Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Ему пришлось выступить против них, когда его полк ещё не было готов. Его не могло смутить столь ничтожное обстоятельство, ведь он всегда и во всем полагался на Господа. Сторонники короля неожиданно овладели Ньюарком, сильной крепостью в западной части графства Линкольн. Разрозненные парламентские отряды осаждали её, но кавалеры держались стойко, тогда как круглоголовые не умели взяться за дело, и под видом осады вокруг Ньюарка время от времени происходили мелкие стычки. Им на помощь двинулся Кромвель. Поздним вечером тринадцатого мая 1643 года он подходил со своими необстрелянными солдатами к местечку Грентем. В чистом поле он внезапно натолкнулся на отряд кавалеров. Их было до двадцати эскадронов кирасир и до четырех рот драгун, тогда как он имел не более двенадцати рот, тоже драгун, ещё плохо обученных и плохо вооруженных, к тому же утомленных дневным переходом.

Похоже, кавалеры первыми увидели ненавистных круглоголовых, забили тревогу и выстроились в привычную линию на другом конце обширного зеленого поля, удивительно удобного для конной атаки. Заслышав звуки тревоги, увидев плотные и стройные ряды неприятеля, он ни на минуту не усомнился, что его горсточку необстрелянных новобранцев сам Господь бросил на чашу весов, и построил своих драгун на расстояние выстрела. Началась перестрелка. Она длилась около получаса, не нанося особенного ущерба ни той, ни другой стороне. Несмотря на явное преимущество в численности, кавалеры не решались атаковать.

Это был первый самостоятельный бой, который он должен был дать. Решение зависело от него одного. Ему было довольно этого получаса, чтобы правильно оценить обстановку, и он, сельский хозяин и скотовод, оценил её вернее и лучше, чем кавалеры, прирожденные воины, наследственные солдаты английского короля: когда враг стоит в нерешительности или трусит, его необходимо стремительно атаковать, таков непреложный закон войны, который моментально уловил его практический ум. Он отдал приказ и двинулся впереди крупной рысью. За ним ринулась его кавалерия, ещё плохо обученная, но уже привыкшая к беспрекословному повиновению. На другой день он кратко закончил свой отчет для парламента:

«Они держались стойко, но мы, с Божьей помощью, их опрокинули. Неприятель бежал, и мы преследовали его две или три мили».

Так Оливер Кромвель одержал свою первую и решительную победу на поле брани, тем более важную, что в те дни это была едва ли не единственная победа парламентских войск. Армия Эссекса, стоявшая на подступах к Лондону, имела жалкий вид и медленно разлагалась. Жалованья ей не платили, одежда изнашивалась, заканчивались продовольствие и фураж. Напрасно граф Эссекс, подобно Кромвелю, забрасывал комитеты посланиями, в которых описывал свое неприглядное положение и просил выслать деньги. Его призывы оставались такими же безответными, как призывы Кромвеля и других командиров. Он было начал наступление на армию короля, но вскоре вынужден был отступить, расположил своих солдат лагерем и оставался в полном бездействии.

Вероятно, он простоял бы так до самой зимы, если бы чрезвычайные обстоятельства неожиданно не пробудили парламент. Тридцать первого мая, во время поста, когда обе палаты стояли обедню в церкви святой Маргариты, расположенной тут же, в Вестминстере, Джону Пиму передали записку. Он тут же её прочитал, перемолвился вполголоса со своими соратниками, и все они вышли, не дожидаясь окончания службы. Записка извещала о заговоре, в котором участвовали не только именитые горожане, но многие из лордов верхней палаты и даже кое-кто из представителей нации. В записке предполагалось, что – заговорщики замыслили спешно вооружить приверженцев короля, захватить Тауэр и склады вооружения, занять подступы к парламенту, арестовать вождей оппозиции и впустить в Лондон армию короля, причем днем выступления было назначено именно это самое тридцать первое мая.

Чрезвычайная комиссия тотчас была образована. Следствие началось и велось так энергично, что к концу дня заговорщики были изобличены, зачинщики арестованы и предстали перед судом. Суд был скорый, но странный. Перед военными судьями предстало всего семеро зачинщиков заговора, они осудили всего пятерых, к смертной казни были приговорены только двое из них, вопреки тому, что военные суды во все времена отличаются особой жестокостью приговоров. Эти двое оказались тоже какими-то странными заговорщиками. Они не только раскаялись в своем преступлении, которое совершить не успели, они ещё радовались, что не успели его совершить. Взойдя на эшафот, один из них обратился к народу:

– Я молил Господа, чтобы Он вразумил нас, если этот замысел не должен был послужить к Его славе. Господь услышал мою молитву.

Другой обреченный вторил ему:

– Я очень рад, что заговор наш был раскрыт: он не кончился бы добром.

Явным образом вожди оппозиции не захотели обнаружить истинные размеры открытого заговора и с намерением отнеслись милосердно к виновным. Двумя казнями они как будто надеялись запугать монархистов, укрывшихся в Лондоне, и смутить короля, который и без того не предпринимал решительных действий, а своим милосердием они намеревались прекратить разногласия, которые не только уже разъединили обе палаты, но и рассорили между собой самих представителей нации. Им нужен был мир, они стремились к нему и не могли не понять, что на карте по-прежнему стоит их свобода и жизнь. Они вынуждены были защищать себя, а вместе с собой и дело парламента, которое готовы были предать в обмен за мир и мирное возвращение короля.

Были собраны пожертвования, проведены займы и реквизиции, Граф Эссекс получил кое-какие деньги, продовольствие и фураж. Ему был отдан приказ наступать, но наступать так, чтобы не победить, а только попугать короля. Впрочем, граф Эссекс не нуждался в разъяснениях этого рода. Он не только продолжал сохранять в душе преданность королю как главе государства, его начинал настораживать тот восторженный энтузиазм, с которым простолюдины вступали в ряды парламентской армии. Он уже серьезно задавался вопросом, является ли подлинной свободой та свобода, которую взялся он защищать, проливая свою кровь и кровь своих соратников. Ответ у него каждый раз получался печальный. Ему приходило на ум, как бы потомки не упрекнули его за то, что ради их освобождения от королевского гнета он подчинил их гнету народа.

Он двигался медленно и умело уворачивался от армии короля, ограничивая военные действия мелкими, ничего не решавшими стычками. Восемнадцатого июня на равнине Чалгров, близ Оксфорда, принц Руперт смелой атакой, как он это делал обычно, опрокинул отряд парламентской армии. В этой стычке, бессмысленной и бесполезной, был смертельно ранен Джон Гемпден. Все видели, как этот самый смелый и решительный вождь оппозиции, вопреки обыкновению, удалился с поля сражения, не дожидаясь его окончания, причем голова его была низко опущена, он плохо держался в седле и обхватывал руками шею коня.

В ставке короля не хотели верить такому счастливому случаю. Королю представлялось, что ранение Гемпдена образумит его, что его можно попытаться перетянуть на свою сторону, поскольку влияние Гемпдена было так велико, что от него во многом зависело, продолжится ли война, или парламент пойдет на уступки. Король тотчас вызвал к себе доктора Джилса, соседа Гемпдена по имению, и приказал:

– Пошлите узнать, будто бы от себя, каково состояние раненого. Если при нем нет хирурга, он может располагать моим.

Человек благородный, Джилс колебался:

– Милорд, на это дело я не гожусь. Каждый раз, когда я обращался к мистеру Гемпдену с какой-нибудь просьбой, я был зловещей птицей ему. Как-то раз я попросил его, чтобы он приказал преследовать разбойников, которые обокрали меня, и как только мой слуга вошел к нему, мистер Гемпден получил известие о смерти своего старшего сына. В другой раз я обратился к нему с просьбой, уже не припомню с какой, и в то же мгновение ему доложили о смерти его любимой дочери. Вы не можете не видеть, милорд, что наши сношения всегда становились несчастливыми для мистера Гемпдена.

Однако не принимал его возражений, может быть, потому, что неблагоприятный исход был желателен для него. Джилсу пришлось подчиниться. Как и следовало, его помощник уже не мог ничего изменить. Джон Гемпден был ранен в плечо. Две пули раздробили его. Началось заражение крови. Он ужасно страдал. При нем находилось двое священников, один англиканский, другой полковой. Он признался, чувствуя приближение смерти:

– Я боролся против епископальной церкви, но всё же я думаю, что её основания вполне согласуются со словом Господним, изложенным в Священном Писании.

В свой последний час он молился о том, чтобы Господь посрамил тех, кто стремится лишить короля свободы и его законных привилегий и полномочий, но он также просил, чтобы милосердный Господь вразумил короля увидеть собственные ошибки, а сердца его порочных советников очистились и обратились к истине. Когда же сказали ему, кто и зачем прислал к нему узнать о здоровье, умирающим овладело волнение, казалось, он хотел что-то сказать, но уже силы и жизнь оставляли его, несколько мгновений спустя он скончался.

Кромвель потерял двоюродного брата и близкого друга, парламент потерял, может быть, самого выдающегося вождя оппозиции, осторожного и дальновидного, неизменно встававшего на борьбу с любыми опасностями, нация потеряла одного из самых преданных своих представителей, который пользовался всеобщим доверием. Вокруг его личности объединялись самые разные люди. Умеренные верили в его мудрость, решительные ценили в нем патриотическую самоотверженность, честные уважали за прямоту, а любители окольных путей уповали на его находчивость и ловкость. Даже ему не удавалось предотвратить разъединение, которое уже началось и подрывало силу – парламента, без него парламент стал рассыпаться на мелкие группы и группочки, которые враждовали не столько с королем, сколько между собой.

Король недаром обрадовался, когда узнал о кончине такого противника. При дворе заговорили о преступлениях, которых покойный не совершал, с недостойным злорадством указывали на то, что он был убит в том самом графстве, возле того самого места, где он впервые созвал ополчение и начал военные действия против своего законного короля. И королю, и его приближенным казалось, что с гибелью Гемпдена погибло дело парламента, и погибло, благодарение господу, навсегда.

В самом деле, приверженцы короля в течение лета 1643 года одержали несколько крупных побед, которые могли и должны были окончательно погубить пошатнувшееся дело парламента. Герцог Уильям Кавендиш Ньюкасл, человек умный, богатый, любимый соседями, считавший графство Йорк своей вотчиной, набрал в графствах Йорк, Нортумберленд, Дёрхем и Вестморленд довольно сильную армию. В неё вступали приверженцы короля из крупных землевладельцев и служилых дворян старинных фамилий. Их оказалось немного. Тогда герцог призвал в свои ряды английских католиков, которым по закону запрещалось владеть оружием. Католики не только пополнили его армию, но и укрепили её дух своим фанатизмом, своей накопившейся ненавистью ко всем протестантам, в особенности же к пуританам, которые благодаря усилиям Кромвеля становились костяком парламентской армии. К лету под его знаменами сражалось до шести тысяч пехоты и до шестидесяти рот кавалерии, что делало его полным хозяином на севере Англии.

Ему противостояли Фердинанд и Томас Ферфаксы, отец и сын, но в северных графствах, неразвитых, полупатриархальных, у них было немного сторонников. У них набралось не более трех тысяч пехоты и девяти род кавалерии. Они постоянно ощущали недостаток денег, продовольствия и вооружения, тогда как Ньюкасл тратил на свою армию серьезные средства. Силы были неравные во всех отношениях. Ферфаксы терпели одно поражение за другим. Герцог обосновался в Ньюкасле на Тайне. Это был единственный порт, через который король мог получать помощь от своих континентальных сторонников. Имея столь сильную базу, он последовательно овладел Бредфордом, Вексфилдом, Лидсом, старинным центром производства шерсти на севере Англии. К середине лета в его руках были все города графства Йорк. Тридцатого июня он наголову разбил Ферфаксов при Эдойлтоне. У Ферфаксов не оказалось ни пороха, ни свинца, ни фитилей для мушкетов, их армия сокращалась, она разлагалась и не могла оказывать герцогу серьезного сопротивления. Остатки пехоты и кавалерии Ферфаксам удалось провести через холмы и болота в Гулль, ещё верный парламенту, однако и положение было тревожным, Джон Хотем, его комендант, готов был тайно передать город и крепость сторонникам короля.

Не лучше шли дела на юге и западе, особенно в Корнуэле. Эти места были ещё более патриархальны, чем север. Сельские хозяева разводили овец и производили шерсть на продажу только вблизи больших городов, только в больших городах процветали ремесла и производство сукна на европейские рынки. Деревня оставалась патриархальной. Старинные дворянские роды из поколения в поколение владели землей, не соблазнялись высокими доходами с пастбищ, которые требовали внимания и труда, не озлобляли крестьян огораживания и довольствовались более скромными доходами с долгосрочной аренды. Старинные семьи крестьян-арендаторов, считавшие себя потомками бриттов, также из поколения в поколение нанимали в аренду одни и те же дворянские земли, вносили одну и ту же арендную плату, уважали своих хозяев и были преданы им.

Они стали несокрушимой опорой для приверженцев короля. Из них составлялась пехота, поражавшая своей стойкостью и дисциплиной. Казалось, не было той преграды, которую они не могли бы преодолеть, не было той крепости, которую они не могли захватить стремительным приступом. Недаром королевские войска в течение нескольких месяцев одержали столько блестящих побед.

Лорд Стэмфорд, имевший приблизительно семь тысяч пехоты и кавалерии, был разбит при Страттоне и отступил. Приверженцы короля овладели всем юго-западом, за исключением Плимута, который пока что оставался верен парламенту. Пятого июля при Лансдауне королевская пехота ринулась на штурм батареи, которая считалась между офицерами неприступной, овладели ей, и парламентский генерал Уильям Уоллер с позором и беспорядочно отступил. Четырнадцатого июля при Раунд-Уейдауне его армия была полностью уничтожена. Солдаты, оставшиеся в живых, разбежались. Сам Уоллер вернулся в Лондон без армии, с горстью своих офицеров. В том же месяце, спустя несколько дней, они с такой отвагой пошли на приступ Бристоля, что преданный парламенту гарнизон был парализован, и Бристоль, крупный порт, окруженный отличными пастбищами, крупнейший центр производства сукна, бесславно пал, укрепив положение короля и открыв с юга дорогу на Лондон.

Наступление Эссекса в направлении Оксфорда захлебнулось. Дело парламента висело на волоске. Стоило королю двинуться к Лондону долиной Темзы, а Ньюкаслу ударить с севера, чтобы Лондон пал, парламент был распущен повелением короля, а его вожди оказались на эшафоте. Растерянный генерал обратился к парламенту:

«Я думаю, что лорды поступят нехудо, если заблагорассудят просить у короля мира, при условии, что он обеспечит исполнение законов, права граждан и права веры, а также обещает заслуженное наказание главных виновников стольких государственных бедствий. Если же эта попытка не приведет к мирному соглашению, то, по моему мнению, следует умолять его величество, чтобы он удалился с театра кровопролития, тогда обе армии в один день разрешат все раздоры».

Лорды и без того не раз заявляли о своей преданности королю. Получив послание своего генерала, они тотчас принялись вырабатывать новые условия мира. Представители нации всё ещё возражали, но они тоже были растеряны. Казалось, ещё несколько дней, и палаты объединятся и заявят свою преданность королю, только из приличия выдвинув при этом кое-какие условия, стоило королю помолчать, потерпеть, подождать, пока обеспеченный военными победами естественный ход событий не сломит парламент, который находился в смятении.

Правда, для этого необходим был глубокий государственный ум, а у короля Карла не было никакого государственного ума. Он не был даже обыкновенным политиком. Его действиями руководили упрямство, гордыня, нелепое убеждение в своем божественном праве на непререкаемую, абсолютную власть. Не успели отдышаться гонцы, принесшие весть о первых, ещё слабых победах на севере и на юге, как он во всеуслышанье объявил, что лица, заседающие в Вестминстере, отныне не составляют палат, поскольку свобода мнений стесняются и многие члены отсутствуют. По этой причине он не станет считать парламентом это собрание и запрещает своим подданным повиноваться этому скопищу изменников и бунтовщиков.

Он рассчитывал одним голословным заявлением поразить представителей нации и утвердить свою власть, не умея представить себе, что декларации этого рода обычно имеют обратное действие. Парламент встрепенулся, заслышав угрозу. Обе палаты снова были едины. Предложения мира были отложены в сторону. Генералу Эссексу, без всякого смысла топтавшемуся на месте, парламент выразил свое уважение. Разбитому в пух и прах генералу Уоллеру была выражена благодарность и оказан почет, которого он, конечно, не заслужил. Графу Манчестеру было приказано набрать в восточных графствах новую армию. Двадцать второго июля его помощником был назначен полковник Оливер Кромвель, по этому случаю возведенный в чин генерал-лейтенанта. Джон Хотэм был арестован и заключен в Тауэр. Командование в Гулле было передано Фердинанду Ферфаксу, парламентская депутация отправилась просить помощи у шотландцев, в церквях служили молебны, призывая благословение на всех тех, кто посвятил себя защите законов, парламента и отечества, мужчины и женщины работали на укреплениях Лондона.

Впрочем, успех этой лихорадочной деятельности был невелик. Назначение графа Манчестера должно было укрепить военное положение в восточных графствах, бывших единственным оплотом парламента, но не укрепило её. Подобно Эссексу, он меньше опасался победы короля над простолюдинами, которых презирал и боялся, чем победы простолюдинов над королем, который, как-никак, оставался его сюзереном. Он набирал в свою армию исключительно джентльменов и отпетых наемников, которые неплохо владели оружием, но не подчинялись никакой дисциплине, и открыто осуждал своего заместителя Кромвеля, который набирал в свой полк простых горожан и свободных крестьян.

Тем не менее, в восточной армии полк Кромвеля был самым боеспособным. Тридцать первого июля недалеко от Гейнсборо, на западе графства Линкольн, он случайно вышел на отряд неприятеля, стоявший на вершине крутого холма. На глаз представлялось, что в отряде не более сотни кавалеристов. Правда, его позиция была очень удобной. Если бы неприятель вздумал атаковать, ему пришлось бы взбираться по крутому травянистому склону, что крайне неудобно для кавалерии: лошади станут скользить и быстро устанут.

К счастью, у Кромвеля были драгуны. Не раздумывая, они двинулись на неприятеля, чтобы в пешем строю опрокинуть его. Не успели они спешиться, как были отбиты нападением сверху и отошли, а кавалеры вновь построились на вершине холма. Кромвель бросил в атаку несколько эскадронов. Кавалеры сопротивлялись, однако натиск был слишком силен, и они отступили. Когда же полк Кромвеля достиг вершины холма, оказалось, что на той стороне в засаде стоит ещё целый полк.

Это не испугало ни Кромвеля, ни его людей. Он отдал приказ и занял место на правом крыле. Они перестроились в виду неприятеля и устремились в атаку в тот самый миг, когда неприятель начал атаковать. Две кавалерийские лавы сошли во встречном, самом трудном, самом опасном бою. Они перемешались и долго бились мечами. В таких обстоятельствах победу приносит сила духа, а не мечи. Первыми дрогнули приверженцы короля. Драгуны Кромвеля поднажали и заставили их отступить в беспорядке.

Это было только начало. Засадный полк продолжал стоять в полном порядке. Драгуны снова построились, как он их учил. Кромвель присоединил к ним три эскадрона резерва, которые держал поблизости наготове, и четыре эскадрона ополченцев графства Линкольн, людей храбрых, но необученных. Кавендиш, командир приверженцев короля, опытным взглядом военного человека тотчас заметил разницу в выправке и построении и свои главные силы бросил против линкольнцев. Линкольнцы держались недолго и побежали. Кавендиш преследовал их. Такая опрометчивость его погубила. Кромвель с тремя свежими эскадронами, взятыми из резерва, ударил во фланг. Он действовал по всем правилам военной науки. Это больше всего смутило Кавендиша. Он смешался и стал отступать, несмотря на численное превосходство своей кавалерии. Кромвель приказал атаковать командира, сбросил его с холма и загнал в болото с кучкой солдат. Там в пылу схватки Кавендиша зарубил один из его капитанов, простолюдин, не задумавшийся о том, что нарушил правила джентльменства.

Неприятель бежал в разные стороны, но Кромвель не успел насладиться победой. В четверти мили от поля сражения показалась вся армия лорда Ньюкасла. Драгуны Кромвеля отступили. Армия графа Манчестера не выдержала удара и побежала. Кромвелю было приказано собрать разрозненные отряды пехоты и конницы. Он стал исполнять приказание. Люди Манчестера плохо повиновались и своим офицерам, тем более не желали слушать чужого. Ньюкасл приблизился, дал несколько залпов и стал наседать. Пехота и кавалерия парламентской армии бросилась отступать. Лошади были измотаны. Казалось, о сопротивлении нечего было и думать.

Только два капитана, Уолли и Эйско, сохранили спокойствие. С четырьмя эскадронами они выдвинулись против всей армии лорда Ньюкасла. Они маневрировали и, кажется, именно в этом бою применили новую тактику, не знакомую и неожиданную для приверженцев короля. Они не отвечали на огонь неприятеля, ждали сближения с ним стреляли в упор, нанося большие потери, и отступали, сохраняя порядок, чтобы встретить новую атаку таким же залпом, чуть ли не в самом деле приставляя мушкет к животу. Пользуясь этим прикрытием, Кромвель собрал воедино главные силы, навел кое-какой порядок в пехоте и кавалерии и отступил, не потеряв ни одного человека.

Победа и на этот раз не досталась ни той, ни другой стороне, как при Эджхилле. Парламентская армия отступила, армия Ньюкасла её не преследовала, хотя могла уничтожить её, имея несомненное превосходство. Причиной это слабости было своеволие лорда Ньюкасла. В ставке короля был разработан план осенней кампании, обещавший полный и окончательный разгром всех парламентских сил. По этому плану король со своей армией должен был двинуться с запада на восток, тогда как армия лорда Ньюкасла одновременно двинулась бы с севера на юг, разбив по пути армию лорда Манчестера. Обе армии сходились под Лондоном, и Лондон должен был сдаться без боя, а если бы вздумал сопротивляться, его ополченцы были бы уничтожены в первой же стычке.

План был превосходный. Дело было за лордом Ньюкаслом. Ньюкасл отказался его исполнять, единственно потому, что был лорд. В старой Англии король имел право призвать лорда к оружию, но не имел права приказывать, где, когда и с кем тот должен сражаться. Лорд Ньюкасл прекрасно себя чувствовал в родных северных графствах. Ему не хотелось тащиться на юг, и он объявил, ничуть не смущаясь, что поможет армии короля, как только возьмет Гулль, в его владениях единственный город, удержанный парламентскими войсками. Таков был закон. Королю оставалось только смириться. Его армия не сдвинулась с места.

Лондон стал успокаиваться. По предложению графа Нортумберленда палата лордов внесла предложение начать новые переговоры о мире. На этот раз предложения, с которыми парламентская депутация должна была отправиться к королю, были не только крайне умеренными, но и позорными. Обе армии немедленно распускались, хотя парламенту, в сущности, уже было некого распускать. В верхнюю палату возвращались лорды, изгнанные из нее за то, что перешли служить своему королю. Парламенту оставалось право собирать ополчение, а вопросы церкви должны впредь решаться синодом.

Утром пятого августа лорды передали свои предложения нижней палате. При этом они были надменны, точно на всех фронтах одержали победу. Они объявили, что пора положить конец бедствиям, которые раздирают отечество. Им возражали, что постыдно и глупо терять преимущества, которые парламент успел получить, и убеждали подождать с переговорами хотя бы до того дня, когда станут известны результаты переговоров в Шотландии. Лорды настаивали:

– Наши дела пошли плохо с тех пор, когда были прерваны переговоры о мире. Правда, в Лондоне простолюдины готовы вести войну до конца, однако богатые и знатные горожане не расположены к ней, это можно понять из того, что они отказываются от новых налогов, которые необходимы для содержания армий. К тому же, какая беда, если мы начнем переговоры на разумных условиях? Если король примет их, будет мир. Если он их отвергнет, его отказ тотчас доставит нам больше солдат и денег, чем в состоянии дать все приказы парламента.

Постановили, что спор разрешиться голосованием. Против предложения лордов было подано всего шестьдесят пять голосов, тогда как за него девяносто четыре. Меньшинством овладела растерянность, ведь оно теряло не только права, уже завоеванные парламентом и ограждавшие страну от злоупотреблений и беззаконий, но и надежды на дальнейшие преобразования, которые должны были обеспечить свободу собственности и личности. Меньшинству надлежало действовать как можно скорей, чтобы переломить настроение лордов. Но как?!

Ответ на запрос не пришлось долго ждать. В тот же день слухи о предполагаемом мире распространились по Лондону. Крупные торговцы и финансисты, успев успокоиться и подсчитать свои прибыли, пришли в благородное негодование. Они давали парламенту деньги взаймы и хотели их получить с процентами и с процентами на проценты. Они обогащались на военных поставках и желали обогащаться и впредь, поскольку это лучший в мире источник обогащения. Если бы это зависело только от них, война продолжалась бы вечно. На этот раз их поддержали городские ремесленники и подмастерья, которых беспокоили не прибыли, а низкие налоги и свобода вероисповедания.

В лондонском Сити были приняты срочные меры. Шестого августа, в воскресенье, городской совет собрался на спешное заседание, хотя этот день предназначался для отдыха и усердных молитв. Тем же вечером по городу распространились памфлеты, призывавшие народ к возмущению. Совет заседал сосредоточенно и плодотворно. Наутро была готова петиция:

«Нижеподписавшиеся слышали, что палата лордов сообщила недавно этой палате предложения, которые, если бы они были приняты, были бы – чего мы сильно опасаемся – гибельны для нашей религии, наших законов и нашей свободы. Мы уже знаем по опыту, что дух всякой благонамеренной партии, как в столице, так и в графствах, примыкающих к ней, то есть во всех тех, которые расположены поддерживать парламент своей особой и своим кошельком, этим чрезвычайно убит. Мы убеждены, что по той же самой причине братская помощь, которой мы ждем от Шотландии, равно как сбор и содержание войск, испытывают много затруднений и замедлений. Нижеподписавшиеся препоручают все эти обстоятельства вашему строгому рассмотрению. Будучи убеждены, что наше теперешнее печальное положение происходит оттого, что терпение Всевышнего утомилось от такого замедления справедливого наказания изменников и преступников, мы, пользуясь возможностью говорить, выражаем следующие желания:

Чтобы вы оставались в прежних решениях, на которые народ столько рассчитывал и которыми вы сами себя обязали, хотя бы вам пришлось погибнуть в этом предприятии, сотворить суд над виновными в преступлениях. А потому мы хотим теперь, чтобы вы благоволили немедленно принять прилагаемое при сем постановление, или любое другое, для той же цели, дабы мы могли озаботиться нашей собственной и вашей защитой, чему нижеподписавшиеся, с помощью Божией, никогда не изменят».

Наутро, седьмого августа, один из олдерменов внес в нижнюю палату эту петицию. К ней был приложен предварительный текст постановления. Постановлением предусматривалось создание особого комитета, который наделялся властью набирать добровольцев в армию и принимать пожертвования на их содержание. У входа в Вестминстер его приветствовала воинственно настроенная толпа. Она осыпала бранью членов верхней палаты, которые собирались на заседание. Им угрожали расправой. Оскорбленные лорды протестовали, объявив представителям нации, что отложат свои заседания на несколько дней, если мятежные сборища не прекратятся.

Представители нации на их угрозы не обратили внимания. Они в бурных прениях обсуждали петицию. Сторонники войны и сторонники мира оказались непримиримы. Вопрос был поставлен на голосование. В пользу мира высказался восемьдесят один депутат, семьдесят девять голосов было подано в пользу войны. Разница в два голоса довела до крайних пределов возбуждение представителей нации и толпы у входа в Вестминстер. Народ кричал, что не разойдется, пока не получит утвердительного ответа. Сторонники войны потребовали пересчитать голоса. Голоса пересчитали. За мир по-прежнему высказался восемьдесят один депутат, однако сторонников войны почему-то на этот раз оказалось на девять больше. Сторонники мира были изумлены, но председатель не дал им говорить и тотчас закрыл заседание.

Сторонники мира тоже не теряли времени даром. Они возбудили против парламента женщин, этих вечных противниц войны, не желающих терять своих сыновей и мужей. Они собрались девятого августа у входа в Вестминстер, в знак мира с белыми лентами на голове. Их было тысячи две или три. Они со своей стороны внесли в парламент петицию:

«Ваши бедные просительницы, хотя и принадлежат к слабому полу, тем не менее слишком ясно предвидят, какое бедствие готово разразиться над этим королевством, если только каким-нибудь искусным способом ваша честь не озаботится скорым его прекращением. Почтенные представители нации вроде врачей, которые, при помощи чудесного благоволения Божия, могут возвратить здоровье этому томящемуся народу и нашей сестре, истекающей кровью, королевству Ирландии, которое находится почти при последнем издыхании. Нам нет нужды указывать вам, у кого орлиное зрение, какие меры должны вы принять. Наше единственное желание в том, чтобы слава Божия продолжала сиять в истинной протестантской религии, справедливые преимущества и привилегии короля и парламента были сохранены, истинные права и имущества подданных были им обеспечены, согласно известным законам страны, и были употреблены наконец, все честные пути и средства для достижения скорого мира.