Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

Серия статей Тарбелл в итоге не выдержала проверку временем, сколь бы новаторской для своего времени и заслуживающей всех похвал она ни была. Чем внимательнее изучаешь ее, тем все больше серия высвечивается, как многословные статьи, притворяющиеся рассудительным описанием. В итоге Тарбелл не сумела обуздать ностальгию по Титусвиллу своего детства, утерянному раю героических друзей и соседей, которые отважно шли на бой со все пожирающим драконом «Стандард Ойл».

* * *

Самое громкое и широко цитируемое обвинение, выдвинутое Тарбелл против Рокфеллера, было менее всего заслуженным: титан обобрал слепую жену Фреда М. Бакуса – навсегда вошедшую в историю как «Вдова Бакус», – при покупке ее завода смазочных веществ в Кливленде в 1878 году. Любой мелодраме требуется бедная несчастная вдова, которую обманул коварный подлец, и миссис Бакус идеально подходила для роли такого обрамления портрета Рокфеллера работы Тарбелл. «Будь она правдива, – позже допустил Рокфеллер, – она была бы действительно образцом самой ужасной жестокости по отношению к беззащитной вдове. Я имею основание думать, что широкое распространение этой сказки и вера в нее людей, не знакомых с истинным положением дел, возбудило против «Стандард Ойл компани» и против меня лично больше ненависти, чем что-либо другое»⁶⁸.

Предыстория простая. Рокфеллер начиная в Кливленде, подружился с Фредом М. Бакусом, работавшим бухгалтером в его конторе и преподававшим в воскресной школе их церкви. Со временем Бакус женился, у него родилось трое детей, и он открыл маленькую фирму, производящую смазочные вещества. В 1874 году сорокалетний Бакус умер, вероятно от чахотки, и его вдова унаследовала обветшалый завод, состоявший немногим более чем из кучки сараев, дистилляционных аппаратов и цистерн. Стоял он на холме, поэтому сырые материалы нужно было с большими расходами тащить вверх по склону, а потом везти масло на телеге вниз по той же крутой тропе – не самое удачное расположение. Прежде чем «Стандард Ойл» начала работать со смазочными материалами, она не трогала фирму. Когда в конце 1870-х годов компания открыла направление масел и смазки, она поглотила трех мелких производителей, из которых «Бакус ойл», вероятно, был самым отсталым. На самом деле предприятие «Бакус» настолько устарело, что «Стандард Ойл» в итоге закрыла его. Но это не помешало Вдове Бакус закатить дикий скандал на всю страну о том, как Рокфеллер якобы отобрал ее бесценный завод.

Когда «Стандард Ойл» вышла на вдову по поводу приобретения, та настаивала, что будет говорить с Рокфеллером лично, который, ради старых времен, согласился прийти к ней домой. Ссылаясь на свой статус вдовы и доверяя его чести джентльмена, она просила справедливую цену за свою собственность. По ее воспоминаниям, «он обещал со слезами на глазах, что будет со мной в этой сделке и что меня не обманут… Я думала, что его чувства такие, что я могу верить ему и что он обойдется со мной благородно»⁶⁹. Бакус сказала подруге, что Рокфеллер предложил вместе помолиться на коленях. До этого момента ее рассказ близко совпадал со словами Рокфеллера, рассказывавшего, что его «тронули добрые воспоминания о старом сотруднике»⁷⁰.

Бакус хотела, чтобы Рокфеллер сам провел переговоры по ее заводу, но он не разбирался в смазочных веществах и отправил туда сотрудников. Согласно Бакус, наемники Рокфеллера ее безжалостно обманули. Она оценивала свое предприятие в сто пятьдеся – двести тысяч долларов, тогда как люди из «Стандард Ойл» отказались платить больше семидесяти девяти тысяч: девятнадцать тысяч за нефть в наличии, плюс шестьдесят тысяч долларов за завод и доброе имя фирмы. (Из уважения к Бакусу Рокфеллер поручил оценщикам поднять последнюю цифру на десять тысяч долларов.) Доверенный Бакус, Чарльз Г. Марр, позже клялся, что его клиент, после приблизительной инвентаризации активов, указала семьдесят одну тысячу долларов за завод и доброе имя – немногим больше, чем в итоге заплатил Рокфеллер. Но она пришла в ярость от цены и набросала свирепое письмо Рокфеллеру, обвиняя его в двуличности, на что он дал следующий ответ:

…Что же касается Вашего замечания, что у Вас все равно отняли бы дело «Бакус ойл компани» мы, не продай Вы нам свое дело, могу сказать, что и тут Вы меня, как и вообще всем письмом… незаслуженно сильно обижаете. Для интересов предприятия, представителем коего я являюсь, чрезвычайно маловажно, куплено или нет нами дело «Бакус ойл компани». Я верю, что для Ваших интересов важнее продать, и попрошу Вас припомнить время, года два тому назад, когда Вы спрашивали совета у меня и господина Флаглера, не продать ли Вам свое дело господину Роузу. Тогда Вы были согласны продать его за более низкую цену, чем Вы получили теперь, и не за наличные, а в рассрочку, причем Вы были бы очень довольны, если бы кто поручился Вам за регулярный платеж взносов.

Затем он указал, что шестьдесят тысяч долларов, выплаченные за собственность, это в два или три раза больше стоимости таких же или лучших предприятий – утверждение подтвердил господин Мейлони, управляющий завода Бакус. «Считаю, что, обдумав все высказанное Вами в письме, Вы будете принуждены сознаться в нанесении мне незаслуженного оскорбления, и надеюсь, что врожденное Ваше чувство справедливости придет мне в этом на помощь»⁷¹. В завершении Рокфеллер предложил вернуть ей дело в обмен на деньги или дать ей акции в компании по той же цене, какую платит «Стандард Ойл». Это было исключительно честное предложение, и все же театральным жестом Бакус бросила письмо в огонь.

Ида Тарбелл настаивала на возрождении этой избитой истории – Генри Демарест Ллойд уже выжал с ее помощью слезы читателей, – в 1905 году юристы Рокфеллера позволили просочиться в прессу письму, написанному Г. М. Бакусом, деверем вдовы. В указанный период он жил вместе с невесткой и присутствовал в день приезда Рокфеллера. Он написал Рокфеллеру: «Мне известно о десяти тысячах долларов, которые по Вашему настоянию добавили к стоимости собственности, и мне известно, что Вы заплатили в три раза больше, чем собственность стоит, и я знаю, что нашу компанию спасла от краха только продажа собственности Вам. Я просто хочу облегчить душу и воздать Вам должное, сказав об этом»⁷². Бакус невероятно повезло, что она вышла из дела, так как «Стандард Ойл» построила современные заводы, выпустила на рынок сто пятьдесят видов смазочных веществ и опустила цены гораздо ниже тех цен, при которых вдова смогла бы получать доход. Оставшись в деле, она обанкротилась бы за пару лет.

Инвестировав поступления в недвижимость Кливленда, Бакус, ничуть не опустившись до грязи и нищеты, стала очень богатой женщиной. Согласно Аллану Невинсу, на момент смерти у нее было около трехсот тысяч долларов⁷³. Но предположительный грабеж «Бакус ойл» стал навязчивой идеей, и она ворошила это дело перед любым, кто готов был слушать. Образ Рокфеллера, радостно разоряющего бедную вдову, представлял собой такую хорошую историю, с такими чудесными отголосками Диккенса, что доверчивые репортеры многие годы заново вытаскивали ее на свет.

Если Тарбелл увековечила один миф о Рокфеллере, у нее хватило честности развеять другой: о том, что Рокфеллер взорвал конкурирующий перерабатывающий завод в Буффало. Именно это утверждение так расстроило Генри Роджерса, что он сотрудничал с Тарбелл, чтобы очистить свое имя. Ллойд проглотил историю целиком, она вновь и вновь потрясала «Уорлд» и постоянно присутствовала в литературе против «Стандард Ойл».

Как и в случае с Бакус, инцидент относился к периоду, когда «Стандард Ойл» вошла в бизнес смазочных веществ в конце 1870-х годов. Трест хотел получить «Вакьюум ойл воркс» в Рочестере, штат Нью-Йорк, которым владели отец и сын, Хайрам и Чарльз Эвересты. Однажды Джон Арчболд привел Хайрама Эвереста в кабинет Рокфеллера и попросил прямо назвать цену за свою фирму. Эверест подчинился, а Арчболд откинул голову назад и разразился смехом, отмахнувшись от цифры, как от абсурдной. Рокфеллер занял более мягкую позицию, подался вперед, дотронулся до колена Эвереста и сказал: «Господин Эверест, не думаете ли вы, что совершаете ошибку, вступая в битву с молодыми деятельными людьми, которые собираются развивать всю нефтяную промышленность?» Эверест в ответ огрызнулся, что он борец, Рокфеллер только улыбнулся.

Эверест в конце концов понял, что имеет дело с непоколебимой силой, и продал три четверти доли в своей фирме Генри Роджерсу, Джону Арчболду и Эмброузу Мак-Грегору, выступившим агентами «Стандард Ойл». Эвересты оставались управляющими, а руководители «Стандард» участвовали лишь мимоходом. В 1881 году трое сотрудников «Вакьюум» – Дж. Скотт Уилсон, Чарльз Б. Мэттьюз и Алберт Миллер – решили открыть конкурирующий перерабатывающий завод, «Баффало лубрикейтин ойл компани». Они нагло планировали воссоздать их старую фирму, перенеся технологию, переманив клиентов и скопировав процесс, запатентованный «Вакьюум». Эвересты узнали об этом и пригрозили иском. Алберт Миллер раскаялся и обратился за помощью к Хайраму Эвересту. Вместе они проконсультировались с юристом из Рочестера, и на этой встрече Эверест якобы озвучил идею Миллера саботировать новый завод: «Предположим, он подготовит машины так, что они испортятся или разобьются, какие будут последствия?»⁷⁴ На этом его вопросе была выстроена целая куча домыслов.

Согласно более позднему обвинению в заговоре 15 июня 1881 года Миллер приказал кочегарам на заводе «Баффало» нагреть сталь до таких взрывоопасных температур, что тяжелая сырая нефть начала ворочаться и кипеть. Вскоре кирпичная кладка треснула, предохранительный клапан вылетел и вышел большой объем газа – но возгорания не произошло. Неделю спустя Миллер встретился в Нью-Йорке с Хайрамом Эверестом и Генри Роджерсом, которые отправили его в Калифорнию на консервный завод. Эвересты подали иск о нарушении патента против завода «Баффало», Чарльз Мэттьюз, предводитель отступников, в ответ подал свой гражданский иск, обвиняя в заговоре взорвать завод «Баффало» и требуя двести пятьдесят тысяч долларов за ущерб. Вместе с Эверестами в иске фигурировали три представителя «Стандард Ойл» в правлении «Вакьюум» – Роджерс, Арчболд и Мак-Грегор, – несмотря на весьма поверхностное участие в Рочестере. Рокфеллера, лишь приблизительно знавшего об ажиотаже и никогда не встречавшегося с Миллером, привязали к делу для публичности и вызвали в суд как свидетеля обвинения. Дело он всегда считал мелким раздражителем, отвлекающим его от более срочных дел. Ничто в бумагах Рокфеллера не показывает, чтобы он рассматривал его иначе, как прямое вымогательство⁷⁵.

В мае 1887 года Рокфеллер восемь дней просидел в забитом людьми зале суда Буффало. Он был возмущен, что суд превратили в публичный спектакль, чувствовал, что его самого подают, как уродца в цирке, «этому любопытствующему классу почитателей чудес, которым П. Т. Барнум воспользовался и сделал на этом свое состояние»⁷⁶. Давая показания, Рокфеллер, как всегда, был забывчив, но в данном случае он действительно мало знал об этом деле. Через восемь дней судья снял обвинения с Роджерса, Арчболда и Мак-Грегора. Роджерс держал в руках охапку фиалок, подаренных доброжелателем, и Рокфеллер, в редкой демонстрации гнева на публике, встал со своего места, стиснув зубы, и сказал: «Мне не с чем поздравить вас, Роджерс. Как следует поступать с людьми, которые возбуждают дело таким образом – как?» Развернувшись, он погрозил кулаком Чарльзу Мэттьюзу. Затем, пробормотав «Это неслыханно!», широким шагом направился из зала суда, его свита за ним. В более поздние годы он метал громы и молнии против Мэттьюза, «коварного доставляющего неприятности шантажиста», который предлагал продать свой завод «Стандард Ойл» за сто тысяч долларов и подал свой досадный иск после того, как ему в этом отказали⁷⁷.

Иск в Буффало, по правде, не имеет особых заслуг. Обвинение не смогло установить, что взрыв имел место или хотя бы, что высокое пламя было бы обязательно опасным. Хотя Эвересты были признаны виновными и оштрафованы на двести пятьдесят долларов каждый, маленькая цифра отражала, что, по мнению присяжных, Эвересты не сговаривались взорвать завод и были виновны лишь в том, что сманили Алберта Миллера. Если Генри Роджерс сотрудничал с Идой Тарбелл ради опровержения дела Буффало, он был щедро вознагражден. Она категорично заявила: «Кстати, никакой завод в Буффало не был сожжен, более того – не было доказано, что господин Роджерс знал что-либо о попытках, предпринятых Эверестами, уничтожить дело Мэттьюзов»⁷⁸. И все же рассуждения о том, что Рокфеллеру нравилось взрывать заводы соперников, так щекотали нервы публики, что они сохранили в качестве истории слишком хорошей, чтобы с ней расставаться. Мэттью Джозефсон в 1934 году в книге «Бароны-разбойники» вновь должным образом возродил ее вместе с заплесневелой уткой о Вдове Бакус.

* * *

К третьему выпуску в январе 1903 года сам президент Рузвельт жадно читал статьи Тарбелл и даже отправил ей лестную записку. Ее известность росла с каждым выпуском, и ее ровный взгляд смотрел со страниц бесчисленных газет. «То, как вас в целом ценят и почитают, доставляет мне необычайное удовольствие, – сказал ей Мак-Клюр. – Вы сегодня самая широкоизвестная женщина в Америке»⁷⁹. То, что она преуспела в традиционно мужской сфере, только добавляло ей авторитета и загадочности.

Сэмюэл Мак-Клюр позволил бы серии издаваться до тех пор, пока публика продолжала раскупать экземпляры. Тарбелл обобщила эту политику так: «Нет отклика – нет больше глав. Здоровый отклик – столько глав, сколько оправдывает материал»⁸⁰. Поэтому ее статьи не были ограничены временем и выигрывали от невероятного роста внимания, вытаскивающего все больше и больше критиков Рокфеллера из шкатулки. К моменту завершения публикаций Тарбелл тираж «Мак-Клюрз» вырос до трехсот семидесяти пяти тысяч экземпляров. В ноябре 1904 года статьи были собраны в двухтомник, и затем Тарбелл дополнила их едким портретом Рокфеллера в двух частях в «Мак-Клюрз» в июле и августе 1905 года.

Тарбелл пользовалась услугами первоклассного исследователя-ассистента, Джона М. Сиддалла, но это не умаляет ее достижений. Низенький и пухлый, в очках, молодой Сиддалл был опытным сотрудником, он начинал репортером в кливлендском «Плейн дилер» и секретарем кливлендского Совета по образованию во время реформы управления Тома Джонсона. Находясь в Кливленде, он не только поставлял Тарбелл бесчисленные факты, но и подпитывал воображение. «Говорю вам, этот Джон Д. Рокфеллер – самая странная, самая молчаливая, самая загадочная, самая интересная личность в Америке, – писал он ей. – Люди этой страны ничего о нем не знают. Блестящий его портрет стал бы невероятным козырем для «Мак-Клюрз»»⁸¹. Поначалу Сиддалл думал, что Рокфеллер холоден и лишен чувства юмора, но был вынужден отказаться от этого карикатурного образа. «Мой информатор утверждает, что у Джона по-настоящему приятный способ поддерживать знакомство со всеми породами людей – богатыми и бедными, неграми и белыми. Уже только это иллюстрирует чудесную сложность характера Рокфеллера»⁸².

Одним из первых и самых волнующих открытий, нарытых Тарбелл и Сиддаллом, стал рассказ подростка, которому поручили каждый месяц сжигать бумаги на заводе «Стандард Ойл». Однажды вечером он собирался сжечь некоторые формуляры и заметил имя бывшего учителя воскресной школы, независимого переработчика и соперника «Стандард Ойл». Пролистав документы, подготовленные для сжигания, он понял, что это секретные записи, полученные от железнодорожных компаний и документирующие отправки конкурирующих перегонщиков. Тарбелл знала, что «Стандард Ойл» жестока, но ее потрясла неприкрытая криминальная деятельность. «В этом была мелочность, совершенно ничтожная в сравнении с невероятным гением и способностью, которые вошли в эту организацию», – сказала она⁸³. В тот момент она поняла, что Генри Роджерс водит ее за нос.

Тарбелл и Сиддалл были и сами готовы договориться с совестью, чтобы изобличить Рокфеллера. Сиддалл подговорил друга из «Плейн дилер» изобразить учителя воскресной школы, проникнуть на ежегодный церковный пикник в Форест-Хилл и пошпионить за Рокфеллером. По настоянию Сиддалла старый друг Рокфеллера Хайрам Браун задал магнату несколько вопросов, в том числе спросил о его реакции на серии «Мак-Клюрз». При упоминании имени Тарбелл, Рокфеллер успокоил себя долгим вздохом. «Говорю вам, Хайрам, многое изменилось с тех пор, как мы с вами были детьми. Мир полон социалистов и анархистов. Когда человек добивается примечательного успеха в любом деле, они прыгают на него и умаляют обвинениями»⁸⁴. Чтобы получить фотографии, Сиддалл отправил друга по фотостудиям Кливленда, и тот представился агентом каких-то дальних родственников Рокфеллера, чтобы получить снимки магната. «Конечно, эти фотографии получены обманным путем, – напомнил Тарбелл Сиддалл, – и нам следует защитить нашего чрезмерно усердного друга»⁸⁵.

Рокфеллер оградил себя от присутствия Тарбелл, и Сиддалл искал способ показать ей его хотя бы мельком. Рокфеллер проводил лето в Форест-Хилл и появлялся на публике только по воскресеньям на службе в Баптистской церкви на Юклид-авеню. К началу 1900-х это событие стало своего рода цирковым представлением, сотни людей толпились у церкви, чтобы посмотреть на него. Когда серия Тарбелл раздула скопления зевак, Рокфеллер осторожно подходил к своему церковному телохранителю перед службой и спрашивал: «Здесь есть кто-нибудь из наших друзей-репортеров?»⁸⁶ Даже при том что с толпой смешивались детективы Пинкертона, Рокфеллер теперь испытывал тревогу при выходе в свет. Иногда, по его признанию, он предпочел бы уклониться от службы, но не хотел, чтобы его считали трусом⁸⁷. На одной из пятничных служб напротив него весь вечер сидел радикальный агитатор, угрожающе засунувший руку в карман. Рокфеллер был так взволнован, что отложил запланированную речь о социализме.

Вероятно, его образу вредило, что на публике он появлялся только в церкви, так как подкрепляло стереотипный образ лицемера, кутающегося в святость. А его мотивация была достаточно проста: кроме духовного удовольствия от молитвы, он не желал отказываться от общения с простыми людьми, многие из них старые друзья. Среди прихожан церкви оставалось много рабочих, что позволяло Рокфеллеру дружески болтать с кузнецом или механиком. Такой повседневный опыт все больше ускользал от него, когда он скрывался за воротами поместий.

В воскресенье 14 июня 1903 года на Джона Сиддалла обрушилась невероятная удача, затмившая все его самые горячие мечты – Рокфеллер не только появился в воскресной школе, но и произнес небольшую речь «День детей». «Если бы я мог предвидеть вчерашнее событие, я бы посоветовал вам приехать из Титусвилла и провести воскресенье в Кливленде», – сетовал Сиддалл Тарбелл⁸⁸. Он описал, как Рокфеллер в пасторском сюртуке и цилиндре сидел у кафедры и оценивающе разглядывал толпу, как будто опасаясь за свою безопасность. «Он склоняет голову, и бормочет молитву, и поет гимны, и кивает головой, и хлопает в ладоши довольно механически. Для него это все работа – часть его дела. Он думает, что, если делает так час или два, то отпугнет дьявола еще на неделю»⁸⁹. Лишь через месяц Сиддалл узнал об анонимной благотворительности Рокфеллера каждое воскресенье утром, когда он раздавал деньги в маленьких конвертах нуждающимся прихожанам. «Разве это не заставляет усомниться в теории чистого лицемерия? – спросил тогда Сиддалл у Тарбелл, отмечая, что ум Рокфеллера любопытным образом разделен на отсеки. – В одной части законная коммерция, в другой – коррумпированная, еще в одной политическая греховность, в следующей – как часть его существования – религиозный опыт и жизнь»⁹⁰. Эта оценка Рокфеллера была ярче и точнее, чем в более ранних уничижительных колкостях Сиддалла.

В начале осени Сиддалл узнал, что Рокфеллер перед возвращением в Нью-Йорк произнесет короткую прощальную речь в воскресной школе и умолял Иду Тарбелл приехать. «Я позабочусь, чтобы у нас были места, откуда мы хорошо будем видеть его, – обещал он ей. – Вы увидите его в действии»⁹¹. Они планировали втиснуть между собой иллюстратора, Джорджа Вариана, который бы выполнил быстрые наброски Рокфеллера. Тарбелл чувствовала себя «слегка неловко» в предчувствии засады в церкви и опасалась, что их поймают. Чтобы спрятаться, она попросила Сиддалл посадить впереди трех или четырех высоких сообщников, которые скроют Вариана и его блокнот.

Когда Тарбелл и Сиддалл прибыли в зал воскресной школы тем утром, она сморщила нос, глядя на обшарпанную обстановку, «печальная комната с варварскими темно-зелеными обоями с крупным золотым рисунком, дешевые витражи, громоздкие газовые рожки»⁹². Неожиданно Сиддалл сильно ткнул ее под ребра: «Вот он!» Безволосая фигура в дверях не разочаровала Тарбелл. Она написала: «Лицо отражало жуткий возраст – самый старый человек, какого я когда-либо видела, подумала я, но какая сила!»⁹³ Он медленно снял сюртук и шляпу, натянул черную шапочку на лысую голову и сел вплотную к стене, чтобы свободно видеть зал – Тарбелл сочла это мерой безопасности. Во время короткой речи детям, ее впечатлила ясная сила его голоса. После воскресной школы сотрудники «Мак-Клюрз» заполнили церковную скамью в помещении для службы. Тарбелл держалась напряженно, уверенная в том, что Рокфеллер заметит ее в толпе, но, судя по всему, он не заметил.

В написанном ею портрете 1905 года, Тарбелл подчеркнула непоседливость Рокфеллера, как он потирал шею и осматривал комнату, будто выискивая убийц. «Два часа, что я наблюдала за господином Рокфеллером, вызвали чувство, которого я не ожидала, но которое со временем усилилось. Мне стало жаль его. Я не знаю спутника ужаснее, чем страх. Господин Рокфеллер, при всей силе, исходящей от его лица и голоса, и фигуры, боялся, сказала я себе, боялся себе подобных»⁹⁴. Ей не приходило в голову, что она сама способствует возникновению этого страха. Нервное поведение было жизненно важно для Тарбелл, оно предполагало, что у Рокфеллера имелись угрызения совести, его терзала вина, бог мучил его, и он не мог радоваться богатству, полученному плохим путем; ничто не удовлетворило бы простого читателя больше. «Для чего эта несомненная сила достижения, для чего это громадное богатство, если человеку вечно приходится озираться, чтобы видеть, что за спиной!»⁹⁵ И разумеется, Тарбелл никогда не приходило в голову, что Рокфеллер мог выискивать в пастве получателей благотворительности.

Несмотря на все страхи, Тарбелл и ее соратников не обнаружили в Баптистской церкви на Юклид-авеню в то воскресное утро. Это единственный раз, когда Тарбелл действительно находилась в присутствии Рокфеллера. По иронии судьбы, он ни разу осознанно не бросил взгляд на женщину, сделавшую больше, чем кто-либо другой, для искажения его образа.

К завершению серии из девятнадцати выпусков Тарбелл начала рассматривать Рокфеллера, как воплощение зла. Во многом она сохранила беспристрастный тон, несмотря на многие крикливые отступления, но в ядовитом портрете из двух частей, опубликованном в июле и августе 1905 года, она позволила своей мстительности расцвести. Отбросив всякую объективность, она нашла в Рокфеллере «сосредоточенность, коварство, жестокость и нечто непостижимо отталкивающее». Она описала его, как «живую мумию», уродливую и болезненную, прокаженную и похожую на змею, лицо отмечено моральным вырождением. Образ набожного прихожанина, который проецировал Рокфеллер, был лишь «лицемерным фасадом, блестяще созданным жадным бизнесменом».

Болезнь, которая за последние три или четыре года лишила голову господина Рокфеллера волос, забрала даже ресницы и брови, раскрыла всю силу его великой головы… Большие одутловатые щеки неприятно набухли под глазами, кожа, покрывающая их, имеет необычно нездоровую бледность. Эта одутловатость, эта нечистая плоть отталкивает из-за ужасающей тонкой щели рта… Господин Рокфеллер, возможно, и стал самым богатым человеком в мире, но он заплатил. Ничто другое, кроме расплаты, не прорезает такие линии на лице человека, не располагает его губы под таким печальным углом⁹⁶.

Рокфеллер мог отмахнуться от критики своих деловых методов со стороны Тарбелл, как от предвзятости, но портрет причинил ему глубокую боль. Он был в ярости, что Тарбелл превратила его алопецию, доставившую столько страданий, в признак морального падения. Не меньше расстроили его заявления о том, что он неловко чувствовал себя в своей церкви, это било в сердце его веры. Позже он сказал, что не испытывал страха, «потому что нет другого места, где на публичном собрании я чувствовал бы себя, как дома, кроме как в этой старой церкви, куда приходил еще мальчиком четырнадцати лет и где меня окружали друзья»⁹⁷. Откровенная жестокость портрета не позволила Рокфеллеру увидеть обоснованную критику Тарбелл его деловых методов. Для Рокфеллера эта злоба стала последним необходимым ему доказательством предвзятости Тарбелл по отношению к нему.

* * *

Пока легионы врагов Рокфеллера желали поговорить с Тарбелл, ей пришлось встретиться с самым злобным противником, его братом Фрэнком. Отказываясь прощать Джона после дела Корригана, Фрэнк время от времени появлялся в прессе с пламенными проклятиями. Во время выхода серий в «Мак-Клюрз» одна из вашингтонских газет цитировала его слова: «страх похищения стал манией» у брата, и «его везде сопровождают вооруженные люди, готовые отразить любую попытку захватить его»⁹⁸. На самом деле Фрэнк годами не видел Джона и только повторял слухи.

Тарбелл всегда уклончиво рассказывала о своем знакомстве с Фрэнком Рокфеллером, но ее бумаги вскрывают невероятную историю. Хотя брат Сиддалла был одним из адвокатов Фрэнка, договориться об интервью это не помогло. Затем в январе 1904 года произошел прорыв. Сиддалл узнал, что серия Тарбелл приобрела двух неожиданных поклонников: дочь Фрэнка и его зятя, Хелен и Уолтер Боулер. Используя господина Боулера как посредника, Фрэнк указал условия для тет-а-тет с Тарбелл: «Я не хочу, чтобы кто-то из членов моей семьи узнал об этом интервью. Никто и никогда не должен узнать о нем. Я встречусь с мисс Тарбелл в моей конторе в Гарфилд-билдинг. Никого не должно быть. Ни один клерк не должен знать, кто такая мисс Т.»⁹⁹.

Следуя инструкциям, Тарбелл даже переоделась для маскировки. Это интервью станет одним из самых неспокойных в ее долгой карьере. Фрэнк казался откровенным, он философствовал и говорил несдержанно, исходя желчью против брата. Временами его разглагольствования, полные жалости к себе, выдавали неуравновешенного человека. Позже Тарбелл записала свои впечатления, в том числе заявления не для публикаций:

«Он, казалось, смутно догадывался, что говорить со мной неестественно и чудовищно, и все же был так обижен, что не мог сдержаться. Он начал говорить о своем брате, называя его «этот человек». «У меня нет ничего общего с этим человеком, – сказал он. – Я не хочу его видеть. Я видел его всего раз за восемь лет, и то случайно. Он разрушил мою жизнь. Почти довел мою жену до безумия. Два года назад мне пришлось поместить ее в санаторий, где она провела почти год, и все из-за мстительных чувств этого человека ко мне». Он говорит: «Я читал все ваши статьи. Некоторые из них я прочитал два или три раза. Ни один литературный предмет не интересовал так сильно меня и людей, с которыми я общаюсь»¹⁰⁰.

Не зная о бурной истории между братьями, Тарбелл призналась, что Фрэнк был последним человеком, от которого она бы ожидала добровольной выдачи информации. Проницательную деловую журналистку, сколь бы сильно она ни желала получить сведения, оттолкнули уродливые эмоции, которые он показал. Предсказуемо, что Фрэнк вытащил удобную для него версию дела Корригана. Он описал Джона, как садиста, получавшего удовольствие от того, что он дает людям деньги, а если они не выплачивают, забирает их залог и уничтожает их: «Кливленд можно вымостить закладными, которые он взыскал с людей в стесненных обстоятельствах»¹⁰¹. Хотя у Тарбелл сложилось впечатление, что Джон Д. действовал этично по отношению к Корригану, она так вольно цитировала иск против Рокфеллера, что скрыла, что была на его стороне.

Фрэнк дал мало фактов и просто исторгал злобу. Он сказал Тарбелл, что у Джона только два стремления, стать очень богатым и очень старым, и даже подверг жесткой критике Сетти, назвав ее «недалекой, прижимистой и набожной» женщиной, чья величайшая цель – «слыть хорошей христианкой и впечатлить мир набожностью и домашней гармонией»¹⁰². Согласно Фрэнку, Сетти была хитрой, алчной ханжой, следившей, чтобы благотворительность Джона широко освещалась и соответствующим образом религиозно окрашивалась. Нанося последние штрихи на этот жуткий портрет, Фрэнк позже сказал одному из помощников Тарбелл: «[У Джона] имеется заблуждение, что бог поставил его управлять всем богатством в мире, и, пытаясь делать это, он уничтожает людей направо и налево. Говорю вам, когда вы опубликуете эту историю, люди поднимутся и забросают его камнями… Он монстр»¹⁰³.

Фрэнк припас еще две сенсационные новости для Тарбелл. Сначала он сказал ей, что «настоящая причина, по которой я послал за вами, в том, что я хочу однажды написать о жизни моего брата. Я не могу писать. А вы можете сделать подобную вещь, и я хочу знать, сделаете ли вы это, используя мой материал»¹⁰⁴. Тарбелл не вполне представляла себя «литературным призраком» Фрэнка Рокфеллера. С другой стороны, она не хотела спугнуть его и пробормотала, что поможет, если работа в редакции позволит. Затем Фрэнк выступил с примечательным финалом своего бреда о брате: «Я знаю, вы думаете, что я обижен и это неестественно, но этот человек разрушил мою жизнь. Не понимаю, почему я не убил его. Должно быть, есть бог, не позволивший мне совершить такое, так как сотни раз я встречал его на улице и я знаю, мне следовало застрелить его»¹⁰⁵.

Тарбелл не цитировала его фоновые замечания и сохранила анонимность Фрэнка. Но такая одержимость должна была подсказать ей необходимость крайне осторожно обращаться с делом Корригана. Вместо этого, проявив оплошность, она использовала материал Фрэнка в такой небрежной, вводящей в заблуждение манере, что Рокфеллер справедливо обвинил ее в искажении истории.

Возможно, главная причина, по которой Фрэнк не вынес брату мозги, заключалась в том, что он не хотел убивать одного из своих главных банкиров. Не в состоянии обуздать азарт, Фрэнк взял еще один чрезвычайный кредит в сто восемьдесят четыре тысячи долларов у Уильяма во время паники 1907 года. Фрэнк не знал – но наверняка подозревал, – что Джон гарантировал половину займа, обеспечив долг восемьюстами головами скота и сотней мулов на ранчо Фрэнка в Канзасе. На самом деле Джон Д. нес этот долг до смерти Фрэнка, хотя в начале 1912 года Фрэнк опять начал ораторствовать перед репортерами, и Джон отправил адвоката сообщить неблагодарному брату о настоящем источнике денег, которые так долго его поддерживали.