Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Не успело к представителям нации вернуться присутствие духа, как вспыхнуло восстание в Кенте. Сторонники короля, всё под тем же лозунгом «Бог и король!», захватили Сэндвич, Рочестер, Кентербери, Дувр и ещё несколько городов. Двадцать третьего мая городской совет Лондона потребовал, чтобы парламент высказался за сохранение власти лордов и короля. Теперь повстанцы стали надеяться, что их поддержит не только население города, но и сам городской совет. В Рочестере они захватили склады с оружием и снаряжением и стали готовиться к походу прямо на Лондон.

Двадцать седьмого мая восстали матросы на флоте. Они довольно благородно и вежливо высадили своих офицеров на берег, и эскадра в составе десяти кораблей, которыми командовали боцманы, удалилась в Голландию. Там её с распростертыми объятиями приняли принцы Йоркский, Уэлльский и Руперт и стали спешно готовить десант на помощь повстанцам.

Тридцать первого мая было получено донесение Хэммонда, что королю был устроен побег, но эта попытка им была пресечена, тем не менее он просил подкреплений. Холодный пот прошиб многих из представителей нации при одной мысли о том, что было бы с ними, если бы сбежавший король во главе хотя бы небольшого отряда вошел в Лондон и появился в Вестминстере. В те же дни повстанцы захватили Карлайл и Барвик на севере и затаились, ожидая подхода шотландцев.

Хэммонду были посланы подкрепления. Ламберт с малыми силами был отправлен на север. Ферфакс получил приказа двинуться в Кент. Ферфакс, сознавая опасность, нависшую над государством, подчинился беспрекословно и три дня спустя, после упорного сопротивления на улицах города, разбил главные силы повстанцев при Медстоне. Вскоре он овладел и Рочестером, причем в его руки попало много трофеев и пленных. Шестого июня полковник Рич овладел Дувром, а восьмого июня под ударами Айртона пал Кентербери. В руках повстанцев оставались только мелкие города и местечки.

Беда повстанцев была в том, что эти храбрые люди наспех собирались в отряды, намечали какую-нибудь близкую и легкую цель, овладевали двумя-тремя городами, не знали, что дальше делать. Они теряли время, расходились, собирались в другие отряды, но, оставаясь без общего руководства, неизбежно должны были потерпеть поражение от старых закаленных солдат Ферфакса и Кромвеля, презиравших столько же врага, сколько и смерть.

Ферфакс стремительно прошел графство Кент, освобождая город за городом. Сразу стало ясно, что это была другая война. Его солдаты сохраняли прежнюю железную дисциплину, но стали жестоки в своем отношении к сторонникам короля. Они повсюду теснили их, выбивали из любого убежища и уже сражались не только ради победы, а на уничтожение осточертевших им кавалеров.

И было пора. Не успел Ферфакс очистить Кент, как восстание вспыхнуло в Эссексе. Двенадцатого июня повстанцы взяли Колчестер и расположились было на отдых. За одни сутки Ферфакс совершил длительный переход, тринадцатого июня явился под стенами города и предъявил ультиматум о сдаче. Ультиматум был отклонен. Началась правильная осада с вылазками и мелкими стычками. Она затянулась на два месяца слишком.

Между тем в Лондоне было полно сторонников короля. Они время от времени собирались с криками «Бог и король», но расходились и больше ничем не проявляли себя. Они ждали, когда в войну вступят шотландцы и приблизятся к городу, пользуясь тем, что Кромвель застрял на западе, а Ферфакс на востоке. Вблизи Лондона бродили небольшие отряды повстанцев, держа в постоянном страхе парламент, который, разослав в разные стороны своих генералов, вдруг оказался под защитой одного ополчения, мало способного защитить кого бы то ни было от регулярных полков.

Очевидно, что для быстрой и полной победы было необходимо теснейшее единение парламента с армией, уже вступившей в войну. Однако представители нации решили иначе. Они были слишком напуганы возможность оказаться в руках кавалеров. По мнению многих, победит там армия, вынужденная сражаться на многих фронтах, или не победит, пока не поздно, надо спасаться самим. А в чем они находили спасение? Они видели спасение в возвращении короля. Правда, они сами постановили всего полгода назад, что всякие сношения с королем, тем более переговоры с ним должны быть прекращены. Это никого не смущало. Сами постановили, сами могли снова постановить об отмене своего же постановления. В представлении представителей нации такая процедура была в порядке вещей.

Больше того, общее мнение сводилось к тому, что королю надо сделать ещё более мягкие предложения, чтобы он поскорей согласился и возвратился на трон. Теперь сочли нужным потребовать от него только уничтожения всех постановлений против парламента, командование армией и флотом только на десять лет и утверждение пресвитерианской церкви всего на три года, точно так же, как предлагали шотландцы. Другими словами, шотландцы готовились к войне с парламентом, а парламент спешил согласиться с ними и поступать точно так, как требовали враги.

С этой целью был создан Особый комитет. Двадцать шестого июня ему было поручено разработать вопрос, где, когда и на каком уровне следует вести переговоры с арестованным королем. В Особом комитете раздались голоса, что короля необходимо немедленно возвратить в Виндзор. Двадцать седьмого июня прошение о немедленном начале переговоров поступило из Сити. Лорды тотчас решили, что переговоры следует вести в Лондоне. Тридцатого июня постановление, которым запрещались переговоры и сношения с королем, было отменено.

Правда, немногие индепенденты, не ушедшие в армию, пытались возражать пресвитерианскому большинству:

– Никогда и нигде нельзя вступать в сношения с таким вероломным, таким несговорчивым королем. Это всегда будет или слишком рано, или слишком поздно. Кто вынимает меч против короля, тот должен бросить ножны в огонь. Всякое примирение с ним погубит всех честных людей.

В защиту короля пресвитерианам нечего было сказать. Тогда они объявили, что защищают народ, о котором обычно думали только тогда, когда им угрожали народные бунты:

– Народ, разоренный войной, более не желает служить пищей этому огню, в котором могут жить одни саламандры. Он более не желает кормить мозгом костей своих и поить своей кровью этих пиявок, которые называются армией и которых он нанял единственно для того, чтобы они служили ему.

Это была чистая демагогия. Не армия напала на кавалеров, которых народ не поддержал ни в одном графстве и которые по этой причине были обречены. Не армия готовилась напасть на шотландцев, которых народ ненавидел как раз за то, что они вмешивались в дела Англии и силой оружия навязывали народу религию, ему чуждую, даже враждебную, зато близкую представителям нации.

Уверив себя, уверяя других, что защищают народ, пресвитериане больше не обсуждали вопрос о переговорах. Вопрос для них был решен. Они только никак не могли договориться, ни с индепендентами, ни сами с собой, в каком месте эти переговоры вести. Самые горячие из них предлагали перевезти короля прямо в Лондон. Это было безумием. Один из индепендентов вскочил и заговорил взволнованно, громко, чуть не крича:

– Если вы будете вести переговоры в Лондоне, то кто может вам поручиться, что Сити заключит мир с этим сумасшедшим королем без вас и отдаст ему ваши головы в жертву, как самаритяне выдали головы семидесяти сынов Ахава?! Даже если король будет помещен в одном из ближних замков, обеспечит ли вас его обещание этого места во всё время переговоров не покидать? Король двадцать раз преступал свои клятвы. Вы не должны больше верить ему!

В том-то и дело, что пресвитериане и сами уже двадцать раз нарушали и перерешали собственные решения. Для них это было в порядке вещей. Они, конечно, не верили королю, но хотели поскорей за него ухватиться, лишь бы сохранить свое место, а возможно, и жизнь. Один из них пустился уже в откровенное лицемерие:

– Напротив, я со своей стороны полагаю, что палата не только должна иметь доверие к королю, но даже без доверия к нему не может и обойтись. Если вы не знаете, в каком положении вы находитесь, то позвольте вам объяснить наше положение в немногих словах. Наши финансы истощены. Золото наше исчезло. Флот взбунтовался. Мы сами сделались предметом насмешек. Шотландцы, наши друзья, взбешены против нас. Сити и королевство отвернулись от нас совершенно. Предоставляю вам самим обсудить, можно ли назвать такое положение безопасным и не настала ли уже давно пора сделать всё возможное, чтобы из него выпутаться?

Все-таки кое в чем пресвитерианам пришлось отступить. Переговоры решили начать, но только после того, как король примет предварительные условия. Место переговоров пока не назначили, однако запросили лорда-мэра и олдерменов городского совета, какие меры безопасности для короля и парламента они могут принять, если переговоры начнутся в Лондоне. Ни лорд-мэр, ни олдермены никаких мер принять не могли, поскольку не располагали вооруженными силами, о чем представителям нации заранее было известно. Пресвитериане всё больше и больше запутывали сами себя.

Вдруг стало известно, что восьмого июля шотландская армия вторглась на территорию Англии, что им на помощь подходят кавалеры Монро и Лангдейла и что Ламберт, столкнувшись с превосходящими силами, стал отступать. Паника охватила пресвитериан. Зато народ, о спасении которого они так хлопотали, был возмущен. Старинная вражда англичан и шотландцев вспыхнула новым огнем. Шотландцев осыпали ругательствами. Простые люди напоминали друг другу, что эти шотландцы, люди алчные, люди бесчестные, совсем недавно продавали парламенту этого самого короля, которого теперь пришли защищать. Теперь они хотели, чтобы эти неприятные и лживые чужеземцы были изгнаны из пределов Англии как можно скорей. В нижнюю палату было внесено предложение объявить шотландцев врагами отечества и считать изменниками всех тех, кто призывал их на английскую землю. Пресвитериане не знали, что делать. Твердого решения в нижней палате не было принято. Его отвергла только палата лордов. Больше того, лорды наставила как можно скорей начать переговоры с королем о примирении между ним и парламентом. Пресвитериане воспряли духом. Двадцать восьмого июля, не считаясь с тем, что армия уже вступила в войну с тем врагом, который был призван именно королем, нижняя палата постановила начать переговоры с ним без всяких условий.

Это было предательством, предательством тем более подлым, что оно было ударом в спину воюющей армии. Кромвель уже не думал об этом. Он вновь был со своей армией, а армия снова любила его и доверяла ему. Он снова был полководец, и снова крылья победы простерлись над ним. Как только прибыли пушки, он начал обстрел. Тяжелые ядра изо дня в день били в одно место, крошили старые камни, ставшие с веками ветшать. В гарнизоне съели уже лошадей. Его положение становилось критическим, но сдаваться никто не хотел: его солдаты были предателями и страшились кровавой расплаты. Их судьбу определил перебежчик. Он указал, где находятся трубы, снабжавшие крепость водой. Трубы перекрыли, подача воды прекратилась, и Пемброк сдался одиннадцатого июля, на третий день после вторжения.

В войне он не терпел никаких промедлений. В его полках насчитывалось не более шести тысяч солдат, тогда как у шотландцев и кавалеров на севере было около двадцати пяти тысяч. Это не смущало его. Он командовал ветеранами, которых он сам обучил и сам воспитал. У них был громадный опыт боев. Они ненавидели своего врага и как шотландцев, и как противных им пресвитериан, напавших на их свободу верить в своего Господа так, как они хотят, а не так, как кто-то желает им приказать. Правда, жалования им как не платили, так и не собирались платить. Они были оборваны, разуты и голодны. У многих ноги были обернуты тряпками, на камзолах красовались заплаты. Это тоже не смущало его. Он только нашел нужным написать в Комитет безопасности:

«Присылайте сапоги для моих бедных, утомленных солдат. Им предстоит далекий поход».

Он не ждал, что ответит ему Комитет и пришлет ли он сапоги. Он послал к Ламберту сказать, чтобы тот отступал и позаботился, чтобы к тому дня, когда он прибудет в Донкастер, туда доставили пушки из Гуля, где находили главные склады и арсеналы северных графств. Сразу после этого он отдал приказ своей кавалерии и пехоте и уже четырнадцатого июля двинулся в путь. Это был замечательнейший поход, не только в истории той войны, но и во всемирной истории войн.

Круто забрав на северо-восток, он уже первого августа сделал стоянку в Лестере. Пятого августа он был в Ноттингеме. Восьмого августа он вошел в Донкастер и нашел там свою артиллерию. Одиннадцатого августа он соединился, в графстве Йорк, с полками Ламберта, на холмах между Лидсом и Йорком. Таким образом, всего за тридцать три дня его разутые и голодные оборванцы, сильные единственно духом, проделали пятьсот километров, делая не менее пятнадцати километров в день по скверным дорогам или по бездорожью, меся грязь босыми ногами, ни разу не ограбив ни одной фермы, ни одного городка, соблюдая строгую дисциплину. Они шли несмотря ни на что, потому что свято верили в своего генерала, которого вел сам Господь. А ещё потому, что ощущали в своих руках судьбу трех королевств, Англии, Шотландии и Ирландии, судьбу короля и парламента, судьбу свободы и справедливости, наконец, свою собственную судьбу, и это придавало им выносливости в походе и доблести в предстоящем бою.

А бой был уже близко. Ещё ничего не зная о намерениях и расположении неприятеля, Кромвель предположил, что он двинется прямо на Лондон, чтобы в столице, без потерь и трудов, закончить победой кампании. Однако на Лондон вели две дороги. По какой из них пойдет Гамильтон, какую изберут Лангдейл и Монро? Он решился расположиться у Лидса, откуда мог держать под контролем обе дороги, и разослал разъезды по всем направлениям.

Вскоре разведка ему донесла, что армия Гамильтона, не менее двадцати тысяч кавалерии и пехоты, избрала самую западную дорогу, близ побережья, а кавалеры, тысяч от четырех до пяти, отдельно от них, идут по дороге восточной. Похоже, обе колонны так растянулись, что потеряли связь между собой, причем авангард Гамильтона ушел далеко вперед, оставив армию Кромвеля далеко позади.

Кромвелю пришлось выбирать между кавалерами и шотландцами. Кавалеров он так презирал, что решил ими пока пренебречь. Правда, у него, вместе с Ламбертом, насчитывалось не более восьми тысяч утомленных и голодных солдат, тем не менее он решил искать битвы с шотландцами, считая их более серьезным и опасным противником, прорыва которого к Лондону он не мог допустить. Именно надо было искать, поскольку точного места расположения шотландских частей он не знал.

Гамильтон был человеком благородным, решительным, вдохновенным, но не военным. С ним не было ни Лесли, ни Ливена, если не очень талантливых, то все-таки очень способных и опытных генералов. В военном отношении его советники никуда не годились и как все ординарные, пошлые люди были склонны к скандалам и склокам. В штабе Гамильтона царил беспорядок. Ни он, ни его помощники понятия не имели, где стоят части их армии, тем более не имели ни малейшего представления, где находится неприятель. Никто из них не догадался наладить разведку. Сам он находился в Престоне в полном неведении, и когда ему доложили, что поблизости появился отряд круглоголовых, он не поверил: Это невозможно. Они не могли подоспеть. Если же он так близко от нас, то не может иметь всей армии под рукой и напасть на нас не решится.

Разведка предупредила Кромвеля вовремя. Шестнадцатого августа он точно знал, что полки Гамильтона стоят лагерем за рекой Райббл, и отдал приказ наутро атаковать. И все-таки обе армии встретились на походе, на встречном движении. На войне это часто случается и всегда приводит к трудным сражениям, исход которых зависит исключительно от находчивости и дерзости полководца и выучки и дисциплины солдат. У Кромвеля было и то и другое.

Лето в этом году так и не наступило. Погода была, какой уже месяц подряд, дождливой и сумрачной. Поля и дороги раскисли, затрудняя маневр, в котором Кромвель был очень силен. Он все-таки сумел угадать правильное решение, на которое навел его сам неприятель. Ночью ему стало известно, что кавалерия Лангдейла спешит на соединение с Гамильтоном и находится на расстоянии нескольких миль. Утром семнадцатого августа он сплошной колонной своей кавалерии и пехоты вклинился между Гамильтоном и Лангдейлом. Он правильно рассчитал, что медлительный Гамильтон не успеет переправиться через Райббл, и решил одним ударом отбросить Лангдейла.

Накануне солдаты Лангдейла обчистили всю округу. Они раскинули лагерь посреди поля, разгороженного на участки плетеными изгородями. Они были сыты и пьяны и крепко спали всю ночь, не подозревая о близости неприятеля, рассчитывая на худой конец, что крестьянские изгороди их защитят.

Кромвель ударил внезапно, и Дангдейлу пришлось очень туго. Несколько раз посылал он к Гамильтону своих адъютантов и просил подкреплений, хотя бы тысячу человек, и клялся продержаться как можно дольше, пока к нему не подойдет сам Гамильтон. Гамильтон обещал, но и сам не пришел и не прислал подкреплений. Лангдейл держался четыре часа, но перед ним были железнобокие, которые в бою не знали преград. Кромвель выскочил на дорожку, ведущую к Престону. Её необходимо было занять. Она была полна жидкой грязью, скорей походившая на канаву, чем на дорожку. Солдаты замялись. Кромвель к ним подскакал. Позднее один из них вспоминал:

«Он приказал наступать. Половина наших людей подойти ещё не успела. Мы просили немного повременить. Он бросил только одно слово: «Марш!» – и мы, перемахнув через болотце, бывшее перед нами, бросились в эту канаву. Враги принялись удирать – это был отряд новобранцев. Они стреляли, но мимо. Это так ободрило наших солдат, что они попытались атаковать ещё раз. Майор приказал мне с несколькими товарищами скакать к следующей изгороди. Мы добрались до её конца, и тут враги, многие из них, побросали оружие и побежали. Нам достался целый лес пик и масса знамен…»

За ними побежали другие, и Лангдейл вынужден был, без больших потерь, но в беспорядке, близком к панике, отступить.

Кромвель не стал преследовать кавалеров и тотчас повернул ещё тяжело дышавших солдат против шотландцев, которые уже начали переправляться через реку, рассчитывая нанести ему удар с тыла. Они не успели, но Кромвель успел. Он отбросил их за реку и на их плечах переправился сам, угрожая самому Гамильтону. Больше в этот день его измокшие и проголодавшиеся солдаты сражаться были не в силах.

Он писал в своем донесении:

«Ничто, кроме ночи, не помешало нам сокрушить врага…»

Он дал им передохнуть одну ночь. Они разложили костры под дождем, чтобы как-нибудь обсушиться и сварить какую-нибудь похлебку в походных котлах.

К утру восемнадцатого августа сложилось странное положение. Кромвель занимал северный берег реки, рассчитывая отрезать шотландцам путь к отступлению в родные края. Шотландцы и отступили, однако в обратном направлении, на юг, продолжая движение к Лондону. С этой целью они ночью переправились на южный берег реки и двинулись в путь, рассчитывая обогнать действительно измотанную армию Кромвеля, первыми войти в столицу и навязать парламенту свою волю. Похоже, шотландцы ещё не знали о том, что парламент уже заранее принял все их условия и готовился возобновить переговоры с королем, не успев только решить, где эти переговоры вести.

Кромвель оказался в положении догоняющего, что для его измотанной армии было сделать особенно трудно. Все-таки его солдаты справились и с этой, казалось бы, неисполнимой задачей. Они настигли Гамильтона, опять на походе, и почти полностью напали его арьергард. Сопротивление шотландцев было упорным. Обе армии дрались озлобленно и жестоко, когда только ярость приводит к победе. Ярость железнобоких оказалась сильней. К заходу солнца шотландцы дрогнули, попятились и побежали, теряя убитых и пленных, несмотря на то, что железнобоких было вдове меньше, чем их. Кромвель писал:

«К ночи, пройдя двенадцать миль по такой дороге, по какой я отроду не ходил, да ещё под дождем, мы были измучены и грязны, как никогда…»

Тучи к тому времени немного рассеялись. Небо стало ясней. Ночь выдалась сухая и светлая, и Гамильтон приказал двигаться в полутьме до утра, спеша возле Уоррингтона пересечь Мерсей, за которым его дожидались повстанцы Северного Уэльса. Кромвель шел попятам. Тогда Гамильтон занял ущелье, которое показалось ему неприступным. Кромвель дал за три дня третье сраженье, и оно было самым кровопролитным и трудным:

«Мы смогли навязать им бой, когда подошла вся наша армия. Они укрепились в ущелье и с большим упорством удерживали его несколько часов. Атаки следовали одна за другой, много раз доходило до рукопашной. В какой-то момент наша армия дрогнула, однако потом, благодарение Господу, восстановила порядок и выбила врага с позиций, которые он занимал. Около тысячи их было убито и около двух тысяч взято в плен. Мы преследовали их до города, где была построена мощная баррикада. Когда мы приблизились к ней, мне вручили послание от генерал-лейтенанта Бейли, в котором он предлагал сдать нам всю пехоту. Я согласился. Мы получили всё их снаряжение, около четырех тысяч полных комплектов оружия и столько же пленных. Так что пехоты у них не осталось…»

Гамильтон, имея только три тысячи всадников, продолжал уходить. Кромвелю только и оставалось, что в бессилии гнева глядеть ему вслед:

«Если бы у меня была хотя бы одна тысяча лошадей, способных пройти рысью тридцать миль, я не сомневаюсь, что покончил бы с ними. Но мы до такой степени выбились из сил, что не могли идти вдогонку за ними иначе, как шагом. Это ничтожная армия, какую я только видел. С пятью сотнями свежих лошадей и с пятью сотнями неизмученных пехотинцев я взялся бы совершенно её уничтожить. Мы выбились из сил и всё же взяли десять тысяч пленных…»

Гамильтон отступал с отрядом кавалерии, панически настроенным и обреченным, не более трех тысяч солдат. Повсюду, где он проходил, арендаторы, фермеры и горожане вооружались, а местные власти обращались к нему, кто требуя, кто предлагая, сложить оружие и сдаться парламентской армии. Отряд чувствовал себя неуютно в чужой, враждебной стране. Среди кавалеристов поползли темные слухи, будто Гамильтон и высшие офицеры собираются сбежать и бросить их на произвол судьбы. Отряд взбунтовался. Ламберту, которого Кромвель отправил в погоню, уже не пришлось воевать. Едва узнав о приближении англичан, Гамильтон предложил своим спутникам, охваченным страхом, спасаться, кто может, а сам сдался на милость победителя. Он в качестве пленного был заключен в Ноттингеме. Рядовые шотландцы, которые воевали по принуждению, были отпущены по домам. Те же, кто принял участие в этой войне добровольно, были обращены в рабство и сосланы на Барбадос и в Виржинию или отправлены на невольничий рынок Венеции.

Спустя несколько дней Ферфакс взял наконец Колчестер, ослабленный голодом и взбунтовавшимся гарнизоном. Он принял пленных сурово. Трое старших офицеров были расстреляны, в назидание тем, кто впредь вздумает поднимать оружие против парламента. Сам он остался в Колчестере вместе с главной квартирой, поскольку вторая гражданская война была фактически кончена. Пресвитериане встречали эти победы с мрачными лицами: они страшились расправы. Индепенденты, левеллеры и большинство населения ликовали. Это была их победа. Они ждали радостных перемен к лучшему, то всё к той же свободе и справедливости. Монархическая газетка писала:

«Среди пуританской братии не слышно ничего, кроме триумфа и радости, веселья и песен, по поводу их счастливого успеха, благодаря, во-первых, Дьяволу, а во-вторых носу Нола Кромвеля».

Лишь на севере представлял угрозу Монро. Он командовал конным отрядом, имевшим до шести тысяч солдат. Парламентская армия уходила на юг, и он мог довольно просто овладеть Престоном, битком набитым пленными, пополниться ими и напасть на Кромвеля с тыла. Кромвель предвидел эту опасность. Большая часть его армии повернула навстречу, намереваясь настичь недобитого врага и окончательно его уничтожить. Эта задача оказалась невыполнимой. Ни о каком Престоне ошеломленный Монро утратил способность даже подумать. В панике бежал он из Англии и нашел пристанище в Эдинбурге.

В погоне за ним Кромвель вышел к шотландской границе. Он дал отдых солдатам, в котором они давно слишком нуждались. Ему предстояло их приодеть, обуть накормить и выбить у парламента хоть какие-нибудь деньги на жалованье, поскольку положение становилось критическим. Некоторые из его солдат были уличены в грабеже. Грабежи он строго-настрого запретил и ослушания не терпел. Виновные без промедления были посажены под арест, награбленное добро было возвращено изумленному населению, весь опозоренный полк в качестве наказания отправился в тыл. В присмиревших полках была распространена прокламация:

«Если какой-нибудь офицер или солдат под моим командованием будет отбирать или грабить у населения деньги, или захватит лошадей, или продовольствие, или имущество, или станет плохо обращаться с людьми, его будут судить военным судом, и виновный будет наказан смертью».

Ему предстояло решить, что делать с Шотландией. Он разбил шотландскую армию, но не одержал ещё полной победы. Страна была более непокорная, чем воинственная. Там могли собрать новую армию, которой он не боялся и которую ждать не хотел. Ему следовало вторгнуться в эту чужую страну, чтобы успеть вырвать с корнем заразу, до того, как она распространится и охватит всё население. Однако надо было сто раз подумать, прежде чем затеять этот поход. Его армия слишком устала, а ей предстояло пробираться по горам и лесам, где стояли мрачные и неприступные замки кичливых баронов, где каждое селение могло превратиться в крепость.

Шотландцы сами разрешили эту проблему. Как только стало известно о разгроме и пленении Гамильтона, население вооружилось и под водительством своих проповедников двинулось на Эдинбург, чтобы изгнать сторонников короля. На их сторону встали многие предводители западных кланов, в том числе генералы Лесли и Ливен. Они осадили Эдинбург. Монро бежал в горы вместе с Государственным советом, состоявшим из сторонников короля. Власть переменилась. Во главе неё встал Аргайл. Он поклялся распустить армию, отречься от всех обязательств, которые Шотландия перед тем дала королю и скрепить новый союз двух королевств. Для него Кромвель был другом, и Кромвель мог больше не опасаться ни новой армии, ни мятежей.

Он отдал приказ. Двадцать первого сентября его армия перешла реку Твид. К тридцатому сентября в его руках были приграничные крепости Барвик и Карлайл, откуда обычно, несколько столетий подряд, начинались шотландские войны. Четвертого октября новые власти пригласили его в Эдинбург. Он был встречен на подходе к столице. Ему отвели один из лучших старинных домов. В его честь был устроен банкет. В его честь произносились хвалебные речи. Пуританские проповедники благодарили его и величали «Божьей милостью охранителем Шотландии». Ему клялись в братской любви. Последние отряды сторонников короля сами сложили оружие. Кромвель часто совещался с Аргайлом. Их переговоры держались в тайне и уже в те дни и позднее стали обрастать злостными домыслами и клеветой, будто оба вождя договаривались о свержении короля и установления собственной власти. На самом деле о личной власти Кромвель не думал. Однажды шотландцы спросили его:

– Что вы думаете о монархической форме правления?

Он отвечал:

– Я за монархию, причем в лице данного короля и его потомства.

– А каково ваше мнение о веротерпимости?

Кромвель всегда отстаивал веротерпимость. Позднее он признавался:

«Я от всего сердца желаю, я молю Господа, я мечтаю увидеть тот день, когда единство и доброе взаимное понимание будут установлены между всеми народами Господа, шотландцами, англичанами, иудеями, язычниками, пресвитерианами, анабаптистами и всеми другими…»

Он доказал это на деле, войдя в Шотландию с миром:

«Надо ли было быть с ними учтивыми и дарить им любовь, чтобы вести с ними дело начистоту и устранить несогласия? Надо ли было спросить их, что они имеют против нас, и дать им честный ответ? Это мы сделали, и не больше того. На наш взгляд, это гораздо более славная победа, чем если бы мы захватили в свои руки и ограбили Эдинбург и силой покорили всю страну от Твида до Оркнейских островов…»

Но честный ответ можно давать не всегда. Перед ним были фанатики, а он потому и был за веротерпимость, что страшился религиозного фанатизма, беспощадней которого ничего больше не существует на свете. Сказать им правду означало бы вызвать новый мятеж. В последние годы он всё больше становился политиком и потому не моргнувши глазом солгал:

– Я против веротерпимости.

– А что думаете вы о том, как должна быть устроена церковь?

Это был ещё более опасный вопрос, и он уклонился, сказав, что об этом надо подумать. Шотландцы, разумеется, поняли, что он просто не захотел отвечать. Никакого сердечного согласия не могло получиться, два народа были слишком непохожи и враждебны друг другу. Его и не получилось. Мир все-таки был установлен, возможно, на время, но предвидеть это тогда было нельзя. Кромвелю было довольно и этого. Поддерживать власть Аргайла, ещё очень слабую, он оставил Ламберта, придав ему два полка, и седьмого октября отдал приказ к возвращению.

Он направился в графство Йорк, где полковник Ренборо, активный республиканец и убежденный враг короля, безуспешно осаждал крепость Понтефракт. С дороги он послал коменданту мятежников ультиматум о немедленной сдаче. Крепость продолжала упорно сопротивляться. Однажды ранним утром несколько кавалеров, верно, утомленных осадой, в форме парламентской армии выскользнуло из крепости. Они беспрепятственно добрались до главной квартиры, вошли в дом, где располагался Ренборо, подняли его спящим с постели, объявили ему, что приказом Кромвеля он арестован. Его вывели на улицу, когда он разгадал западню. Он вырвался и побежал. Его догнали и, безоружного, пронзили кинжалами. Охрана не успела опомниться. Мятежники скрылись.

Кромвель подошел к крепости и усилил осаду. Осада обещала быть длительной. Но это уже не имело значения. Вторая гражданская война была кончена. Он вновь победил, однако и на этот раз его победа обещала быть пирровой.