Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

В «Богатстве против Содружества» Ллойд опустил все имена, хотя Рокфеллер, Флаглер и другие слишком хорошо угадываются. Имя «Стандард Ойл» ни разу не упомянуто и обычно обозначено как «нефтяное объединение» или другим эвфемизмом. Эта техника защищала Ллойда от обвинений в преследовании, хотя сам он предпочел высокопарное объяснение: «Представляется крайне важным, чтобы книга сохранила характер иллюстрации мотивов и результатов нашей коммерческой цивилизации, а не была атакой на конкретную корпорацию или группу людей»²⁹.

Рукопись Ллойда с трудом нашла издателя. Марк Твен, тоже тогда державший собственное издательство, отказал из уважения к своему близкому другу Генри Х. Роджерсу. Твен написал жене: «Я хотел сказать [Ллойду], что единственный мужчина, который мне небезразличен в этом мире; единственный мужчина, на которого мне не наплевать; единственный мужчина, который потратил столько пота и крови, чтобы спасти меня и моих близких от голода и позора, это дьявол из «Стандард Ойл»… но я этого не сказал. Я сказал, что вообще не хочу книгу; я хочу выйти из издательского дела»³⁰. К счастью для Ллойда, он добился страстного спонсорства другого литературного светила, своего бывшего редактора из «Атлантик Монтли», Уильяма Дина Хауэллса, потрясенного вердиктом против Рокфеллера. «Я думаю, это чудовищное беззаконие, историю которого вы рассказываете, свершилось в наше время, и настолько ужасающе, настолько возмутительно, что я вынужден останавливаться после каждой главы и переводить дух»³¹. Хауэллс направил Ллойда в «Харпер энд Бразерз», которые согласились издать книгу, если автор значительно сократит ее, заплатит за публикацию и гарантирует продажу полутора тысяч экземпляров – сделка, которую мог себе позволить только богатый радикал.

Книга, опубликованная в 1894 году, за год выдержала четыре переиздания и разошлась приличным тиражом в восемь тысяч экземпляров в первые десять месяцев. Среди похвал звучали и неприятные нотки. «Нэйшн» начал свой едкий обзор словами: «Эта книга примечательный пример грубого риторического преувеличения», – и охарактеризовал книгу, как «пятьсот страниц дичайшего бреда»³². И все же работу широко хвалили многие реформаторы, среди прочих Луи Брэндайс, а Эдвард Эверетт Хейл назвал ее самой важной американской книгой со времен «Хижины дяди Тома». Так как Ллойд разослал бесплатные экземпляры политикам, она стала библией вашингтонских борцов с трестами.

Ллойд, склонный к мелодраме, заявлял, что за ним следят детективы «Стандард Ойл», и говорил друзьям, что «ждет, что его сокрушат люди «Стандард»». Похоже, он был сильно разочарован, когда Бродвей, 26, отреагировал на его книгу суровым молчанием. Коллеги сообщили Рокфеллеру об обвинениях в книге, но он не читал ее и сказал, что «Стандард Ойл» «уделяет внимание всей этой чуши не больше, чем слон – крошечному комару»³³. Рокфеллер теперь отклонял почти еженедельные запросы об интервью, в том числе от нового журнала, созданного Сэмюэлем С. Макклюром, который в то время был в Париже и пытался привлечь к сотрудничеству неизвестную молодую журналистку из Пенсильвании, Иду Минерву Тарбелл.

* * *

Даже после публикации «Богатства против Содружества», Ллойд потчевал друзей лживыми сплетнями о Рокфеллере, с саркастичным наслаждением рассказывая одному собеседнику, что магнат недавно уехал за границу, якобы восстановиться, надорвавшись от благотворительности. Уверенный, что Рокфеллер уехал делить мировые рынки нефти с русскими, Ллойд хохотал над тем, что здоровье Рокфеллера подорвано сокрушительным весом его благотворительности. «Чудо, что он ждет, что люди поверят в такие вещи, и они действительно верят!» – говорил Ллойд другу³⁴. Ирония, разумеется, в том, что Рокфеллер говорил правду без прикрас. Ллойд всегда был слеп к добродетелям Рокфеллера и чувствителен к его очевидным порокам.

К 1895 году пятидесятишестилетний Рокфеллер начал неуловимо постепенно отходить от дел. В тот год он позировал Истману Джонсону для запоминающегося портрета, заказанного правлением Чикагского университета и изображающего его ближе к завершению деловой деятельности. Титан сидит на простом деревянном стуле на фоне темного занавеса и пристально вглядывается в смотрящего. Длинные тонкие пальцы изящно сплетены, ноги скрещены, но есть яркая глубина, неукротимый огонь в его глазах. Рокфеллер все еще кажется влиятельным и удивительно молодым, но в нем чувствуется грусть, будто он ссутулился под тяжким грузом и окутан непостижимым унынием.

Так как он называл самой ранней датой ухода от дел 1894 год, а самой поздней – 1897-й, есть некоторая неопределенность, в какой именно момент Рокфеллер официально покинул Бродвей, 26, но 1895 и 1896 годы судя по всему стали переломными. Хотя он все еще изредка страдал от нервного напряжения и проблем с пищеварением, паника 1893 года вынудила его несколько раз отложить уход. Тексты о Рокфеллере всегда подчеркивали его самочувствие и тяжелый груз благотворительности в качестве объяснения, но повлиял и другой фактор: он довел до совершенства блестящий механизм «Стандард Ойл» и, выполнив назначенную задачу, считал, что должен передать бразды молодым людям. По словам Гейтса, коммерция «перестала его развлекать, в ней не было свежести и разнообразия, она стала просто скучной, и он ушел»³⁵. К 1896 году Рокфеллер пропускал ежедневные встречи за обедом на Бродвей, 26, и лишь изредка обменивался записками с другими руководителями. К 4 июня 1896 года он уже оставил почти все свои обязанности: в завершении письма к Арчболду он пишет: «Я буду очень рад в любое время услышать новые вещи, важные для коммерции, если это не затруднит вас слишком сильно или если вы будете любезны позвонить господину Роджерсу»³⁶.

В сентябре 1897 года Рокфеллер пережил еще одно недомогание, судя по всему связанное с кровообращением, и врачи настаивали, чтобы он скорее передал повседневные решения своим представителям. «Я не называю себя больным, – прокомментировал Рокфеллер одному родственнику, – но к этому предупреждению немедленно прислушался, так как здоровье – это дело первой важности»³⁷. Поэтому в 1897 году – год, когда его сын закончил Браун, – Рокфеллер вышел из здания империи, которая забирала его силы более тридцати лет, и в следующие пятнадцать лет редко появлялся на Бродвей, 26. На посту его сменил Джон Д. Арчболд, его жизнерадостный драчливый протеже, который примет более непримиримый боевой тон в дуэлях с правительственными следователями и совершит немало промахов в сфере связей с общественностью.

Рокфеллер совершил серьезную ошибку, не заявив о своей отставке публично, и сохранил титул президента в «Стандард Ойл, Нью-Джерси». В результате он остался привлекательной мишенью для критиков и его считали ответственным за многие сомнительные суждения Арчболда, номинально вице-президента «Стандард» в Нью-Джерси.

В наш век уверенной деловой прессы, когда репортеры с готовностью разузнают корпоративные секреты, сложно понять, как самый богатый человек в мире, возглавлявший самое крупное предприятие в мире, удалился так, чтобы об этом не узнали. И все же почти вся пресса – к огорчению Рокфеллера впоследствии – проглотила историю целиком. Некоторые репортеры знали, что он больше не приходит на работу, но сомневались, что он действительно сложил с себя полномочия. Понять недоразумение несложно. Он владел почти тридцатью процентами акций «Стандард Ойл» – гораздо больше, чем кто-либо другой – и не колеблясь предлагал совет, если чувствовал потребность. Небольшие группы юристов и руководителей компании периодически информировали его, а Арчболд совершал регулярные паломничества по выходным в поместье в Вестчестере, чтобы проконсультироваться с ним. Правительственные противники трестов нападали на компанию, пока впустую, и Рокфеллер стремился разработать линию защиты с действующими руководителями, что тянуло его в прошлое, даже когда он пытался идти к новым свершениям.

Рокфеллер отошел от дел в момент зарождения американской автомобильной промышленности. Он отметил: «Когда я ушел из коммерции… мы только начинали надеяться, что когда-то [авто] будут практичны»³⁸. В тот год в Спрингфилде, штат Массачусетс, Фрэнк и Чарльз Дьюри произвели тринадцать двухцилиндровых легких автомобилей – впервые автомобильная компания выпустила несколько машин по стандартной модели, – а Генри Форд завершил последние штрихи на квадрицикле – своем первом экипаже без лошадей. Автомобиль сделает Джона Д. Рокфеллера гораздо богаче на пенсии, чем тогда, когда он был в коммерции. Когда он ушел из «Стандард Ойл», он стоил около двухсот миллионов долларов – сегодня три с половиной миллиарда долларов, – тогда как благодаря двигателю внутреннего сгорания его состояние подскочило до одного миллиарда долларов к 1913 году, – несомненно, это самый продуктивный уход от дел за всю историю, и, вероятно, смягчивший боль от злобных нападок прессы.

В 1897 году «Уорлд» Джозефа Пулитцера изобразила Джона Д. Рокфеллера и Генри М. Флаглера как двух из пяти главных повелителей треста «Стандард Ойл», хотя Флаглер теперь находился еще дальше, чем Рокфеллер. Рокфеллер, человек со многими приближенными, но очень немногими близкими друзьями, сохранил теплые слова для Флаглера. «Ты и я были связаны делом больше тридцати пять лет, – написал ему Рокфеллер в 1902 году, − хотя были времена, когда мы расходились в вопросах, я не помню, чтобы между нами проскочило хоть одно недоброе слово и чтобы между нами существовала хоть одна недобрая мысль… Я считаю, что своим денежным успехом я обязан общению с тобой, и, если я смог дать что-то тебе, я благодарен за это»³⁹. Флаглер ответил на комплимент, написав одному баптистскому проповеднику, что «если бы провел остаток жизни, восхваляя господина Рокфеллера, то не смог бы сказать ни слишком много, ни больше, чем он действительно заслужил»⁴⁰.

Но за громкими трогательными уважительными словами крылась некоторая прохлада, закравшаяся в их отношения, когда они приблизились к пенсии. Рокфеллер никогда не говорил этого напрямую, но чувствуется, что, по его мнению, Флаглер стал рабом моды и пышности, предателем строгих пуританских принципов, которые их объединили. Хотя в волосах и усах Флаглера теперь блестела седина, лицо оставалось красивым и худощавым, и он был крайне восприимчив к женским чарам. Его преследовали многие неудачи в браке, и он прискорбно часто ошибался. Мэри, его первая жена, болела туберкулезом и стала инвалидом. Когда в 1878 году врачи посоветовали продолжительный отдых зимой, Генри присоединился к ней во Флориде, но ему не терпелось вернуться к «Стандард Ойл», и через несколько недель он рванул в Нью-Йорк. Не желая оставаться одна, Мэри последовала за ним, вместо того чтобы должным образом восстановиться. В мае 1881 года она умерла, и Генри чувствовал себя глубоко виноватым. В тот момент он пересмотрел свою жизнь и решил, что пожертвовал слишком многим для бизнеса, сказав одному журналисту: «До сих пор я отдавал все дни Господу, а теперь, я беру один для себя»⁴¹. Зимой 1882–1883 годов он слег с болезнью печени и начал изучать газетные статьи о земельных сделках во Флориде. В 1883 году пятидесятитрехлетний Флаглер женился на Айде Элис Шаурдс, тридцати пяти лет, бывшей актрисе, которая ухаживала за Мэри во время ее болезни. Невысокая женщина с рыжими волосами, волнующими голубыми глазами и взрывным характером, Айда Элис, казалось, была настроена промотать деньги Флаглера, собрав дорогой гардероб и попытавшись купить себе путь в высший свет Нью-Йорка.

Даже если у него имелись сомнения касательно этой пары, Рокфеллер посещал Генри и Айду Элис во время их медового месяца в Сент-Огастине, штат Флорида, зимой 1883–1884 годов Флаглер, умевший блестяще видеть деловые возможности не только в «Стандард Ойл», верил, что однажды Флорида превратится из зловонных полных комаров джунглей в место чудес, отдыха и экзотической красоты. Следующей зимой, когда Рокфеллеры и Флаглеры вновь посетили Сент-Огастин, Генри купил несколько акров апельсиновой рощи под место будущего отеля «Понс-де-Леон». Для менее влиятельных клиентов он добавил через дорогу отель «Алькасар», стилизовав его фасад под дворец Алькасар в Севилье. Как главный специалист «Стандард Ойл» по железным дорогам, Флаглер увидел, что развитие Флориды замедляет отсутствие транспорта, и в конце 1880-х годов купил две железнодорожные компании и открыл для поселения прибрежный участок вокруг пляжей Ормонд и Дейтона. На реке Галифакс он купил большой отель, перестроил его, добавил поле для гольфа на восемнадцать лунок и переименовал его в отель «Ормонд бич». Годы спустя через дорогу будет стоять зимний дом Джона Рокфеллера, Кейсментс.

В 1892 году движимый верой в будущее Флориды Флаглер объединил свои железнодорожные компании и задумал общий план железной дороги, которая будет виться вдоль атлантического побережья Флориды до Ки-Уэст, а курорты Флаглера пунктиром пойдут вдоль маршрута – это видение он реализовал в 1912 году. С каждым разом Флаглер продвигал железную дорогу дальше на юг, она открывала новые болота для развития, провоцируя очередной земельный бум.

Как всегда, когда его охватывала лихорадка развития, Флаглер накопил счета, которые стали испытанием даже для его массивного состояния. В 1890 году он продал две с половиной тысячи акций «Стандард Ойл» Рокфеллеру за триста семьдесят пять тысяч долларов и несколько лет продавал ему другие пакеты акций – прямо на заре автомобильного бума, от которого они подскочили в цене. Рокфеллер следил за деловыми приключениями Флаглера во Флориде с симпатией, но на расстоянии. «Генри прекрасно поработал во Флориде, – сказал он. − Подумайте только, вывалить все эти деньги ни с того ни с сего. Но Генри всегда был храбрецом»⁴². Но все же он пропускал мимо ушей неоднократные просьбы друга приехать еще. «Я считаю, что эти места станут для тебя открытием, если ты выделишь неделю и посмотришь на них», – уговаривал его Флаглер в 1889 году⁴³. Но после приезда в 1884–1885 годах Рокфеллер так и не появлялся в штате. «Удивительные вещи господин Флаглер совершил в этих южных краях, – сказал Рокфеллер Уильяму Рейни Харперу в 1898 году, − и я сожалею, что так и не съездил к нему»⁴⁴.

Откуда такая неожиданная дистанция в такой исключительной дружбе? При встрече Рокфеллер и Флаглер всегда вспоминали прошлое, но умудрялись редко встречаться. Можно заподозрить, что Джона и Сетти шокировала кричащая атмосфера и изнеженная роскошь Айды Элис Флаглер. В угоду второй жене Генри купил частный железнодорожный вагон и яхту в сто шестьдесят футов (оба были красноречиво названы «Алисия»), и Флаглеры вели себя все больше и больше, как яркие нувориши, ужасавшие Рокфеллеров. Затем у Айды Элис начали проявляться первые признаки умственной болезни, которая завладела ей в последующие годы. Внезапно она начинала болтать об измене мужа – вполне возможная ситуация, но раздувшаяся в затуманенном уме Айды Элис. В 1891 году Генри увлекся Мэри Лили Кенан, красивой одаренной двадцатичетырехлетней женщиной из известной семьи из Северной Каролины, предлагавшей ему передышку от мрачной неуравновешенной жены, и Айда Элис оказалась патологически одержима этими отношениями.

Летом 1893 года Айда Элис получила спиритическую доску, и ее маниакальное поведение ухудшилось. Закрывшись в комнате, она часами общалась с астральными святыми, убежденная, что в нее безумно влюбился русский царь. В октябре 1895 года она начала угрожать убить Флаглера и заявила, что он пытался ее отравить, тогда ее поместили в санаторий в Плезантвилле, штат Нью-Йорк. Весной 1896 года врачи объявили, что Айда Элис вылечилась, и она вернулась к жизни с Генри в их крупном поместье «Палец сатаны» в Мамаронек, штат Нью-Йорк. Они провели несколько счастливых недель, катались на велосипедах и читали друг другу вслух, что предполагало зыбкое возвращение к счастливым временам. Затем Айда Элис подкупила служанку, чтобы та принесла спиритическую доску и быстро поддалась старым демонам. Вернувшись к доске, она вновь впала в параноидальный мир грез. Когда она бросилась на одного из врачей, размахивая ножницами, ее вернули в санаторий в Плезантвилле в марте 1897 года. Там она назвалась принцессой Айдой Элис фон Шоттен Тек и никогда больше не видела Генри.

После того как в 1899 году суд объявил Айду Элис Флаглер сумасшедшей, Генри создал для нее фонд с двумя миллионами долларов в акциях «Стандард Ойл», которые на момент ее смерти в июле 1930 года оценивались свыше пятнадцати миллионов долларов. Генри тем временем оказался связан: закон штата Нью-Йорк разрешал развод только в случае измены, а он не мог доказать измену женщины, заключенной в приют. Ограничения закона никогда не останавливали Флаглера, он перенес свою официальную резиденцию во Флориду и воспользовался влиянием на законодателей штата. 9 апреля 1901 году был принят специальный закон, разрешающий развод в случае неизлечимого сумасшествия – получивший известность как закон Флаглера о разводе. Через две недели Флаглер женился на Мэри Лили Кенан. Состоялась пышная свадьба, Флаглер привез друзей из Нью-Йорка в частном вагоне, но Рокфеллер не присутствовал. Должно быть, он считал, что Флаглер делает из себя посмешище, особенно, когда он был назван ответчиком по делу о разводе в Сиракьюс, штат Нью-Йорк, через месяц после свадьбы. О том, что Рокфеллеры отошли от Флаглера, свидетельствует записка, которую Сетти написала сыну в августе 1900 года. «У нас есть приглашение на свадьбу господина Флаглера и мисс Кенан из С. Каролины. Ей тридцать шесть, ему семьдесят два»⁴⁵. Сетти не выражает удовольствия, только приводит с подразумеваемым неодобрением разницу в возрасте. На самом деле Мэри Кенан в то время было тридцать три года.

Глава 19
Дофин

Когда в 1893 году Джон Д. Рокфеллер-младший поступил в колледж, он казался прототипом бедного богатого мальчика, обремененного чрезмерно развитой совестью и нагрудным знаком сына самого богатого человека в мире. После достаточно одинокого детства в особняках и поместьях у него не было простоты в общении других молодых людей его возраста и класса. Отчаянно желая угодить родителям, он изнурял себя, пытаясь отскоблить грех с души.

Во многом, подобно отцу, Младший нелегко принимал решения и волновался при выборе колледжа. Сначала он настроился отправиться в Йель, прошел предварительный вступительный экзамен и даже выбрал комнату, но тут до него дошли рассказы одного священника, что в Йеле в общественной сфере преобладают кутилы. Кто-то мог бы решить, что это однозначное преимущество Йеля, но Младший предпочел поискать в другом месте и наконец остановился на Брауне, потому что его решили посещать три близких друга. Как он сказал доктору Уильяму Рейни Харперу, с которым советовался, с невыносимой смиренностью, о выборе школ: «Будучи естественным образом несколько застенчивым (Я прошу прощения за упоминание личных моментов), я не очень быстро завожу друзей, и некоторые из тех, кто заинтересован в моем благополучии, опасаются, что если я пойду в Йель в совершенно незнакомый мне класс, я «потеряюсь в толпе», так сказать, и останусь во многом сам по себе, вместо того чтобы заводить социальные контакты, которые мне так нужны»¹. Младший имел склонность обсуждать себя бесстрастно, как будто он лабораторный образец, извивающийся под микроскопом, – родители, особенно мать, научили его изучать свое поведение с такой безличностной отрешенностью.

Младший поступил в Браун в сентябре 1893 года, как раз когда усилился спад в промышленности, и годы его обучения в колледже разворачивались на неспокойном фоне радикальных речей и рабочих волнений, многие из которых были направлены против его отца. Браун, основанный в XVIII веке, был старейшим и лучше всего обеспеченным пожертвованиями баптистским колледжем, его возглавлял президент Э. Бенджамин Эндрюс, баптистский священник и политический экономист. В те дни президенты колледжей часто были посвящены в духовный сан и имели сильное влияние на студентов и в классе, и в часовне. Во время Гражданской войны Эндрюс потерял глаз при осаде Петерсберга, теперь он носил стеклянный глаз, придававший ему образ провидца. Младший восхищался его духовным рвением и глубокими знаниями, и однажды его особенно поразили слова Эндрюса: «Рокфеллер, никогда не бойтесь отстаивать свою позицию, если вы знаете, что правы»².

За полгода до прибытия Младшего в Браун, Эндрюс сочинил лестное письмо Генри Демаресту Ллойду о «Богатстве против Содружества». «Это определенно в моем духе, – заверил он, – хотя в некоторых моментах вы более радикальны, чем я»³. Эндрюс не являлся противником трестов, но хотел регулировать их для общественного блага и более равномерно распределять их выгоды. Когда Младший проходил у него курс прикладной этики, Эндрюс дал ему более тонкое понимание ответственности работодателя в большом бизнесе. В одном эссе Младший уже проявлял склонность к корпоративной реформе, которая отметит его взрослую жизнь: «Кто может смотреть на миллионы рабочих, чья жизнь – это однообразный механический труд, беспрерывная работа, к которой их подталкивает крайняя необходимость… и не гореть желанием серьезно изменить их положение, приняв систему участия в прибыли?»⁴ На какой бы пьедестал ни возводили Эндрюса студенты, многие выпускники резко осудили его, когда он поддержал заявку Уильяма Дженнингса Брайана на пост президента в 1896 году, а одобрение свободной чеканки серебра стоило ему работы. Генри Демарест Ллойд разглядел в увольнении руку Рокфеллера, сказав другу: «Одна из причин, побудившая попечителей вытеснить [Эндрюса] – это утверждение, что, пока он остается, господин Рокфеллер не даст университету денег»⁵.

Стеснительный молодой Рокфеллер поселился в Слейтер-Холл, он был гораздо ниже отца, но с широкой грудью и хорошей выправкой. И его мать, и бабушка Спелман предостерегали против пороков в студенческих общежитиях. В первом письме домой он обнадеживал их, сообщая, что уже посетил молитвенную встречу, и добавил: «Бабушке будет интересно знать, что в классе трое цветных мужчин»⁶. Он начал вести класс воскресной школы в баптистской церкви в Провиденс, и его отец с облегчением написал, что «моральные и религиозные позиции кажутся неплохими»⁷. В насыщенный первый год Младший вступил в клуб хорового пения, клуб игры на мандолине и струнный квартет с несколькими молодыми леди. Он осмеливался робко выбираться за пределы замкнутого мира юности, но он не мог просто радоваться внезапным удовольствиям, ему требовалось оправдать их в терминах самосовершенствования. Когда он начал участвовать в оперетте колледжа, он написал матери: «Мне предстоит выходить на сцену перед людьми, как я это делал в Клубе хорового пения, и это дает мне уверенность в себе и помогает свободнее вести себя на публике, что мне всегда необходимо»⁸.

Очень серьезный, упорный в своей учебе, Младший был достаточно хорошим студентом, чтобы войти в «Фи Бета Каппа», и ему особенно нравились экономика и социология. Тем не менее, в отличие от отца, его уверенность в себе была хрупким бутоном, который легко ломался. «Если человек ругал меня, – говорил он, – я замыкался, как моллюск. Я был не очень сильным учеником, но всегда старался и не любил, чтобы меня упрекали»⁹. Все заметили его баптистскую суровость: он не пил, не курил, не играл в карты, не ходил в театр и даже не читал воскресные газеты. Верный своему обещанию умеренности, когда другие студенты приходили к нему в комнату, он угощал их печеньем и горячим шоколадом, но он ужасно расстроил бабушку Спелман, разрешив мальчикам там курить.

О прижимистости Младшего в городке ходили легенды, у каждого был любимый анекдот: как Джон размачивал две двухцентовые марки, когда они слиплись вместе или как он сам гладил брюки, пришивал пуговицы и штопал свои полотенца для посуды. По примеру отца, он записывал все расходы в маленькую книжечку – одноклассники иногда хихикали над этим – и даже букеты цветов, купленные для свиданий, были учтены. Когда он клал деньги на поднос для пожертвований в церкви или покупал карандаш у нищего, он записывал все до последнего цента. «Он говорил мне, что отец дает ему сколько угодно денег, – сказал друг, – но настаивает на точном учете каждого пенни»¹⁰. Другой одноклассник вспоминал: «Мы над этим много шутили, особенно девочки в Провиденсе, они очень смеялись, когда Джон Д. Рокфеллер-младший угощал их газировкой и записывал в свою книжечку, сидя прямо у стойки с водой»¹¹.

Несмотря на стеснительную официальность, Младший был в целом популярен в Брауне или, по крайней мере, его очень уважали. Отдельные студенты определенно считали его безнадежным педантом, и однажды, когда он шел по университету, кто-то крикнул ему: «Вот идет Джонни Рок, весь добродетельный и без единого порока!»¹² Но в целом он стал общительнее и увереннее в себе и постепенно избавлялся от душной морали его воспитания. Он от природы был терпимым, и в одном письме рассказывал бабушке Спелман: «Здесь можно встретить все сорта людей во всех состояниях, и они так непохоже смотрят на жизнь, долг, удовольствие и то, что после смерти. Я нахожу, что мои идеи и мнения во многом меняются. Теперь я бы скорее отстаивал дух, а не букву закона»¹³. Робко и неуверенно он создал личность, отдельную от личности предков. Он был более экуменическим, более открытым внешнему миру, более чутким к альтернативным взглядам. Как президент класса, он добился, чтобы одноклассники отказались от алкоголя за общим ужином, который традиционно превращался в пьяный дебош. А когда класс отправился на ежегодный мальчишник в Ньюпорт, Младший согласился держать бочонки с пивом под рукой, но старался предотвратить слишком сильное потакание слабостям. Родители были в восторге. «Дорогой Джон, – написала его мать, – ты наша гордость и утешение со дня своего рождения, но сейчас мы как никогда благодарны за такого сына. Слезы радости наполнили глаза дорогого отца, когда мы читали твое письмо, и он просит передать тебе, как он горд и счастлив»¹⁴.

В Брауне Младший почувствовал вкус таких запретных удовольствий, как театр и танцы, маленькая победа для баптистского мальчика, выращенного в суровой морали. После второго курса он отправился в велосипедное путешествие по Англии с одноклассником Эвереттом Колби, чей отец занимался строительством железных дорог (Джон Д. инвестировал в его предприятия). В Лондоне Младший увидел свои первые пьесы: «Два веронца», «Тетка Чарлея» и «Сон в летнюю ночь». Будто признаваясь в тайном посещении борделя, он написал матери: «Я не сделал бы этого дома, например, но подумал, что это не повредит в Лондоне, где я никого не знаю, и имею возможность посмотреть несколько пьес Шекспира»¹⁵. Первый курс Младшего прошел без танцев, но на втором курсе он погряз в этом грехе, весь вечер протанцевав на вечеринке дома у одного из попечителей университета. Перед событием, чтобы потренироваться, он кружил по спальне своего друга Леффертса Дашиелла. Весь вечер, танцуя с некой мисс Фостер, он боялся упасть. Он держался изо всех сил, и у него осталось смутное впечатление, что мисс Фостер поддерживала его. В тот вечер он познакомился с жизнерадостной Эбби Олдрич, дочерью Нелсона Олдрича, сенатора от Род-Айленда, но не смог набраться храбрости потанцевать с ней. Любовь к танцам осталась, и к моменту окончания колледжа Младший предавался грешной страсти два-три раза в неделю.

Сетти Рокфеллер полностью так и не ослабила бдительность по поводу его времяпровождения. В свой последний год в колледже Младший хотел отплатить одноклассникам за доброту к нему и попросил родителей устроить танцевальный вечер в Провиденсе. Джон и Сетти пошли на компромисс и согласились провести музыкальный вечер из произведений Мендельсона, Баха, Шопена и Листа, за которым последует неформальный танец. Они разослали приглашения, в которых инфернальное слово танцы стояло мелко, как будто извиняясь, в нижнем левом углу карточки. И все же, когда вечер наступил, у Сетти разболелась голова, и она скрылась в своем номере. В результате Старший, великолепно смотрящийся во фраке и белых перчатках, стоял у входа один, сердечно приветствуя три сотни гостей. Поведение Сетти по этому и другим поводам подтверждает предположение, что в кровати она укрылась от угрожающей реальности.

До Брауна Младший почти ничего не знал о спорте: Рокфеллеры больше интересовались упражнениями, связанными со здоровьем, чем спортом, связанным с удовольствием. В свой последний год Младший стал руководителем футбольной команды, и над ним бесконечно подтрунивали, когда он называл центр «серединой». Он настолько был сыном своего экономного отца, что, когда один рослый нападающий попросил новые шнурки, Младший спросил: «Что ты сделал с парой, которую я дал тебе на прошлой неделе?»¹⁶ Из-за должности сына Старший, ни разу не видевший футбольную игру, посетил матч в Нью-Йорке между Брауном и командой «Индейцы Карлайла». Сначала он спокойно наблюдал за зрелищем с трибуны, но потом так возбудился, что поспешил к полю в своем высоком цилиндре и бегал взад и вперед по бровке с тренерами. Капитан команды выделил нападающего, чтобы тот объяснил тонкости игры, и, казалось, Джон Д. Рокфеллер с его исключительным пониманием тактических маневров, освоил игру со всеми ее тонкостями за пять минут.

* * *

Младшему нужен был человек, который помог бы ему освободиться от удушающей скромности воспитания, и такой фигурой стала Эбби Олдрич. Это была уверенная в себе девушка, которая не нуждалась в его деньгах и которую не приводило в трепет его имя. Что-то в социальной неприспособленности Младшего взывало к материнским инстинктам этой утонченной молодой леди с грациозными манерами и прямой осанкой дочери сенатора. Она росла в семье из восьми детей, часто выступала в роли хозяйки на приемах ее отца в Вашингтоне и была знакома со всеми, от генерала Эмброуза Бернсайда и Уильяма Мак-Кинли и до вдовы Кастера. Высокая, пышная и немного грузная, она была скорее привлекательной, чем симпатичной. Ей нравилось носить эксцентричные шляпы с широкими полями, символ ее любви к вечеринкам. Казалось, она давала Младшему веру в себя, которую не смогли привить его родители. Об их встрече на втором курсе он сказал: «Она обращалась ко мне так, будто я умею все на свете, и ее уверенность принесла мне много пользы»¹⁷. Благодаря Эбби Младший совершил поразительное открытие, то что от него искусно скрывали: от жизни можно получать удовольствие.