Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Младшего отрядили, как то часто происходило, уговорить отца на создание комиссии по борьбе с анкилостомой. Стайлс скромно назвал цену проекта в полмиллиона долларов, но Гейтс нацелился на миллион, как на хорошую круглую сумму, которая привлечет внимание Юга. Регион по-прежнему очень чувствительно реагировал на любое предположение, что он населен бесчисленными идиотами, и Младший заверил отца, что совет наймет контингент на Юге. 20 октября 1909 года Младший умолял его действовать быстро и принять руководящую роль в борьбе. Через два дня Рокфеллер ответил: «Отвечаю на ваше письмо от 20-го относительно анкилостомы. Мне представляется, что миллион долларов – это значительная сумма, но я соглашусь на нее с пониманием, что со мной будут совещаться на всех этапах и время от времени согласовывать любые расходы. Это тем не менее следует знать тем, кому вы решите, что это следует знать»²⁴. Рокфеллер начал проводить зимы, играя в гольф в отеле «Бон Эр» в Огасте, штат Джорджия, и он испытывал особое удовольствие от пожертвования. Как он сказал: «Последнее время мне доставляет удовольствие проводить часть года на Юге, и я познакомился с этой частью страны, и глубоко уважаю ее, и пользуюсь обществом и дружбой многих ее добросердечных людей»²⁵.

Как ожидалось, многие издатели Юга отреагировали на кампанию по анкилостоме, как на преднамеренное унижение их чести и достоинства. Изначально работу назвали Рокфеллеровская оздоровительная комиссия по уничтожению анкилостомы на Юге. Чтобы не клеймить позором Юг, название сократили до Рокфеллеровская оздоровительная комиссия и даже до «Оздоровительная комиссия США». В 1910 году проект дипломатично открылся не в Нью-Йорке, как другие программы Рокфеллера, а в Вашингтоне, округ Колумбия, южнее Линии Мейсона – Диксона.

Ответственным секретарем стал еще один сын священника, уроженец Теннеси доктор Уиклифф Роуз. Роуз, сорока семи лет, был застенчивым безукоризненным человеком, часто носил галстуки-бабочки и смотрел преимущественно сквозь очки или пенсне в тонкой металлической оправе. Увлеченный работами Канта и Гегеля, знающий основы латинской и древнегреческой классики и пишущий стихи на французском, Роуз был деканом колледжа Пибоди и Нэшвиллского университета, затем стал главным представителем Образовательного фонда Пибоди, где и привлек внимание СОВ. Учтивый Роуз, скромный и методично скрупулезный, привнес в работу и такт, и целеустремленность и сделал кампанию по анкилостоме сокрушительно успешной.

Разрабатывая стратегию, Роуз воспользовался моделью СОВ, когда деньги Рокфеллера становятся катализатором сотрудничества с правительством. В первую очередь следовало провести детальное исследование и выявить центры заражения анкилостомой. Правительство штатов поощряли нанять директоров по оздоровлению для оповещения населения об опасности. Государственные медицинские советы отправляли молодых врачей в сельские районы, их заработная плата выплачивалась из денег Рокфеллера. Кампании часто проводили под эгидой советов по здравоохранению штатов, дававших государственное прикрытие. Гейтс в частном письме объяснил это решение: «Поместить имя Рокфеллера на видное место… повредит работе»²⁶. Поддержка была вдвойне необходима, так как южные общины видели в Комиссии по оздоровлению унизительную новую разновидность саквояжников с Севера. И при всех стараниях скрыть участие Рокфеллера, многие южане все же знали о реальном спонсорстве программы и строили самые абсурдные теории. По одной из них, Рокфеллер начал обувное дело и финансирует кампанию, чтобы приучить южан носить обувь круглый год, а не только зимой.

Кампания полагалась на широкую рекламу и броские трюки, отправляла «поезда здоровья» с переносными выставками по современной санитарии. Возможно, самым важным фактором в успехе стало создание пунктов государственного здравоохранения. В 1910 году такие пункты имели только два южных округа. За три года благодаря деньгам Рокфеллера их число выросло до двухсот восьми округов. Завлекая толпы в эти пункты, выездные работники (забавным образом напоминая Дока Рокфеллера) раздавали листовки, где говорилось: «Посмотрите на глистов и других кишечных паразитов, какие бывают у человека»²⁷. Воодушевленные, как на религиозных собраниях, сельские жители выстраивались в длинные очереди и глазели на яички анкилостомы в микроскопы или рассматривали извивающихся червей в бутылках. Так как зараженные люди излечивались быстро, многим лечение казалось не менее чудесным, чем лечение верой, и толпы начинали петь «Воины Христовы». За один день в 1911 году от заболевания вылечили четырехсот пятидесяти четырех человек. Один региональный директор в Кентукки написал: «Я ни разу не видел, чтобы люди были так взволнованны, полны интереса и энтузиазма»²⁸. К программе присоединились все южные штаты, кроме Флориды.

Довольно скоро мягкий чинный Уиклифф Роуз руководил операцией почти военного масштаба. За первый год работы в девяти южных штатах было обследовано сто две тысячи человек, и у сорока трех тысяч обнаружили анкилостому. Через пять лет Гейтс доложил Рокфеллеру, что вылечено полмиллиона человек. Заражение не искоренили полностью, но кардинальным образом снизили. «Заражение анкилостомой было не только признано, выявлено и ограничено, – заявлял Гейтс Рокфеллеру, – его уровень понижен до одной из незначительных инфекций Юга, вероятно, легче всего выявляемых и излечимых»²⁹. Самым важным было создание штатами механизма, позволяющего закрепить работу и предотвратить скатывание назад. Рокфеллер похвалил «хорошо спланированную и проведенную» кампанию и особенно оценил мастерскую дипломатию при работе в политически сложной ситуации. Рокфеллеровская комиссия по оздоровлению стала вехой в эпидемиологии и профилактической медицине по признанию Чарльза У. Элиота, назвавшего ее «самой эффективной кампанией против широко распространенного инвалидизирующего заболевания, для проведения которой когда-либо объединялись медицина и филантропия»³⁰. В 1913 году новый Фонд Рокфеллера просил Уиклиффа Роуза перенести кампанию против анкилостомы за границу, расширив борьбу на пятьдесят две страны на шести (В Америке такая система принята. – Прим. ред.) континентах и освободить миллионы людей от этого бича всего мира.

* * *

К 1910 году медицина и образование являлись главными приоритетами благотворительных проектов Рокфеллера, и в тот год эти два тренда плодотворно слились. Стимулом стал отчет с обманчиво обыденным заглавием «Медицинское образование в Соединенных Штатах и Канаде». Составил его Абрахам Флекснер, брат директора РИМИ, Саймона. Там, где Саймон был точен и выступал миротворцем, Эйб был задиристым бунтарем, любящим добрую интеллектуальную свару. Окончив Университет Джона Хопкинса, он открыл маленькую инновационную частную школу в Луизиане и заработал прекрасную репутацию среди колледжей Лиги плюща. Он обладал талантом инакомыслящего бросать свежий критический взгляд на традиции и спровоцировал споры по всей стране, предложив обучаться в колледже три года.

Когда Фонд Карнеги по улучшению образования пригласил его исследовать американские и канадские медицинские школы, Эйб отговорился незнанием, но с характерным усердием посетил все сто пятьдесят пять школ и вышел, потрясенный опытом. Как и его брат, он взял Медицинскую школу Университета Джона Хопкинса в качестве модели компетентной школы. «Без этой модели в голове, – признавал он позже, – я бы немногого добился»³¹. По сравнению с ней, большинство посещенных им школ оказались унылыми бессистемными заведениями, которые небрежно вели местные врачи в качестве приработка к частной практике.

Пока Флекснер упорно объезжал школы, никто не осознавал, что он истребляющий ангел и прикрыл бы многие ненадежные заведения. Картина, которую он описал, была бы весьма сатирической, если бы не являлась строгим и точным отчетом. Большинство медицинских школ полагались исключительно на плату за обучение, не могли позволить себе современного оборудования и все еще прозябали в темном веке медицины. В штате Вашингтон Флекснер спросил декана одной школы, есть ли у них лаборатория физиологии. «Конечно, – ответил декан. – Она у меня наверху. Я вас провожу». И он гордо продемонстрировал маленький прибор для измерения пульса. В одной школе остеопатии в Айове имелись столы, доски и стулья, но не удавалось купить схемы или научные аппараты. Из ста пятидесяти пяти школ только двадцать три при поступлении требовали уровень образования выше старших классов школы. Так как некоторые школы не требовали даже этого, нельзя сказать, чтобы они были переполнены интеллектуальной элитой.

В 1910 году Флекснер опубликовал свою полемику, известную, как «Отчет Флекснера» – наиболее безжалостный и влиятельный из всех приговор медицинскому образованию. Отчет назвал самые известные лжеуниверситеты и разжег яростные споры, в итоге более сотни школ либо канули в противостояниях, либо их поглотили университеты. Одной из главных потерь стали старомодные гомеопатические школы, столь дорогие Джону Д. Рокфеллеру-старшему. Они уже находились в упадке, когда «Отчет Флекснера» нанес им смертельный удар.

Гейтс жадно проглотил отчет. Он был крайне недоволен медицинской практикой и верил, что молодые врачи заканчивают либо «убежденными пессимистами, разочарованными и опечаленными, либо простыми безрассудными раздатчиками пилюль за деньги»³². Имея в своем распоряжении кучу денег, Гейтс не позволил «Отчету Флекснера» пылиться. Когда он пригласил автора на обед, Флекснер показал на две карты в его книге – одна изображала медицинские школы, которые он посетил, вторая показывала, что нужно стране. «Сколько будет стоить превратить первую карту во вторую?» – спросил Гейтс, и Флекснер ответил: «Это может стоить миллиард долларов». «Хорошо, – объявил Гейтс, – у нас есть деньги. Приходите сюда, мы их вам дадим»³³. Когда Гейтс спросил Флекснера, как он потратит первый миллион на совершенствование медицинских исследований, тот сказал: «Я отдам его доктору Уэлчу»³⁴. Так Медицинская школа Уэлча в Университете Джона Хопкинса была освящена как эталон, на который следовало равняться получателям денег Рокфеллера. Лаборатории Университета работали на постоянных основах, многие ученые занимались исключительно преподаванием и исследованиями – схема, которую Гейтс хотел видеть везде. Ни один богатый благотворитель не тратил деньги в этой области. По словам доктора Уэлча, «это отметило… впервые серьезное общественное признание медицинского образования и медицинского исследования как стоящих предметов филантропии»³⁵.

В 1913 году Флекснер формализовал свои связи с Рокфеллером и присоединился к штату СОВ. Он и его сотрудники выделили в качестве региональных моделей авторитетные заведения – Университет Вандербильта на Юге, Чикагский университет на Среднем Западе. Медицинские школы, желавшие получить гранты Рокфеллера, должны были обновить стандарты приема, принять четырехлетние программы обучения и ввести преподавание на полную ставку. Движение по унификации модели Джона Хопкинса продолжалось, хотя у него был один в высшей степени недовольный критик: Джон Д. Рокфеллер-старший, который все еще вел одинокую битву за альтернативную форму медицины. «Я сторонник гомеопатии, – жаловался он Старру Мерфи в 1916 году. – Я хочу, чтобы все медицинские заведения, в которые мы вкладываем, обращались с гомеопатами честно, учтиво и без предрассудков». К чести Рокфеллера, он не третировал своих советников и часто уступал их суждениям, даже если они шли вразрез с его личными желаниями. «Я рад иметь помощь опытных людей, способных выбрать заявки и дать достойным, – сказал он однажды. – Я не очень хорошо сужу о таких вещах: я слишком мягкосердечен»³⁶.

Весной 1919 года СОВ попросил у своего основателя пятьдесят миллионов долларов на распространение научного медицинского образования на всю страну, так как мировая война вскрыла плохое здоровье многих солдат и несоответствие базовых госпиталей требованиям. На несколько месяцев Рокфеллер ушел в один из своих загадочных периодов тишины. Когда его полководцы уже отчаялись услышать ответ, он отправил письмо, обещая выделить на проект около двадцати миллионов долларов – невероятный золотой дождь вскоре расширился до пятидесяти миллионов. К моменту, когда Флекснер ушел из СОВ в 1928 году, организация потратила более семидесяти восьми миллионов долларов на распространение научного подхода в медицинском образовании. Общий итог этих событий произвел целую революцию в медицине. Сын Дока Рокфеллера изгнал бездельников из профессии и открыл новую эпоху просвещения в американской медицине. За тридцать лет существования СОВ распределила сто тридцать миллионов долларов, что сегодня соответствует более чем одному миллиарду долларов.

* * *

Рокфеллер держался в стороне от управления РИМИ и СОВ, но активнее был вовлечен в проект Чикагского университета. Парадоксальным образом этот проект больше других раздражал его и чаще других нарушал его принципы благотворительности. Предполагалось, что университет привлечет деньги чикагских предпринимателей, но его начальный целевой капитал превратным образом оттолкнул людей от пожертвований. Куча публикаций в прессе представила университет любимым коньком Рокфеллера. В 1903 году журнал «Лайф» выпустил карикатуру «Богатый Рокфеллеровский университет», на которой женщина держит над головой светильник с надписью «Стандард Ойл», а ее одежды пестрят знаками долларов. Хотя Рокфеллер старательно избегал территории университета и приезжал всего три раза (в 1897, 1901 и 1903 годах), самопожертвование его оценено не было. На каждый его шаг общественность сразу же накидывалась, как на очередную уловку. Как устало вспоминал Гейтс:

«Люди Чикаго перестали вкладывать, лишь по чуть-чуть. Враждебная пресса часто говорила об Университете, как будто это пропаганда «Стандард Ойл», якобы его методы всегда диктуются основателем, его профессоров увольняют, если они не становятся его рупором, а великолепное архитектурное творение Мидуэй-Плейсанс – это памятник славы Джона Д. Рокфеллера, воздвигнутый и поддерживаемый в его личных интересах»³⁷.

Этот миф извратил правду, как доложил Хайрам Браун, шпион Иды Тарбелл, Д. М. Сиддаллу. «Хайрам говорит, что Джон Д. часто упоминает Чикагский университет, но он никогда не кичится деньгами, которые дал ему, и не указывает, что это его частная собственность, – писал Сиддалл. – Он говорит, что Джон Д. часто упоминает людей, которые преподают в Университете, и постоянно хвалит их способности и великие вещи, которые они делают»³⁸. В единственной сфере, где Рокфеллер действительно открыто вмешивался – финансы университета, – он был бессилен против транжиры доктора Уильяма Рейни Харпера. Каждый год Рокфеллер нехотя выделял еще один очередной миллион долларов на увеличение целевого капитала, едва поспевая за своим свободно тратящим президентом. Рокфеллер продолжал жаловаться на хронические дефициты, Харпер игнорировал предупреждения основателя, и между ним и Гейтсом отношения становились все более натянутыми. Рокфеллер ненавидел, когда на него давят, и Гейтс всегда считал, что, если бы Харпер просил меньше, Рокфеллер с готовностью дал бы гораздо больше. Затем в декабре 1903 года Харпера и попечителей вызвали в Нью-Йорк на специальную встречу в частном ведомстве Рокфеллера. Ужасно просчитавшись, Харпер попросил больше денег, несмотря на недостачу в прошлом году. В присутствии Харпера прошло голосование, и ни один из попечителей не поддержал его позицию – унизительный удар. В тот вечер Старший и Младший посовещались, а на следующий день Младший проинформировал совет, что его отец не добавит ни пенни к пожертвованию, пока не будет заткнута дыра в бюджете. Харперу строго запретили расширять существующие факультеты или создавать новые. Эпизод, мучительный для Харпера, сильно расстраивал Рокфеллера, питавшего к нему отцовские чувства.

Постоянное напряжение тем временем подорвало здоровье Харпера. В 1903 году он продолжал жаловаться на усталость, но при этом от природы не был способен на умеренность. Как сказал его сын: «Он часто говорил семье, что знает, что, выполняя так свою работу, укорачивает себе жизнь, но объяснял, что считает, что только таким способом работу можно сделать лучше». Через три месяца после его открытого столкновения с Рокфеллером, Харперу удалили аппендицит. Врачи нашли признаки рака, но были не уверены в диагнозе и не говорили ему до февраля 1905 года. К тому времени болезнь была уже неизлечима, и Харпер не стал выбирать выражения, сообщая Гейтсу: «Это самый очевидный случай казни, объявленной заранее»³⁹.

Услышав новости, Рокфеллер был сильно расстроен. «Он пока не может собраться и хотя бы попытаться выразить свои чувства», – сказал Гейтс Харперу⁴⁰. 16 февраля 1905 года Рокфеллер написал Харперу письмо, лаконичное красноречие которого много говорит о привязанности, которую он чувствовал к этому небезупречному, но невероятно воодушевляющему педагогу:

«Мои мысли постоянно с Вами. Чувства, которые я всегда питал к Вам, в это время стали сильнее. Я горжусь Вашей чудесной храбростью и силой и уверенно надеюсь на лучшее. Я испытываю большое удовлетворение и удовольствие от нашей совместной работы на благо университета, и я полон надежд о его будущем. Ни один человек не мог бы занять Ваше место.

С величайшим уважением и нежнейшей привязанностью»⁴¹.

Через несколько дней, собираясь на операцию, Харпер ответил: «Вы преданно поддерживали меня; о большем я не прошу. Предприятие оказалось крупнее и величественнее, чем мы могли предположить, но вот оно – великолепное учреждение, и я знаю, что Вы и Ваша семья будете с ним до конца»⁴².

Харпер продолжал писать и преподавать, хотя таял от рака. В августе 1905 года он нанес последний визит патрону в Форест-Хилл. Хотя Ида Тарбелл только что опубликовала свой едкий портрет Рокфеллера, он казался настроенным философски. По словам Харпера, он верит, что «это все провидение и что он будет совершенно оправдан. Тем не менее этот предмет все еще во многом занимает его мысли… Я ни разу не видел его таким радостным и общительным»⁴³. Мужчины провели горько-сладкие часы, восстанавливая урон, нанесенный их дружбе за последние годы.

В январе 1906 года, умирая, Уильям Рейни Харпер, всегда одним глазом поглядывавший на небеса, а вторым на земные возможности, позвал двух близких друзей, Эрнста Д. Бертона и Албиона У. Смолла. Он искал внимания Рокфеллера и поддерживал его в период невероятного общественного возмущения против «Стандард Ойл», а теперь казался испуганным, беспокойным, его ум омрачен сомнениями. «Я не следовал за Иисусом Христом, как должен был, – признался он друзьям. – Я спустился из обители, в которой должен был жить. Временами я находил оправдание, что это необходимо, потому что я несу такой тяжкий груз. Но теперь я вижу, что все было неправильно»⁴⁴. 10 января 1906 года он умер в возрасте пятидесяти лет.

В последующие дни Рокфеллер мыслями возвращался к восторженному периоду, когда они с Харпером начинали планировать университет. Смерть Харпера, вероятно, подействовала на него сильнее, чем уход любого другого коллеги или друга. Он написал новому президенту университета Гарри Пратту Джадсону: «Я лично осознаю, что с его смертью столкнулся с невосполнимой потерей. Кажется непостижимым промыслом, что ему предстояло уйти в расцвете жизни и на вершине возможностей. Я скорблю о нем, как будто лишился члена семьи, и чувство потери усиливается с течением дней»⁴⁵. Рокфеллер редко говорил так проникновенно. При всей его критике расточительности, он признавал величайшие достижения Харпера, которому – меньше, чем за десятилетие, – удалось создать школу, равную колледжу Лиги плюща. Вскоре после смерти Харпера он объявил о планах построить в университетском городке библиотеку в память о Харпере и выделил сто тысяч долларов его вдове. Он согласился закрыть дефицит бюджета 1906–1907 годов, что стало уместным памятником Харперу. Джадсон не обладал видением и красноречием Харпера, но он был осторожным администратором и умел здраво планировать бюджет – именно в такой личности хранителя нуждалось учреждение.

В 1907 году Гейтс и Младший начали потихоньку уговаривать Старшего отказаться от требования, чтобы университет и большинство попечителей были баптистами. Конфессиональная принадлежность школы затрудняла сбор средств. Рокфеллер всегда придерживался двух мнений по этому вопросу, желая, с одной стороны, чтобы учреждение осталось под эгидой баптистов, но и настаивая на том, что его следует «вести в духе широчайшей свободы» и набирать студентов изо всех классов общества⁴⁶. Два года Рокфеллер размышлял, прежде чем согласился отказаться от связи с конфессией. Этот смелый шаг был сопоставим со следующим, о котором размышляли его советники. К 1908 году Рокфеллер потратил двадцать четыре миллиона долларов на университет, но жители Чикаго не облегчили его финансовой нагрузки своим участием в поддержке университета. Однажды вечером в конце 1908 года Гейтс проводил совещание у себя дома в Монклере с Гарри Праттом Джадсоном и Старром Мерфи. «Какая самая большая услуга, которую господин Рокфеллер мог бы теперь оказать Университету? – спросил Гейтс Джадсона, а затем сам быстро ответил на свой же вопрос: «Доктор Джадсон, величайшая услуга, которую господин Рокфеллер мог бы теперь оказать Университету, – это отделиться от него полностью, забрать своих представителей и передать его людям навсегда»⁴⁷. Джадсон запротестовал, что университет еще не завершен и остро нуждается в средствах, и Гейтс ответил, что Рокфеллер может сделать последнее крупное пожертвование перед уходом.

Гейтсу, занятому этим планом, удалось убедить Младшего, и тот, в свою очередь, постарался уговорить отца, который был ошеломлен предложением и молча убрал письмо в стол. В начале 1909 года Младший возобновил тему, но отец категорически отказался. «Я признаюсь, мысль скорее поражает меня… Учреждение столь значительное и обширное, и мы были столь мощным фактором в его создании, что я содрогаюсь при мысли о возможности оборвать нашу связь и оставить великое судно посереди океана»⁴⁸. Хотя начало кампании не обнадеживало, Гейтс и Младший знали, что Рокфеллер часто затягивает принятие серьезных решений. В ноябре 1909 года Младший предложил отцу сделать последний вклад в десять миллионов долларов, а затем навсегда отойти. «Немногие люди основывали великие учреждения и имели храбрость оставить их», – сказал он⁴⁹.

Через несколько недель Гейтс выступил с письмом, которое следует рассматривать как судьбоносный документ в американской филантропии. В письме утверждалось, что высочайший идеал благотворителя – это дать начало учреждению, которое затем будет вести жизнь, совершенно от него не зависимую. Гейтс отметил, что для завершения университета все еще необходимы многие факультеты – технологии, сельского хозяйства, лесов и другие, – но что деньги на них не придут из других источников, до тех пор пока Рокфеллер остается патроном Университета. За предыдущие семь лет он дал почти двенадцать миллионов долларов, тогда как жители Среднего Запада вложили лишь девятьсот тридцать одну тысячу – гроши. Уход Рокфеллера был важен и по политическим соображениям:

«Это окончательно покажет факт, который общество так и не смогло понять – факт Вашей полной незаинтересованности. Раскроет, не оставляя возможности для придирчивости, что Ваши мотивы в основании института это исключительно счастье и польза людям; что Вы не пытались с его помощью увеличить Ваше личное влияние, продвигать Ваши политические взгляды, помочь Вашему делу или прославить свое имя».

Отметив, что другие богачи требовали контроля, Гейтс продолжил:

«Господин Карнеги, насколько мне известно, является членом каждого создаваемого им Совета и, разумеется, имеет право управления. Господин Кларк, основавший Университет Кларка, открыто и откровенно руководил им до своей смерти. Господин Стэнфорд умер вскоре после того, как отписал свою собственность Университету Лиланда Стэнфорда-младшего. Но его жена взяла бразды правления и открыто правит Университетом многие годы, требуя увольнения неприятных ей профессоров и следя за каждой деталью управления».

В завершении Гейтс уговаривал Рокфеллера уйти из университета и отпустить свое творение на волю⁵⁰.

Поначалу Рокфеллер не ответил и даже не упоминал, что получил письмо, но оно нашло в нем серьезный отклик. Он, должно быть, принял во внимание практичные аргументы Гейтса, но и мысль о подчинении своего эго некоторой большой идее, вероятно, взывала к его религиозному чувству самоотречения. Он также верил, что «гарантированные фиксированные дары» не должны загнать будущие поколения в ловушку устаревших планов первых дарителей. Вероятно, по всем этим причинам в декабре 1910 года Рокфеллер сделал последнюю выплату в десять миллионов долларов Чикагскому университету, доведя общую сумму пожертвований до тридцати пяти миллионов долларов или пятисот сорока миллионов в долларах 1996 года, затем навсегда попрощался. В напутственном обращении к правлению он написал: «Гораздо лучше, если Университет будет иметь поддержку и расти благодаря пожертвованиям многих, а не единственного дарителя… Я действую в соответствии с моим первым и постоянным убеждением, что это великое заведение – собственность народа, и народ должен его контролировать, управлять им и поддерживать его»⁵¹. Уход не был столь полным, как предполагал Рокфеллер: в 1910–1932 годах СОВ и другие проекты Рокфеллера переправили тридцать пять миллионов долларов университету, и их дополнили еще шесть миллионов от Младшего. Но Рокфеллер, в манере государственного деятеля, создал понятие патрона как основателя, а не владельца и не надзирателя своего творения. На встрече в декабре 1910 года попечители университета воздали должное Рокфеллеру: «Господин Рокфеллер никогда не позволял Университету носить его имя и согласился называться его основателям только по настоятельному требованию Совета попечителей. Он ни разу не предложил назначить или убрать кого-то из профессоров. Каковы бы ни были взгляды, выраженные членами преподавательского состава, он никогда не выражал ни согласия, ни возражений»⁵².

* * *

В начале 1900-х годов практически повсеместно считалось, что Джон Д. щедро дает на филантропию, очищая свое состояние. Как сказал в 1905 году губернатор Роберт М. Лафоллетт: «Вчера я прочитал, что Рокфеллер опять был на молитвенной встрече; завтра он пожертвует какому-нибудь колледжу или университету. Он отдает двумя руками, но грабит многими. Он не смог бы искупить свое преступление, если бы прожил и тысячу лет… Он величайший преступник этого времени»⁵³. Карикатуристы стереотипно изображали Рокфеллера лицемером, ходящим в церковь. На одной карикатуре показан ангел с крыльями, растущими из головы, с подписью: «Джон Креститель: высокие финансы теперь так высоки, что некоторые хотят допрыгнуть до рая с их вершины»⁵⁴.

Были ли пожертвования Джона Д. такими безгрешными, как он утверждал? Мог ли он вообще не замечать политического влияния своих добрых дел? Внутренняя записка Джорджу Роджерсу 1906 года проливает некоторый свет на этот интересный вопрос. Арчболд, желая помочь «Стандард Ойл» в ее политических бедах, попросил Рокфеллера в октябре 1906 года опубликовать список из десятка колледжей или около того, которым он дал значительные пожертвования. Рокфеллер был крайне не расположен печатать список. «Мы такого ранее никогда не делали, – сообщил он Роджерсу, – и мне это очень неприятно, и я бы не рассматривал это ни минуты, только с пониманием, что это может помочь нам для "Стандард Ойл компани"». Список был составлен, но Рокфеллер хотел гарантий, что его вернут и уничтожат и будут стерты все следы его причастности⁵⁵. Письмо в целом подтверждает заявление Рокфеллера, что он не использовал филантропию в корыстных целях, но и показывает, что изредка он отходил от собственных правил. Г. Дж. Уэллс был по большей части прав, написав в книге в 1934 году, что «из всей критики, которую вызвала карьера [Рокфеллера], обвинение в том, что его великолепные умные дары были спланированы, чтобы купить критиков или спасти душу от медленной, но верной мстительности его баптистского Бога, конечно, самые абсурдные»⁵⁶. Благотворительность с детства была вплетена в ткань его жизни.

С каждым пожертвованием Рокфеллера пресса обращалась, как с очередной попыткой выкупить репутацию. Особенно это верно относительно скандала с запятнанными деньгами, который разгорелся в марте 1905 года, когда выяснилось, что Рокфеллер дал сто тысяч долларов Американскому совету уполномоченных по иностранным миссиям, конгрегационалистской группе в Бостоне – вероятно, крупнейшее пожертвование, когда-либо полученное этой группой. Дар пришелся на завершение серии Тарбелл и не мог не разбудить осиное гнездо острых споров.

С созданием СОВ Рокфеллер начал отправлять деньги группам других конфессий и вообще вышел за пределы религиозных пожертвований. Гейтс, считавший межконфессиональную борьбу «проклятием религии дома и за границей, наносящим вред религии, независимо от того, рассматривать ли ее с экономической, интеллектуальной или духовной точки зрения», – с готовностью поддержал это стремление⁵⁷. Бывший священник отбросил баптистскую церковь, и его христианство все больше казалось возвышенной общественной работой. «Моя религия стала… просто службой человечеству во имя Духа Иисуса. Это в равной мере религия Иисуса, науки и эволюции»⁵⁸. В своих бумагах Гейтс оставил удивительную записку – «Дух истинной религии», – которую, судя по всему, написал, чтобы прояснить свои мысли, и в ней ясно заявил: «Нет никакой существенной разницы между религией и моралью, кроме того, что одна более насыщена и страстна, чем вторая»⁵⁹. В 1903 году он напрямую сказал одному заявителю, что, тогда как Рокфеллер баптист, он не будет больше основывать баптистские школы «с единственной целью отстаивать взгляды исключительно и характерно баптистские»⁶⁰.

О пожертвовании в сто тысяч долларов, названном «запятнанными деньгами», просил доктор Джеймс Л. Бартон, который встретился в одно воскресенье со Старром Мерфи и Гейтсом в доме последнего в Монклер. Инициатором встречи Гейтс не был, но все же рекомендовал Рокфеллеру выделить запрошенные сто тысяч. В письме Рокфеллеру Гейтс подчеркнул светское применение миссионерских денег, показывая, что Рокфеллер способен ответить на откровенно мирские основания религиозных даров: