Текст книги "Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям"

КРИМИНАЛЬНАЯ ПРОЗА, КРИМИНАЛЬНОЕ ЧТИВО

от лат. crminalis – преступный.

До 1990-х годов в этом термине не было никакой необходимости, так как все произведения, сюжетную основу которых составляло преступление, нуждающееся в раскрытии, вполне адекватно назывались детективами. Исключением являлись разве лишь романы о зарубежных шпионах и/или советских разведчиках, но и в них ведущую роль играли, как правило, сыщики, сотрудники органов государственной безопасности, с которыми предлагалось самоотождествиться читателям.

Теперь же истории о розыскниках, следователях, частных детективах и детективах-любителях, распутывающих сюжетные хитросплетения и изобличающих преступников, в значительной степени потеснены книгами, где нет или почти нет детективной интриги и на первый план выступает повествование о самих преступниках, их биографиях, нравах, способах жизни на воле и в местах отбывания заключений. Это могут быть произведения и полностью вымышленные, и основанные на личном опыте авторов, прошедших тюремные университеты или службу в спецназе, и строго документированные (таковы, в частности, жизнеописания знаменитых киллеров и уголовных авторитетов, «солнцевской», «таганской» и иных преступных группировок, предложенные Валерием Карышевым). Разнится и авторское отношение к новым для нашей литературы героям – в диапазоне от гневного осуждения и разоблачения бандитской романтики до нескрываемой симпатии к людям, бросившим дерзкий вызов и государству, и требованиям общественной морали. Причем, – как говорит Роман Арбитман, – «в 1990-е исчезло коренное отличие сыщиков от тех, с кем им предписано было бороться (и этот факт был “узаконен” модными писателями): четкое соблюдение буквы закона», в силу чего нарушение норм правопорядка стало восприниматься – и авторами, и их читателями – едва ли не как норма жизни в современной России. И как едва ли не единственно возможный у нас путь к обогащению и успеху, что подтверждается книгами Юлия Дубова «Большая пайка», Юлии Латыниной «Охота на Изюбря», произведениями других авторов, рисующих карьеры и облик сегодняшних олигархов.

Отнести этот разряд литературы к детективам вряд ли возможно, отчего критики и говорят о боевиках, бандитских романах и бандитских сагах, объединяя их вместе с собственно детективами понятием криминальной прозы (или криминального чтива – по аналогии с фильмом Квентина Тарантино «Рulp fiction», вышедшем на экраны в 1994 году). Впрочем, обо всем этом – и о межавторской серии «Я – вор в законе», подписанной именем Евгения Сухова, и о сериях «Вне закона» издательства «ЭКСМО», «Обожженые зоной» издательства «АСТ», «Воровской закон» издательств «Крылов» и «Нева», как и о романах Бориса Бабкина, Виктора Доценко, Евгения Монаха, Сергея Таранова, Владимира Угрюмова, Владимира Шитова, иных многих – критики пишут сравнительно редко.

И напрасно, поскольку похоже, что именно в этого рода словесности живет сейчас дух авантюрной, приключенческой прозы. И поскольку, – по мнению Виктора Мясникова, – «это самое криминальное чтиво представляет собой важнейший и необходимейший род национальной литературы – героический эпос», который «заполнил тот сектор литературы, что освободился после ухода советского эпоса. Ну да, после исчезновения литературы о Великой Отечественной и Гражданской, колхозно-партийных эпопей и рабочего романа. Свято место да не будет пусто!» Поэтому, – бодро продолжает В. Мясников, – «вы думаете, что постперестроечные 90-е предстанут в сознании россиян в середине ХХ1 века как время лишних людей? Нет, ребята, мы живем в эпоху бесшабашных спецназовцев, жизнерадостных ментов, бандитов на “мерсах” и крутых дамочек. ‹…› Российский детектив позволяет существовать книжной торговле, особенно в глубинке, делится доходами для издания долгоокупаемого мейнстрима, сохраняет в народе навыки чтения, поддерживает его дух и выражает его мнение».

См. АВАНТЮРНАЯ, ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКАЯ ПРОЗА; ДЕТЕКТИВ, ДЕТЕКТИВНАЯ ЛИТЕРАТУРА; МАССОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; СЮЖЕТ В ЛИТЕРАТУРЕ; ТРИЛЛЕР

КРИПТОИСТОРИЧЕСКИЙ ДИСКУРС В ЛИТЕРАТУРЕ

от греч. kryptos – тайный, скрытый.

Если авторы, работающие в поэтике альтернативно-исторической прозы, задаются вопросом: «Что было бы, если бы история пошла иначе?» – то криптоисторики все время спрашивают: «А как оно было на самом деле?» И пытаются ответить на свой вопрос, исходя, во-первых, из априорного недоверия к общепринятым трактовкам тех или иных исторических (историко-культурных) событий, а во-вторых, из святой убежденности в том, что в основе каждого такого события лежит тайна, которую можно раскрыть, опираясь не столько на вновь обнаруженные факты, сколько на собственную интуицию и собственную логику.

Так возникает стремление еще и еще раз заново переписать Библию. И не первый уже век длятся споры об авторстве шекспировских пьес и анонимного «Слова о полку Игореве». Так наперекор всей мировой исторической науке выстраивают свою «новую хронологию» академик А. Т. Фоменко и его школа, так работает Виктор Суворов, доказывая, что Гитлер, развязав Вторую мировую войну, всего лишь на долю исторической секунды опередил Сталина и советскую армию, готовых к броску на Запад. Понятно, что криптоисторический дискурс пользуется особенно высоким кредитом доверия в эпохи смены общественных формаций (таким был, например, период перестройки), когда сокрушительной ревизии подвергается все на свете – от сложившейся за десятилетия и века репутации исторических лиц до мотивов, которыми эти лица руководствовались. Тогда и выясняется, что Петр I был педерастом, Александр Пушкин – сатанистом, Владимир Ленин – сифилитиком и германским шпионом, Святослав Рерих – агентом НКВД, что Сергей Есенин и Владимир Маяковский не покончили жизнь самоубийством, а были злодейски умерщвлены, и антитезой недостоверно агиографическому фильму Сергея Говорухина «Россия, которую мы потеряли» становится недостоверно разоблачительная книга Александра Бушкова «Россия, которой не было».

Понятно и то, что криптоисторический дискурс одухотворяет собою конспирологическую прозу, а спустившись в зону досуговой литературы, утрачивает исследовательский имидж и превращается в своего рода депо занимательных сюжетов. Здесь в качестве примера можно привести специализированную книжную серию «Альтернатива: Беллетризованная криптоистория» издательства «ОЛМА-Пресс», роман Валентина Леженды «Разборки олимпийского уровня», где Олимп представлен космическим кораблем пришельцев, боги – инопланетянами, а Одиссей – сыном циклопа Полифема, или роман все того же Александра Бушкова «Д’Артаньян – гвардеец кардинала», где воспетые Александром Дюма мушкетеры выглядят уже не рыцарями без страха и упрека, а сворой трусов и мерзавцев. Не чужды криптоисторическим разысканиям и наши публицисты. Одни из них плодят все новые и новые версии смертей Ленина, Сталина, Горького, Рубцова, Андропова. Другие – как Олег Платонов – неустанно доказывают, что история человечества представляет собою борьбу «не народов, а цивилизаций – христианской, основанной на учении Иисуса Христа, и иудейско-масонской, пропитанной талмудическими постулатами об избранном народе. Она идет много веков, на всех уровнях: между личностями и общественными группами, отдельными государствами и народами. И потому так особенно жесток напор Запада на Россию, что она сегодня является последним носителем остатков христианской цивилизации». Третьи во всем решительно – от дуэлей Пушкина и Лермонтова до деятельности лидеров и прорабов перестройки – видят происки спецслужб, следы масонского, еврейского или мондиалистского заговоров, подтверждение пророчеств Нострадамуса, тибетских мудрецов или якутских шаманов.

Можно предположить, что волны криптоисторических разысканий, второе уже десятилетие прокатывающиеся по отечественной литературе и средствам массовой информации, в некоторых случаях намывают и крупицы истины, заявляют новые и не лишенные научной перспективы подходы к пониманию давно, казалось бы, известных исторических лиц и событий. Но тем не менее в целом трудно оценивать эту тенденцию иначе, как принадлежащую к сфере массовой культуры, всегда охочей до скандалов, слухов, рискованных гипотез и сенсаций – словом, до всего того, что на языке раннеперестроечной прессы называлось «жареными фактами».

См. АЛЬТЕРНАТИВНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА; ДОСУГОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА; КОНСПИРОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА; МАССОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПЕРЕКОДИРОВКА КЛАССИКИ; РЕПУТАЦИЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ

КРИТИКА КНИЖНАЯ

от греч. kritike – суждение, вынесение приговора.

В отличие от литературной критики, чье происхождение у нас теряется в тумане 1790-х годов, книжная порождена рынком, нагрянувшим в Россию сравнительно недавно. И связывать ее лучше не с традициями рецензионной практики Виссариона Белинского и Аполлона Григорьева, а с нормами и форматами рекламы, ценностным рядом отечественного пиара. Что отнюдь не мешает и ее антирекламной подчас едкости, и появлению в ее лоне таких ярких авторов, как Лев Данилкин, Лиза Новикова, Галина Юзефович, Николай Александров – ведь, в конце концов, и столь важное для российской мифологии рубежа тысячелетий понятие, как креативность, по сути, приватизировано именно рекламистами и пиарщиками.

На первый взгляд книжная критика похожа на литературную до неразличимости, включая в себя такие, отмеченные «Оксфордским словарем литературных терминов» (1990) процедуры, как «защита литературы от моралистов и цензоров, классификация произведений по жанрам, интерпретация их смысла, анализ структуры и стиля, оценка качества в сравнении с другими произведениями, а также установление общих принципов ‹…› оценки и понимания». И тем не менее – почувствуйте разницу! – для книжной критики, нередко вполне профессиональной, всегда важна не семантика, а прагматика высказывания, то есть не что говорится, а зачем, для чего говорится. Поэтому можно предположить, что, называя роман «Укус ангела» Павла Крусанова «стомиллионным блокбастером» и «мощнейшим романом XXI века», а «Орфографию» Дмитрия Быкова – «литературой нобелевского уровня», Лев Данилкин и не погорячился, и уж тем более не расписался в собственном непрофессионализме, как многие тотчас же решили, а всего лишь хотел выделить пропагандируемые романы из общего литературного ряда, противопоставить его этому ряду.

Впрочем, жест противопоставления отдельных и, по их мнению, удачных книг литературному контексту – общий для всех наших книжных критиков. Ничего, кажется, не имея ни против классики, ни против переводной книжной продукции, современную российскую литературу все они топят или, если угодно, створаживают с редким единодушием. Она и занимает-то их мало, в чем честно признался один из основоположников этого явления, ныне покойный Михаил Новиков: «Мне не кажется актуальным, да и вообще сколько-нибудь нужным регулирование, поддержание и обслуживание со стороны критики того, что называется “литературным процессом”». Критическую статью, – продолжим цитату, – «надо писать не для того, чтобы “поделиться с читателем сокровенными болями и тревогами”, а чтобы развлечь его и проинформировать о том или ином сочинении».

Впрочем, не просто «проинформировать», а еще и вызвать у потенциального потребителя желание купить именно рекомендуемую, а не какую-либо иную книгу. Так как, в отличие от литературных критиков, стремящихся своими суждениями воздействовать на литературу и ориентирующихся по преимуществу на вменяемых читателей, книжные рассчитывают повлиять на объемы продаж и адресуются исключительно к покупателю. Образ этого покупателя, в принципе, уже сложился – достаточно молодой и достаточно образованный человек миддл-класса, который не имеет ни времени, ни желания разбираться в словесном искусстве, но хотел бы быть в курсе модных новинок и располагает некоторым досугом, чтобы посвятить его чтению. Поэтому для него так и пишут: «Местами довольно остроумно, по-тарантиновски; сцены насилия и жестокости – в тяжелой ротации; трупов – с десяток; темп – бешеный». Или вот так: «По калифорнийским понятиям это так себе проза; но если бы здесь кто-нибудь написал хоть что-нибудь подобное, это бы объявили романом века. Кроме шуток». И наконец, совсем уж без затей: «Что хотите можете говорить, но лучшего чтения для пассажиров, курортников, дачников, чем этот 900-страничный том, сейчас в России нет».

Все только что процитированные фразы – из журнала «Афиша», служащего и путеводителем, и законодателем вкуса для отечественной офис-интеллигенции. И помня, что литературная критика живет по преимуществу в толстых журналах, испытываешь соблазн жестко связать книжную, наоборот, с глянцевой, гламурной журналистикой, вообще с миром ежедневных и еженедельных изданий, а также телевидения. Соблазн небезосновательный, и похоже, что заказчики (в тех случаях, когда они соглашаются завести в своем издании рецензионный раздел) ищут обозревателей, колумнистов именно такого типа. Хотя есть и исключения. Так, понятно, что и Александр Архангельский в «Известиях», и Борис Кузьминский, известность которому принесли сначала ежедневные газеты, а затем еженедельники и Интернет, и в особенности Андрей Немзер, за полтора десятилетия побывавший обозревателем в «Независимой газете», в газетах «Сегодня», «Время МН», «Время новостей», – критики отнюдь не книжные, а литературные par exсellence. С другой же стороны, пассионарная энергия новой для нас книжной критики с неизбежностью проникает и в сферу толстожурнальной литературы, а также сказывается на текстах, написанных вовсе не для гламурных изданий. В силу чего уже и в малотиражной «Литературной России» можно встретить пассажи, скроенные по лекалам «Афиши» Льва Данилкина, – ну, например: «Книга Бориса Шишаева “Горечь осины” вошла в современность неожиданно и органично. Сейчас уже тяжело и представить, как русская проза конца ХХ – начала ХХ1 века обходилась без нее….»

У квалифицированного читателя такие пассажи не вызывают ничего, кроме конфузного эффекта. Но такого читателя как раз и не имеют в виду сегодняшние книжные критики, утвердившиеся, – по словам Александра Агеева, – «не то в торговом зале в роли дежурного менеджера, не то в должности товароведа на огромном складе» и рассматривающие книгу как вырванный из общего ряда «товар одноразового пользования». Ничем не хуже, но и не лучше гигиенических прокладок или зубной пасты.

См. ГЛАМУРНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ЖУРНАЛИСТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; КОЛУМНИСТИКА; КОНФУЗНЫЙ ЭФФЕКТ В ЛИТЕРАТУРЕ; КРИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; РЫНОК ЛИТЕРАТУРНЫЙ

КРИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ

Дать исчерпывающее определение литературной критике так же трудно, как и литературе. «Наука открывать красоты и недостатки в произведениях искусства и литературы», – как называл критику Александр Пушкин, – за два века претерпела множество трансформаций, побывав и «движущейся эстетикой» (Виссарион Белинский), и видом социальной публицистики, и разновидностью филологической науки, и суверенной, но неотъемлемой частью литературы, и чем-то вроде экспертного бюро при художественной словесности. Можно сказать, что каждый новый яркий талант, подключаясь к спорам о том, что есть критика, выбирает в ней свой модус существования. Причем критики-мономаны, посвятившие себя исследованию какого-либо одного сегмента литературного пространства и/или связавшие себя с каким-либо одним типом литературного поведения, встречаются относительно редко. Несравненно чаще, говоря о крупных дарованиях, мы имеем дело с критиками-универсалами, во-первых, свободно варьирующими повествовательные регистры своих высказываний (в диапазоне от строго академического до прихотливо эссеистического), а во-вторых, компетентно высказывающимися едва ли не обо всех явлениях в нынешней словесной культуре.

И это нормально, так как критики – прежде всего, действительно профессионалы, компетентные специалисты, и знание контекста – может быть, главное, что их выделяет в среде пишущих о книгах, о писателях, о современной литературе. Ведь, в конце концов, предложить выразительный очерк о жизни и творчестве того или иного автора, убедительно отрецензировать то или иное произведение, хлесткой репликой откликнуться на тот или иной литературный повод способны многие непрофессионалы, и мы помним глубокий разбор романа Александра Бека «Новое назначение», произведенный экономистом Гавриилом Поповым, высоко ценим суждения физика Николая Работнова о приметных новинках и тенденциях текущей словесности. Но только критики, и никто кроме них, каждое свое высказывание подают как часть системы собственных взглядов на литературу, которая тоже в свою очередь рассматривается ими как сложно устроенная и сбалансированная система. Они не только знатоки литературного процесса, но и его агенты, а в иных случаях и его организаторы, распорядители. И кажется даже, что вне критических оценок, зачастую взаимоисключающих, но диалогически связанных друг с другом, без систематизирующего и регулирующего воздействия критики литература так и осталась бы необозримым собранием разнородных и разнокачественных текстов.

Такую включенность критики в литературный процесс и соответственно в жизнь писательского сообщества хотелось бы признать ее родовым свойством. Тем не менее похоже, что это – чисто русское явление. Например, «в Америке, – говорит Марк Липовецкий, – нет литературной критики в русском понимании. То есть нет чего-то, что было бы немного литературой, немного (или много) журналистикой и чуть-чуть (или минус) филологией. Есть литературоведение, которое занимается всем, в том числе – и очень интенсивно – текущей литературой. И есть журнально-газетная критика, которая довольно разнится по тону и подбору материала в зависимости от ориентации издания на широкую или более специализированную публику».

Можно гадать о том, с чем связана эта национальная специфичность. И первой на ум придет, наверное, мысль, что критика в России всегда призвана была служить чем-то большим, нежели собственно «наукой открывать красоты и недостатки в произведениях искусства и литературы». И если ей не всегда приходилось ставить острые социально-политические, философские, конфессиональные и моральные проблемы на литературном материале, то всегда от нее ждали и ждут жеста в защиту литературы и лучшего в ней – сначала от царской и советской цензуры, а теперь от напора нецивилизованного российского рынка.

Время, когда «литература ‹…› сосредотачивает почти всю умственную жизнь народа» (Николай Чернышевский) прошло, и нынешняя стратегия литературной критики – оборонительная. Претендовавшая некогда на право властвовать над думами всего русского общества, критика осталась с тем, что раньше называли подлинной, а в рыночную уже пору качественной литературой, и вполне разделяет ее историческую судьбу: убывание тиражей, потерю общественной заинтересованности, адресуемость квалифицированному читательскому меньшинству. Набеги критики на область массовой литературы случайны и, как правило, малоээфективны, что и неудивительно, так как, – по словам немецкой издательницы Зигфрид Леффлер, – «с помощью традиционных для литературной критики методов критическая оценка книг, наподобие “Гарри Поттера”, попросту невозможна, от критики они защищены иммунитетом, поскольку благодаря завоеванному ими участку могущественного рынка они утверждают по всему миру собственные критерии массовой развлекательности и объема продаж».

С одной стороны былых законодателей общественного вкуса теснит такой агрессивный оператор нынешнего рынка, как книжная критика, с другой – критика филологическая, импортировавшая в страну набор ценностей, приемов и язык западных университетских высказываний о современной литературе. Поэтому и объединение 37 профессиональных (в традиционном понимании этого слова) критиков в Академию русской современной словесности, состоявшееся в 1996 году, есть жест самообороны, попытка спасти статус того единственно возможного для них рода деятельности, который пора, похоже, заносить в Красную книгу.

См. КАЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА; КРИТИКА КНИЖНАЯ; КРИТИКА ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ; ПУБЛИЦИСТИКА И ПУБЛИЦИСТИЧНОСТЬ; РЫНОК ЛИТЕРАТУРНЫЙ

КРИТИКА НЕПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ

Профессионалами, как известно, не рождаются. Поэтому первый разряд непрофессиональной критики составляют молодые (и не только) люди, которые хотят попробовать себя в этом роде деятельности и, спустя срок, возможно, пополнят собою ряды критики литературной, книжной или филологической. Их потенциал, помимо неясного еще аналитического таланта, определяется суммой гуманитарных познаний, градусом литературных амбиций, а зачастую и личным креативным опытом в области прозы, поэзии или журналистики.

Наличие этого креативного опыта как раз и позволяет по соседству с дебютантами расположить писателей, более или менее регулярно высказывающихся и о своих предшественниках, и друг о друге, и о словесности в целом. Разумеется, сообщить городу и миру, есть у нас литература или, как обычно, нет у нас литературы, отозваться на книжную новинку или дать очерк творчества своего собрата по перу способен каждый профессиональный литератор, и нередко именно писательские соображения отличаются особой яркостью и проницательностью, запоминаются и коллегами, и публикой. Поэтому будет правильно, если к перечню профессий, какими владели Александр Пушкин, Александр Дружинин, Валерий Брюсов или Николай Гумилев, мы прибавим еще и критику. Точно так же правильно будет назвать «еще и критиками» таких, например, наших современников, как поэты Татьяна Бек, Михаил Айзенберг, Дмитрий Кузьмин или прозаики Дмитрий Быков, Александр Мелихов, Дмитрий Бавильский, ибо их познания в текущей словесности, вне всякого сомнения, обширны, а оценки отличаются системностью и аргументированностью.

Тем не менее это скорее индивидуальная черта немногих разносторонних дарований, знак творческого универсализма, ибо в подавляющем большинстве случаев высказывания писателей о литературе разрознены, вызваны ситуативными (часто случайными) поводами и не складываются в определенную литературно-критическую стратегию, то есть непрофессиональны. Слишком многое в этих высказываниях объясняется не литературным контекстом, а либо особенностями мировидения того или иного писателя, либо его характером, структурой его личных отношений. Так, например, все знают, что литератору легче похвально отозваться о предшественниках или поддержать молодого (как вариант – мало кому известного коллегу), чем развернуто и объективно оценить творчество писателей-современников, равных ему по литературному «рангу». Исключения, разумеется, встречаются, но, как правило, и они диктуются соображениями личной дружбы, корпоративного (направленческого, идеологического, тусовочного) единства. Либо же, напротив, соображениями творческой конкуренции; и здесь классическим примером можно признать памфлет Владимира Богомолова «Срам имут и живые и мертвые», камня на камне не оставляющий от романа Георгия Владимова «Генерал и его армия».

В отличие от писателей читатели по большей части свободны в своих предпочтениях, не связаны ни контекстом, как профессиональные критики, ни требованиями личной литературной стратегии, как писатели. И не случайно многие авторы газетным и журнальным отзывам патентованных экспертов предпочитают именно читательские отклики и письма – пусть не столь аргументированные, зато свободные, основанные на непосредственных впечатлениях.

В советскую эпоху, когда работа с письмами была инструментом пропагандистской машины, появление таких откликов всячески стимулировалось – приглашениями принять участие в той или иной дискуссии, в так называемом всенародном обсуждении произведений, выдвинутых на соискание Ленинской и Государственной премий. Нередки были случаи, когда эти отклики сочиняли в самих редакциях, подписывая их либо вымышленными фамилиями, либо именами вполне реальных академиков, доярок, сантехников и т. п. Памятны и примеры, когда именно «читателям» (кавычки здесь необходимы) поручалось – от имени народа – изничтожить рассказы Александра Яшина и Федора Абрамова, книги Виктора Некрасова, Ильи Эренбурга, Василия Аксенова, других писателей, попавших в немилость, и выразительный оборот «Я не читал, но скажу…» даже стал пословицей после бурного «читательского» обсуждения романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» в 1958 году.

Современные средства массовой информации в читательских откликах, как правило, не нуждаются, и письма от благодарных либо, напротив, разгневанных заочных корреспондентов в печать почти не проникают, оставаясь достоянием личных писательских архивов.

Впрочем, и здесь в самые последние годы наметились перемены – благодаря Интернету и, в особенности, той его части, которая называется «Живым журналом», где каждый желающий может запечатлеть свое мнение, в том числе и о той или иной книге, писателе, общей литературной проблеме. «Amazon, – рассказывает о прогрессивном американском опыте Татьяна Данилова, – начал публиковать читательские мнения о книгах. Рейтинг таких книжных обозрений повыше, чем у колонок иных профессионалов, и потому самым популярным рецензентам Amazon стал рассылать бесплатные экземпляры лишь для того, чтобы они прочли и составили свое мнение о новинках. Получилось, что рецензенты-любители существенно изменили литературный мир. ‹…› Кроме того, оказалось, что мнение “человека с улицы”, явившееся на страницах популярного ресурса, может серьезно повлиять на продажи книги. ‹…› Оказалось, что незамысловатая читательская рецензия, выложенная на Amazon, может существенно поднять или уронить цифру продаж, и совершенно непонятно, как бороться с мнением народным, выраженным в такой вот форме».

См.: КРИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; ПОЛИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; СЕТЕРАТУРА; СТРАТЕГИЯ АВТОРСКАЯ