Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Для Младшего, какие бы оправдания он ни приводил, это был кошмар, огромное пятно на его, как он надеялся безупречной жизни, и возвращение к прошлому Рокфеллера. Одна кливлендская газета написала: «Две дюжины обугленных тел женщин и детей показывают, что Рокфеллер знает, как побеждать»²⁵. Джон Лаусон обрушился на Младшего за эти «адские деяния» и фыркал, что тот «может очистить совесть, регулярно посещая воскресную школу в Нью-Йорке, но не оправдается в совершении этих зверств»²⁶. Кто-то считал Младшего мальчиком на побегушках у отца, и даже Хелен Келлер, которой когда-то щедро помогли Генри Роджерс и Рокфеллер, сказала прессе: «Господин Рокфеллер – это монстр капитализма. Он жертвует на благотворительность, и в то же мгновение позволяет расстрелять беззащитных рабочих, их жен и детей»²⁷.

Раскаяние Младшего удовлетворило бы публику, но оборонительные нравоучения вызвали острую реакцию. В конце апреля Эптон Синклер отправил «торжественное предупреждение» Младшему: «Сегодня вечером, перед народом этой страны, я собираюсь предъявить вам обвинение в убийстве… Но прежде чем я сделаю этот шаг, я хочу дать вам возможность сыграть открыто»²⁸. Младший не ответил на это приглашение поговорить, и Синклер возглавил у Бродвей, 26, «траурную процессию» демонстрантов с черными повязками на руках, в какой-то момент их ряды разрослись за счет делегации из Ладлоу. «Чем сильнее мы бьем Рокфеллера, тем больше мы уверены в победе», – сказал Синклер своим соратникам²⁹. В этой угрожающей атмосфере из кабинета Младшего выдворили женщину с заряженным пистолетом. Старший в кризисе сохранял самообладание, но сын был потрясен до глубины души. Теперь в кабинете в ящике стола он держал пистолет «Смит-энд-Вессон» 38 калибра и выставил охрану на 54-й улице, где его дом осадила еще одна скандирующая группа демонстрантов.

Эмма Голдман, Александер Беркман и прочие ведущие анархисты и уоббли (представители организации «Индустриальные рабочие мира») слетелись в Кайкат протестовать, некоторые проникли на территорию, разбили окна и подожгли коровник, и охранники постарались закрыть поместье от вторжения. Наивно полагаясь на свою силу убеждения, Старший вышел к железным воротам, надеясь успокоить протестующих, но детективы Бернса убедили его вернуться в дом. Вызвали местную пожарную бригаду, чтобы сбивать водяными пушками демонстрантов, пытающихся перелезть через ворота. На месте происходящего собралось так много журналистов, что постоянные вспышки фотоаппаратов отвлекали Рокфеллера от игры в гольф, и ему пришлось поменять свое ежедневное расписание. До конца лета он установил в Покантико ограду с колючей проволокой и протянул особо опасную колючую проволоку поверх стен. Расстроенный, что их земли теперь похожи на крепость, Младший сказал отцу: «Я задаюсь вопросом, не станут ли столь очевидные усилия затруднить проход привлекать внимание и говорить о страхе с нашей стороны и тем самым подстегивать, а не сдерживать посторонних?»³⁰

Неожиданно все состояние Рокфеллера показалось недостаточным перед масштабом угрозы. На одном митинге у Бродвей, 26, выступающие обвиняли Младшего и увещевали толпу «пристрелить его как собаку»³¹. Зажигательные речи не были только пустой высокопарностью. В мае несколько уоббли были убиты и ранены при взрыве бомбы, которую они собирали на верхнем этаже дома по Лексингтон-авеню; широко ходило мнение, что взрывчатка предназначалась для городского дома Младшего.

После бойни на угольных залежах последовал новый всплеск насилия, южный Колорадо погряз в беззаконии ничейных земель, и президент Вильсон столкнулся с громкими требованиями отправить в район федеральные конные войска. Пытаясь не допустить этого, он написал Рокфеллеру, умоляя его встретиться с Мартином Фостером перед тем, как Фостер отправится проверять шахты. Продолжая старую игру, Рокфеллер сказал, что не был на работе двадцать лет, но что с Фостером в Нью-Йорке встретится его сын.

На встрече 27 апреля Младший был совершенно непоколебим, сказав Фостеру, что КФА контролирует всего треть производства угля в Колорадо, и не стоит выделять для критики именно ее. Затем Младший проинформировал президента:

«Доктор Фостер не смог выдвинуть других предложений, кроме объединения шахт в союз или вынесения вопроса на обсуждение. Мы сообщили ему, что если рабочие «Колорадо фьюел энд айрон» имеют какие-либо претензии, мы уверены, что руководство компании готово теперь, как и всегда, приложить все усилия, чтобы разрешить их ко всеобщему удовлетворению, но что вопрос открытого предприятия… не может оспариваться»³².

Вильсон был потрясен откровенным безразличием к просьбе президента, сказав Младшему: «Мне казалось, это прекрасная возможность сделать серьезный шаг, который показал бы путь решения не только в этом случае, но и во многих других»³³. Через несколько дней Вильсон отправил в Колорадо федеральные войска.

Казалось, все печальным образом вернулось в дни «Стандард Ойл», но теперь роль злодея в пьесе играл Младший. Из-за отсутствия гибкости и несгибаемой нетерпимости к профсоюзам, которую также поддерживали его отец и Гейтс, он оказался неспособен уйти от фиаско. «Мы стараемся двигаться тихо и терпеливо в этом суровом испытании, – написал Рокфеллер Гарольду Маккормику, – но, я повторяю, нам всем стоит уделить серьезное внимание вопросу и по всей стране объединиться за сохранение наших прав»³⁴. Гейтс, поддерживая дядю, также отказался хоть немного уступить ради спасения жизней. «Руководство «Колорадо фьюел энд айрон компани» стоят между страной и хаосом, анархией, опалой и конфискацией, и в этом достойны поддержки каждого человека, любящего свою страну»³⁵.

Со всех сторон окруженный ретроградными взглядами и отказом воспринять новые идеи, Младший оказался в невыгодном положении. Катастрофа в Ладлоу угрожала перечеркнуть все его старания очистить семейное имя. Его отец – так долго бывший его путеводной звездой, проводником, мудрецом и наставником – не мог постепенно прийти к мудрому решению в этой сфере. Бойня в Ладлоу вынудила Младшего признать, что некоторые взгляды отца устарели и что интеллектуально он должен отойти от него. Для этого ему нужен был доверенный человек за пределами ближайшего круга, кто-то, кто бы разделял его этические принципы и мог бы придумать практичный достойный выход из безвыходной ситуации. Такой человек был послан ему провидением в лице Уильяма Лайона Макензи Кинга.

* * *

Макензи Кинг оказал на Младшего невероятное влияние отчасти потому, что у них совпадали стиль и вкусы, но знание мира отличалось радикально. Кинг, потомок известной канадской семьи, был вундеркиндом канадской политики. Он изучал экономику в Торонто, Чикаго и Гарварде, а затем, в возрасте двадцати пяти лет, был назначен первым заместителем министра труда, а девять лет спустя министром труда. Умеющий мягко убеждать, он стал арбитром многих едких разногласий с рабочим классом и призывал к новым государственным механизмам для их разрешения. В 1911 году удача изменила ему, правительство либералов пало, и он лишился министерского поста и оказался в состоянии острой нехватки денег. Три года богатая британка Вайолет Маркхэм поддерживала его финансово. Кинг всегда находил недостатки в высшем обществе, называл его мелочным, лживым и тщеславным, но, если нуждался в деньгах, мог расшаркиваться с богачами.

В начале июня 1914 года, все еще беспокоясь о своих финансах, он получил загадочную телеграмму из Фонда Рокфеллера, приглашающего его в Нью-Йорк на обсуждение специального проекта по труду в новом отделе экономических исследований. 6 июня он провел четыре часа за закрытыми дверями на 54-й Западной улице, 10, совещаясь с Младшим, Джеромом Грином и Старром Мерфи. К концу встречи Младший попросил его возглавить новый департамент по производственным отношениям – что по сути означало стать его личным советником по Ладлоу. Хотя Младший отрицал это публично, он был достаточно умен и видел, что ему необходимы какие-то новые подходы в отношениях с рабочими. Кинга, амбициозного либерального политика, поначалу ужаснули потенциальные последствия этой связи. В своем дневнике он признался: «Как только я окажусь каким-либо образом связан с концерном Рокфеллера, мое будущее в политике будет под угрозой»³⁶. Два месяца Кинг колебался, соглашаться ли на работу. Но так как ее предлагал Фонд Рокфеллера, а не «Стандард Ойл», он набрался храбрости и пошел на риск, особенно когда этот шаг активно поддержал бывший президент Гарварда Чарльз Элиот. На второй встрече с Младшим в Покантико, в присутствии Старшего, Кинг дал свое согласие.

Кинг и Младший были примерно одного возраста, невысокие и коренастые, скромные и порядочные, одевались в темные старомодные костюмы. Что-то в банальных поучениях Кинга очень сильно перекликалось с Рокфеллерами. Убежденный пресвитерианец, Кинг самозабвенно читал Библию и воздерживался от карт и табака, и эти двое сдержанных, склонных к уединению молодых людей сразу же нашли взаимопонимание. Многие видели в Кинге те же самые силы и слабости, которые часто приписывали Младшему, – мессианство и отсутствие простоты в общении. Оба молодых человека идеализировали своих матерей, и, когда Кинг позже ударился в спиритуализм, он утверждал, что связался во время сеанса с духом умершей матери. Согласно Младшему, Кинг «довольно легко увлекался», но что-то останавливало его, и он остался холостяком³⁷.

Младший видел в появлении Кинга «избавление, посланное небесами», и позже сказал: «Редко на меня человек производил такое хорошее впечатление в первую встречу»³⁸. Обычно окруженный людьми постарше, Младший нашел в Кинге ровесника, знающего из первых рук полный суеты мир. Через год после знакомства Младший сказал ему: «Я нашел в вас брата, которого у меня никогда не было, но которого мне хотелось бы иметь»³⁹. Несмотря на это, следующие сорок лет Младший называл его «господин Кинг». Кинг, идеалист с большими амбициями, видел в Младшем способ провести социальную реформу и получить хорошую компенсацию за сделку. Несмотря на свой либерализм и изначальное предубеждение против Рокфеллеров, Младший сразу понравился Кингу, и тот тоже посчитал его родственной душой. «Что бы ни сделал или ни делает его отец, – сказал Кинг другу, – я вижу, что этот человек практически во всем истинный последователь Христа»⁴⁰.

Не считая своей раскрепощенной жены, Младший ни с кем не говорил так открыто, как с Кингом. Кинг откровенно предупредил его, что Ладлоу может свести на нет филантропическую работу Рокфеллера и что преодолеть несправедливое предубеждение публики против семьи будет «геркулесовым трудом». Только Кинг мог затронуть страшную тему деловой этики Старшего, не выглядя нелояльным. Он записал в дневнике сказанное Младшему:

«Ему следует признать, что мы живем в другом поколении, не похожем на то, в котором жил его отец, когда было возможно, выстраивая отрасль подобно «Стандард Ойл», сохранять в относительном секрете методы работы и т. д. и держать дела предприятия только между людьми, которые в нем участвуют. Сегодня пришел дух общества, и совершенно необходимо доверять тайны публике, обнародовать многие вещи и выступать за некоторые принципы достаточно широко»⁴¹.

Он указал Младшему на необходимость отойти от наследия отца и проложить независимый курс.

К этому моменту Младший был трогательно искренен в том, что нуждается в совете о Ладлоу. «У него огромный опыт в производственных отношениях, а у меня не было никакого, – рассказывал Младший о влиянии Кинга. – Мне было необходимо руководство»⁴². Хотя Кинг поддерживал профсоюзы, он предпочитал компромисс, возражал против забастовок чисто ради признания союза и настаивал на постепенной реформе. Он полагал, что объективное расследование фактов создаст общую платформу для капитала и рабочих. Взывая к совести Младшего, Кинг утверждал, что на политых кровью полях Колорадо можно создать христианское братство при большем сотрудничестве рабочих с руководством. Под эгидой Фонда Рокфеллера Кинг придумал план, по которому рабочие КФА выберут представителей в советы по решению претензий рабочих. План – в лучшем случае остановка на полпути к настоящей реформе, скорее косметическая перемена, чем резкий разрыв с прошлым, – и члены профсоюза смеялись над ним, как над очередным патерналистским трюком. Но каким бы скромным он ни казался сегодня, это был смелый отход от превалирующих деловых идеалов того времени. В доказательство этого управляющие КФА сопротивлялись ему, опасаясь, что компания попадет в руки профсоюза. В итоге Старший отнесся благосклонно и позволил переменам свершиться. Эту дорогу он не мог перейти сам, но его сын нашел способ это сделать.

Кинг увел Младшего от господствующих взглядов отца, одновременно очаровав старика. Когда Кинг уговаривал вести себя более открыто, Рокфеллер казался глубоко тронутым. «Хотел бы я, чтобы тридцать или сорок лет, пока я был в деле, вы консультировали меня по этим вопросам», – признался он⁴³. Кинг обнаружил, что Рокфеллер гораздо приятнее, чем он ожидал. Он написал другу:

«Внешне [Рокфеллер] напоминает старых пап римских на картинах. По манерам он совершенно простой, естественный и искренне благожелательный… У меня было ощущение, что я говорю с человеком исключительно острого ума и умения разбираться в людях. Он прекрасный подражатель и, говоря о людях и своих чувствах, способен имитировать выражение лица другого человека или поведение. У него замечательное чувство юмора, особенно при передаче проницательного понимания ситуаций и людей. Весь его нрав добр и приветлив»⁴⁴.

* * *

К декабрю 1914 года – через восемь месяцев после бойни в Ладлоу – бастующие шахтеры, истощив свой фонд, проголосовали за окончание забастовки, позволив федеральным войскам покинуть район. Когда все закончилось, Младший начал настаивать на введении своей программы сотрудничества рабочих и управляющих перед руководством КФА с возобновившимся энтузиазмом. Бауэрс и Уэлборн все еще беспокоились, что план придаст убедительности претензиям профсоюза, но Младший упорствовал, несмотря на их враждебность. Он совершенно не стал избегать критики, а открылся для нее. Его старый однокурсник по колледжу, Эверетт Колби, давал ужин в клубе «Юнион» на Манхэттене, и Младший смог познакомиться с людьми, громившими его, в том числе с Линкольном Стеффенсом и социалистом адвокатом Моррисом Хиллквитом. Во время сигар после ужина один говорящий за другим критиковал изначальный отказ Младшего вовлекаться в забастовку. Затем Колби спросил: «Вы хотите что-нибудь сказать, господин Рокфеллер?» «Определенно хочу, – ответил Младший, медленно вставая. Все ждали решительных возражений, но Младший поразил их сказав: Я хочу, чтобы вы поняли, джентльмены, как глубоко я признателен за это. Я не забуду ваших слов. Мне сложно выяснить правду. Парень в моем положении настолько привык становиться мишенью несправедливых обвинений, что склонен не верить даже тем, которые, возможно, оправданны»⁴⁵. Это был вежливый способ признать, что критики в прессе отчасти правы, и, таким образом, он серьезно отступил от своих более ранних отказов.

В отличие от Старшего, чья шкура от нападок становилась только толще, Младшего выпады в прессе травмировали. «Я никогда не читал газеты, если там могло быть что-то неприятное, – размышлял он годы спустя. – Я научился этому в прежние дни во время забастовки на западе»⁴⁶. В мае 1914 года, все еще пошатываясь от бойни в Ладлоу, Младший попросил Артура Брисбейна порекомендовать человека, который помог бы отшлифовать образ семьи, и Брисбейн предложил тридцатишестилетнего Айви Ледбеттера Ли, старшего помощника президента Пенсильванской железной дороги. Сын методистского проповедника из Джорджии, стройный голубоглазый Ли по-южному тянул слова, а его гибкое южное очарование мягко завлекало целое поколение газетчиков. Окончив Принстон, он прошел карьерный путь, ставший традиционным в новостном деле: поработал в двух нью-йоркских газетах – «Джорнал» Хёрста и «Уорлд» Пулитцера – и обратился к корпоративным связям с общественностью, сфере, только зарождающейся под влиянием журналистских расследований и правительственного регулирования бизнеса. В их первую встречу на Бродвей, 26, Младший сказал Ли: «Я считаю, что отец и я во многом не были поняты прессой и народом этой страны. Мне бы хотелось услышать ваш совет о том, как прояснить нашу позицию»⁴⁷. Ли не стал предлагать покупать статьи в прессе, вместо этого он изложил свое убеждение, что предпринимателям следует сообщать свои взгляды полностью и откровенно – затем полагаться на истину. Младший сказал с облегчением: «Это первый совет, который я слышу, не предполагающий скрытность того или иного рода»⁴⁸.

Ли все еще работал над незавершенным проектом для Пенсильванской железной дороги и начал с заданий для Рокфеллера за гонорар тысяча долларов в месяц, затем перешел на полную ставку с хорошей постоянной зарплатой пятнадцать тысяч долларов в год. Вскоре он покинул пост и открыл собственную консалтинговую фирму, но продолжал преданно служить Рокфеллерам и «Стандард Ойл, Нью-Джерси». Его советы оказались настолько масштабным и им настолько доверяли, что Младший позже сказал главе «Стандард Ойл, Нью-Джерси»: «Г-н Ли не просто агент по рекламе. Он один из наших советников относительно различных аспектов политики»⁴⁹.

Сложно оценить, оказала ли работа Айви Ли благотворный эффект на Рокфеллеров. Его инструкции Младшему кажутся достойными похвалы: «Говорите правду, потому что рано или поздно публика все равно узнает. И если публике не нравится то, что вы делаете, измените методы и приведите их в соответствие с тем, что хотят люди»⁵⁰. Несомненно, совет прекрасный, но поступал ли так сам Ли? Несколько месяцев в середине 1914 года он выпускал серию под названием «Факты касательно борьбы в Колорадо за свободу на производстве», освещающую рокфеллеровскую версию событий, и широко рассылал ее лицам, формирующим общественное мнение. Многие критики обвиняли Ли, что тот свободно обращается с фактами, когда он серьезно преувеличил выплаты, данные лидерам забастовщиков профсоюзами, выкопал скабрезные истории о предполагаемых ранних днях Матушки Джонс как публичной женщины и списал причины бойни в Ладлоу на перевернутую плитку в палатке, а не на выстрелы солдат. Литературное братство раскритиковало его: Карл Сэндберг опубликовал статью «Айви Ли – лжец за деньги»; Эптон Синклер хлестко окрестил его «Ядовитым плющом»; а Роберт Бенчли позже высмеивал его предположение, что существующая капиталистическая система – это «в действительности ответвление церкви квакеров, продолжающее работу, начатую св. Франциском Ассизским»⁵¹.

В самом начале Ли повторил ошибку, из-за которой Рокфеллеры попали в сложную ситуацию: он полагался на необъективные отчеты руководителей КФА. После нескольких неловких оплошностей, в августе 1914 года он поехал на Запад и привез более сбалансированную картину. Ли обнаружил, что Бауэрс и Уэлборн давали искаженную информацию, что рабочие КФА были слишком запуганы, чтобы озвучивать претензии. «Очень важно, – советовал он Младшему, – как можно скорее подготовить подробный план по созданию механизма работы с претензиями»⁵². Даже если Ли старался скрывать правду, вероятно, он помог привнести в КФА более человечные методы общения с рабочими.

При совместной опеке Кинга и Ли к Младшему вернулось самообладание, и он даже пошел в наступление за улучшение отношений с рабочими – очевидные перемены, ставшие заметными, когда в январе 1915 года он давал показания перед комиссией по производственным отношениям в нью-йоркской ратуше. Комиссия, собранная президентом Вильсоном, состояла из представителей работодателей, рабочих и народа. Председательствовал на слушаниях сенатор Фрэнк П. Уолш, реформатор адвокат из Миссури, получивший признание, когда защищал Джесси Джеймса. Уолш, с внушительной гривой волос и театральными манерами, охотился на Рокфеллера. Кинг, готовя Младшего к этому событию, дал ему краткий список литературы по истории профсоюзов и загадочное напутствие: «Я сообщил… ему, что в том, что касается его, не вижу альтернативы, либо он начнет бурю великой революции в стране, либо станет человеком, который своей бесстрашной позицией вдохнет новые силы в отрасль»⁵³. Ли, со своей стороны, настаивал, чтобы Младший не прятался и не вел себя виновато. Когда возник вопрос о том, через какие двери входить Младшему, когда он приедет в ратушу, Джером Грин сказал: «О, конечно, через заднюю дверь». Ли аж подскочил: «Дни философии задних дверей закончились. Господин Рокфеллер войдет через те же двери, что и все»⁵⁴. Когда Младший, в котелке и пальто-честерфилд прибыл в ратушу, бледный и напряженный, он прошел по центральному проходу и остановился пожать руки Матушке Джонс и другим организаторам союза в Колорадо.

Следующие три дня напряженных показаний стали катарсисом для Джона Д. Рокфеллера-младшего. В первый день он все еще заявлял о незнании ситуации в КФА. Он признал право трудящихся объединяться, но также поддержал право капиталиста сопротивляться. Вечером он шел по Бродвею в контору, а за ним тянулась толпа освистывающих его демонстрантов. Даже притом, что начальник полиции Артур Вудс приписал особые наряды на Бродвей, 26, и 54-й Западную улицу, Младший отказался от особой защиты. «Отец никогда никого не боялся, – объяснил он. – Он был самым бесстрашным человеком, какого я знаю, и я не хочу, чтобы народ думал, что мне нужна полиция для защиты»⁵⁵.

Второй день приберег сюрпризы для неприятелей Младшего. Он подошел поговорить к Матушке Джонс – в Колорадо ее отправили в тюрьму на девять недель, а затем выдворили из штата под прицелом – и пригласил ее зайти к нему. Она дружески ответила Младшему, что никогда не верила, что он знает, чем «эти наемники там занимаются. Теперь я вижу, как легко вас ввести в заблуждение». Младший пошутил, что она бросается комплиментами в его адрес. К радости прессы и зрителей, Матушка Джонс ответила: «Я больше расположена бросаться кирпичами»⁵⁶. В тот день на стойке свидетеля Младший высказал покаяние, которого так долго жаждала публика, признав, что слишком узко рассматривал обязанности директора. «Я надеюсь, что никогда не дойду до того, чтобы не стремиться постоянно к высокому и лучшему – и касательно моих собственных действий и… общей ситуации в компании. Я надеюсь, что делаю успехи. Мне бы хотелось, чтобы это было так»⁵⁷. Макензи Кинг позже назвал эти показания поворотным пунктом в жизни Младшего.

Подобное публичное признание ошибки было чуждо Старшему, воспринимавшему критику как мученичество правых. На месте Младшего он бы отреагировал холодным неповиновением или удобной забывчивостью. Но он видел, что сын следует совету Кинга, показывая необычную смелость и совершая важный сдвиг в положении семьи в обществе. Тронутый силой сына, Старший передал Младшему еще восемьдесят тысяч акций КФА и тем самым передал ему действенный контроль над компанией. Если он ждал знака небес, чтобы убедиться, что его сын достаточно силен и способен нести груз колоссального состояния, теперь он увидел его. Позже он написал о показаниях сына:

«Они сильно изводили моего сына, терзали его, заставляя сказать то, что можно было бы использовать против него, против нас. Это было подобно суду над Жанной д’Арк. Не знаю, как он находил ответы, слова, так быстро, мгновенно на каждый вопрос… Он нас всех удивил. Казалось, он отвечал вдохновенно. Я на самом деле верю, что его вдохновила его мать; он был так отзывчив, так справедлив в своем отношении и во всех своих заявлениях»⁵⁸.

На большинство репортеров Младший производил впечатление человека открытого и искреннего, хотя и слегка скучного. Но Уолтер Липпманн обвинил его в банальности.

Те, кто слушал его, многое бы простили ему, если бы чувствовали, что смотрят на великого человека, настоящего знатока людей, человека некоторого величия. Но в Джоне Д. Рокфеллере-младшем, похоже, ничего нет, только молодой человек с кучей неприятностей, очень запуганный и с очень добрыми намерениями. Ни способностей государственного деятеля, ни лидерских качеств в крупных делах, просто осторожный, лишенный воображения, по сути, неинтересный человек, который оправдывает свои поступки простыми нравоучениями и мелкими добродетелями⁵⁹.

Это был жесткий вердикт, и его часто повторяли на протяжении многих лет. Но этот критик не учитывал храбрость, с которой заурядный сорокалетний молодой человек сумел успокоить и полную яда публику, и всемогущего отца. Он отрекся от принципов отца, не отказываясь при этом от человека, его умная стратегия открыла для семьи новые возможности. Чтобы увидеть, насколько Младший опередил своих противодействующих наставников, достаточно процитировать истеричную записку, написанную Гейтсом после показаний Уолша, в которой он сожалеет о терпимости Младшего:

«Я не так понимаю Христа, как он смог принять дух смирения по отношению к тем, кто пришел к нему в духе этих унионистов… Я бы нанял отряд самых блестящих и способных советников, какие есть в Нью-Йорке – людей, которые не побоялись бы устроить сцену в суде… Если необходимо, я бы даже довел дело до того, чтобы навлечь на себя арест, и я бы сопротивлялся аресту, и меня бы вывели из зала суда вырывающегося – кричащего с целью донести мои аргументы ярко, мощно народу Соединенных Штатов»⁶⁰.

Насколько Младший поднялся над фанатичной оппозицией, стало понятно и когда на Бродвей, 26, его посетила Матушка Джонс. Восьмидесятичетырехлетняя возмутительница спокойствия из Корка, жизнерадостно грубоватая, любила присоединяться к бастующим шахтерам, в сапогах и чепчике, смотрела на них насмешливо через бабушкины очки. Теперь, после того как она способствовала превращению забастовки в Колорадо в вендетту против Рокфеллеров, она стояла лицом к лицу с Младшим. Она поддразнивала его, говорила, что представляла его с тяжелой челюстью, плотно сжатым ртом и сжимающим деньги. И добавила: «Когда я увидела, как вы идете давать показания, и слушала вас, я поняла, какой вы человек, и меня переполнили угрызения совести. Я почувствовала, что была очень несправедлива к вам»⁶¹. Отдав должное искренности Младшего, Матушка Джонс не стала выбирать выражения касательно его плана представительства рабочих, который она назвала «притворством и обманом»⁶². Но после горькой тупиковой ситуации прошлых лет эта встреча стала значительным шагом к взаимному доверию. После этого разговора Айви Ли пригласил репортеров, и Младший, стеснительно покраснев, сказал: «Джентльмены, я знаю, что мой долг как директора знать больше о положении дел на шахтах. Я сказал Матушке Джонс, что, разумеется, должна быть свобода слова, свобода собираться и независимые, не принадлежащие компании, школы, магазины и церкви. Я собираюсь, как только смогу, поехать в Колорадо и увидеть все своими глазами»⁶³. Обещанная двухнедельная поездка состоялась в сентябре 1915 года, запоздалый обряд посвящения, завершивший частичное преобразование, начатое в Нью-Йорке.

Отправляясь на юг Колорадо, Младший проявлял горячную поспешность человека в духовном поиске. На втором раунде слушаний в мае Фрэнк Уолш представил затребованную судом переписку Младшего и руководителей КФА во время забастовки. Письма показали воинственный настрой Младшего против профсоюзов и более глубокое его участие в управлении, чем он признавал, что делало еще более важным его искупительное путешествие в Колорадо. Старший, всегда сжимавшийся от контакта со своими анонимными противниками, поделился с другом, что отдал бы миллион долларов, лишь бы оградить своего мальчика от опасностей в Колорадо. Он попытался убедить Чарльза О. Хейдта взять оружие, но Младший, решительно настроенный доказать свою храбрость, отказался и от оружия, и от телохранителей. От восьми репортеров, увязавшихся следом, потребовали в качестве меры предосторожности держать маршрут в секрете.

Поездка показала крайне важные различия между Старшим и Младшим. Старшему огромное богатство позволяло укрыться в своих поместьях, тогда как Младший видел в нем необходимость большей открытости. Инстинктивно он вел себя, как глава государства, всегда радушный и щедрый на публике – стиль, который он передал своим детям. Он не хотел вечно воевать с народом, как отец, и имел смелость сделать необходимые промежуточные поправки; в этом отношении он был сильнее своего неукротимого отца, который при нападении упирался и становился несгибаемым.

Всю свою жизнь Младший боролся с тенью, с невидимыми врагами, которые неожиданно стали трехмерными человеческими существами на шахтах в Колорадо. Теперь он будет общаться с рабочими, чьей судьбой он управлял издалека. Сначала процессия остановилась в самом Ладлоу, овеваемом ветрами месте, теперь уже без палаток. Выходя из машин, Младший, Кинг и репортеры торжественно подошли к двум железнодорожным шпалам, скрепленным вместе в черный крест, отмечая место, где задохнулись в яме две женщины и одиннадцать детей. Потом они поехали в первый из восемнадцати угольных городков КФА, где пообедали бифштексом, бобами и картофельным пюре. Проникшись духом места, Младший и Кинг согласились с Айви Ли и, прежде чем спускаться в угольную шахту, купили за два доллара спецодежду из денима в магазине компании.

В одном шахтерском лагере Младший выступил перед рабочими в здании местной школы с короткой речью, затем предложил, с не характерной для него спонтанностью, чтобы расчистили пол и провели танцы. Когда маленький оркестр из четырех человек начал играть вальс, он подхватил жену шахтера и весело вышел на площадку. Слишком хорошо воспитанный для формального подхода, Младший весь вечер танцевал с каждой из двадцати или около того присутствующих женщин – какой поворот судьбы для молодого человека, который когда-то так стеснялся в Брауне, что вообще не решался танцевать. Больше всех изумилась Эбби, следившая за его продвижением в прессе. «Из газет я вижу, что танец стал одним из твоих ценнейших активов, – написала она ему. – Я никогда больше не буду сомневаться»⁶⁴.

2 октября 1915 года в городе Пуэбло Младший обратился к двумстам рабочим и управляющим КФА. «Это незабываемый день в моей жизни, – начал он. – Мне повезло познакомиться с представителями рабочих этой великой компании, ее должностными лицами и управляющими шахт, собравшимися вместе, и могу вас заверить, я горжусь тем, что я здесь, и буду помнить эту встречу, пока я жив»⁶⁵. Проповедуя свое евангелие сотрудничества, он представил проект совместной комиссии рабочих и управляющих по рассмотрению жалоб, а также новых комитетов по здоровью, санитарным условиям, безопасности шахт, отдыху и образованию. Что особенно важно, никто не будет уволен за вступление в профсоюз, и были обещаны новые дома, школы и центры отдыха. Младший попытался объяснить наглядно, выложив на столе три кучки монет, представляющих рабочих, управляющих и директоров, затем показал, как каждая группа забирает монетки, ничего не оставляя на дивиденды из инвестиции Рокфеллера в тридцать четыре миллиона долларов. Младший, вероятно, был достаточно убедителен, так как в тайном голосовании его план поддержали две тысячи четыреста четыре из двух тысяч восьмисот сорока шести шахтеров. С другой стороны, возможно, брезгая патернализмом, две тысячи шахтеров голосование бойкотировали.