Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Кромвель часто оставался дома, читал Библию и подолгу молился. Друзьям, навещавшим его, он твердил, что заблуждался, наделал много ошибок, неверно понимая указания Господа. Он ждал нового и ясного знака, а Господь никакого знака не подавал. Это было самым главным, самым нестерпимым несчастьем, и Кромвель в эти дни растерянности, распутья и долгих молитв жестоко страдал.

Его вывел из этого состояния Джон Беркли, прибывший в главную квартиру в конце ноября. Он привез письма короля, обращенные к Ферфаксу, Кромвелю и Айртону. По дороге он встретил корнета Джойса. Корнет удивился его появлению и сообщил, что агитаторы не только ничего не боятся, но сумели привлечь на свою сторону генералов и собираются судить короля. В Виндзоре он застал военный совет. Он вступил в зал и подал Ферфаксу письмо. Письмо было принято, но его попросили подождать ответа за дверью. Спустя полчаса его пригласили войти. Ферфакс прямо-таки огорошил его:

– Мы – армия парламента. Нам нечего отвечать на предложения его величества. Обсуждать их может только парламент.

Беркли с недоумением поглядел на Айртона, поглядел на Кромвеля, но встретил презрительные улыбки и едва приметный поклон. Ему удалось удалиться. Он пробовал выяснить, что же случилось, всё ещё не понимая, как много вреда король принес сам себе своим бегством. Один комендант гарнизона в Виндзоре согласился встретиться с ним, но тайно и в полночь. Они встретились на задах таверны «Подвязка». Комендант даже здесь опасался говорить громко и едва слышно шептал:

– Раздражение армии так велико, что я жизнью рискую, встретившись с вами, потому что ещё нынешний день генерал Айртон сделал два предложения: отправить вас под арест в Лондон и запретить кому бы то ни было встречи с вами под страхом смертной казни. Если королю не надоело жить, пусть он немедленно спасается бегством, если у него на это имеются средства.

– Стоит ли мне передавать Айртону и Кромвелю письма, данные мне королем?

– Непременно, а то они могут подумать, что я открыл вам их планы.

Беркли передал. Кромвель прочитал и сквозь зубы сказал:

– По возможности я ещё постараюсь послужить королю, но он не должен ожидать от меня, чтобы я из любви к нему себя погубил.

Он действительно решил ждать, что скажет парламент. В парламенте шли бурные прения. Индепенденты, всё больше попадавшие под влияние армии, настаивали на том, чтобы парламент окончательно порвал с королем и прекратил с ним любые сношения, что, в сущности, должно было означать низложение короля. Напротив, пресвитериане настаивали, что необходимо ещё раз попытаться договориться с королем и сделать ему новые, более легкие предложения. Предложений было только четыре:

король уступает парламенту командование морскими и сухопутными силами на двадцать лет или больше, если этого потребуется безопасностью государства;

король отменяет все свои постановления и заявления, в которых обвиняет парламент в противозаконных действиях и в мятеже;

король уничтожает все грамоты на возведение в лорды, данные после его отъезда из Лондона;

король предоставляет парламенту право собираться тогда и там, когда и где он сочтет нужным.

Двадцать седьмого ноября они прошли в нижней палате слабым большинством, сто пятнадцать против ста шести. На некоторое время эти предложения застряли в верхней палате. Только в декабре они были утверждены и отправлены к королю на остров Уайт.

Положение становилось критическим. В сущности, любой исход этой попытки примирения с королем был крайне опасным и грозил катастрофой. По мнению Кромвеля, четыре предложения были достаточно легкими. Главное, в решении парламента молчаливо предполагалась свобода вероисповедания, поскольку вопрос о церковном устройстве был вовсе снят. Король мог исповедовать ту религию, какую считал приемлемой для себя, а это было для него всегда очень важно. Имей король хоть капельку здравого смысла, он должен был их принять, в противном случае парламенту ничего не останется, как его низложить.

Низложение означало республику, от которой Кромвель не ждал не только хорошего, но хотя бы чего-нибудь. В Англии было слишком тревожно. Ни индепенденты, ни левеллеры парламенту больше не верили и наверняка оставят его без поддержки, пока он не выполнит их предложений, а парламент не собирается и не станет их выполнять. Слухи о республики волновали многих людей из всех классов общества. В лондонском Сити то и дело происходили волнения. В графствах нестройные толпы ходили по улицам с криками в честь короля.

Сможет ли парламент укротить недовольных и навести порядок в стране? Он сомневался. Парламент утратил власть даже в Лондоне. В графствах царило безвластие. Именитые люди, крупные землевладельцы, богатые горожане, уставшие от беспорядков, напуганные гражданской войной, уходили от выборных должностей и сторонились общественных дел. Должности в графствах, в городских советах и местных судах всё чаще попадали в руки людей незнатных и малоимущих. Большей частью они были вороваты и алчны, но не имели опыта управления, могли действовать энергично, но эта энергия, без знаний и опыта, могла быть разрушительной. Все точно ждали сигнала, чтобы восторжествовала анархия, Тогда уже не война, тогда Англия погрузится в безумие хаоса. Кто остановит его? Только армия. Армия охотно сражалась против короля за свободу и справедливость, но пойдет ли она против народа, а если пойдет, то за какую свободу и справедливость, за что?

Правда, король мог, неожиданно для всех, согласиться. Установится тот порядок, которого Кромвель желал и который считал идеальным: король и парламент. Но и этому он уже не был рад. Время ушло. Оно ушло по вине короля, упрямого человека без здравого смысла. Как только он согласится, единая армия перестанет существовать. Кромвель знал, что угроза поднять по меньшей мере половину армии на борьбу за идеалы республики, не была пустыми словами. Во главе этой части армии стояли серьезные люди, его соратники по гражданской войне, не знавшие страха, испытанные в бою. Они способны пойти до конца, и ещё хорошо, если они только половину армии увлекут за собой. А если за ними устремятся две трети? А если вся армия ринется в эту пучину? Они снесут и короля и парламент, во имя какой свободы, какой справедливости, во имя чего? Но этого мало, низложив короля, уничтожив парламент, хотя бы на время, они откроют дорогу всё той же анархии, а за анархией последует хаос.

Он спешил до решения короля хоть как-то примирить враждебные стороны. В своем доме он устроил обед. Он пригласил на него вождей пресвитериан и индепендентов, духовных и светских. В жаркой речи он указывал на те опасности, которые встают перед Англией. Он призывал позабыть, хотя бы на время, все богословские расхождения и личные ссоры, чтобы общими усилиями одолеть анархию и хаос, на близкую возможность которых указывал ему его здравый смысл. Он звал к примирению. Звал, конечно, напрасно, потому что нет ничего более непримиримого и враждебного, чем малейшее расхождение в вопросах вероисповедания. Разговора просто не получилось. Гости его разошлись, каждый оставшись при своем убеждении.

Подошло Рождество. В этот раз Кромвель был ему особенно рад. Ещё оставалась надежда добиться примирения в армии, и он созвал в главную квартиру в Виндзоре генералов, старших офицеров и командиров полков, без различия, ещё преданных ему или уже готовых воевать за республику, на общий молебен. Он предварял приглашенных, что им следует обсудить и договориться, какой образ правления больше всего подходит для Англии, а перед тем в общей молитве просить Господа, чтобы он просветил их слабые, их земные умы.

Молились они горячо. После молитвы принялись рассуждать. Ладло, Вэн и другие индепенденты, представленные в парламенте, категорически высказались против монархии, которая, по их мнению, осуждена не только опытом, но и разумом. Генералы высказывались более осторожно. По их мнению, нынче ничего не остается, как желать установления республики, но никто из них не был уверен, что её существование будет достаточно продолжительным, чтобы установился порядок в стране. Они склонялись к тому, что лучше всего подождать, поглядеть, куда повернет ход событий и повиноваться велениям Господа. И все смотрели на Кромвеля, все ждали, что скажет он.

Кромвель говорил то, что говорил уже множество раз. Он считал, что любая форма правления может и хороша и плоха, а всё дело в том, какая из них больше всего подходит для Англии. Они настаивали, чтобы он выражался ясней. Он не хотел затевать новых споров, отшучивался и спрашивал Ладло и Вена, с какой стати они решили, что идея монархии опровергнута разумом. Он и сам был не рад, что задал этот вопрос. Вместо доводов разума в ход пошла Библия, посыпались ссылки на книгу пророка Самуила, на книгу Судей, суждения становились всё отвлеченней и отвлеченней и не имели отношения к Англии.

Его трезвый ум не вынес искушения этими запредельными высями. Бесплодные прения его утомили. Он прервал их и объявил собрание закрытым. Никто не возражал. Один Ладло хотел всё-таки получить его мнение, чтобы знать, на чьей он стороне. Он засмеялся, хотел отделаться шуткой. Ладло, Вэн и другие, тоже как будто шутя, наседали на него по-приятельски и требовали прямого ответа. Он ускользнул от них, швырнул в Ладло подушкой и выскользнул в дверь. Ладло поймал её и бросил в него, но он уже скрылся, смеющийся, но недовольный.

Правы оказались те генералы и Кромвель, предпочитавшие ждать да глядеть да внимать обстоятельствам. Обстоятельства вдруг извернулись так, как никто предвидеть не мог. Из двух возможных решений король выбрал третье, в сущности, невозможное. Пока представители нации препирались, что предложить королю, к нему проникли более настойчивые и решительные шотландские комиссары. Они тоже смягчили условия союза короля и Шотландии. Пресвитерианство в Англии он обязывался установить лишь на три года, а там, что называется, будет видно, причем на этот раз ему позволялось оставаться при своем англиканстве. Взамен шотландская армия вступит в Англию и станет сражаться с англичанами до тех пор, пока не восстановит королевскую власть во всей полноте, то есть власть неограниченную, самодержавную, с её привилегиями, произволом и самодурством. Лорд Ормонд возвратится в Ирландию, возглавит тамошних сторонников короля и тоже двинет их против Англии. Король бежит с острова за границу, всего лучше в Шотландию, и станет там ожидать своего триумфального возвращения. Таким образом, ради своей собственной власти король стравливал три народа, которые были без того враждебны друг другу, и обрекал их на длительную резню, пока сам он будет сидеть в безопасности, не понимая, что это решение не только преступное, но и самое опасное для него самого. Соглашение подписали, уложили в свинцовый ларец и закопали во дворе его замка.

Только после этого он призвал к себе делегатов, направленных к нему от парламента. Он вел себя с ними, как три года назад, точно ничего не изменилось с тех пор. Он отказался им отвечать и сказал, что свой ответ передаст парламенту в закрытом пакете. Он по-прежнему издевался и пытался выиграть время.

Но его время ушло. Глава делегации отказался иметь дело с пакетами. Он говорил без почтения, грубо и резко:

– Парламент поручил нам привести не то, что вашему величеству вздумает вручить нам, а ваш ясный ответ: принимаете ли вы его предложения, или нет.

Что ж, король дал ясный ответ. Он не только отверг все предложения, он ещё имел глупость потребовать, чтобы ему была предоставлена возможность переговоры с парламентом вести лично и без согласия на предварительные условия.

Делегация удалилась безмолвно. Коменданту Хэммонду были даны недвусмысленные инструкции. Не успели делегаты покинуть остров Уайт, как король призвал к себе Беркли и Эшбернгема и стал обсуждать с ними детали побега, который был назначен на эту же ночь. Вдруг ворота замка были заперты на замок, вход в него был закрыт для всех посторонних, караулы удвоены, всем служителям короля был отдан приказ немедленно удалиться из замка.

И после этого король не понял, в каком он теперь положении. Он ещё мог послать гонца вдогонку в молчании покинувшей его делегации и согласиться на предложения, которые по крайней мере снимали с него грех войны и кровопролития. Вместо этого он дал волю гневу, призвал к себе Хэммонда и накинулся на него:

– По какому праву вы так со мной обращаетесь? Где ваши полномочия? Или ваше поведение внушено вам Святым Духом?

От неожиданности Хэммонд смешался и пролепетал, что не имеет письменных полномочий, но все-таки нашелся сказать, что это следствие его отказа парламенту.

Король наступал:

– Разве вы не давали мне честного слова, что ни в каком случае не воспользуетесь против меня выгодами своего положения?

Хэммонд стал приходить в себя:

– Я никакого слова вам не давал.

Это была правда, и король сбился с толку:

– Вы или молчите, или даете двусмысленные ответы! Оставите ли вы мне по крайней мере моих капелланов, ведь вы стоите за свободу совести, неужели меня вы лишите её?

Хэммонд обрел наконец твердость, которая должна быть у стражника:

– Я не могу оставить вам капелланов.

– Вы обращаетесь со мной не как дворянин и не как христианин!

– Я поговорю с вами, когда вы будете в лучшем расположении духа.

– Я хорошо спал эту ночь.

– Я обращался очень вежливо с вами.

– Зачем же теперь вы перестали обращаться так же?

– Государь, вы слишком высоки.

Король нашел возможным острить:

– В этом виноват мой башмачник.

Он повторил её дважды, намекая на свои каблуки, несколько раз прошелся по комнате, стал остывать и уже спокойней спросил:

– Могу ли я по крайней мере гулять?

– Нет, я не могу позволить вам этого.

– Вы не можете мне позволить?! Стало быть, я в тюрьме?! Где же верность, которую вы мне обещали? Где ваши клятвы? Отвечайте же мне!

Он забыл, что явился незваным и тем поставил коменданта в ложное и опасное положение. Хэммонд не решился ему это сказать и молча вышел, но своих приказов не отменил.

Король действительно оказался в тюрьме.

Между тем его высокомерный отказ вывел из равновесия даже пресвитериан, которые предводительствовали в парламенте. К тому же шпионы Кромвеля добросовестно исполняли возложенные на них поручениям. Им скоро стало известно, в общих чертах, содержание договора, подписанного королем и шотландцами. Всем стало ясно: это война. Король добился того, чего не хотел и не должен был добиваться: возмущение парламента и армии стало единодушным. Не успело третьего января 1648 года открыться заседание нижней палаты, как со скамьи поднялся самый неприметный, самый молчаливый представитель нации Томас Рот и сказал:

– Милорд председатель, для умалишенных уготован Бедлам, для королей уготован ад. Наш король в последнее время ведет себя так, как будто единственным приличным местом его пребывания был бы Бедлам. Я покорнейше прошу более не обращаться к нему и распоряжаться общественными делами без согласия с ним. Мне всё равно, какой образ правления у нас введут, только бы у нас не было ни чертей, ни королей.

Айртон тотчас его поддержал:

– Король отказал своему народу в защите и покровительстве, отвергнув его предложения, но мы обязаны повиноваться ему только за его покровительство. Он отказывает нам в покровительстве, следовательно, и мы не обязаны повиноваться ему и управлять государством должны без него.

После столь решительных заявлений пресвитериане стали приходить в себя. Им уже хотелось и на этот раз простить короля. Один из их вождей заявил:

– Отказаться от согласия с королем – значит уничтожить парламент! Ибо когда короли отказывались принимать предложения парламента или выслушивать его пожелания, то это всегда считалось за самое явное нарушение его прав, и одним этим он фактически распускал парламент, хотя бы и не объявляя об этом. Решаясь теперь не принимать никаких посланий от короля и не сноситься с ним никаким иным способом, не объявляем ли мы этим сами, что более мы не парламент?

В самом деле, это было давним обычаем, но не законом, а все-таки аргумент был очень сильный, опровергнуть его было нельзя, его можно было только отбросить, разрушив обычай. Никто не решался на это. Пресвитериане ободрились. Представители нации колебались. Предложение Томаса Рота прекратить переговоры с королем могло не пройти.

Кромвель встал:

– Милорд председатель! Может быть, король обладает большим умом и большими способностями, но он так – лицемерен, так неправдив, что нет средства ему доверять. Уверяя нас в своей любви к миру, он тайно ведет переговоры с шотландцами, что ввергнуть свой народ в опасности новой войны. Настал час, когда парламенту приходится одному спасать государство и управлять им. Все те, кто ценой своей крови и жизни защищал вас от стольких опасностей, снова защитят вас с той же преданностью и с тем же мужеством. Не пренебрегайте же вашей безопасностью и безопасностью государства, которая составляет единственную цель их желаний. Не давайте им повода думать, что вы изменили им и предали их злобе врага, которого они для вас победили. Иначе отчаянье может побудить их оставить вас, так как вы сами хотите оставить себя. Я содрогаюсь при одной мысли об этом и предоставляю вам самим судить, насколько гибельно будет для вас такое решение.

Он выбрал и был снова тверд. Он сел, положив руку на рукоять своей шпаги. Этот жест можно было принять за угрозу, но дело было не в жесте. Сама речь его дышала угрозой: он дал понять представителям нации, что армия отвернется от них. Отвернется, когда вот-вот разразится война? Да это был приговор!

После него никто не стал говорить. Мужественное предложение Томаса Рота было принято подавляющим большинством голосов: сто сорок один против девяноста двух. Уже на другой день четвертого января решение поступило в палату лордов. Лорды заколебались. Им было опасно переходить на сторону армии, которая в своем большинстве выступала не только против короля, но и против самих лордов. Однако от армии вскоре поступили два адреса. Один был направлен нижней палате. В нем армия благодарила представителей нации за принятое решение и клялась разделаться с их врагами. Другой был направлен верхней палате. Армия опровергала слухи, будто от неё исходит угроза лордам и обещала сохранить все их права. Это было не совсем так, но лордам ничего не оставалось, как утвердить решение нижней палаты, что они и сделали пятнадцатого января всего при двух воздержавшихся.

Вскоре Военный комитет двух королевств, созданный во время первой гражданской войны, был распущен. Вместо него был создан Комитет безопасности, или Комитет Дерби Хауза, как стали его называть по месту, где он заседал. Во всех вопросах безопасности и войны он был объявлен полностью независимым от парламента. Было самое время. Война уже началась.

Всё то, чего опасался Кромвель, стало осуществляться с поразительной точностью и быстротой. Англия не была столь единодушной, как армия и парламент. Из графств посыпались градом петиции, одни в защиту короля, другие против него, причем из одного и того же графства нередко поступали и те и другие. В том же духе сотни памфлетов обрушились на Вестминстер, требуя, требуя, требуя, не только судить или восстановить короля, но и всего того, что приходило на ум. На Уайте какой-то отставной морской капитан собрал толпу мастеровых, ещё больше женщин, стариков и детей, и повел её на штурм замка, чтобы освободить короля. Толпу рассеяли. Капитана арестовали. Ему предъявили странное обвинение в том, что он пытался воевать против парламента, а стало быть, и против самого короля. По этому обвинению он был тут же повешен. У самого входа в Вестминстер толпились отставные солдаты бывшей армии Эссекса, останавливали прохожих, заставляли их пить вместе с ними здоровье обожаемого монарха и кричать «Да здравствует король!».

Представители нации так растерялись, принимали решения самого противоположного свойства. То они обещали улучшить законы, уменьшить издержки судопроизводства и начать платить по долгам, что прежде позволяли себе откладывать до лучших времен, но они уже достаточно изолгались, их обещаниям мало кто верил, да и не все понимали их загадочный смысл, зато всем открылось, какие алчные, своекорыстные люди заседают в парламенте. То они усиливали гонения на тех, кого считали зачинщиками, повелевали всем, кто прежде воевал в армии короля, выселиться из Лондона не ближе двадцати миль, выразили намерение проверить деятельность мировых судов, чтобы очистить их от подозрительных и мздоимцев и запретили избирать на любые должности тех, кто прежде участвовал в каком-нибудь беспорядке или заговоре против парламента. В общем, трудились на славу, однако волнения всё нарастали. Тогда пришлось для успокоения Лондона вновь призвать армию. Она прошла по улицам города в полном порядке, а около трех тысяч самых надежных солдат остались в нем, поблизости от Уайт-Холла и Тауэра.

И это не помогло. Волновались провинции. Сторонники короля собирались на площадях с криками «Бог и король!», вооружались и уходили в отряды сопротивления. Какой-то полковник поднял королевский штандарт над важной крепостью Пемброк в южном Уэльсе, объявил себя сторонником короля, подавил силой оружия восстание горожан и отказался впустить в крепость отряд парламентских войск. Кавалеры северной Англии только и ждали, когда им на помощь явится шотландская армия, чтобы выступить против парламента за возвращение короля.

Сам Лондон был похож на кипящий котел. Достаточно было снять крышку, чтобы кипение выбросилось на улицу. К бунту мог привести каждый вздор. Девятого апреля, в праздничный день, да ещё во время обедни, подмастерьям вздумалось поиграть в кегли, что было строжайше запрещено пресвитерианским парламентом. Караул приказал им разойтись. Они отказались повиноваться. Их разогнали с применением силы. Они разбежались, но призвали на помощь мастеровых и грузчиков с Темзы. Ночью между ними появилась организация. Они захватили несколько городских ворот, перегородили улицы цепями, чтобы преградить путь кавалерии, с барабанным боем и кличем «Бог и король!» напали на дом лорда-мэра, захватили пушку, разграбили оружейный магазин и к рассвету овладели всем Сити.

Срочно собрался военный совет и заседал до утра. Военный совет был смущен. У него под рукой имелось всего два полка. Представлялось, что этого мало. Решали, послать ли за подкреплением или не посылать, а время уходило, с каждым часом придавая мятежникам всё больше уверенности в себе. Только Ферфакс и Кромвель подали голос за немедленную атаку. Военный совет неохотно, но согласился. Кромвель вывел свою кавалерию, и спустя два часа мятежники были рассеяны.

Лондон успокоился, но ненадолго. Двадцать седьмого апреля городской совет подал в парламент прошение. Он требовал возвратить городу цепи, отнятые после подавления мятежа, удаления из Лондона армии и возвращение народного ополчения под командование Скиппона, верного пресвитерианина и тайного сторонника короля. Представители нации были отчасти напуганы, а более рады, что появился предлог начать новое наступление на армию и в особенности на её генералов, которые всё больше вмешивались в политику. Двадцать восьмого апреля прения были короткими. Парламент вдруг объявил, что намерен сохранить прежнюю форму правления, с королем, с лордами и с нижней палатой, и возобновить переговоры с королем на тех условиях, которые были ему предложены в Гемптон-Корте.

Этого представителям нации показалось мало для укрепления своей власти. Поддержка лондонского городского совета сделала их отчаянно смелыми. Второго мая ими был издан «Указ о подавлении ересей и богохульства». Указ обрекал на смертную казнь всех вероотступников, не пожелавших присоединиться к доктринам пресвитериан, в особенности тех, кто отрицает учение о Троице, о божественной природе Христа, о боговдохновенности Священного писания, о воскресении и Страшном суде. А заодно парламент продолжал задерживать жалованье, что было особенно приятно представителям нации.

Страшная угроза нависла над армией, вступавшей в войну. По этому указу можно было казнить чуть ли не половину солдат и большую часть генералов, отступавших, пусть в разной степени, от пресвитерианских доктрин и пускавшихся в произвольные толкования всех тех положений, которые перечислялись в указе. Сам Кромвель, особенно ненавистный, особенно опасный в глазах представителей нации, по этому указу мог быть подвергнут суду, недаром вновь завихрились слухи о заговорах против него и том, что в парламенте собираются призвать его к ответу и даже арестовать.

Кромвель был в бешенстве. Мало того, что этот самый несвоевременный из всех указов парламента разваливал армию, он неминуемо вел к религиозной войне. Он в тот же день явился в главной квартире, спешно созвал военный совет и предложил, ни много ни мало, ввести армию в Лондон, в парламент, чтобы она вышвырнула оттуда всех своих непримиримых врагов и во имя общего блага взяла в свои руки всю власть.

Генералы и высшие офицеры тоже были возмущены этим указом. В порыве страсти они согласились. Уже принялись обсуждать, как именно действовать и какие выбрать полки, когда страсти стали остывать, а вскоре и вовсе остыли. Умами овладело сомнение. Предложенные меры на холодную голову показались слишком крутыми. Парламент держался не только древней традицией. С ним всегда были связаны надежды всех англичан на порядок и справедливость, на лучшую жизнь. Это был национальный кумир. Как решиться посягнуть на него?

Одумались и не решились. Кромвель понял, что ему больше нечего делать ни в Лондоне, ни в главной квартире. Он испросил у парламента позволения выступить в южный Уэльс, чтобы освободить крепость Пемброк от мятежников. Представители нации были довольны, что могут так просто хотя бы на время избавиться от него, и тотчас выдали ему разрешение. В ожидании разрешения он готовил полки и однажды за ужином пожаловался Эдмунду Ладло, к которому привязался в последнее время, что его заслуги не ценятся, что его ненавидят, что в опасности его жизни и что его соратники не понимают и не всегда поддерживают его.

Не понял и Ладло. Ему представилось, что в Кромвеле говорит честолюбец и интриган. Он уговаривал его смириться, отказаться от желания первенства и этой склонности со всеми искать соглашения, что он принял за склонность к интригам, и обещал ему в таком случае свою неизменную помощь.

Это было уж слишком. В его помощи он не нуждался. В минуту слабости и раздумий он только хотел излить перед ним свою душу. Напрасно, напрасно. Он заспешил и утром выступил во главе своей кавалерии в южный Уэльс.

Весна была сырой и холодной. Солдаты шли тяжело, в промокшей одежде и сапогах, тяжелых от грязи. Лица их были хмуры, и Кромвеля терзали сомнения. Давно ли они бунтовали в Уэре? Давно ли пролилась кровь несчастного Арнолда? Разве могли они об этом забыть? Станут ли они теперь повиноваться ему?

С сомнениями надо было покончить. В походе они ведут к неудаче. Уж лучше голая правда. Седьмого мая он сделал большую остановку на отдых. Утром восьмого устроил смотр всем полкам. Слабое солнце едва пробивалось сквозь низко бегущие облака, освещая суровые лица, пряжки портупей и мушкеты. Он приподнялся на стременах:

– Солдаты! Я вместе с вами много раз рисковал своей жизнью, тогда вы были вместе со мной. Мы сражались с общим врагом, который был намного сильней, чем нынешний враг. И потому призовем на помощь всю нашу решимость, будем биться с той же отвагой и верностью, с какой бились всегда. Вместе мы победим или вместе умрем! С нами Господь!

В воздух взлетели мятые истертые шляпы. Лица преобразились. Тысячи глоток взревели:

– С нами Господь!

Он повел их дальше со спокойной душой, но за свою поспешность ему пришлось дорого заплатить. Пемброк был сильной крепостью. Она была построена шестьсот лет назад на узком мысу, далеко вдававшемся в море, и во время прилива морские волны плескались в подножие её стен. Стены достигали в высоту двадцати пяти метров, а в толщину были метров пять или шесть. Глубокий ров ограждал её от нападения с суши. А хуже всего было то, что под толщей известняка, на котором стояла она, была пещера с источником прекрасной пресной воды, и она беспрепятственно поступала в крепость по трубам. Её комендант, авантюрист по натуре, смелый дуэлянт и кутила, отвергал все предложения на почетную сдачу. Штурмовать кавалерией мощные стены было бессмысленно, а Кромвель не успел или забыл захватить с собой осадные пушки. Послали за пушками. На солдат плохо действовало томление ожидания. Они ютились в мокрых палатках. Вокруг жили бедные люди. Англия и Уэльс второй год страдали от недорода. Из деревенек и ферм несли только хлеб и драли за него непомерные цены. Сторонники короля часто нападали с тыла или делали вылазки. Потери были большие. Уныние овладело и полками и Кромвелем.

Не успели представители нации облегченно вздохнуть, что избавились, хотя бы на время, от очень неудобного и опасного человека, как опасность обрушилась на них с другой стороны, и не где-нибудь, а прямо у решетки нижней палаты. Они уже ничем не могли управлять и только озирались по сторонам, предпринимая судорожные попытки хоть что-нибудь предпринять. Четвертого в графстве Эссекс собрались сторонники короля и потребовали, чтобы парламент без промедления возобновил переговоры с монархом и распустил армию, правда, предварительно расплатившись с солдатами. Распустить армию прямо накануне нашествия иноплеменных было предательством. Парламент задумался, но ему уже не оставляли времени для размышлений.

Шестнадцатого мая от семисот до восьмисот сельских хозяев и фермеров графства Серрей явились в Лондон и потребовали от ошарашенных представителей нации, чтобы они не откладывая на завтра возвратили бедного короля в Уайт-Холл и восстановили его на престоле со всеми почестями, которые ему полагались. Возбужденные, без ясной цели, они ворвались в Вестминстер. На их пути была стража из городских ополченцев. Гордые своим званием джентльменов, они позволили себе смеяться над ними, язвительно вопрошая:

– Как можете вы охранять эту шайку мошенников?

Тем не менее они желали видеть этих мошенников и договариваться с ними не пастбищах и ценах на хлеб, а о судьбе государства. Стража отвечала им, и тоже язвительно. Оскорбленные джентльмены бросились в драку. Солдат разоружили. Один из них был убит. Убийство лишь разожгло их желание видеть мошенников. Они ринулись дальше. На шум сбежалась охрана. Джентльмены взялись за оружие. Вояками они оказались неважными. Вооруженные горожане теснили их из зала в зал, из улицу в улицу, пока не вытеснили из города, причем джентльмены потеряли пять или шесть человек.