Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Спустя две недели капитулировал Йорк. Весь север Англии оказался в руках парламентской армии. Столь серьезный успех надлежало развить. Военный совет предложил графу Манчестеру поспешить в погоню за Рупертом. Того же требовал и парламент. Однако Манчестер не пожелал подчиниться ни тому, ни другому. Видимо, он не мог простить сам себе, что бежал с поля битвы при Марстон-Муре. Тем более он не был в силах простить, что полная победа, ещё первая по своему значению и масштабам в этой гражданской войне, была одержана его подчиненным, каким-то выскочкой, Кромвелем.

Он старательно перечислил причины, по которым не мог и не имел права двинуться с места. Во-первых, солдаты нуждались в продолжительном отдыхе, ведь они сражались голодными. Во-вторых, его армию набирали и содержали восточные графства, а они после этой победы могут её распустить. В-третьих, если он пустится в погоню за Рупертом, это может не понравиться означенным графствам и они перестанут содержать его армию, а ведь они содержат её куда лучше, чем парламент содержит армии Эссекса и Уоллера. В-четвертых, движение к Честеру нарушит коммуникации, поскольку между ним и Лондоном окажется несколько крепостей, занятых гарнизонами короля.

Одна четвертая причина была справедлива. Первые три были отчасти надуманы и служили ему отговорками, ведь ничто не мешало ему испросить мнение графств, которые содержали его и которым он обязан был подчиняться. Однако они надуманы были только отчасти. Положение армий день ото дня становилось нетерпимей и тяжелей. Солдаты переходили из армии в армию, в зависимости от того, какое жалованье в них получали. Генералы завидовали друг другу, ссорились между собой и не желали никому подчиняться, кроме тех, кто в состоянии был им платить. Между ними и представителями военного комитета происходили несогласия и бурные сцены. Коменданты крепостей были в раздоре с городскими властями. Любая задержка жалованья рождала среди солдат ропот и смуты. А задержки становились всё чаще. Ресурсы страны истощались затянувшейся гражданской войной. Это приводило мыслящих людей в беспокойство:

«За ненадобностью промышленность окончательно остановилась. Обе стороны грабят и разоряют владельцев земли. Торговля, главное занятие англичан, падает, к тому же её заедают налоги. Бедняки должны умирать с голоду или, восстав, отнять имущество у богатых. Истощаемая налогами, разоряемая войной, Англия превратилась в наковальню, по которой ежеминутно бьет своим молотом Немезида. О несчастная нация! Народ, когда-то свободный, лучший из всех, теперь превратился в несчастных рабов, и в рабов не одного владельца, а многих».

Кромвелю, рачительному хозяину, владельцу коров и овец, это положение было известно лучше, чем многим другим, и наверняка лучше, чем белоручке графу Манчестеру, оттого он и настаивал на скорейшем завершении разорительной, кровопролитной гражданской войны, а равнодушный к разорению Англии граф готов был растянуть её, насколько придется. Он – видел иные причины поведения графа. По его мнению, граф Манчестер был на поводу у палаты лордов, богатых землевладельцев, которые не столько воевали, сколько торговались с королем из выгод и привилегий. Он пытался его убедить:

– Милорд, встаньте на нашу сторону, встаньте решительно. Не говорите, что надо быть умеренным, что надо щадить палату лордов, бояться отказов парламента. Какое нам дело до мира и лордов? Наши дела до тех пор не будут успешны, пока вас не будут звать просто-напросто мистером Монтегю. Если же вы сблизитесь с честными людьми, то скоро станете во главе армии, которая будет предписывать законы и королю и парламенту.

Его резоны не доходили по назначению. Казалось, граф Манчестер не слышал его и продолжал топтаться на месте, не желая осаждать даже те крепости в пределах восточных графств, которые всё ещё находились в руках сторонников короля. Ещё нелепее, нетерпимее было поведение Эссекса. В течение трех недель он освободил из осады несколько крепостей и подступил к Экзетеру. Над королевой нависла опасность: с падением крепости она могла попасть в плен, одна мысль о котором была для неё нестерпима. Она просила графа, своего подданного, дать её охранную грамоту, чтобы она могла выехать в Бат, где бы её предоставлялась возможность оправиться после родов. Эссекс ответил галантно, но непреклонно:

«Если вашему величеству угодно ехать в Лондон, я не только дам охранную грамоту, но даже сам поеду вас провожать. Там вы получите самые лучшие советы врачей, там для вашего выздоровления будут приняты наилучшие меры. Что же касается других мест, то я не могу исполнить вашего пожелания, не донеся об этом парламенту».

Тем не менее королеве удалось выбраться из города, которому грозила осада, поскольку медлительный граф не торопился её начинать. Она бежала во Францию, а Эссекс повел себя как мальчишка, несмотря на то, что его юность давно миновала. До него дошли слухи о поражении на Марстонской пустоши, посеянные разбежавшимися шотландцами. Он отказался им верить и предложил коменданту Экзетера пари: он отступит, если слух подтвердится, но если окажется, что парламентская армия там одержала победу, комендант сдаст Экзетер.

Пока он занимался этими детскими играми, слух действительно был опровергнут, однако ему стало не до пари. Король, разбивший Уоллера, наступал на него, по дороге пополняя сторонниками ряды своей крепнувшей армии. Был собран – военный совет. Высшим офицерам надлежало решить, следует ли исполнять намеченный план, по которому армия должна была занять Корнуэл, или дать сражение королю. Эссекс ударился в противоположную крайность. Его армия была довольно слаба, однако он подал свой голос в пользу сражения. Его офицеры считали нужным оторваться от короля и двигаться дальше. Слабость армии играла в этом решении не первую роль. Многие из них имели в Корнуэле большие владения. Так вот, пока там распоряжались приверженцы короля, они не получали доходов. Они желали добраться до своих арендаторов и получить с них арендную плату. Разумеется, они выдвигали иные причины: видите ли, граф, при вашем приближении весь Корнуэл, угнетенный, ограбленный монархистами, придет вам на помощь, стало быть, вам представится честь передать это богатейшее графство в руки парламента.

Разумеется, Эссекс, главнокомандующий, мог и должен был употребить свою власть и настоять на сражении, однако в его голове никогда не возникало твердого мнения. Он подчинился своим подчиненным. Армия стала уходить от короля трудными дорогами горного Корнуэла.

Несмотря на уверения его офицеров, горожане и фермеры этого графства отчего-то отказались восстать. Больше того, они почему-то отказывали его солдатам в продовольствии и фураже. Его армии грозил голод, а король преследовал его по пятам. Он писал в Лондон, просил подкреплений, настаивал, чтобы Уоллер или Манчестер ударили в тыл короля и избавили его от преследования. Военный комитет был полон решимости оказать ему помощь. Прежде всего тринадцатого августа в Лондоне был устроен общий молебен. Затем были отданы соответственные приказы Уоллеру и Манчестеру. Уоллер был готов ринуться в Корнуэл хоть сейчас, однако писал:

«Пусть мне пришлют деньги и пополнение. Господь свидетель, не моя вина, если я не могу двинуться тотчас. Да падет стыд и кровь убитых на головы тех, кто задерживает меня! Если же денег мне не пришлют, я пойду и без них!»

Манчестер не отвечал. Очень может быть, что он был рад, что его соперник попал в тяжелое положение. Таким образом, Эссекс не получал помощи ни от парламента, ни от соратников по борьбе, и поначалу казалось, что никакая помощь ему не нужна.

Поражение при Марстон-Муре, видимо, потрясло короля. Его окружение и высшие офицеры были напуганы теми потерями, которые там понесла королевская армия. Они снова заговорили о мире, на этот раз настойчивее и громче. Король тоже не терзался желанием поскорее ввязаться в сражение, страшась его проиграть и понести ещё больший урон. Не соображаясь с тем, что Эссекс чувствует себя слишком слабым и сам страшится сражения, король обратился к нему с заманчивым предложением разнообразных наград, если он возвратится на королевскую службу и возвратит Англии мир. Предложение имело обратное действие. Эссекс ободрился и довольно высокомерно отвечал своему племяннику, посланнику короля:

– Я не стану ему отвечать. Я бы мог только одно посоветовать королю: возвратить свою милость и соединиться с парламентом.

Казалось, отказ мало огорчил короля, человека самоуверенного и легкомысленного. Его лагерь был настроен иначе. Многие полагали, что король посулил Эссексу слишком мало, ведь сами они большей частью служили из выгоды. Следовало, по их рассуждению, предложить ему больше. Другими словами, Эссекса следует подороже купить, и на Англию снизойдет благоденствие мира. Такого мнения придерживались не только командиры полков, но даже командующие артиллерией и кавалерией. Они решили обратиться к Эссексу от себя лично. Узнав об этом, король выразил свое недовольство. Однако его авторитет стремительно падал даже среди монархистов. Его не послушали. Письмо было составлено. Он вынужден был сделать вид, что одобряет его. Впрочем, и это послание только возвысило Эссекса в собственном мнении. Он отвечал:

«Милорды! В самых первых строках своего письма вы позаботились объяснить, кто уполномочил вас послать его ко мне. Однако я несу службу парламенту, а парламент не давал мне полномочий вести переговоры о мире. Стало быть, я не могу приступить к ним, не изменяя присяге. Остаюсь, милорды, ваш покорнейший слуга Эссекс».

В лагере короля ответ произвел тяжелое впечатление. Начальники артиллерии и кавалерии были отставлены. Предстояло сражаться, а этого никто не хотел. Без сомнения, Эссекс поступил благородно, оставаясь верным делу парламента, однако он поступил бы более мудро и стратегически верно, если бы не мешкая перешел в наступление и атаковал поколебленного, слабого духом врага. Тем не менее Эссекс остался при одном благородстве и очень скоро поплатился за свою нерешительность.

Он шел по враждебному краю. Королевская армия преследовала его по пятам. Она не наносила серьезных ударов, но постоянно тревожила его арьергарды. Эти постоянные стычки утомляли и раздражали его голодное воинство. Ему отрезали дороги к морю, через которое они могли получить подкрепления и продовольствия. В тылу у него возводили укрепленные пункты, так что с каждым днем возвращение прежним путем становилось всё невозможней. Кавалерия оставалась без фуража, начался падеж лошадей. Солдаты устали. Среди них росло число недовольных. Уже носились слухи о заговоре, направленном против командования.

Положение стало критическим, когда отряды монархистов заняли господствующие высоты и невооруженным глазом могли наблюдать всё, что происходило в парламентском лагере. Эссекса явно решили взять на измор. Отваги это ему не прибавило, но он вынужден был что-то делать. В сущности, у него был единственный шанс: собрать все свои силы в кулак, нанести один мощный удар в наиболее приемлемом и выгодном направлении и, пусть ценой немалых потерь, прорвать кольцо окружения.

Ничего подобного Эссекс не мог предпринять. Он был человек нерешительный и плохой генерал. Он разделил свою голодную, утомленную армию, что уже само по себе должно было привести к поражению. Он приказал кавалерии атаковать неприятеля, а сам, возглавив пехоту, решил выскользнуть из кольца, пробиться к морю, захватить корабли и вывезти солдат – неизвестно куда.

В самом деле, под покровом тумана и ночной темноты кавалерии удалось проскочить между двумя отрядами беспечно почивающих монархистов и благополучно спастись, не причинив врагу никакого вреда. Этим маневром пехота была оставлена без поддержки, особенно важной при отступлении. Она двигалась по грязным узким горным дорогам, выбивалась из сила, бросала пушки и амуницию и в ужасе ждала полного истребления. Дисциплина упала. Офицеры заговорили о сдаче. Огорошенный таким поворотом событий, граф Эссекс до того растерялся, что от его благородства осталось только воспоминание. Он бросил свою обреченную армию, перед которой был кругом виноват, бежал в сопровождении только двух офицеров, добрался до моря, захватил мирную рыбацкую лодку и, опасаясь быть узнанным, отправился в Плимут.

Генерал-майор Филипп Скиппон, его заместитель, собрал военный совет и объявил:

– Милорды! Вы видите, что наш генерал и некоторые из ваших начальников покинули нас. Кавалерия тоже ушла. Стало быть, мы вынуждены защищаться одни. Так вот что я вам предложу: в храбрости мы не уступаем нашим кавалеристам, на помощь мы призываем одного с ними Бога. Попытаем же счастья, откроем, подобно им, себе путь через неприятельский лагерь. Сразимся. Лучше умереть с честью, чем постыдно бежать.

Это были слова, достойные честного воина, однако они не нашли отклика в сердцах его офицеров. Их окончательно парализовали постоянные глупости Эссекса. У них уже не было ни сил, ни желания поднимать солдат и вести их за собой, как они были уверены, на неизбежную гибель. Они были на грани отчаяния.

Неизвестно, чем бы оно разрешилось, если бы король, который тоже не отличался воинственностью, не предложил обреченной армии выгодные условия капитуляции. Ей предлагалось сдать оружие и боеприпасы, в обмен всем солдатам и офицерам гарантировалась свобода и возможность уйти живыми и невредимыми на территорию, которая находилась под властью парламента.

Эти условия были приняты чуть не с восторгом. Первого сентября 1644 года армия Эссекса сложила оружие и двинулась в путь, бесславная, но живая. Под конвоем королевских кавалеристов она прошла графства, которыми только что овладела, и получила свободу.

Тем временем Эссекс, благополучно обосновавшийся в Плимуте, просил у парламента самого сурового наказания за свои действия, которые привели к катастрофе вполне боеспособную, сильную армию:

«Это самый жестокий удар, какой когда-либо был нанесен нашей партии. Я столько ничего не желаю, как того, чтобы меня подвергли суду».

Едва ли он лицемерил. Его душевное состояние действительно было ужасно. И он был целиком и полностью прав: его следовало судить и по меньшей мере на все дальнейшие времена отстранить от командования хотя бы полком. Парламент, который к тому времени почти полностью состоял из пресвитериан и слабых, нерешительных, умеренных депутатов, думал иначе. В палате лордов Эссекс был свой человек. Своей посредственностью и смирным характером он был симпатичен военному комитету. Его скандальное поражение и позор трусливого бегства отныне делал его безопасным для его конкурентов. А потому разбирательство было неправедным и скорым. Спустя всего восемь дней к Эссексу прибыл ответ, не столько поразительный, сколько преступный:

«Милорд! Комитет обоих королевств сообщил палатам ваше письмо, посланное из Плимута. Палаты предписали нам известить вас, что они тоже проникнуты важностью случившегося несчастья, но, предаваясь воле Господа, они нисколько не изменили своих чувств в отношении к вам. Их доверие к вашим высоким качествам, к вашей верности осталось непоколебимым. Они решились употребить самые энергичные меры для исправления этой потери и снова вверить вашему командованию армию, которая, с помощью Господа, сможет привести наши дела в лучшее состояние. Граф Манчестер и сэр Уильям Уоллер получили приказ двинуться со всеми своими войсками к Дорчестеру. Палаты сделали также распоряжение, чтобы шесть тысяч мушкетов, шесть тысяч мундиров, пятьсот пар пистолетов и прочее были вам доставлены в Плимут, для снабжения ими войск и для оживления мужества в ваших солдатах. Палаты уверены, что ваше пребывание в этом графстве, с целью вновь организовать и привести в движение отряды, будет иметь самые благотворные последствия».

Такого приговора Эссекс не ожидал. Он заболел и, кажется, так и не пришел в себя до конца своих дней.

Часть третья

Глава первая

Король тоже был как будто смущен своей нежданной победой. Сгоряча он направил парламенту мирные предложения, которые именно в этот момент не следовало бы ему направлять. Потом, верно, одумавшись, он по очереди подходил к Плимуту, Портсмуту, Лиму, предлагал представителям парламента сдаться, однако те не сдавались, и он, несмотря на свое военное превосходство, от них отходил, не прибегая к осаде, видимо, не зная, что ему делать.

Обстоятельства внезапно переменились. Его шотландский сторонник Джеймс Грэхем Монтроз наконец поднял восстание, которое давно ему обещал. Этот отчаянный, отважный маркиз возглавил разрозненные шайки бродячих ирландцев, которые бесцельно шатались по северным графствам и жили грабежом и насилием. Вскоре к нему присоединились воинственные горные кланы, которым в награду он обещал всё, что приходило в голову им и ему. Это пестрое воинство внезапно открыло военные действия. В течение двух недель оно одержало две победы, овладело Пертом, захватило приступом Эбердин и привело в ужас всё население до Эдинбурга включительно.

Карл ободрился, получив столь радостные известия. Они означали, что с севера над парламентом вновь нависла угроза, куда более грозная, чем та угроза, которая ещё недавно создавалась ленивым Ньюкаслом. Он решил, оставив парламенту важнейшие портовые города, без промедления двинуться к Лондону, сходу овладеть им и утвердить свою прежнюю, безраздельную власть. Он почему-то рассчитывал, что народ повсеместно поддержит своего короля. Тотчас была отпечатана прокламация. Она призывало всё население вооружаться, сбиваться в отряды, выбирать себе командиров и присоединяться, по мере её приближения, к армии короля.

Парламенту вновь пришлось принимать неординарные меры. Новые налоги были наложены и учреждена мера, действительно чрезвычайная: королевское серебро, которое до того времени хранилось нетронутым в кладовых Тауэра, было конфисковано, переплавлено и направлено на военные нужды. Солдаты трех армий срочно получили жалованье, боеприпасы и продовольствие. Когда же армия короля приблизилась к Лондону, все лавки закрылись, были сформированы пять полков добровольцев под командованием Томаса Гаррисона, на горожан был наложен пост на всё время, пока не минует опасность, народ бросился в церкви и в страстных мольбах испрашивал благословения Господа на предстоящую битву.

Казалось, она могла произойти при благоприятных условиях. Король все-таки не решился идти прямо на Лондон, хотя его армия действительно пополнилась отрядами добровольцев. Он предполагал сначала соединиться с кавалерией Руперта, которую Манчестер не захотел добить летом и которая теперь полным ходом шла на соединение с королем. Военный комитет своевременно принял решение предотвратить столь опасную, нежеланную встречу. Армии Эссекса, Уоллера и Манчестера были объединены и поспешили встретить короля до того, как к нему присоединится всё ещё грозная кавалерия Руперта.

Решение было верным, однако никому из членов военного комитета и в голову не пришло учредить единое командование для всех этих армий, и неприятности начались ещё до начала сражения. Эссекс сказался больным и отказался следовать к своей армии. Парламент потребовал, чтобы военный комитет обратился к Эссексу лично. Военный комитет, чуть ли не в полном составе, явился в дом графа и заверил его, что ему доверяют, как прежде. Эссекс благодарил, но остался в постели. Его армией стал командовать его заместитель, который не пользовался у солдат ни доверием, ни уважением. В сущности, ещё до сражения эта армия утратила чуть ли не половину боеспособности, хотя и прежняя боеспособность её была не особенно высока.

Дальше пошло ещё хуже. Двадцать седьмого октября противники встретились, и снова при Ньюбери, месте, стало быть, роковом. Силы парламента вдвое превосходили армию короля, притом имевшую без Руперта слабую кавалерию, и не могли не победить, однако не победили. План сражения вырабатывался на военном совете. На нем присутствовали Манчестер, Кромвель, Скиппон, Уоллер и ещё несколько менее значительных генералов. Само собой разумеется, они никакого плана не выработали, но основательно перессорились между собой. Обозленные, раздосадованные, они вели бой на свой страх и риск и по своему разумению. В результате сражение получилось кровопролитным, но бестолковым.

В сущности, армия Эссекса осталась без руководства. Её солдаты, увидев в королевских рядах своих пушки, которые они потеряли во время позорной капитуляции, с яростью бросились на врага, пушки отбили, вручную перекатили на собственные позиции и радовались, как дети, забыв, что бой продолжается. Армия Манчестера должна была отрезать королю дорогу на Оксфорд. Манчестер бросил в бой кавалерию Кромвеля, а сам остался на месте. Кавалерия Кромвеля не могла победить без поддержки пехоты и вынуждена была отступить, понеся большие потери, истомив лошадей. Манчестер ввел в бой пехоту с большим опозданием, после захода солнца, и был на голову разбит. В панике он кричал Кромвелю, чтобы тот бросил свою кавалерию на спасение бегущей в беспорядке пехоте, однако Кромвель не захотел да и не мог исполнить приказ, поскольку его уставшие лошади никуда не годились.

Несколько часов обе армии неподвижно стояли друг против друга, не решаясь атаковать и вырвать победу, которая в этот час была возможна для обеих сторон. Светила луна. Было видно поле сражения, покрытое ещё теплыми трупами. Кричали раненые, умоляя о помощи. Король страшился, Манчестер не желал наступать. Наконец король дал сигнал к отступлению, и было отчетливо видно, как усталые солдаты вразброд, тяжело ступая, медленно уходили в направлении к Оксфорду.

Парламентская армия праздновала победу, которой не смогла одержать. Напрасно Кромвель уговаривал Манчестера и других генералов преследовать короля и нанести ему если не полное, окончательное, то хотя бы серьезное положение. Манчестер не слушал его. Парламентская армия две недели продолжала стоять неподвижно. Бдительность и желание драться её генералов и офицеров дошли до того, что король, не чувствуя за своими плечами погони, которой он ожидал, повернул назад свое хоть и поредевшее, но не побежденное войско. Девятого ноября, почти две недели спустя, он беспрепятственно вошел в крепость Доннингтон-Касл, неподалеку от Ньюбери, которую парламентская армия осаждала спустя рукава. Он не только вывез оттуда всё продовольствие и всю артиллерию, но ещё постоял, точно дразнил неприятеля и вызывал его на сражение. Манчестер не ответил на вызов, и король в другой раз беспрепятственно ушел по направлению к Оксфорду.