Текст книги "Титан. Жизнь Джона Рокфеллера"

* * *

Раз Младший посвятил себя служению отцу, естественно, возникает вопрос, почему Старший, желая избавиться от забот, не начал великую передачу состояния сыну раньше. Другие магнаты, подобно Коммодору Вандербильту и Дж. П. Моргану-старшему, ждали, что основная масса их богатства перейдет сыновьям после их смерти, но деньги были нужны им как рабочий капитал в предприятиях, у них не было продолжительного периода отставки, как у Рокфеллера. До 1912 года – Младшему исполнилось тридцать восемь лет – Старший держал его в затянувшемся юношестве, выплачивая зарплату, за которую на самом деле была пособием. «Девушки здесь в конторе имеют преимущество, которого никогда не было у меня, – пожаловался однажды Младший. – Они могут доказать себе свою коммерческую ценность. Я завидую всем, кто имеет такую возможность»³³. Медленно, пошагово отец повысил его содержание с десяти тысяч в год в 1902 году до восемнадцати тысяч долларов через пять лет, но Младший никогда не чувствовал, что заработал их, что еще больше обостряло его чувство неадекватности. Он сказал отцу в 1907 году: «Я всегда хотел, просто в качестве удовлетворения, чтобы моя зарплата соответствовала действительной стоимости моих услуг в конторе, тогда как и сейчас, и в прошлом, она скорее говорит о твоей щедрости»³⁴.

До 1911 года Рокфеллер передавал нефтяные акции сыну лишь символически, начав с первого ежегодного подарка ста акций «Стандард Ойл, Нью-Джерси» в 1903 году, он переписал на него и участки ценной собственности в Кливленде, Буффало и Нью-Йорке. Затем, в 1909 году, он передал ему контрольный пакет «Американ линсид компани», и с этим даром в шестнадцать миллионов долларов Младший увидел, как упали первые капли золотого дождя. С благодарностью, но и тревогой он написал отцу: «Глубокое чувство торжественности, ответственности, почти трепета охватывает меня, когда я размышляю над этими дарами, и сердце мое возносится и молчаливо молит Бога, чтобы он научил меня быть хорошим и верным хранителем, как мой Отец»³⁵. Хотя Младший теперь владел компанией и значительной недвижимостью, он все еще оставался в неловкой зависимости, так как ему приходилось отчитываться перед отцом за личные расходы. В январе 1910 года Старший спросил, сколько он потратил за прошлый год, и Младший, как послушный школьник, посчитал ответ, в стиле Рокфеллера, до сотых единиц: шестьдесят пять тысяч девятьсот восемнадцать долларов и срок семь центов.

На пороге нового века Младший и три его сестры имели приблизительно одинаковые состояния – несколько сотен тысяч долларов каждый, и отец поддерживал это равенство несколько лет. (Значительная часть дохода Младшего в ранний период происходила от пятисоттысячного «кредита», который Джон Д. дал ему в дополнение к зарплате.) Затем постепенно становилось понятно, что основное состояние получит Младший. Отчасти это был простой случай мужского шовинизма. Но против Бесси и Эдит работали особые факторы, а шансы Алты снижали натянутые отношения Рокфеллера с ее мужем Пармали. Прохладные отношения были у Старшего с двумя из трех его зятьев, и он не хотел бы давать им чрезмерную власть над своими деньгами. По мнению Младшего, сестры также были дисквалифицированы, потому что не распоряжались финансами в той скрупулезной манере, какую требовал отец.

Постоянно консультируясь со специалистами и выясняя все, что возможно, Младший погрузился в проекты филантропии Рокфеллера, и никто не имел более легкого доступа к хозяину. Он мог поднять тему проекта в повседневные моменты в Покантико или попросить Сетти зачитать предложение вслух. «Гейтс был блестящим мечтателем и оратором, – согласился Младший. – Я выступал продавцом – связью с отцом в подходящий момент»³⁶. Младший играл роль идеально, так как не стремился к славе, с готовностью складывал весь триумф к ногам отца и придерживался схожих с ним взглядов. Старшему, уставшему от деловых трудов, добросовестный сын был послан небом. Однажды, во время игры в гольф, Рокфеллер объявил: «Мое величайшее богатство в жизни – это мой сын»³⁷.

Так почему Старший медлил с передачей денег? Так как он оставался немногословен, можно лишь попытаться домыслить. Одно правдоподобное объяснение в том, что он планировал дожить до ста лет и не хотел сдавать позиции раньше времени, когда ему было за только шестьдесят. Он, вероятно, беспокоился об изнуряющем срыве Младшего, который начался в 1904 году и тянулся почти три года, и это могло быть сдерживающим фактором. Старший, должно быть, опасался, что невероятный груз состояния сокрушит его хрупкого сына. Возможно, Рокфеллер ждал, когда Младший начнет проявлять больше уверенности в себе. Защищая своего уязвимого сына, Рокфеллер был раздражен, что пресса громит его. «У них нет права нападать на мистера Джона, – настаивал он. – Всю жизнь я был предметом оскорблений. Но у них нет оснований, чтобы наносить удары ему!»³⁸

И все же главным страхом, вероятно, оставался политический. Так как состояние семьи во многом составляли акции «Стандард Ойл», отдать их Младшему означало превратить его в мишень неутихающих споров, гораздо более злобных, чем все, с чем он сталкивался ранее. Притом, что «Стандард Ойл» засыпали антитрестовские иски – и от штатов, и федеральные, – вместе с акциями Младший унаследовал бы и шумиху, и юридическую ответственность. Если бы Рокфеллер перевел нефтяной пакет на Младшего, газеты обвинили бы его в попытке уйти от наказания. И сомнения Младшего по поводу руководства «Стандард» при Арчболде могли только укрепить отца в нежелании передавать значительные пакеты акций.

* * *

Гейтс приобщил Младшего к ритуалам филантропии, но кронпринц продолжал выполнять и множество повседневных домашних обязанностей, перекинутых ему отцом, включая плату слугам и ремонт. Ночью 17 сентября 1902 года дом Парсонс-Вентворт в Покантико сгорел. Сотни людей беспомощно стояли в темноте, пока пламя пожирало деревянную постройку. К счастью, никто не пострадал. Джон и Сетти просто перенесли вещи в непримечательное строение на территории под названием Кент-Хаус. Старший давно собирался построить новый дом в Покантико и поэтому не особенно расстроился из-за пожара.

С 1902 года Младший и Эбби занимали в поместье очаровательный дом, известный как Эбитон-Лодж, удобный и просторный, в голландском стиле долины Гудзон, украшенный мансардными окнами и козырьками. Глядя с некоторым неодобрением на подремонтированные резиденции Старшего, они хотели, чтобы он занимал более крупное жилье. В результате они поддержали его желание воздвигнуть дом на самой высокой точке земель, Кайкате, пятисофутовом (ок. 150 м) возвышении с бесподобным видом на реку Гудзон, и взяли на себя планирование особняка, образца элегантности и безупречного вкуса. Выдвигались гипотезы, что Старший видел в проекте исцеление для Младшего после срыва, но в действительности неприятности сына затормозили проект. «Нью-Йорк таймс» рассказывала в мае 1905 года: «Неожиданный серьезный кризис в самочувствии Джона Д. Рокфеллера-младшего временно расстроил планы его отца на строительство красивого особняка этим летом в его огромном поместье в Покантико-Хиллс»³⁹. Год спустя Старший сказал кузену, что старался оградить Младшего от переутомления и никогда не стал бы торопить его со строительством нового дома. Он, конечно, помнил, какая ответственность лежала на нем самом, когда он юношей руководил строительством семейного дома в Кливленде.

Весной 1904 года Старший разрешил сыну заказать у архитекторов первые наброски, и к следующему лету были заключены контракты с архитекторами Делано и Олдричем (Честер Х. Олдрич – дальний кузен Эбби), строителями «Томпсон-Старретт», дизайнером интерьеров Огденом Кодменом-младшим и ландшафтным архитектором Уильямом Уэллесом Босвортом. Когда Рокфеллеру представили чертежи, он поступил так же, как часто поступал в затруднительном положении – ничего не сделал. Он пользовался карманным вето, оставляя Младшего гадать, как и раньше, о своих намерениях. «Через какое-то время, – вспоминал Младший, – я пришел к убеждению, что причина, по которой он не отвечает, в том, что он сомневается, стоит ли строить такой большой дом, со всеми дополнительными заботами, связанными с этим, но, с другой стороны, он слишком щедр, чтобы предложить маленький дом для размещения его детей и внуков»⁴⁰. Очевидно, Младший угадал правильно, так как он представил планы дома поменьше – не такого большого, чтобы удовлетворить стремление отца к простоте, но достаточно просторного, чтобы разместить гостей, – и Рокфеллер с облегчением согласился. Дом должен был стать красивым, но не претенциозным, анонсируя новую эстетику сдержанного изящества Рокфеллеров, во многом ставшую заслугой Эбби Олдрич Рокфеллер.

Перед началом строительства Рокфеллер, знаток инженерного искусства, выложил на стол ряд требований. Чтобы укрепить здоровье Сетти, он хотел, чтобы Кайкат получал зимой максимум солнечного света. Он хотел, чтобы солнечный свет следовал за ним в его повседневных делах, например, освещал столовую в обед, но чтобы спальня днем оставалась в тени во время сна. Требование могло бы смутить самого опытного архитектора, но для Рокфеллера, который интересовался строительством, это была детская игра. Он соорудил устройство наподобие ящика, установленного на вращающемся диске в центре строительной площадки. Расположившись в этой коробке на несколько дней и работая с рычагами, он наблюдал, как солнечный свет ложится на маленькую модель дома. Затем он представил свои почасовые графики архитекторам, и те развернули основание дома соответственно.

Младший и Эбби бросились на строительство Кайката со смесью страсти и волнения. (Младший, завороженный измерениями, всю жизнь носил в кармане складную четырехфутовую рулетку.) Они наблюдали за созданием трехэтажного георгианского особняка с элегантными габлями и мансардными окнами. Из уважения к баптистским ценностям, дом не имел бальной залы, но в нем был орган фирмы «Эолиан» и для религиозной, и для светской музыки. Младший и Эбби неравнодушно относились к своему творению. Посетив некоторые претенциозные «шато» на северном побережье Лонг-Айленда, Младший сказал, что Кайкат в сравнении «гораздо менее вычурный, чем многие дома, какие мы видели», но «более совершенен в своем роде, более гармоничен и очарователен»⁴¹.

Джон и Эбби обратились к Огдену Кодмену, дизайнеру интерьеров из Бостона, который помогал Эдит Уортон переделать ее дом в Ньюпорте и в 1897 году вместе с ней написал книгу «Убранство домов». В книге Уортон восставала против холодных загроможденных комнат ее детства. Кодмен хотел придать Кайкату легкое спокойствие английского сельского дома, обставив его предметами, которые казались бы старыми семейными реликвиями. Ни одна деталь не ускользнула от пристального внимания Джона и Эбби. Они носились с каждым предметом с тем легким трепетом беспокойства, которое Младший всегда испытывал, выполняя задания отца. «Мы купили всю мебель, фарфор, ткани, стекло, серебро и предметы искусства, привлекая, конечно же, лучших советников», – вспоминал он⁴². Прежде чем торжественно показать дом родителям, Младший и Эбби и ели, и спали там шесть недель, проверяя каждую спальню.

Уверившись, что дом готов, в октябре 1908 года они с опаской пригласили Джона и Сетти опробовать его, и поначалу казалось, что это ни с чем не сравнимый успех. «Новый дом готов и полностью обставлен Джоном и Эбби для нас, – записала Сетти в своем дневнике. – Он красивый и удобный, внутри и снаружи»⁴³. Сетти и сестра Лют с удовольствием играли на большом органе с механическим пианино, а Старший привозил органиста из Баптистской церкви на Пятой авеню для концертов после ужина воскресными вечерами. В тот День благодарения в новом доме собрались три поколения Рокфеллеров, Эбби и Младший привезли свой растущий выводок – Бабс, Джона III и пятимесячного Нелсона. Они установили традицию не курить и не пить ни в Кайкате, ни в Эбитон-Лодж.

К сожалению, испытания Младшего и Эбби только начались. Так как Сетти болела, они старались не беспокоить ее строительными подробностями, но она была крайне разборчивой леди. Из дипломатии Джон и Сетти делали вид, что они в восторге от нового дома, но высказывали все больше недовольства в разговорах между собой. На третьем этаже, предусмотренном для гостей, крошечные окошки делали комнаты душными и неудобными. Затем обнаружились более серьезные проблемы. Лифт ужасно грохотал; трубы в ванной комнате Сетти ревели и раскатисто отдавались в общественных местах, шум от служебного входа под спальней Джона Д. действовал ему на нервы; дождевая вода протекала в столовую, камины иногда извергали клубы дыма и так далее. Сетти даже нашла неподобающими очаровательные статуи херувимчиков на веранде позади спальни и отдала переделать их в благонравных девушек-ангелов. Когда родители нарушили молчание и сообщили о своем беспокойстве, сердце Младшего замерло: он опять их подвел. Через год было решено полностью переоборудовать дом.

Но все же суматоха с домом была несравнима с переполохом на землях. Уильям Уеллес Босворт планировал окружить Кайкат небольшим регулярным парком на двести пятьдесят акров (ок. 100 га), а остальное поместье оставить примерно в его диком первозданном виде. Так как Старший считал себя специалистом по ландшафту, он сразу же почувствовал неприязнь к Босворту, в котором видел соперника и вдобавок к тому же пугающе дорогостоящего. Когда Босворт представил свои планы, Рокфеллер фыркнул, что мог бы сделать лучше:

«Через несколько дней, – вспоминал Рокфеллер в своих мемуарах, – я разработал проект так, что дорожки при скрещивании открывали наилучшие виды с вершин холмов, расширявших горизонт, а на заднем плане виднелся речной пейзаж, с холмами, облаками и широко раскинувшейся долиной, венцом всего моего создания. Я отметил направление дорожек и наконец положение дома своими столбиками».

Затем он сказал Босворту: «Посмотрите, пожалуйста, и решите сами, какой план из двух лучше»⁴⁴. Когда его план был принят, Рокфеллер приписал решение своему общеизвестному превосходству, хотя непонятно, как Босворт мог бы возразить. Рокфеллер внес собственные идеи и в регулярный парк – террасами рядом с домом. Он настаивал, что у дорожек южнее дома следует посадить липы, уже зная, что эти деревья быстро растут и быстрее всего отбросят тень на тропинки.

К счастью, Рокфеллер не все делал сам и позволил Босворту создать царственную фантазию прямо из итальянского Ренессанса, с гротами, фонтанчиками, перголами, утопленными садами, фигурными кустами, классическими статуями и бегущими ручьями. Недовольный стоимостью этих украшений, Рокфеллер, прогуливаясь по землям с гостями, говорил им лишь отчасти в шутку: «Знаете, эти ручейки звенят весьма звонко!»⁴⁵ Сетти особенно понравился японский сад Босворта с причудливым чайным домиком, но Рокфеллер, каждый раз глядя на него, видел чистой воды вымогательство и жаловался сыну: «Я с трудом могу понять, как этот маленький японский дом, который, как я полагал, будет очень несущественным делом, достигнет цены в десять тысяч долларов… Босворт, возможно, хорош. Надеюсь, мы почувствуем позже, как и ты, что он не стал для нас слишком дорогой роскошью»⁴⁶.

Когда бы они ни соглашались на одну из скромных идей Босворта, Рокфеллер ворчал, что в итоге это стоило дороже, чем они думали. Сначала Старшему назвали цифру в тридцать тысяч долларов за все ландшафтные работы, и в 1910 году он ужаснулся, увидев счет, раздувшийся до семисот пятидесяти тысяч долларов – больше стоимости дома и обстановки вместе взятых! (Сегодня это составило бы почти двенадцать миллионов.) До этого момента он сдерживался, но теперь устроил сыну хорошую выволочку. «Допустим, мы имеем удовлетворительный результат, но семьсот пятьдесят тысяч очень непохоже на тридцать тысяч долларов, по сути это в двадцать пять раз больше, и господин Босворт получил за свои услуги на пятьдесят процентов больше, чем по первому расчету стоимости, данному мне. Я не хочу, чтобы все узнали, каковы были наши расходы»⁴⁷. В итоге дом бледнел по сравнению с величественными садами, и, должно быть, это на самом деле нравилось любящему воздух Рокфеллеру. При всех своих жалобах, он обожал земли и установил электрические фонари, театрально освещавшие их ночью. «Если бы вы посетили меня темнейшей ночью, – хвастался он, – я бы показал вам виды деревьев от одной части моего поместья до другой, всего лишь нажав на кнопку»⁴⁸.

Начиная с 1911 года дом пережил еще два года обновлений и превратился в прекрасный образец американского ренессанса, модный стиль, говорящий об уверенности быстро растущего промышленного класса. Дом узкий, но вытянутый, возвышался на четыре этажа над землей, и два этажа уходили вниз в склон. Исчез полный спален третий этаж, его заменила мансардная крыша. Превратив деревянную веранду в каменную лоджию, дом на сорок комнат приобрел новое достоинство и величие. Хотя его нельзя назвать абсолютно скромным, Кайкат выглядел чинно и строго и свидетельствовал о простоте владельца. Он совершенно не соответствовал тому, что мог бы позволить себе Рокфеллер или что могли бы построить другие гордящиеся собой магнаты.

К радости Старшего, перепланировка повлекла за собой сложные инженерные проблемы. Чтобы удлинить подход к дому, сотни погонщиков завозили тысячи телег грунта, потребовалось соорудить огромную подпорную стену. Чтобы подвозить припасы, не беспокоя обитателей, для грузовиков был вырыт подземный туннель, и Старшему доставляло удовольствие смотреть, как экскаваторы прорезают дыру в склоне холма. Строительство воодушевляло его, как будто он был маленьким мальчиком, получившим новые игрушечные машинки. Переделка Кайката продолжалась до октября 1913 года, и через два года Джон и Сетти наконец вернулись в дом. К этому моменту Сетти была очень больна, и жить ей оставалось недолго.

Когда Кайкат был завершен, Рокфеллер уделил внимание освобождению земель от беспокоящих его элементов. Ряд домов, оказавшихся на территории Рокфеллера, подняли и переставили в ближайшую деревню. Когда Рокфеллер докупил земли, его все больше стала беспокоить Патнамская ветка Нью-Йоркской Центральной железной дороги, прорезавшая полосу посередине его поместья. Он ненавидел сезонных рабочих и охотников, пользующихся правом прохода, не говоря уже о пепле, который оседал на его поле для гольфа от сжигающих уголь локомотивов. В 1929 году Рокфеллер решил изменить маршрут поезда и заплатил около семисот тысяч долларов, чтобы выкупить целиком деревню Ист-Вью с ее сорока шестью домами; он снес все дома и подарил землю для новых путей в пяти милях (ок. 8 км) восточнее. Убирая еще одного незваного гостя, Младший выкупил триста акров (ок. 120 га) земли у Нормал-колледжа Св. Иосифа и обязался оплатить стоимость его перенесения на другое место и строительства новой территории.

В момент расцвета поместье Покантико было самостоятельным миром с семьдесятью пятью домами и семидесятью милями (ок. 113 км) дорог. Рокфеллер, всегда дорабатывающий свои владения, держал сотни мужчин, занятых передвижением деревьев и холмов, чтобы открывались новые виды. В поместье располагалась рабочая ферма значительных размеров, снабжавшая семью необходимыми продуктами. Рокфеллер так пристрастился к продуктам Покантико и минеральной воде, что их отправляли ему, куда бы он ни поехал.

Поместье Покантико-Хиллс было изумительным укрытием, но у царственных железных ворот группка газетчиков, требующих ответа, всегда напоминала его владельцу о враждебности народа. Хор обвинений со временем стал только громче. Ко второму сроку Тедди Рузвельта Рокфеллер и «Стандард Ойл» уже не могли безнаказанно отмахиваться от федерального правительства и правительства штатов, как раньше. Момент расплаты близился.

Глава 26
Самый богатый в мире беглец

Близились президентские выборы 1904 года, руководители «Стандард Ойл» знали, что Тедди Рузвельт все еще расстроен их попыткой не пропустить новое Бюро корпораций и что нефтяной трест стоит первым в списке злых трестов, которые следует регулировать на федеральном уровне. Так как идея поддержать оппонента Рузвельта демократа Алтона Б. Паркера для Арчболда и его соратников была немыслима, они решили засыпать президента деньгами, в частности, вложение Генри Х. Роджерса составляло сто тысяч долларов. Другие коммерсанты, опасавшиеся кнута федерального регулирования – в том числе Эдвард Г. Гарриман, Генри Клэй Фрик и Джеймс Стиллман – также платили дань Рузвельту, провоцируя обвинения демократов, что президенту дают взятки те самые компании, которые он клялся контролировать. Однажды в октябре 1904 года генеральный прокурор Филандер Нокс зашел в кабинет Рузвельта и услышал, как президент диктует письмо с распоряжением вернуть деньги «Стандард Ойл». «Но господин президент, деньги потрачены, – возразил Нокс. – Они не смогут их вернуть – у них их нет». «Что ж, – ответил Рузвельт, – письмо все равно будет красиво смотреться в качестве официальной версии»¹.

Когда в ноябре Рузвельт победил с впечатляющим отрывом, Рокфеллер отправил ему телеграмму: «Поздравляю вас от всей души с великим результатом вчерашних выборов»². В зале заседаний «Стандард» вложение в кампанию Рузвельта вскоре признали их худшей инвестицией. Арчболд простонал: «С темнейшей Абиссинией никогда не обращались так, как администрация с нами после выборов господина Рузвельта в 1904 году»³. Или, как сформулировал это Генри К. Фрик более кратко: «Мы купили сукина сына, но он не собирался быть купленным»⁴. Тем не менее иерархи «Стандард Ойл» сохраняли полную уверенность, что в любом состязании за превосходство с федеральным правительством, они неизбежно восторжествуют.

Перед выборами Бюро корпораций во главе с Джеймсом Р. Гарфилдом начало собирать данные о «Стандард Ойл». Гарфилд, сын бывшего президента и активный представитель республиканцев в Огайо, дружил с некоторыми юристами «Стандард Ойл», и поначалу расследование проходило достаточно мирно. Затем, в феврале 1905 года Палата представителей единогласно одобрила антимонопольное расследование по «Стандард Ойл» как следствие нефтяного бума в Канзасе. Повторяя драму, когда-то сыгранную в западной Пенсильвании, независимые добытчики и переработчики нефти протестовали, что «Стандард Ойл» владеет трубами штата, а также обвинили компанию в заговоре с железными дорогами. Страсти подогрели и статьи Иды Тарбелл, и ее эффектная поездка по нефтяным месторождениям. Неожиданно уполномоченный Гарфилд вызвал Арчболда и Роджерса на допрос о действиях «Стандард» в штате. Когда он затронул тонкий предмет скидок – горячая тема, с которой началось столько битв в истории нефти, – их отношения резко ухудшились. Новое поколение независимых добытчиков нефти в Канзасе, Иллинойсе, Оклахоме, Техасе и Калифорнии станет движущей силой антимонопольного напора против «Стандард».

При Тедди Рузвельте угасающий закон Шермана вдруг ожил, а серия Тарбелл практически гарантировала, что, если правительство сделает пробный шаг в борьбе с трестами, «Стандард Ойл» станет центральной мишенью. Тарбелл считала ее оптимальным выбором, потому что это был «материнский трест и наиболее близкий к монополии»⁵. Трест производил известный предмет потребления, затрагивал почти каждого и имел обширную историю слушаний и исков для ознакомления. В начале 1900-х годов нефть получила множество новых вариантов применения, и сохранение господства в этой сфере одной организации более не казалось приемлемым.

Годами Рокфеллер и его коллеги игнорировали общественное мнение, отказываясь давать интервью и дерзко держась на слушаниях. Тарбелл справедливо заметила в своей серии статей в «Мак-Клюрз»: «Если бы господин Рокфеллер был столь же великим психологом, как и предпринимателем, он бы понял, что пробуждает в обществе невероятный ужас»⁶. В своей гордыни нефтяные монополисты высмеивали мелкие попытки политиков препятствовать им. «Скорее «Стандард Ойл» будет гореть в аду, прежде чем мы позволим кому-то диктовать нам, как вести наше дело», – поклялся несмирившийся Генри Роджерс⁷. Не желая идти на компромисс, руководители «Стандард» вели себя с правительственными чиновниками так же жестко, как и со своими конкурентами. В этот опасный момент тресту нужен был дипломат, а не горячий Арчболд.

В 1906 году Рузвельт подписал пакет законов против нарушений в промышленности. Пользуясь возмущениями, вызванными романом Эптона Синклера «Джунгли», он подписал закон о контроле за мясом и закон о качестве продуктов питания и лекарств. Дискриминацию на железных дорогах он сделал главной темой и поддержал билль Хепберна, который давал больше полномочий Комиссии по торговым отношениям между штатами на введение железнодорожных тарифов и в ее же ведение помещал междуштатные трубопроводы. Подчинив «Стандард Ойл», Рузвельт надеялся остановить два нарушения одним махом: железнодорожный сговор и монополии. Бюро корпораций направило ему отчет по нефтяному тресту, где уделялось внимание тайным соглашениям «Стандард» с железными дорогами и по тарифам, и по дискриминации. Ухватившись за этот отчет на пятистах страницах, как за мощный инструмент, который поможет протолкнуть билль Хепберна, Рузвельт опубликовал его 2 мая 1906 года. «Отчет показывает, что «Стандард Ойл компани» получала невероятную прибыль, почти до сегодняшнего момента, от секретных тарифов», – объявил президент⁸.

Серьезно недооценив карательные общественные настроения, Рокфеллер продолжал молчать. Когда Чарльз М. Пратт набросал ответ, Рокфеллер возразил совершенно недвусмысленно: «Освещать эту информацию на данный момент неразумно, это привлечет более резкое отношение Федерального› Правительства»⁹. Не приняв возражения Рокфеллера, «Стандард Ойл» выпустила заявление, отрицающее, что сознательно совершала какие-либо незаконные действия.

В «Стандард Ойл» Тедди Рузвельт нашел трест, как будто специально созданный для его целей: большой, богатый, безжалостный, непопулярный и совершенно не раскаивающийся. Рузвельт обожал играть на публику и любил вызывать негодование масс со своей трибуны. Как бывший боксер, умело пользуясь выпадами и блефом, он держал концерн в полном неведении о своих настоящих намерениях. Временами Рузвельт делал громкие публичные заявления: «Эти люди выступали против введения любых мер по установлению честных правил, принятых за последние шесть лет»¹⁰. Будучи еще менее сдержанным с глазу на глаз, он сказал генеральному прокурору, что директоры «Стандард Ойл» – «крупнейшие преступники в стране»¹¹. Затем, в дружественных личных беседах в Белом доме он обезоруживал тех же самых директоров «Стандард Ойл», которых недавно поносил, и казался самой любезностью. В начале марта 1906 года Арчболда и Роджерса тепло приняли в Белом доме. Младший конфиденциально рассказывал отцу:

«[Президент] показал значительную неосведомленность о делах компании, утверждая, что его знание «туманно». Что касается текущего расследования господина Гарфилда, он, казалось, знает мало… Он не проявил личной неприязни или недоброго чувства, равным образом они не могли судить по тому, что было сказано, стоит ли он сам за этим расследованием».

Арчболд выглядел удовлетворенным, но Младший, зная от тестя о переменчивости президента, был настроен более скептично. «Недавно вечером у меня дома сенатор Олдрич заметил, что, хотя президент соглашается с любым человеком, который беседовал с ним последним, и кажется, что его удалось полностью убедить в таком взгляде на вопрос, на следующий день к нему приходит другой человек с другой точкой зрения, и его равным образом тепло выслушивают и успокаивают»¹².

Даже развлекая боссов «Стандард Ойл», Рузвельт собирался обрушить на них всю ярость правительства. Он был недоволен тем, что они препятствовали Гарфилду, отказывались подчиниться законному расследованию. Отправив Отчет Гарфилда в Конгресс, он предупредил, что за обнаруженные нарушения министерство юстиции может преследовать «Стандард Ойл». В основу будущих антимонопольных исков легла связь «Стандард Ойл» с железными дорогами. Подобно Ллойду и Тарбелл, генеральный прокурор Уильям Г. Муди решил, что монополия «Стандард» строится на системе тайных противозаконных скидок. В конце июня 1906 года Рузвельт собрал Муди и других членов кабинета на необычное вечернее совещание в Белом доме, чтобы обсудить возможное преследование. 22 июня Муди объявил о предварительном расследовании в антимонопольном иске против «Стандард Ойл», которое возглавил Фрэнк Б. Келлогг – одна из газет рассказала об этом шаге под резким заголовком «Руководители «Стандард Ойл» могут сесть в тюрьму»¹³.

К этому времени руководители «Стандард» знали, что радушная манера президента ввела их в серьезное заблуждение. «Не вызывает сомнений, что к началу процесса привела особая встреча Кабинета, которую созвал президент и где он имел полное влияние», – сказал Арчболд Рокфеллеру. В попытке храбриться он добавил: «Все хорошо, чувствую себя превосходно и готов к бою»¹⁴. «Стандард Ойл», как всегда, ответила бравадой, и «Цербер» Роджерс отправил Рокфеллеру боевые слова: «По моему мнению, мы в порядке и без сомнений уверенно победим, я не думаю, что нам стоит чего-то бояться»¹⁵.

В ретроспективе кажется очевидным, что двусмысленные сигналы из Белого дома не просто отражали двойную игру Рузвельта, так как он очень не хотел применять политику большой дубинки против «Стандард Ойл». Антимонопольные иски велись медленно, требовали много времени, и их было чертовски сложно выиграть, поэтому он предпочитал компромисс. Он хотел контролировать тресты, а не ломать их и не жертвовать их эффективностью, и ждал любого предложения о перемирии от своих противников, предложения, что они согласятся на надзор со стороны правительства и добровольно исправятся. Но компромисс был настолько чужд Арчболду, что он не увидел, что может при определенной гибкости избежать антимонопольного иска.

* * *

Ко времени, когда администрация Рузвельта сформулировала иск, Рокфеллер уже годами не пересекал порог Бродвей, 26. После 1905 года он даже перестал получать символическую зарплату. Но Рокфеллера все еще считали ответственным за грехи «Стандард Ойл» и больше всего поносили именно тогда, когда он был менее всего вовлечен в дело. Осознавая преимущества приданию тресту человеческого лица, Рузвельт представил Рокфеллера как активного гения шайки, и пресса разыгрывала антимонопольное дело, как петушиный бой между Рузвельтом и Рокфеллером, Белым домом и Бродвей, 26.