается мне, когда города вырастут еще больше, страна в целом станет слабее»³. Он любил гулять по деревне Покантико в своем костюме для гольфа, с тросточкой в руках и мимоходом беседовать с соседями. Каждый год на свой день рождения он приглашал местных детей в Кайкат и там выставлял огромные горы мороженого, играл духовой оркестр, а над головой развивались флаги. Не соблюдая строгий образ делового человека, он даже становился на четвереньки и играл с детьми. В поздние годы эта легкость с детьми стала одной из его заметных черт.

При всей праздной легкости жизни на покое, Рокфеллера никогда не покидало чувство опасности, подстерегающей в тени. В 1912 году он получил угрозы от «Черной руки», сицилийского и итало-американского тайного общества, шантажистов и террористов. В качестве мер предосторожности Младший, Эбби и дети перебрались в Лейквуд на осень, а в Покантико усилились меры безопасности. Старший воспринял угрозы достаточно серьезно, в Кайкате установили специальную сигнализацию с кнопкой у него под подушкой. Если он слышал воров или необъяснимые шумы, он нажимал кнопку, и в деревьях, в трех или четырех местах, начинали мигать маленькие незаметные лампочки; ночной охранник затем перезванивал Рокфеллеру, убедиться, что он в безопасности.

Значительную часть свободного времени Рокфеллер уделял религии. Перед завтраком он с трепетом читал молитву, затем зачитывал вслух страницу из «Моих ежедневных размышлений на круглый год» преподобного Джона Генри Джоветта, сторонника жесткого бескомпромиссного христианства, предостерегающего читателей от гордыни, вожделении и жадности. Джоветт проповедовал стоическое спокойствие перед лицом ненависти и предупреждал, как опасно таить обиду на врагов – этот совет Рокфеллер, должно быть, принял близко к сердцу. За завтраком гостям предлагалось читать поэмы или избранные отрывки из Нового Завета. Перед сном Рокфеллер обращался за утешением еще к одной книге проповедей под названием «Добрая ночь оптимиста», так что дни его скрепляло утешение религии.

Рокфеллер чувствовал, что годы его отставки окутаны добродетельностью, но американский народ никогда толком в это не верил. При всей хорошей работе Рокфеллеровского института медицинских исследований и Совета по всеобщему образованию, основателя все еще обвиняли в том, что он копит богатство. Газеты применяли собственное сильное давление, показывая, что его дары никогда не были сравнимы с дарами Эндрю Карнеги и не соответствуют его растущему состоянию. Один статистик в 1906 году подсчитал, что, если Рокфеллер просто будет получать проценты со своих денег, через тридцать лет он будет сидеть на груде из девяноста миллиардов долларов.

Еще в 1901 году Рокфеллер осознал, что ему необходимо создать фонд такого масштаба, чтобы он затмил все, сделанное ранее, и он играл с идеей учреждения благотворительного треста: «Так давайте положим основание учреждению, тресту, пригласим директоров, способных поставить своей жизненной задачей, при нашем личном содействии, повести это предприятие благотворительных учреждений по продуктивному и верному пути»⁴. Фредерик Гейтс оживил идею в июне 1906 года, написав Рокфеллеру: «Я жил с вашим огромным состоянием каждый день в течение пятнадцати лет. Я посвящал ему, его увеличению и применению все мои мысли, пока оно не стало частью меня, как будто моим».⁵ Собрав все свое красноречие, Гейтс гремел: «Ваше состояние нарастает, нарастает, как лавина! Вам нужно успевать за ним! Его следует раздавать быстрее, чем оно растет! Если этого не сделать, эта лавина накроет вас, и ваших детей, и детей ваших детей»⁶. Если Рокфеллер не будет действовать быстро, пророчил Гейтс, его наследники растратят деньги или будут отравлены их властью. Решение он предлагал следующее: создать «постоянные благотворительные организации на благо человечества», которые давали бы деньги на образование, науку, искусство, сельское хозяйство, религию и даже гражданское мужество⁷. Эти тресты представляли бы собой нечто новое в американском обществе: частные деньги под управлением компетентных попечителей для народного блага. «Фонды следует сделать такими крупными, что человек, ставший попечителем одного из них, сразу же превращался бы в общественного деятеля, – объяснял Гейтс. – Они должны быть такими крупными, что их управление станет вопросом общественной заботы, общественного запроса и открытой критики»⁸.

Концепцию благотворительных трестов изобрел не Рокфеллер; подобные тресты создавали Бенджамин Франклин, Стивен Жирар и Питер Купер. Рокфеллер привнес в эту идею беспрецедентные масштаб и диапазон. Пока он размышлял в 1906 году о формировании гигантского фонда, Маргарет Оливия Сейдж, вдова финансиста Рассела Сейджа, собралась основать фонд, который исследовал бы положение работающих женщин и социальные беды, порожденные современной жизнью. Младший хвалил такие проекты, как лучший способ развивать идеи, близкие семье. Отцу он предложил создать один трест для продвижения христианской цивилизации за границей, второй – чтобы делать то же самое дома, третий – для снабжения деньгами Чикагского университета, СВО и РИМИ. Советы были бы небольшими, и в них работали бы примерно пять человек, родных и близких Рокфеллеров. Сколь бы ни было ограниченным видение за этим планом, оно набрасывало контуры нового подхода к филантропии. Не удивительно, что архитектор «Стандард Ойл» был сторонником создания одного гигантского фонда, в котором он сохранил бы право вето. Опять же, масштаб состояния Рокфеллера требовал изобретения новых форм управления им.

Опасаясь, что лицензия штата для Фонда Рокфеллера может утратить силу по прихоти неблагоприятного местного законодательства, Младший и Гейтс нацелились на более престижную федеральную лицензию для нового фонда, подобно полученной СВО в 1903 году. Рокфеллеры подождали до начала 1908 года, затем сделали запрос в Вашингтоне, возможно, надеясь с выгодой использовать репутацию после участия Старшего в смягчении паники 1907 года. Случайно, отправившись в Огасту, штат Джорджия, играть в гольф, Рокфеллер встретил в поезде сенатора Тилмана, Бена «Сенные вилы», от Южной Каролины и неожиданно очаровал этого критика. Младший обрадовался счастливой случайности: «Сенатор Тилман раньше был одним из главных противников билля. Если он благоволит к нему, он сможет лучше справиться с радикалами, чем кто-либо другой»⁹.

29 июня 1909 года Рокфеллер переписал семьдесят три тысячи акций «Стандард Ойл, Нью-Джерси», стоимостью пятьдесят миллионов долларов трем попечителям: Младшему, Гейтсу и Гарольду Мак-Кормику. Это должно было стать первым платежом от изначального целевого капитала в сто миллионов долларов планируемого Фонда Рокфеллера. Уговорить Сенат США дать лицензию на необлагаемый налогом фонд среди суматохи федерального антимонопольного иска против «Стандард Ойл» оказалось хитрой задачей. Как законодатели объяснят своим недоумевающим избирателям, что средства, полученные преступным путем, о которых теперь говорят в суде, следует почтить федеральной лицензией? Билль, представленный в Сенате в марте 1910 года, угрожал вызвать больше общественной неприязни к Рокфеллерам, чем смягчить. Всего через неделю адвокаты «Стандард Ойл» подали материалы дела в Верховный суд с апелляцией, смешав два события в общественном мнении, и два Рокфеллера, откровенно злой и откровенно добрый, оказались выставлены бок о бок.

Лицензия шла в Конгрессе тернистым путем. В соответствии со схемой Университета Джона Хопкинса Рокфеллер выступал за неограниченную лицензию, допускающую большую гибкость. «Вечность – это очень долго» – любил повторять он, не желая обременять будущих руководителей фонда устаревшими предписаниями¹⁰. Гейтс в связи с этим намеренно заложил туманную миссию Фонда Рокфеллера: «способствовать благополучию человечества по всему миру»¹¹. Критики быстро предположили, что туманная лицензия дает Рокфеллеру карт-бланш и позволяет манипулировать фондом, как ему удобно. На самом деле расплывчатость была рассчитана на то, чтобы освободить новый фонд от влияния его основателя. Сутью новшества было сделать его огромным, глобальным и всеобщим – чтобы деньги могли пойти в любое место и могли сделать все, что угодно. Но многие газеты видели в расплывчатости прозрачный занавес, за которым злой гений «Стандард Ойл» может творить свои злодеяния. Другие утверждали, что фонд это хитроумный рекламный ход, призванный отбивать дурной запах у имени Рокфеллера. Изобличая лицензию, одна газета назвала планируемую организацию «гигантской филантропией, с помощью которой старый Рокфеллер рассчитывает протиснуть себя, сына, своих откормленных студентов колледжа и их верблюдов, груженных «запятнанными деньгами», сквозь игольное ушко»¹².

Лицензия возмутила Генерального прокурора Джорджа В. Уикершема, которому было поручено преследование «Стандард Ойл». В феврале 1911 года он выразил протест президенту Тафту:

«Билль наделяет небольшую группу людей, абсолютно контролирующую доход в сто миллионов долларов или более на общие неопределенные цели, властью, которая может оказаться в высшей степени коррумпирована… Следовательно, приемлемо ли, что теперь, когда Соединенные Штаты ищут способ через суд уничтожить огромное скопление богатства, созданное господином Рокфеллером… Конгресс Соединенных Штатов помог в принятии закона, создающего и увековечивающего его имя в организации, которая будет держать значительную долю этого огромного богатства и распоряжаться ей?»¹³

Тафт принял во внимание его точку зрения. «Я согласен с вашей… характеристикой предложенного акта о создании организации Джона Д. Рокфеллера»¹⁴.

Но Тафт эти колкости оставил для внутреннего потребления, а лично с Рокфеллерами общался более примирительно. 25 апреля 1911 года сенатор Олдрич провел Младшего и Эбби в Белый дом на сверхсекретный обед с президентом. Позже эту встречу интерпретировали, как нескладные попытки повлиять на дело «Стандард Ойл», но касалось оно исключительно учреждения Фонда Рокфеллера. В ужасе от мысли, что пресса пронюхает об этом обеде, Тафт настоял, чтобы гости вошли не через главный вход, а в боковые восточные двери. Их имена не были записаны в гостевых книгах и не упоминались сотрудниками Белого дома. Доверенного помощника Тафта, Арчи Батта, забавляло смущение президента. «Странно, как люди, занимающие государственный пост, содрогаются при именах Олдрич и Рокфеллер», – размышлял он¹⁵. За обедом Тафт размышлял, что лицензия фонда пройдет, только если ее временно отложить до улаживания антимонопольного иска. Младший ушел с обеда воодушевленным, чувствуя, что президент был «весьма приятен и доброжелателен»¹⁶.

Чтобы успокоить народ, лагерь Рокфеллера пошел на некоторые экстраординарные уступки, в том числе предложил разместить новый фонд в столице страны. Когда Гейтс столкнулся с Тафтом на обеде в Колледже Брин-Мор, президент предложил ему направить идеи по внесению в план мер предосторожности. Гейтс составил записку по результатам встречи и указал, что Конгресс мог бы в любое время ограничить траты денег фондом. Касательно страхов, что в руках Рокфеллеров окажется чрезмерная власть, Гейтс подчеркнул, что близкие Рокфеллеров составят только пять или более членов совета из примерно двадцати пяти человек. Гейтс затем выдвинул невероятное предложение: все или большинство перечисленных людей будут иметь право вето на решения совета: президент Соединенных Штатов; Верховный судья; председатель Сената, спикер Палаты и президенты Гарварда, Йеля, Колумбии, Университета Джона Хопкинса и Чикагского университета.

Несмотря на эту почти непристойную готовность угодить правительству, Билль продвигался в Конгрессе с переменным успехом, даже при авторитетном патронаже сенатора Олдрича. Билль прошел Палату, затем застопорился в Сенате, и его три года пересылали туда и обратно в разных формах. В какой-то момент законодатели начали торговаться с Рокфеллерами, обещая поддержку, только если определенные гранты фонда пойдут в их округа. Пораженный шантажом, Рокфеллер спросил сына в ноябре 1911 года, не лучше ли обратиться к лицензии штата. Федеральная лицензия, возразил Младший, была бы предпочтительнее, так как штат может потребовать, чтобы члены совета жили в штате, ослабляя связи Рокфеллера и держа их в заложниках местной политики.

Рокфеллеры вскоре отчаялись в Вашингтоне и обратились в штат Нью-Йорк в 1913 году. За два года до этого законодательное собрание штата учредило Корпорацию Карнеги с даром сто двадцать пять миллионов долларов. И теперь лицензию Рокфеллера утвердили быстро, даже без шепотка протеста. Между 1856 и 1909 годами Рокфеллер отдал на благотворительные цели сто пятьдесят семь миллионов шестьсот тысяч долларов. Помня увещевания Гейтса, что его пожертвования должны идти нога в ногу с быстро растущим богатством, Рокфеллер передал сто миллионов долларов Фонду Рокфеллера в первый год и к 1919 году добавил еще восемьдесят два миллиона восемьсот тысяч. В современных деньгах это соответствовало бы дару в два миллиарда долларов в первую декаду фонда. Это также означало, что к 1919 году Рокфеллер уже отдал сумму, приблизительно равную тремстам пятидесяти миллионам долларов, переданным Эндрю Карнеги за всю жизнь; до своей смерти титан пожертвовал еще сто восемьдесят миллионов долларов. Его сын отдал еще пятьсот тридцать семь миллионов долларов напрямую и еще пятьсот сорок миллионов через благотворительные проекты Рокфеллера. Рокфеллер значительно обошел своего великого соперника и должен считаться величайшим филантропом в истории Америки.

Учредив фонда Рокфеллера в 1913 году, Рокфеллер вывел значительную долю своего состояния из-под налогов на наследство. В тот же год была ратифицирована Шестнадцатая поправка к конституции, которая ввела первый государственный подоходный налог. Даже притом, что верхняя ставка изначально составила всего шесть процентов, Рокфеллер категорически осудил это нововведение. «Если человек собрал сумму денег законным способом, Правительство не имеет права на долю в этих заработках», – выражал он недовольство репортеру в 1914 году¹⁷. Когда в наступающие десятилетия налоги стали еще выше и более прогрессивными, для любого предпринимателя стало трудной задачей накопить деньги, которые Рокфеллер заработал в мире, лишенном вмешательства и антимонопольных законов. Его богатство легло в основу многих проповедей в пользу налогообложения как способа сдержать накопление огромных состояний, перераспределить богатство и снизить социальную напряженность.