Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Король был смущен, но не хотел и не мог отступать. На третье июня он назначил новый сбор, на этот раз всех владельцев земли, от знатного лорда до свободного фермера. Они собрались на равнине под Йорком. Говорили, что собралось тысяч сорок, конных и пеших, в их числе оказались и горожане, которые тоже были владельцами окрестных земель. Комиссаров парламента к ним не пустили, опасаясь агитации с их стороны. Собрание все-таки раскололось, несмотря на эту необходимую меру. Сельские хозяева, свободные фермеры и горожане не хотели войны. Кто-то из них составил петицию, в которой королю предлагалось помириться с парламентом. Чтобы собрать подписи, она пошла по рукам. Король явился. От его имени герольд прочитал декларацию, в которой прямо не говорилось о войне, но не говорилось также о мире. Король, увидя недовольство на многих лицах, поспешил удалиться. Тогда Томас Ферфакс, расталкивая толпу, внезапно упал перед королем на колени и положил на луку седла петицию о мире с парламентом. Король в гневе пустил на него свою лошадь. Она больно толкнула его. Ферфакс продолжал стоять на коленях и смело глядел в глаза короля.

Непримиримость сельских хозяев, свободных фермеров и горожан самого монархического из графств, в особенности решительность и твердость Ферфакса, произвели на монархистов сильное впечатление: спокойная, грозная сила на этой равнине под Йорком впервые столкнулась с растерянностью и смятенностью слабости. Король тщетно искал поддержки среди тех, кто его окружал. Ему не удалось одним махом набрать армию среди йоркцев, а потому он решил хотя бы обвинить парламент в том, что тот стал незаконным. Он собрал тех, кто перебежал из Лондона в его стан, и потребовал, чтобы они объяснили свое бегство насилиями со стороны представителей нации. Беглецы оказались в драматическом положении. Убеждения, привычки, традиции, чванство происхождения или богатства привязывали их королю, подобно пуповине, которая связывает ребенка и мать, однако благоразумие ясно указывало на то, что они выбрали слабую, заранее побежденную сторону. Они подписали декларацию, составленную в канцелярии короля, и тут же объявили своему повелителю, что будут вынуждены от неё отказаться, если он повелит её отпечатать. Король возмутился:

– Что же я стану с ней делать?!

В сущности, делать ему было нечего. Кавалеры кричали, что нечего медлить, что врага надо предупредить, и задирали всех, кто пытался их образумить. Чтобы нападать и предупреждать, у короля было мало людей, мало оружия, мало военных припасов и продовольствия и совсем не было денег, не то что на содержание армии, а на содержание себя самого. Королева, уехавшая в Голландию, кое-как продала бриллианты короны и не могла найти надежного человека, чтобы переправить полученные средства в Йорк, поскольку не находила сочувствия проигранному делу монархии.

Король вынужден был постоянно юлить, лицемерить и лгать. Он требовал, чтобы его приверженцы в монархических графствах объявили набор в ополчение, которому предстояло защитить короля, и в то же время запретил парламенту набирать и возглавлять ополчение в графствах, которые поддерживали парламент. Он готовился к войне против парламента и уверял, что даже не думает о войне. По его настоянию лорды, прибывшие в Йорк, составили декларацию, в которой черным по белому заявляли, что в стане короля они не нашли никаких приготовлений к войне. Он дошел до того, что выражал недоумение и разводил руками, будто бы не понимая, чего требует от него парламент, от него, человека доброго и мирного, неизменно соблюдавшего все статуты Английского королевства?!

Парламент действовал откровенней, прямей. Его требования, предъявленные королю, были понятны, необходимость их была очевидна: король и парламент должны править совместно. Он не имел причин изворачиваться и лгать. В соответствии со своим главным он отвергал все распоряжения короля, которые не были согласованы с ним. Его постановлением уже семнадцатого мая гражданам было запрещено вступать в ополчение, которое король решился созвать в монархических графствах. Двадцать пятого мая он потребовал, чтобы в парламент возвратились те лорды и представители нации, которые, покинув свой пост, отъехали в Йорк или отсиживались из осторожности дома, и второго июня повторил свое требование. Всё ещё надеясь, что можно избежать военного столкновения с королем, что благоразумие возьмет верх, если всё обстоятельно и спокойно ему разъяснить, нижняя палата создала комитет, который должен был разработать и подать на рассмотрение королю так называемые «Девятнадцать предложений», или «Протестацию второго июня». Тридцать первого мая она создала другой комитет, который должен был выработать условия нового займа и получить его в Сити.

«Девятнадцать предложений» были составлены очень быстро, в течение нескольких дней. Это неудивительно. С одной стороны, все эти предложения, в той или иной форме, не раз передавались королю, он каждый раз их отвергал, и они вновь и вновь обдумывались и переобдумывались в парламенте. С другой стороны, среди представителей нации было немало опытных, отлично образованных и ученых юристов, которым была досконально известна история законодательства в Англии. Им не составляло труда заглянуть в так называемые «Провизии», то есть постановления, принятые в 1258 году в Оксфорде на съезде баронов, поднявших мятеж против самовластия короля. Недаром эти «Девятнадцать предложений» иногда называли «как бы новым изданием Оксфордских провизий».

«Девятнадцать предложений» закладывали фундамент будущей конституции. В них последовательно и твердо говорилось одно: все важнейшие решения государственных дел король имеет принимать только после того, как их одобрили обе палаты парламента. Парламент одобряет, а король назначает членов Тайного совета и всех высших чиновников, в том числе и послов, причем Тайный совет становится всего лишь совещательным органом при короле, тогда как все государственные дела обсуждаются «исключительно в парламенте, который является Вашим великим и высшим советом. На всякий случай, во избежание кривотолков, третья статья перечисляла двенадцать высших постов, которые замещаются только теми людьми, против которых не возражает парламент. Парламент берет на себя воспитание наследников престола и их вступление в брак. Парламент настаивает на своем требовании принять строжайшие меры против иезуитов и папистских священников. Он настаивает на необходимости исключить из верхней палаты лордов-папистов. Король должен утвердить закон о созыве ополчения поставить комендантами всех крепостей только тех, кого ему представит парламент. Он должен распустить любые военные соединения, набранные без согласия нижней и верхней палат. У него отнимается право назначать и смещать судей, а парламент получает право суда над врагами парламента. Наконец парламент получает право определять внешнюю политику Англии, а семнадцатая статья прямо указывала на необходимость вступить в военный союз с протестантской Голландией, направленный против папистских монархий. Любопытно, что во вступительной части представители нации настаивали на том, что эти предложения продиктовала им лишь «забота о наиболее верном исполнении долга перед королем и королевством». Они были правы. Прими король Карл Стюарт эти девятнадцать статей, Англия избегла бы кровавых войн и борьбы политических партий, на которые ушло два столетия, когда эти девятнадцать статей вошли в основной закон государства.

«Девятнадцать предложений» были приняты нижней палатой первого июня. Второго июня была образована депутация, которая должна была передать этот документ королю и получить ответ короля. В её составе был Оливер Кромвель. Видимо, представители нации мало верили в то, что король пойдет на уступки. Они продолжали работать так, будто эти «Девятнадцать предложений» стали законом и без одобрения короля. Четвертого июня, опираясь на девятую статью этого документа, они направили в графства постановление о формировании ополчения, его командующим назначили графа Эссекса и приказали перевезти в Лондон военные арсеналы из Гулля. В тот же день был объявлен сбор пожертвований на расходы парламента. Первыми должны были внести посильную лепту сами представители нации. Как только была открыта подписка, Оливер Кромвель внес триста фунтов. Вожди оппозиции приглашали на собеседование каждого депутата и требовали, чтобы тот объявил, на чьей стороне он намерен бороться. Большинство тех, кто ещё не бежал в Йорк, перешло в лагерь парламента. Лишь немногие отказались от прямого ответа. Их имена стали скоро известны. На улицах Лондона им не давали прохода, их оскорбляли, их жизни угрожала опасность. Тем не менее, они не поехали в Йорк, а вернулись домой, в свои графства, объявив вождям оппозиции, как это сделал Генрих Киллингрю: Если представится случай, я возьму добрую лошадь, хорошие латы из кожи буйвола, пару добрых пистолетов и не затруднюсь отыскать свое дело.

Семнадцатого июня «Девятнадцать предложений» были представлены королю. В этот день от него одного зависела судьба королевства, судьба его самого, о чем он, правда, не знал. Прими он их – история Англии пошла бы по другому пути. Беда была в том, что он не только не мог согласиться на эти статьи, он не мог согласиться и на самое мало ограничение своей неограниченной власти. Он был от природы очень не глуп, но не умом принимал он такие решения. Он был до мозга костей убежден в божественном происхождении и непогрешимости своей власти. Он ни на минуту не сомневался, что его слово закон, что во всех случаях жизни его подданные должны беспрекословно повиноваться ему. Он был так воспитан с самого детства. Его коробили возражения. Его возмущали любые противодействия, единственно оттого, что никто не смел противодействовать королю. Каждая статья документа, которую ему торжественно вручили депутаты парламента, вызывала в его душе благородное негодование, праведный гнев. Он покраснел так, как никогда ещё не краснел. У него не укладывалось, как мог кто-то осмелиться предложить ему эту дичь, ещё меньше укладывалось, что мог кто-то подумать, что он по доброй воле может принять эту дичь. Он готов был скорей умереть, чем примириться на этих условиях с мятежным парламентом. Он заговорил раздраженно, с недоумением, как будто растерянно:

– Если я соглашусь на то, чего требуете вы от меня, что же тогда останется у меня? Пожалуй, вы станете представляться мне с непокрытой головой, пожалуй, станете целовать мне руку и называть меня «ваше величество», даже, может быть, сохраните формулу «воля короля, возвещаемая палатами, и станете в неё облекать ваши повеления. Возможно, передо мной станут носить жезл или шпагу и позволят мне забавляться скипетром и короной, этими бесплодными ветвями древа, которые недолго будут цвести, если засохнет ствол. Но что касается настоящей, действительной власти, я стану тогда только тенью, внешним знаком, пустым призраком короля.

Король отказал. Настал черед представителей нации. У них оставалась возможность обдумать свое положение, положение короля и положение королевства, представить хотя бы на миг, к чему приведет вооруженное столкновение с королем. С этой стороны беда заключалась в том, что обдумывать и представлять было некогда. Король вооружался, король готовился к нападению, а парламент всё ещё был безоружен. Король, что называется, голыми руками мог захватить Лондон, арестовать представителей нации, одних лишить жизни, других сгноить в Тауэре, третьих разогнать по домам. Представители нации трепетали от страха, но они трепетали от страха, к их чести, и за себя, и за великое дело преобразования власти, и за всё королевство. Ибо, в случае победы короля, на королевство неминуемо вновь должны были обрушиться злоупотребления и беззакония, новые налоги, новые пошлины, корабельные деньги, штрафы и судебные преследования всех, кто осмелится протестовать. Этот страх гнал их вперед. Они были должны, они были обязаны защищаться, а не раздумывать, в чем бы они все-таки могли уступить королю.

Четвертого июля парламент образовал из пяти лордов и десяти представителей нации комитет общественной безопасности, которому вменялось в обязанность обеспечить оборону и добиться исполнения всех постановлений парламента. Графствам было направлено предписание вооружаться, запасать порох и приготовиться по первому сигналу выступить на защиту парламента. Девятого июля ставится на голосование предложение набрать в Лондоне десять тысяч добровольцев. Парламенту предстояло сделать ещё один решающий шаг, который приблизит войну. В нем царит всеобщее возбуждение. Большинство готово жизнь положить за идеал свободного общества, тем более что воевать придется другим. Однако в нижней палате оказались и те, кто способен вовремя испугаться предстоящих событий, что среди представителей нации приключается редко. Бенджамин Редьярд в серьезной, обдуманной речи выразил мнение благоразумных людей:

– Милорд председатель, я до глубины души проникнут и объят чувством того, чего требует честь палаты и успех этого парламента. Однако, чтобы верно судить о том положении, в каком теперь мы находимся, перенесемся на три года назад. Если бы тогда кто-нибудь нам сказал, что три года спустя, по какой-либо причине, королева убежит из Англии в Голландию, что король от нас удалится из Лондона в Йорк, говоря, что в Лондоне ему угрожает опасность, что мятеж охватит Ирландию, что государство и церковь сделаются добычей раздоров, которые их терзают теперь, наверное, мы затрепетали бы при одной мысли о таком положении. Поймем же всю его тяжесть теперь, когда мы в нем находимся. Если, с другой стороны, нам сказали бы, что три года спустя у нас будет парламент, что будут уничтожены корабельные пошлины, что будут упразднены монополии, церковные суды, Звездная палата, подача епископами голосов, что круг действий Тайного совета будет определен и ограничен, что у нас будут парламент каждые три года… Что я говорю?! У нас будет постоянный парламент, распустить который не имеет права никто, кроме нас самих! Наверное, всё это нам показалось бы не более, чем приятной мечтой. И что же? Мы действительно получили всё это, но не умеем применить всё это к делу. Мы хотим новых гарантий. Действительное обладание всеми этими благами составляет лучшую из гарантий: они обеспечивают сами себя. Будем же осторожны: домогаясь какой-то полной безопасности среди всякого рода случайностей, можно подвергнуть опасности то, что мы имеем. Положим, что мы достигли бы всего, чего нынче желаем, все-таки мы не сможем наслаждаться безопасностью математически верной: ведь все человеческие гарантии подвергнуты порче и с течением времени становятся несостоятельными. Божественный промысел не терпит цепей, Он хочет, чтобы успех был в Его руках. Милорд председатель, нынче всем нам следует вооружиться благоразумием, к какому мы только способны, потому что пожар скоро вспыхнет, тогда повсюду воцарится хаос. Стоит начаться кровопролитию – и мы впадем в неминуемое бедствие, в ожидании неверного успеха, которого достигнем бог знает когда, и ещё бог знает какого успеха! Всякий человек обязан сделать крайнее усилие, чтобы помешать кровопролитию, ибо кровь есть грех, который вопиет об отмщении, я не говорю уж о том, что кровь запятнает всех нас. Станем спасать свои права, свое имущество, но таким образом, чтобы вместе с тем спасти и наши души. Итак, я исполнил долг совести, говоря перед вами. Предоставляю каждому спросить свою совесть и поступить в согласии с ней.

Возможно, каждый из представителей нации и спросил свою совесть и действовал в полном согласии с ней, однако многим совесть говорила иное, чем она говорила Бенджамину Редьярду и тем, кто был на его стороне, потому что король не бездействовал в Йорке, а не бездействовал он именно потому, что парламент вырвал у него всё то, о чем Бенджамин Редьярд так верно повествовал. Голосование было объявлено. За немедленный набор добровольцев было подано сто двадцать пять голосов. Против высказалось всего сорок пять депутатов нижней палаты, а в значительно поредевшей верхней палате против набора был только лорд Портленд.

Однако на этом останавливаться было нельзя. В графствах уже тайно действовали представители короля и вербовали добровольцев в королевскую армию. Чтобы ослабить королевскую армию, которая угрожала парламенту, было необходимо без промедления подчинить себе графства. Двенадцатого июля парламент постановил создать свою армию, "«ля безопасности личности короля и защиты трех королевств"» то есть Англии, Шотландии и Ирландии. С этой целью графства должны выставить двадцать полков пехоты, по тысяче человек в каждом полку, и семьдесят пять эскадронов, в каждом эскадроне по шестьдесят лошадей. Главнокомандующим, как в Вестминстере, так и в поле был избран граф Эссекс.

В тот же день Оливер Кромвель внес предложение установить жесткий контроль за производством вооружений. С этой целью корпорация оружейных дел мастеров была обязана еженедельно предоставлять парламенту сведения, сколько мушкетов, сабель, луков, копий и седел было изготовлено ими и кем они были куплены. Его предложение было принято в тот же день.

В своих решениях парламент опирался на поддержку народа. Она была налицо. Народ требовал вооружения парламентской стороны, не желая возвращаться к злоупотреблениям и беззакониям короля. Призыв о добровольных пожертвованиях имел невероятный успех. Каждый день с церковных кафедр пуританские проповедники призывали народ оказать помощь парламенту, и каждый день к помещению городского совета стекались толпы желающих внести свою посильную лепту. Богатые несли золотые вещи, серебряную посуду и деньги, бедные отдавали обручальные кольца, женщины снимали с себя заколки для волос, подвески и серьги из золота и серебра. В городском совете не хватало людей, чтобы принять приношения, не хватало места, чтобы сложить горы ценных вещей. По улице тянулась длинная очередь, и в ней подолгу томились, лишь бы сдать на оборону свои безделушки.

Соблазненный народным энтузиазмом, король объявил сбор пожертвований на королевскую армию. Его представители объезжали поместья и замки, однако богатые монархисты отказывались что-нибудь урвать от своего достояния, которым они были обязаны королю, или урывали так мало, что их неприличная скаредность вызывала насмешки. Только в Оксфорде и Кембридже правление университетов приняло решение передать королю всё серебро, которое хранилось в их кладовых. Узнав об этом, парламент отправил в оба университета распоряжение, которым запрещалась отправка серебра королю. Оксфорд не обратил на него никакого внимания, и целый обоз серебряной посуды и подношений благодарных студентов отправился в Йорк. Такой же обоз готовился в Кембридже.

Оливер Кромвель не мог терпеть такого предательства. Это был его университет, в котором он когда-то учился, это был его избирательный округ, который избрал его депутатом парламента, это были его родные места, в которых он много лет боролся против осушителей болот и епископов. Он бросился к вождям оппозиции, которые ведали обороной парламента, и получил полномочия действовать от его имени. Он поскакал в родной Гентингтон. На городской площади он кратко, но страстно призвал к оружию простых горожан, никогда прежде не державших в руках, кроме охотничьего, никакого оружия. В его отряд влилось шестьдесят добровольцев, не обученных, не имевших ни малейшего понятия о войне. Он кое-как вооружил их из своего кошелька и двинул на Кембридж. Знамя было распущено. Под нестройный бой барабана он вступил на территорию Кембриджа. Обоз, груженный серебром, стоимостью до двадцати тысяч фунтов стерлингов, был готов к отправлению. Охраной обоза командовал Генрих Кромвель, сын дяди Оливера, с которым в детстве они иногда вместе играли. «И встанет народ на народ и брат на брата», но на этот раз двоюродные братья друг на друга не встали. Серебро досталось парламенту, а Оливер Кромвель закупил для своего отряда шестьдесят лошадей и вскоре присоединился к армии Эссекса.

Тем временем король Карл 1 Стюарт свою ставку перенес в Ноттингем и повелел поднять над городом королевский штандарт: огромное знамя, по углам которого вытканы королевские гербы, в центре корона, а с неба указующий перст и надпись готической вязью «Воздайте кесарю должное ему». Королевский штандарт означал, что в королевстве поднят мятеж и что король призывает вассалов на его подавление. Таким образом, парламент был открыто обвинен в мятеже.