Текст книги "Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям"

ПРОДЮСИРОВАНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ, КУРАТОРСТВО

от лат. producere – производить, создавать.

Продюсер – а это, по словам Владимира Аленикова, «человек, которому приходит в голову некая идея, он нанимает людей, чтобы эту идею реализовать ‹…›, и дальше он с этими людьми идею воплощает» – давно уже ключевая фигура не только в мировом, но и в отечественном кинематографе. О продюсерах ходят легенды, им, а не режиссерам вручают премии за лучший фильм года, и от них, от их способности раскрутить произведение искусства зависит, в конечном итоге, успех этого произведения. То же и в мире шоу-бизнеса, а также вполне серьезных музыкальных проектов, где продюсер давно уже воспринимается не только как человек, дирижирующий денежными средствами, необходимыми для осуществления того или иного замысла, но и как, – процитируем Людмилу Бакши, – «оракул, который пытается угадать или предсказать потребности своей аудитории». И даже театр все чаще называют у нас «продюсерским» (Андрей Могучий). И даже в изобразительном искусстве, где обязанности продюсеров взяли на себя кураторы выставок, биеналле, художественных галерей, доминирующая роль все чаще переходит от собственно творцов к людям, которые и не рисуют, и не ваяют, но могут организовать, обеспечить (или провалить) успех любого творческого проекта.

И только в литературной среде о продюсировании пока почти ничего не слышно. Что, в общем-то, понятно: в отличие от кино или театра, литература – дело одинокое (хотя, впрочем, не больше, чем живопись), и понуканье Музы здесь до сих пор значит больше, чем сноровка квалифицированного менеджера с солидным счетом в банке. Тем не менее и в нашей сфере, при всей ее специфичности, говорить о хлопотах по созданию необходимых условий для творчества и продвижению той или иной книги, того или иного автора в условиях рынка вполне уместно.

Как, впрочем, было уместно и раньше, в советские годы, когда обязанности вдохновителя и организатора всех наших побед, то есть по сути роль коллективного продюсера, без спросу приватизировала Коммунистическая партия. Вряд ли стоит напоминать, как системой привилегий, государственного патернализма раззолачивались клетки для писателей, послушных велениям этого продюсера, или как благодаря административному ресурсу обеспечивались фантастически высокие тиражи книг литературных «генералов», их экранизации и театральные версии, их издания на языках народов СССР и зарубежных стран.

Это время ушло. И, – как отмечает Даниил Дондурей, – «культурная политика – формирование ценностных систем общества, его приоритетов, распределение средств, специальное образование, возможности общения с публикой, инвестиции, продвижение, отношения с западными партнерами, то есть целый комплекс сложнейших проблем, которыми раньше хоть как-то занималось государство, сегодня постепенно и осознанно передаются на попечение продюсеров». Применительно к литературе это означает, что роль посредников на пути писателя к успеху чаще всего берут на себя издатели. Прежде всего, разумеется, крупные, которые в ряде случаев не просто выпускают те или иные книги, но и обеспечивают им массированную PR-поддержку, продвигают своих авторов на телевидение, благодаря чему те переходят в ранг литературных звезд, как это произошло, например, с Татьяной Устиновой, продюсируемой издательством «ЭКСМО», или Сергеем Лукьяненко, после того как его роман «Ночной дозор» был (с участием издательства «АСТ») экранизирован Первым телеканалом. Свои возможности есть и у издательств маленьких, но амбициозных. Например, премию «Национальный бестселлер» в 2002 году следовало бы по справедливости вручить не автору романа «Господин Гексоген» Александру Проханову, а руководителю издательства «Ad Marginem» Александру Иванову, доказавшему, что нет книг, которые – при правильной продюсерской политике – нельзя навязать публике.

Продюсирование или, по крайней мере, его элементы_* угадываются и в деятельности координаторов ряда национальных премий и конкурсов (здесь, безусловно, выделяется активность Ольги Славниковой по продвижению лауреатов и финалистов открытого конкурса «Дебют»), и в продуманной стратегии все более многочисленных литературных клубов, книжных салонов, что уже вызвало гневный протест Светы Литвак: «Адмиинистраторы от искусства желают показать, что от них прежде всего, а не от таланта поэта, писателя, зависит направление литературного процесса. Подражая стратегиям в сфере шоу-бизнеса, владея площадками для выступлений, изданиями, доступом к распределению грантов, организации фестивалей, они хотят иметь нас как рабочий материал». Правомерно говорить и о критиках, которые, помимо слежения за литературным процессом, берут на себя и продюсерские функции по отношению к особенно полюбившимся им писателям. Так, Константин Кедров выступает продюсером Алины Витухновской, а Андрей Дмитриев, Марина Вишневецкая, Алексей Слаповский своими победами в конкурсных состязаниях в значительной степени обязаны Андрею Немзеру, на протяжении десятилетия неустанно напоминающему читателям (издателям, своим коллегам-критикам), что они имеют дело с «лучшими писателями современной России». И уж безусловно трудно переоценить продюсерский потенциал международного сообщества славистов, от чьих рекомендаций зависят получение грантов и престижных западных премий, приглашения за рубеж, переводы на иностранные языки, в силу чего, к примеру, Геннадий Айги, Вячеслав Куприянов или Дмитрий Пригов располагают на Западе несравненно более высокой и более устойчивой репутацией, нежели у себя на Родине.

На этом фоне выделяется «антрепренерский», как он сам его называет, проект Бориса Акунина. «Я хочу, – говорит писатель, – создать некую новую модель функционирования автора, когда в центре находятся не издатель или литературный агент, а писатель, и уже вокруг него – издательства, экранизации, театры, интернеты и прочее. Я сам хочу быть дирижером этого оркестра, потому что это моя музыка. Подобного в России не было, да и в мире, по-моему, тоже».

См. ВЛАСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ИЗДАТЕЛЬ; КРИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; ПИАР В ЛИТЕРАТУРЕ; ПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ; ПОЛИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ; ПРОЕКТ В ЛИТЕРАТУРЕ; РЫНОК ЛИТЕРАТУРНЫЙ; УСПЕХ ЛИТЕРАТУРНЫЙ

ПРОЕКТ В ЛИТЕРАТУРЕ

от лат. projectus – брошенный вперед.

С одной стороны, к этому слову, вошедшему в нашу лексику на рубеже 1980-1990-х годов, до сих пор относятся либо с опаской, либо с ироничной предвзятостью. А с другой, – как справедливо замечает Макс Фрай, – «“проектом” сейчас принято называть что угодно: от организации, скажем, художественной ярмарки, семинара или фестиваля до персональной выставки или даже отдельной работы художника». Впрочем, – продолжает Макс Фрай, – «само понятие “проект” как бы подразумевает не только наличие внятной концепции, но и некоей четкой внутренней логики ее осуществления: у проекта есть сроки и этапы, зачастую – руководитель (вернее, куратор). ‹…› Проект – это, если хотите, внутренняя самодисциплина искусства».

Что ж, первичные опознавательные признаки, позволяющие отличить проект от творческого замысла, здесь уже намечены. Еще больше суть дела прояснят размышления Александра Привалова: «Если вдуматься, то что такое “проект”? Это примат замысла над исполнением. Ты придумал некий текст, а верней – некий способ его написания, и уже не так существенно, качественно или же спустя рукава ты исполнишь свою работу, не важно даже, по большому счету, будет ли работа исполнена, текст написан, – или останется чистый проект, формулировка идеи. Дмитрий Александрович Пригов пишет свои 24 000 стихотворений – что, кто-то будет их пересчитывать? ‹…› Правда, в свое время Максим Ильич Шапир заявил, что обязуется прочесть все 24 0000 приговских текстов, – на что Дмитрий Александрович тут же справедливо заметил, что это уже будет другой проект – проект Максима Шапира». Что же касается логики проектного мышления, то она, – по словам А. Привалова, – «подсказывает считать автором не того, кто осуществил некое действие в пространстве искусства, и даже не того, кто придумал осуществить это действие, а того, кто концептуализировал это действие, придумал, что оно значит. ‹…› Однако проект – это ведь не просто брошенная вскользь идея: концептуализация должна быть развернутой, разветвленной, вписанной в культурный контекст».

Суммируя эти наблюдения, прибавим, что, в отличие от замысла, который может возникнуть беспричинно и разворачиваться без какого бы то ни было готового плана, проект всегда предумышлен и способен возникнуть только у вменяемого автора, то есть только у того, кто, приступая к труду, заранее просчитывает и сроки, и последовательность действий, и их назначение, а также объем и характер необходимых затрат и рисков. Разумеется, все эти параметры могут, как и любой бизнес-план, по ходу дела уточняться или видоизменяться, но рациональное начало в любом проекте, вне всякого сомнения, торжествует над вдохновением, а в ряде случаев и вовсе обходится без этого самого вдохновения.

Проект, словом, – дело промышленное, и относятся к нему как к роду литературного производства, вступая, когда это необходимо, во взаимодействие с партнерами или создавая то, что на языке юридических документов называется временными творческими коллективами. Причем внутреннее наполнение и конфигурация тех или иных проектов могут быть различными. Так, если Борис Акунин или Дмитрий Пригов считают себя авторами только тех текстов, что ими написаны, то Юрий Борев, Илья Стогофф или Павел Таранов ставят знак копирайта и на антологиях или цитатниках, что ими составлены, а проект «Из книг Макса Фрая» включает в себя не только произведения самой Светланы Мартынчик, но и произведения других авторов, ею «всего лишь» отобранные.

Как об авторах проектов говорят о продюсерах: таков, в частности, посвященный братьям Стругацким проект «Время учеников», придуманный и осуществленный Андреем Чертковым. Или о критиках – см., например, высказывание Ильи Кукулина о Владимире Бондаренко: «Это очень интересная фигура, пример гипертрофированного выражения одной из функций критика. Насколько я понимаю, всю свою сознательную жизнь он был создателем проектов. Он создавал разные проекты дальнейшего движения литературы». Но чаще всего, разумеется, роль авторов тех или иных проектов отдается издателям. Скажем, Борису Кузьминскому, развернувшему проект «Оригинал. Литература категории А» в издательстве «ОЛМА-Пресс», или Вячеславу Курицыну, сначала затевавшему разного рода Интернет-проекты, а ныне курирующему серию «Неформат» в издательстве «Астрель». Или – наиболее показательный пример – владельцу издательства «Ad Marginem» Александру Иванову, который, – по оценке Надежды Григорьевой, – на первом этапе «пытался с совершить революцию в российской ментальности путем внедрения в отечественное культурное пространство французского постструктурализма и его русских последователей», на втором – сделал ставку «на оригинальное явление московского концептуализма», на третьем – поставил своей задачей «поиск новых имен, создание русской литературы, которая была бы успешной в коммерческом отношении», и наконец, приступив к проекту «Атландида», – вложился «в реставрацию периферии тоталитарной культуры, в возврашение затонувших в народной памяти бестселлеров 1940-1960-х, так называемой жанровой прозы».

Так что, как мы видим, проектное мышление проявляет себя очень по-разному. Важно лишь, чтобы оно действительно было и кто-нибудь не говорил с умным видом, как это у нас случается, что он задумал «проект романа», или не называл проектом ординарную книжную серию типа «Сокровища Сергея Алексеева», «От создателя Тани Гроттер» или «Современная классика».

См. ПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПРОДЮСИРОВАНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; СТРАТЕГИЯ АВТОРСКАЯ; СТРАТЕГИИ ИЗДАТЕЛЬСКИЕ; РЫНОК ЛИТЕРАТУРНЫЙ

ПРОТОТИПЫ В ЛИТЕРАТУРЕ

от греч. prototypos – прообраз.

Писатели – существа в общежитии опасные. Об этом знает всякий, кому случалось в литературном произведении встретить описание либо самого себя, либо своих знакомых, – хотя бы и под другими именами, хотя бы и в трансформированном виде, но все равно опознаваемых достаточно для того, чтобы «реально существующее лицо, послужившее автору моделью для создания литературного персонажа» (а именно такой смысл у слова прототип), почувствовало себя оскорбленным.

Реакция морального негодования, идущая от ощущения, что в твой приватный и часто глубоко интимный, закрытый от посторонних мир вторгся непрошеный наблюдатель, – едва ли не единственный, кстати сказать, возможный отклик на встречу в книге с самим собою или с людьми своего круга. И недаром же история мировой литературы пестрит скандалами, обидами, разрывами отношений, а нередко и драками, дуэлями, судебными тяжбами между портретистами и бесцеремонно отпортретированными персонами. Вплоть до недавнего случая, когда на Франкфуртской книжной ярмарке (2003) Михаил Мейлах дал пощечину Анатолию Найману, выведшему и его, и его друзей в своем романе «Б. Б. и др.».

И похоже, что этот инцидент не последний. Право на privacy сталкивается с правом на свободу творчества. И проигрывает, как, впрочем, проигрывало всегда, ибо возможность опереться на наблюдения за реально существующими людьми заложена в основу того, что мы конвенциально называем искусством. В конце концов, и вся историческая или биографическая литература – это тоже работа с прототипами, не говоря уже о таких почтенных жанрах, как памфлет (пасквиль) или роман с ключом, которые, объединяясь в понятие «скандальная словесность», без отсылок к прототипам попросту невозможны.

И возникает вопрос: а возможна ли иная техника создания литературных персонажей «по моделям» – не дискредитирующая прототипов, а напротив– льстящая им и их поэтизирующая?

Разумеется, возможна. Например, в ангажированной литературе, авторы которой движимы желанием угодить либо заказчику, либо адресату своего вдохновения – как Борис Полевой, создатель «Повести о настоящем человеке». Или – перейдем к более свежим примерам – как Юлий Дубов, подающий в романе «Большая пайка» все недостатки своего Платона Еленина так, что они лишь утепляют светлый образ олигарха-авантюриста Бориса Березовского. Или как Андрей Щупов, который не только срисовал главного героя романа «Капкан для губернатора» (1999) с вполне реального Эдуарда Росселя, но и попробовал убедить читателей, что это политический гений екатеринбургского губернатора, оказывается, остановил натовские бомбардировки Югославии и предотвратил перерастание балканского кризиса в третью мировую войну.

Если же уйти от заведомой писательской ангажированности и ситуаций, заведомо конфузных, то поэтизация прототипа вполне представима в книгах, вдохновленных сыновней (или дочерней) преданностью автора, а также его родственными и дружескими чувствами либо – чаще прочего – его влюбленностью в свою музу. Хотя, как показывает опыт, недоразумения между портретистом и портретируемым лицом и тут отнюдь не исключены – если, предположим, художник слова с рафаэлевских красок перейдет на суровые рембрандтовские, – поэтому известны случаи, когда именно музы выступают цензорами, ничуть не менее привередливыми, чем начальство. Но, впрочем, и бог с ними: милые бранятся, только тешатся.

А вот при обращении к персонам публичным ни о какой потехе, как правило, и речи нет. Образы, написанные по прототипам, воспринимаются либо самим отпортретированным лицом, либо общественным мнением исключительно как грубая карикатура, а сам писатель, избравший эту литературную технику, выглядит кем-то вроде папарацци, от внимания и хищной наблюдательности которого следует уклоняться – если это, разумеется, возможно.

И помнить при этом, что втягиваться в судебные тяжбы в таких случаях практически бессмысленно: легкой деформации имени и фамилии самоочевидного, казалось бы, прототипа (например, Присядкин вместо Приставкина в романе Андрея Мальгина «Советник президента», Сракондаев вместо Скорандаева в романе Виктора Пелевина «Диалектика переходного периода»), смены его адреса, профессии, пола, цвета волос и т. п. вполне достаточно, чтобы освободить художника слова от какой бы то ни было гражданской ответственности.

Вот и остается… Прототипам – либо слезами умываться, либо поступать так, как поступил Михаил Мейлах, избравший местом своей сатисфакции Франкфуртскую книжную ярмарку. А писателям – вздыхать, как, по рассказу журналиста «Московских новостей», во время франкфуртского инцидента вздохнул Сергей Гандлевский: «Опасная это профессия – писать романы».

См. АНГАЖИРОВАННОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ГЕРОЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ; КОНФУЗНЫЙ ЭФФЕКТ В ЛИТЕРАТУРЕ; РОМАН С КЛЮЧОМ; СКАНДАЛЬНЫЙ РОМАН; СКАНДАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; СТРАТЕГИЯ АВТОРСКАЯ

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ И НЕПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

В музыке, кинематографе, театре и архитектуре, и даже в изобразительном искусстве признаки профессионализма прослеживаются с достаточной очевидностью. Может быть, потому что в их основе лежит образование – специальное и, предпочтительно, сертифицированное должным образом. Исключения (самородки и самоучки), разумеется, возможны и здесь, но лишь как подтверждение общего правила.

А литература? Диплом Литературного института еще никого не сделал профессиональным писателем, как и отсутствие этого диплома еще никому не помешало. Стоит лишь напомнить, что из пяти русских писателей – лауреатов Нобелевской премии трое были самоучками. За плечами Ивана Бунина – всего несколько классов гимназии, дополненных, правда, домашней подготовкой под руководством старшего брата. Четырех лет в гимназии хватило Михаилу Шолохову; да и Иосиф Бродский, не закончив восьмилетки, отправился сначала в фрезеровщики, а затем в прозекторы. Вузовских дипломов нет ни у Сергея Довлатова, ни у Венедикта Ерофеева, ни у Виктора Сосноры, ни у Игоря Холина, ни у Генриха Сапгира, ни у Владимира Войновича, а попробуйте-ка вынуть их из истории новейшей литературы. Или попробуйте доказать, что Евгению Рейну на пользу пошло обучение именно в институте холодильной промышленности, Андрею Битову – в горном, Александру Проханову – в авиационном, а Юрию Мамлееву – в институте лесотехническом.

И напротив. Превосходная филологическая выучка не сделала профессиональными поэтами ни Сергея Аверинцева, ни Вячеслава Вс. Иванова, ни Михаила Панова. Они так и остались дилетантами, любителями, и их стихи интересны скорее как еще одна краска, примета яркой, неординарной личности, чем как самоценное литературное явление.

Не годятся, легко увидеть, и другие вроде бы очевидные критерии. Например, такой: профессионал, в отличие от непрофессионала, пишет ради денег или, скажем иначе, зарабатывает литературным трудом. Ибо – надо ли приводить примеры? – иные непрофессионалы сегодня несравненно успешнее в коммерческом отношении, чем сугубые профи, многим из которых, не в фигуральном, а в самом что ни на есть буквальном смысле, и рубля не накопили строчки. Или формальное, исполнительское мастерство, которое Вячеслав Глазычев называет «умением внутри знания», – надо ли доказывать, что те же С. Аверинцев или М. Панов куда искуснее (и искушеннее) в стихосложении, чем многие вполне статусные авторы поэтических сборников, которых мы, может быть, и браним, но не выталкиваем из профессионального круга?

Остается, таким образом, разве что принцип воспроизводимости результатов, позволяющий отсечь от профессиональной литературы хотя бы так называемых авторов одной книги. Да различение по степени вменяемости и невменяемости, ибо, – права Мария Бондаренко, – «главный признак непрофессиональной словесности можно обозначить как культурный аутизм, психологическую и социальную замкнутость на себе, отсутствие связей с “внешним” пространством, в том числе профессиональным. Непрофессиональный автор также работает с архивом, но совсем иначе, нерефлексивно: он использует отработанные каноны в их профанированном, популяризированном, искаженном виде (например, “в обработке” школьной программы)». Это дает, конечно, возможность отличить мириады графоманов от тысяч вполне мастеровитых эпигонов, но и тут грань очень зыбка: непонятно, что делать с теми, кто работает в зоне наивной словесности, и уж совсем нельзя объяснить, отчего кажущиеся литературно невменяемыми Тимур Зульфикаров или Ярослав Могутин – безусловно профессионалы, а все тот же слагающий стихи профессор филологии – столь же безусловно нет.

Одним словом, хорошо было при Советской власти: членский билет Союза писателей – и вся недолга, так что тунеядец Иосиф Бродский получал путевку на сельхозработы в Вологодской области, а удостоенные подписи Георгия Маркова на своем удостоверении – пропуск к спецполиклинику и право на гражданскую панихиду в Малом зале Центрального Дома литераторов.

Теперь, увы нам, не то. Каждый, у кого, – по словам В. Глазычева, – есть «время и деньги – ресурс во всяком случае в принципе мобилизуемый», может выпустить столько книжек, сколько пожелает. И уж тем более каждый может разместить свои сочинения в Интернете и на одном этом основании не только, – как говорит Михаил Эдельштейн, – «считать себя Настоящим Писателем», но и «не осознавая, – по выражению М. Бондаренко, – культурной иерархии, выстраивать собственную, исходной (и наивысшей) точкой которой будет его собственная позиция в культурном пространстве».

Однако впечатление, что, может быть, и не нужно разделять литературу на профессиональную и непрофессиональную, столь же ложно, как и попытки жестко зафиксировать их отличительные признаки. На проведении демаркационной черты по-прежнему настаивают и читатели, которые хотели бы ясно ориентироваться в мире слов, и сами писатели. Причем не только статусные, которых можно заподозрить в том, что они хлопочут о своих цеховых привилегиях (в конце концов, профессия, – как определял ее Владимир Даль, – это «промысел, сословное занятие»). Но и непрофессионалы, которые, – вернемся к размышлениям специально исследовавшей этот вопрос М. Бондаренко, – интуитивно понимают, что «одного авторского мнения недостаточно, чтобы текст был признан профессиональным», а потому «подчеркнуто нуждаются в признании и одобрении» со стороны…

Со стороны прежде всего, разумеется, других профессионалов – и предпочтительно статусных, что называется, «со справкой», Поэтому признание того или иного автора профессионалом, как и едва ли не все в литературе, носит исключительно конвенциальный характер, «лежит, – в последний раз процитируем М. Бондаренко, – как раз в плане легитимации, которую производят соответствующие (внешние по отношению к автору) институции: критика, литературный конкурс, фестиваль, литобъединение, клуб, союз писателей, журнал, альманах, издательство, премия и т. п.».

Поэтому так конфузно выглядят те, кто величают себя писателями – не дождавшись, пока так их назовут другие. И прежде всего – согласно никуда не подевавшимся цеховым нормам – старшие товарищи по профессии.

См. ВМЕНЯЕМОСТЬ И НЕВМЕНЯЕМОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ГРАФОМАНИЯ; НОВЫЙ ДИЛЕТАНТИЗМ