Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Глава 35
Увидимся на небесах

Самый богатый человек в мире не отказался от бережливых привычек детства, сделавших его уникумом американской коммерции. Однажды в Ормонд-Бич он изучал горящий камин, потом повернулся к дворецкому Майклу и спросил: «Какой длины хворост?» «Четырнадцать дюймов (ок. 35 см), – ответил Майкл. «Как ты думаешь, они будут гореть так же хорошо, если их резать по двенадцать дюймов (ок. 30 см)?» Майкл согласился, что это возможно. «Тогда в следующий раз, когда будут пилить дрова, пусть сделают по двенадцать дюймов»¹. Так как двенадцать дюймов дали достаточно света и тепла при меньших расходах, в домашнем хозяйстве это стало новым стандартом. Прижимистость глубоко укоренилась. В одно Рождество он обрадовался, когда сын подарил ему две дюжины мячиков для гольфа и несколько чернильных ручек – именно так он представлял чудесные практичные подарки.

Рокфеллер теперь жил так долго и стал таким знаменитым, что ряд предприимчивых лиц желали нажиться на его славе. В 1930 году Сара С. Деннен, секретарь Торговой палаты Кони-Айленд в Бруклине, Нью-Йорк, нашла дом в Ричфорде, где родился титан. Теперь ветер дул сквозь щели шатающегося дощатого сооружения. Женщине привиделись неожиданные богатства: она разберет дом и отправит его на Кони-Айленд, где около пяти миллионов посетителей за деньги будут посещать новое место поклонения американского капитализма. Сжимаясь при этой мысли, Рокфеллер предпринял легальные шаги, чтобы остановить извлечение прибыли из своего имени. После того как Деннен купила и разобрала строение, адвокаты Рокфеллера обратились к местным властям и властям штата, чтобы не дать перевозить дом по общественным магистралям; груда пронумерованных досок доехала только до Бингемптона.

Во время бума на Уолл-стрит в 1920-х годов Рокфеллер испытывал виноватое возбуждение, играя на бирже, несмотря на упреки Младшего. Если сын присутствовал, когда кто-то упоминал его торги, Рокфеллер, как нашкодивший ребенок, менял тему. Если рынок рос, он радостно раздавал долларовые банкноты, как дивиденды. После завтрака он часто объявлял: «Ну, посмотрим, что я могу сделать, чтобы побороть нищету», – затем торопился в кабинет, чтобы получить свежие цены по телефону или телеграфу². Когда рынок либо падал, либо взмывал, посланник находил Рокфеллера на поле для гольфа и передавал сложенный листок с ценами акций. Кроме наличных, железнодорожных ценных бумаг, облигаций США и займов Уолл-стрит, Рокфеллер хранил большинство своих денег в компаниях «Стандард Ойл» и мог назвать точное количество акций, которое он держал в каждой из компаний, даже если цифра была пятизначной.

Неравнодушный к старым привычкам, Рокфеллер продолжал торги, покупая каждый раз, когда акции падали на одну восьмую пункта и продавая при каждом подъеме на восьмую пункта. Оставив почти все деньги Младшему, он часто занимал до двадцати миллионов долларов на эти трансакции и иногда выпрашивал взаймы у сына. «Джон, – сказал он ему однажды. – Я внимательно следил за рынком. Думаю, если бы у меня было немного денег, я мог бы использовать их и сделать больше. Как ты думаешь, ты не мог бы мне одолжить несколько сотен тысяч долларов?» «Отец, – усмехнулся Младший, – ты уверен, что достаточно взрослый, чтобы мудро ими распорядиться?»³

Рокфеллеры неплохо преуспели на шумном рынке бурных двадцатых. Когда рынок взлетел, Младший более чем вдвое увеличил полученные четыреста пятьдесят миллионов долларов, и его активы достигли отметки в миллиард долларов. Обрушение рынка в октябре 1929 года застало Рокфеллеров врасплох. Айви Ли убедил Младшего, что для общества было бы ценно успокаивающие заявления от его отца. Купив миллион акций «Стандард Ойл, Нью-Джерси», Рокфеллер выпустил пресс-релиз, написанный Ли: «В эти дни многие отчаялись. За девяносто лет моей жизни депрессии приходили и уходили. Процветание всегда возвращалось и вернется снова». В заключение он сказал: «Веря, что в целом страна платежеспособна, мой сын и я последние несколько дней покупали простые акции»⁴. Когда комедийному актеру Эдди Кантору сообщили, что Рокфеллеры возобновили покупки акций, он ответил остротой: «Конечно, у кого еще остались деньги?»⁵

После краха Младший и Том Дебевуаз беспокоились о финансовом здоровье «Эквитабл траст», который с 1911 года работал под контролем Рокфеллера. Они выдернули брата Эбби, Уинтропа Олдрича, из юридической фирмы «Мёррей, Олдрич и Уэбб» и поставили его во главе «Эквитабл». Через несколько месяцев Олдрич организовал слияние с «Чейз нэшнл» и появился крупнейший в мире банк, который с тех пор называли «Рокфеллеровским банком» – хотя потомки Джеймса Стиллмана и Уильяма Рокфеллера руководили соперничающим Национальным городским банком. Через несколько лет Олдрич объединил свою старую юридическую фирму с фирмой Берта Милбэнка (старого друга Младшего по Брауну), создавая компанию, сегодня известную как «Милбэнк, Твид, Хэдли энд Мак-Клой», которая будет ассоциироваться с Рокфеллерами.

Младшего отправили в Чикаго спасать, что возможно, от обломков предприятий Эдит – что не сблизило их с сестрой, которая сочла это высокомерным вмешательством. По требованию Младшего она переехала из своего особняка в Лейк-Шор в номер в отеле «Дрейк» и получила пособие от семьи. В начале 1930 года у нее диагностировали рак в правой груди, и она прошла через мастэктомию и лучевую терапию. Выздоравливая, она попыталась отодвинуть банкротство, продав жемчуга и изумруды Картье почти за миллион долларов, умоляя Младшего дать ей ссуду в один миллион долларов на ее бизнес в недвижимости и прося отца купить виллу Турикум более, чем за два миллиона долларов. Рокфеллер решил, что с него достаточно, и отказался перечислять ей дополнительные деньги.

В 1932 году у Эдит развился хронический кашель, и врачи нашли темное пятно на нижних ребрах; она старалась, но безуспешно, вылечить рак психологическими приемами. До самого конца она обещала приехать к отцу, но оба знали, что заверения – это вежливая выдумка. Ее дети и даже бывший муж, Гарольд, неоднократно посещали ее. 25 августа 1932 года Эдит умерла в номере в отеле «Дрейк». При всех своих нетрадиционных идеях Эдит никогда не отказывалась от мысли, что Гарольд уйдет от Ганны Валски и вернется; как старомодная жена, она держала его комнату на Лейк-Шор-драйв, 1000, нетронутой, мебель не изменилась, а его вещи висели в шкафу. Странная группа несла ее гроб к могиле: Гарольд, Фоулер, Младший и Эдвин Кренн. Когда Младший попытался не допустить Кренна на похороны, Гарольд, из уважения к Эдит, отклонил его возражения. В своем завещании Эдит оставила больше денег Кренну – пять двенадцатых ее состояния, – чем кому-либо из троих детей. Адвокаты Рокфеллера яростно оспаривали завещанное Кренну, пока тот не сдался и не согласился на двадцать четыре тысячи долларов ежегодно до конца жизни. Услышав о ее смерти, Джеймс Джойс произнес запоздалые слова прощения: «Мне жаль узнать о смерти миссис Маккормик, – сказал он другу. – Она проявила доброту ко мне в сложный момент и была незаурядной женщиной» ⁶.

* * *

При всех своих финансовых умениях, Старший в кризис демократично скатился вместе с простыми смертными и увидел, как остатки его состояния в двадцать пять миллионов долларов истощились всего до семи миллионов, из-за чего его внук Уинтроп воскликнул: «Для деда это означало практически разориться!»⁷ В 1932 году в краткой вспышке Рокфеллер сказал Дебевуазу, что Младший должен дать ему три с половиной миллиона долларов как «соразмерную плату» за все деньги, которые он потратил на семейный офис Рокфеллеров за предыдущие десять лет. Рокфеллер вскоре отозвал свой запрос, но его кратковременное раздражение показало, что маленький денежный запас его нервировал.

Младший тоже оказался непривычен к финансовым беспокойствам, возникшим после кризиса, когда его чистая стоимость упала почти с одного миллиарда долларов в 1929 году до менее чем пятисот миллионов в 1934-м. Его ежегодный доход пострадал еще больше: от пика в пятьдесят шесть миллионов семисот тысяч долларов в 1920-х годах он упал до шестнадцати с половиной ко второму году Нового курса. Так как он подписался на множество благотворительных проектов во время бума 1920-х годов, к началу 1930-х годов его расходы начали превышать доходы. Как раз перед инаугурацией Рузвельта Младшему пришлось продать крупные позиции в «Стандард» в Нью-Джерси и Индиане и занять почти восемь миллионов долларов, чтобы выполнить уже данные обязательства.

Все годы Рузвельта Рокфеллеры боролись с идеологической дилеммой. Как давние сторонники республиканцев, они находили значительную часть Нового курса недопустимой и боялись, как и многие другие богатые американцы, что Рузвельт раздает страну. В то же время у них было аристократическое чувство обязательств перед бедными. Пока президентом был Гувер, Старший и Младший выделили два миллиона долларов на Экстренное пособие по безработице – частное пожертвование. В 1933 году, когда Рузвельт стал президентом, сын подталкивал Рокфеллера выпустить патриотичное заявление с восхвалением «храбрости и прогрессивного руководства президента Рузвельта»⁸. (Задав забавный пример экономии, он начал выдавать монетки по пять центов вместо десятицентовиков.) В 1933 году Младший даже выступил по радио с поддержкой ультра-либерального национального закона о восстановлении промышленности. Но, несмотря на поддержку политики Рузвельта разговорами, Рокфеллеры все еще предпочитали частные пожертвования общественным программам. В Покантико Младший заказал пятьдесят миль (ок. 80 км) новых дорожек для экипажей, предоставляя дополнительные рабочие места, и щедро жертвовал Американскому Красному Кресту и другим агентствам по оказанию помощи. Старший быстро охладел к Новому курсу и, когда в 1935 году приняли закон о социальном обеспечении, он был уверен, что это уничтожит моральный стержень Америки.

Когда активы Младшего после краха посыпались, он начал ощущать финансовый груз Колониального Вильямсбурга и нового проекта с недвижимостью на краю центра Манхэттена, поначалу известного как Метрополитен-сквер. Последний проект оказался разновидностью маневров с высокими ставками, отличавших карьеру отца, но никогда не игравших роли в собственной карьере Младшего. Истоки проекта относились к 1928 году, когда Метрополитен-опера решила выехать из старого здания и создать новый оперный театр на земле, принадлежавшей Университету Колумбия между 48-й и 51-й улицами и Пятой и Шестой авеню. Район, с одного края которого по Шестой авеню ходили поезда надземной железной дороги, полный подпольных баров, ростовщиков, алкогольных лавок и других сомнительных мест, не обещал ничего хорошего новому пышному зданию оперы. Отто Кан, партнер в «Кан, Лёб» и председатель «Метрополитен-опера компани», убедил Младшего, что тот окажет услугу обществу и получит неплохой доход (ни один Рокфеллер не мог бы отказаться от такой комбинации), если возьмет в долгосрочную аренду у Колумбии окружающие участки земли и построит для оперы фоновые декорации. Чарльз О. Хейдт опросил пять экспертов по недвижимости, но Младший, охваченный импульсом и не проконсультировавшись с юристом, поручил Хейдту заключить сделку с Колумбией на аренду, стоимостью более трех миллионов долларов в год.

Метрополитен-опера не смогла получить достаточно высокую цену за старое здание, чтобы денег хватило на строительство нового, и предложила Младшему оплатить половину из восьми миллионов долларов за новое здание. Младший решил, что его используют и шантажируют, и отказал, а когда Метрополитен-опера вышла из проекта, неожиданно оказался с двумястами двадцатью девятью ветхими зданиями в условиях экономического спада. Без оперы проект по развитию, казалось, терял и свой центральный элемент, и смысл жизни, а счета продолжали течь рекой: к весне 1930 года Младший выплатил десять миллионов долларов. Каждый год он был обязан выплачивать четыре миллиона долларов за аренду земли и налоги, доходы от сдачи в аренду помещений едва ли покрывали десятую часть этой суммы. Одним из вариантов было быстро уйти из проекта. Но Младшего всегда преследовало назойливое чувство, что деловое сообщество относится к нему свысока, и, возможно, он теперь видел шанс отстоять, доказать, что он действительно сын своего отца. Он принял храброе решение лично профинансировать новый комплекс офисных зданий и самому набрать арендаторов. Когда он не отступил, он перенес бурю насмешек и его даже высмеивали в бродвейской пьесе «Пока тысячи рукоплещут», где изобразили, как несчастный Младший пытается всучить Рокфеллеровский центр в подарок ничего не подозревающему отцу.

Как и следовало ожидать, Младший страдал от ужасного напряжения и бессонницы по поводу проекта. «Я брожу по ночам, – говорил он архитектору Уоллесу Гарриону, – «и беспокоюсь, где я возьму деньги на строительство этих зданий»⁹. Действительно, необычная ситуация для Рокфеллера. Весной 1931 года, узнавая характерные симптомы, доктора посоветовали ему взять отпуск и поехать с Эбби в Аризону. В «Аризонна Инн» в Таксоне леди за соседним столиком в ресторане помахала Младшему, и он лишь позже выяснил, что это была Ида Тарбелл. К 1920-м годам ее знаменитую историю «Стандард Ойл компани» можно было найти только в букинистических магазинах, а когда книгу переиздали в 1925 году, она не продалась.

Вернувшись в Нью-Йорк, Младший пережил изнуряющий опоясывающий лишай, который доктора списали на нервное истощение. Он так часто простужался, что в Рокфеллеровском институте провели анализы, чтобы посмотреть, нельзя ли сделать сыворотку от его микробов, которая предотвратила бы насморки в будущем. Несмотря на медицинские проблемы, Младший показал новую стойкость при работе с комплексом. Во-первых, пришлось уладить непростой вопрос с именем на замену теперь уже не актуальному Метрополитен-сквер. Как и его отец, Младший колебался использовать имя Рокфеллер, но группа советников от Айви Ли, сына Нелсона и до управляющего агента Джона Тодда убедили его, что «Рокфеллеровский центр» будет самым мощным маркетинговым инструментом – покажет, насколько продвинулся образ семьи с темных дней «разгребателей грязи». Чтобы придать комплексу новаторский образ, менеджеры решили сделать его ключевым элементом «радио-сити». В июле 1931 года, после того как «Ар-Си-Эй», «Эн-Би-Си» и «Рэдио-Кит-Орфеум» (РКО) согласились снять миллион квадратных футов офисного пространства за три миллиона долларов в год, Младший совершил прорыв по первому из четырнадцати запланированных зданий.

Младший работал над Рокфеллеровским центром с решительностью, какой никогда ранее не показывал ни в одном прибыльном предприятии. Каждое утро он прибывал на работу к восьми утра, с золотистой пятифутовой (1,5 м) рулеткой в заднем кармане. Он брал со стола огромные чертежи, раскатывал на полу и ползал, измеряя их рулеткой. Сооружение в период депрессии имело явные преимущества, самое примечательное – в более низких ценах на труд и строительные материалы, и Рокфеллеровский центр дал работу семидесяти пяти тысячам строителям – членам профсоюза.

С самого начала Младший сказал Джону Тодду, что группа зданий должна быть архитектурно выдающейся и гармоничной. Уоллес Гаррисон, учившийся в Школе изящных искусств в Париже и его коллеги обратились к европейскому модернизму, чтобы придать Рокфеллеровскому центру элегантный футуристический вид. Одна уступка Младшего – и достаточно серьезная – современным вкусам имела разумные коммерческие причины. Тяжелый старомодный дизайн комплекса ослабил бы маркетинговый подход к Радио-Сити и технологически продвинутую атмосферу проекта. Украшенные мотивами ар-деко, сужающиеся башни из известняка Индианы, стали, стекла и камня поднялись на восемьсот пятьдесят футов (259 м) в воздух, но были расположены достаточно широко, чтобы площадь казалась полной воздуха. В итоге критики назвали Рокфеллеровский центр лучшим ансамблем небоскребов, а при зарождении проекта почти все высказывали свое недовольство.

Чтобы выделить проект художественно, настенную роспись для престижного места в холле Ар-Си-Эй-билдинг заказали Диего Ривере. Несмотря на его приверженность левому крылу, Эбби купила акварели Риверы, выставляла его фрески в MoMA и пригласила его с женой, Фридой Кало, в дом 10 по 54-й Западной улице. Переговоры по престижному заказу вел Нелсон, и кураторы Рокфеллеровского центра выбрали уместную, крайне важную и, на первый взгляд, не спорную тему: «Человек на распутье, смотрящий с надеждой и высоким видением на выбор нового и лучшего будущего» ¹⁰. Весной 1933 года Ривера начал делать набросок капиталистического общества – зараженный мир озверевших рабочих и прогнивших играющих в карты капиталистов и в качестве противопоставления – полный надежд революционный мир, который символизировали красные флаги и возвышающийся надо всем образ безгрешного Ленина. Его жена и помощники упрашивали убрать голову лидера большевиков, но Ривера настроился эпатировать публику, и пресса злорадствовала над затруднениями Рокфеллера. «Ривера творит сцены коммунистической деятельности для стен Ар-Си-Эй – а Рокфеллер оплачивает расходы», – написала одна газета¹¹. После того как Ривера отказался убрать голову Ленина, ему заплатили полную стоимость, и от его работы отказались. Он сказал Нелсону, что не хочет видеть никаких изменений и предпочитает, чтобы его работу уничтожили, и роспись, действительно, нехотя убрали. «Картина непристойна, и, по мнению Рокфеллеровского центра, оскорбляла хороший вкус, – спешно объяснил Младший отцу. – В основном по этой причине Рокфеллеровский центр решил уничтожить ее»¹².

С завершением Ар-Си-Эй-билдинг в 1933 году Младший перевез семейный офис с Бродвей, 26, на 56-й этаж нового небоскреба. С тех пор комната 5600 стала престолом империи Рокфеллеров с несколькими сотнями сотрудников. Нелсон, которому еще не исполнилось и тридцати, получил лицензию агента по недвижимости и вскоре стал неистовым продавцом пустых помещений Рокфеллеровского центра. Он заманивал арендаторов привлекательными ценами и соглашался принять их старые договоры аренды. Несколько компаний окружения Рокфеллера, в том числе «Стандард Ойл, Нью-Джерси», «Сокони-вакьюум», «Стандард Ойл, Калифорния» и Национальный банк Чейз – заняли места в новом комплексе. В 1938 году – первый год, который принес доход, – Нелсон был назначен президентом Рокфеллеровского центра. К этому времени Младший вбил последний из нескольких десятимиллионных гвоздей в 1939 году, он преобразил проект из предмета злых шуток в один из выдающихся деловых триумфов депрессии.

Пока его сын создавал один город в центре Манхэттена и воссоздавал другой в Вильямсбурге, штат Виргиния, Рокфеллер оставался любопытным образом равнодушен к городскому комплексу, который увековечит его имя. Поразительно, но, вероятно, нога его ни разу не ступала на площадь Рокфеллеровского центра. «Он не интересовался вещами такого рода, – сказал Младший, – не думаю, чтобы мы обсуждали Вильямсбург, и мы редко обсуждали Рокфеллеровский центр… Он был человек широких взглядов и большой терпимости, но такого рода вещи не входили в его жизнь. Он вполне мог расспросить о финансировании или проблемах с рабочими в Рокфеллеровском центре или Вильямсбурге, но это практически единственное, что его интересовало»¹³. Возможно, Старший следил за прогрессом внимательнее, чем осознавал Младший, так как, по воспоминаниям Нелсона, дед дремал, проснулся, подозвал его к своему большому креслу и начал задавать проницательные, подробные вопросы о центре. Тем не менее поглощенный собственными творениями Рокфеллер предпочитал отсеивать достижения сына и проходить мимо того, что не он начинал. При всем при том Младший оставался раболепно предан отцу. Телеграмма, которую он отправил накануне визита, подытоживает это почтение: «Еду не потому, что думаю, что нужен тебе, но потому что ты нужен мне» ¹⁴.

* * *

После девяноста лет Рокфеллер лучился радостью пожилого государственного деятеля. Длинный и тонкий человечек весил меньше сотни фунтов и выглядел так, будто его уменьшил шаман. На него едва ли повлияла новая волна книг с нападками на Рокфеллера, возникшая в атмосфере депрессии. В таких книгах, как «Бароны-разбойники» Мэтью Джозефсона критики вернулись к обсуждению взглядов, изложенных Генри Демарестом Ллойдом и Идой Тарбелл, о том, что Рокфеллер был величайшей корпорацией – разбойником своих дней – и обязан успехом бессердечности и нечестности, а не предпринимательской жилке. Но всплеск старых обид оказался недолговечным. На подъеме патриотизма, сопровождавшего Вторую мировую войну, вновь вернулось одобрение людей железной воли в американской промышленности, которые дали военную мощь стране – взгляд во многом заметен в авторизованной двухтомной биографии Рокфеллера, опубликованной историком Университета Колумбия Алланом Невинсом в 1940 году и в пересмотренном виде в 1953-м. Из Рокфеллера всегда делали либо героя, либо злодея – в зависимости от нравов времен.

Рокфеллер, все еще энергичный, мог отправить мяч для гольфа на сто шестьдесят пять ярдов (ок. 150 м). В 1930 году он прошел шесть лунок за двадцать пять ударов. Затем его силы начали угасать, и ему постепенно пришлось сокращать игру. С характерной для него точностью он сократил число ежедневных лунок с шести до четырех, затем до двух; после того как в 1932 году он подхватил сильнейший насморк, ему пришлось вообще отказаться от гольфа. Девяностотрехлетний Рокфеллер вынырнул из плохого самочувствия и вернул благодушие. Одна газета рассказала: «Он был так рад опять оказаться на теплом солнышке, что остановился и пропел гимн, глядя искрящимися глазами на множество блестящих цветов и кустарников»¹⁵. Он вновь и вновь повторял свое желание дожить до ста лет и рассматривал это как окончательный вердикт Бога по его жизни. «Многие верят, что я причинил много вреда в мире, – сказал он мэру Ормонд-Бич Джорджу Н. Ригби, – но, с другой стороны, я пытался делать то добро, какое мог, и я очень хотел бы дожить до ста»¹⁶. Ригби писал, что Рокфеллер к концу жизни становился все больше отрешенным от материальных вещей:

«Я помню один день, мы сидели у него на крыльце в Ормонде, глядя, как по реке Галифакс с Палм-Бич медленно проплывает самая усовершенствованная яхта. Он выразил удивление, какое удовольствие человек может получать от такой зрелищности и претенциозности. Затем, через момент-другой, все выражение его лица изменилось, и он с энтузиазмом спросил: "Не правда ли, красивый дождь был у нас прошлой ночью?"»¹⁷

Невероятный роман Рокфеллера с кинокамерой процветал. В 1930 году его пригласили посетить празднования в Кливленде в честь шестидесятой годовщины «Стандард Ойл, Огайо». Слишком слабый для переезда, он согласился записать кинообращение, которое должны были показать на торжествах. Он сидел на освещенном солнцем крыльце, работали камеры, и Рокфеллер зачитывал поздравление тонким голосом. «И его жест, и то, как он снял очки, когда закончил читать, и как обернулся ко мне, туда, где я стоял за камерой, раскрыл в нем природного актера», – сказал его избранный оператор Кёрт Энгелбрехт. Через две недели руководитель «Стандард Ойл, Огайо» прилетел в Ормонд-Бич, и снимали, как Рокфеллер играет в гольф и приветствует его, когда самолет приземлился на поле для гольфа. С удивительной храбростью девяностооднолетний Рокфеллер забрался в самолет и хотел лететь, камеры работают, но его бдительный камердинер, Джон Йорди, отменил полет, как слишком возбуждающий. В качестве компромисса моноплан ездил взад и вперед по полю, а Рокфеллер изнутри махал камерам. «С вами я чувствую себя, как актер кино», – сказал Рокфеллер Энгелбрехту.

Хотя Рокфеллер не испытывал жалости к себе, в 1930-х годах он часто казался покинутым. Слишком гордый, чтобы просить родных приезжать, он бросал намеки и тактичные пожелания, что хотел бы видеть их чаще, но это, казалось, не работало. Он мечтал о человеческом тепле, которое никогда в полной мере не получал от собственной семьи или, возможно, не позволял ему расцвести. Энгелбрехт отметил странное восхищение Рокфеллера маленькой девочкой по имени Люсилль, дочерью его шофера, Винсента Фраски.

Она каким-то образом заполняла огромную пропасть и можно с уверенностью утверждать, что он демонстрировал привязанность к ней, какую никогда, насколько известно, не выказывал кому-то из тех, кто был его собственной крови. И дня не проходило, чтобы она не навестила его или чтобы он не пошел ее искать. В ее присутствии все остальное забывалось. Она для него была талисманом. Он разговаривал с ней и рассказывал истории. Его лицо светлело от ее ответов, и глаза теплели, когда он бросал взгляд в ее направлении¹⁸.

* * *

Депрессия продолжалась, а Младший обнаружил себя в том же неудобном положении, что был и его отец поколением раньше: дети стали нетерпеливы и хотели, чтобы он как-то окончательно распорядился деньгами. Их раздражало, что они, уже женатые и взрослые, все еще живут на пособиях и должны ходить со шляпой в руке к отцу за новой машиной или путешествием за границу. В мае 1933 года Младший услышал первые звуки прямого бунта, когда дети написали ему совместное письмо с жалобой, что слишком много времени с ним занимают денежные перепалки, которые ставят под угрозу семейные отношения, и просили увеличить пособия. Чтобы смягчить бунтующее потомство, Младший дал трем своим старшим детям – Бабс, Джону III и Нелсону – двести тысяч акций «Сокони-вакьюум» каждому, обеспечив каждого примерно тремя миллионами двумястами тысяч долларов.

На следующий год Конгресс резко увеличил шкалу налогов. Для верхней категории доходов ставки подскакивали с пятидесяти пяти до шестидесяти трех процентов, тогда как налог на наследство взмывал с сорка пяти до шестидесяти процентов на состояния стоимостью свыше пятидесяти миллионов долларов, а налог на подарки поднимался с тридцати трех до сорока пяти процентов на суммы свыше десяти миллионов. Младший решил создать трастовые фонды для жены и детей до вступления в силу высокого налога на подарки в конце года. Чтобы обезопасить деньги, которые управлялись бы трастовым отделом Национального банка Чейз, он указал, что дети могут получать доход, но что крупные снятия должны утверждать попечители. (Младший сделал возмутительное исключение для Эбби и Бабс, которые не могли трогать основные суммы ни при каких обстоятельствах.) Так как в число попечителей входили близкие друзья Младшего Реймонд Фосдик, Том Дебевуаз и Уинтроп Олдрич, он не лишился полного контроля. Самый крупный единый фонд отошел Эбби, которая получила восемнадцать миллионов триста тысяч долларов и полную свободу покупать современное искусство на свой доход. Бабс, Джон III и Нелсон получили двенадцать миллионов долларов каждый, а Лоранс, Уинтроп и Дэвид меньшие суммы. На следующий год Младший добавил деньги к последним трем счетам, чтобы выровнять суммы.

В общей сложности Младший передал сто два миллиона долларов – или более одного миллиарда в долларах 1996 года – жене и детям через трастовые фонды. Философию этого действия он объяснил Лорансу:

«Они созданы в соответствии с политикой, которую твой дед Рокфеллер принял по отношению к своим детям и которой, я надеюсь, в будущем последуют твои дети… Как ты знаешь, дед и я всегда ясно осознавали обязанности, неизбежно возникающие при обладании богатством. Он верит, как и я, что эти обязанности и возможности, которые они несут для полезной жизни и бескорыстного служения человечеству, следует разделять с людьми следующего поколения, когда и как только они достигли такого возраста и пришли к такой зрелости, которая оправдывает это доверие»¹⁹.

Сто два миллиона долларов, которые Младший оставил наследникам, были колоссальной суммой, но составляли лишь часть унаследованных им денег. Между 1917 и 1960 годами Младший отдал пятьсот тридцать семь миллионов напрямую и еще пятьсот сорок миллионов долларов через филантропические организации Рокфеллера. (Младший не оставил себя бедняком: в 1950-х годах он все еще держал около двухсот миллионов долларов, тогда как его потомки мудро инвестировали наследство и в 1996 году стоили более шести миллиардов двух миллионов долларов.) Младший выплатил и триста семнадцать миллионов долларов налогов федеральному, региональному и местному правительствам. Поэтому, каковы бы ни были хищения Рокфеллера, значительная часть денег, в конечном итоге, превратилась в результативные проекты и вернулась в общественную казну. Однако «Стандард Ойл» вызвала такое негодование, что, возможно, только щедрость невероятного масштаба могла смягчить воспоминания о хищном монополисте.

* * *

Ходило много преждевременных рассказов о кончине Рокфеллера, а его привычка не раскрывать свое состояние здоровья держала прессу в полной боевой готовности. В 1934 году, девяностопятилетний, он пережил бронхиальную пневмонию, угрожавшую помешать ему достичь ста лет, но восстановился. Его вес упал ниже девяноста фунтов (ок. 40 кг), и он решил окончательно покинуть Кайкат. Он загрузил частный железнодорожный вагон фруктами, овощами, молоком и канистрами с кислородом и отправился в Кейсментс, где и осел постоянно. Полный решимости протянуть еще пять лет, он значительно облегчил свой распорядок, чтобы сохранять энергию. Больше никакого гольфа, дневных проказ на машине, прогулок по саду. Он снял дорогие седые парики и никогда больше не надевал их. Его шаг замедлился, слуги начали двигаться в его медленном ритме, и, казалось, дом в Ормонд-Бич накрыла сумеречная тишина. Внимательный и наблюдательный, умудренный жизнью маленький человек часами сидел на веранде. Для поддержания мышечного тонуса ног он каждый день садился на велотренажер в своей комнате и медленно крутил педали. Когда 8 июля 1935 года ему исполнилось девяносто шесть лет, его страховой компании, согласно старой традиции, пришлось выплатить ему пять миллионов долларов, номинальную стоимость его страховки. Согласно современным актуарным таблицам только один человек из ста тысяч живет так долго.

Старик, всегда готовый принять перемены, любил смотреть дома голливудские фильмы, особенно с фигуристыми блондинками, такими как Джин Харлоу. Но его жизнь все еще вращалась вокруг религии, и, когда он был слишком слаб, чтобы идти в церковь, он слушал службы по радио на тумбочке у кровати. Мыслями он обратился к вечности. Однажды, прощаясь с Генри Фордом, Рокфеллер сказал ему: «До свидания, встретимся на небесах». И Форд ответил: «Встретимся, если попадете туда»²⁰. Но Рокфеллер, похоже, точно знал, что Господь – не один из радикальных критиков общества и вознаградит его в том мире. Он завел новый порядок, пел гимны под аккомпанемент скрипача, который приходил в дом. Но при всей его религиозной уверенности смерть оставалась единственным неупоминаемым предметом для Рокфеллера. «Никогда он не говорил о смерти по отношению к себе; он всегда говорил о жизни, активности, о достижениях», – сказал Младший²¹.