Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Итак, да благоволят почтенные представители нации принять какую-либо быструю меру для восстановления, во славу Божию, истинной протестантской религии и возвращения, к великой радости подданных, торговле прежнее процветание, потому что в этих двух вещах заключается душа и тело королевства.

А ваши просительницы, вместе со многими миллионами страждущих душ, стонущих под бременем бедствий, будут, по своему долгу, молиться за вас».

К ним вышли. Их уверяли, что парламент желает мира, как и они, и в скором времени надеется его заключить, и просили их разойтись. Они отказались. К середине дня их набралось тысяч пять. В их толпе появились мужчины, одетые в женское платье, и подстрекали их к решительным действиям. Возбуждение их возросло. Они бросили к дверям нижней палаты, крича:

– Мира! Мира!

Их остановила охрана. Они в неистовстве стали кричать:

– Подать сюда тех изменников, которые не хотят мира! В клочья их! Подать сюда подлеца Пима!

Охрана сделала несколько выстрелов в воздух, чтобы их испугать. Они не отступали, бросали в охрану камнями, крича:

– Холостые заряды!

Тогда охрана открыла стрельбу по толпе. Ей на помощь кто-то привел эскадрон кавалерии. Кавалеристы врезались в толпу женщин с обнаженными саблями. Женщины осыпали их бранью и колотили кулаками и палками, но спустя несколько минут вынуждены были бежать. На месте остались двое убитых. Семь или восемь женщин получили ранения.

Положение сложилось критическое. Стоило королю двинуть свою армию, она в два или три перехода могла оказаться под стенами Лондона, и в эти переломные дни далеко не все горожане согласились бы его защищать. Ещё несколько лордов перешли в его лагерь, кое-кто удалился в свой замок, несколько представителей оппозиции бежали из Англии. Королева настаивала на решительных действиях, Король мог победить и этой победой в свою пользу окончить войну.

Король колебался. Он не был решительным человеком, не был, тем более, победителем. Оставленный графом Ньюкаслом, он десятого августа двинулся в противоположную сторону, появился под стенами Глостера, последней крепости на западе Англии, которая поддерживала дело парламента и не позволяла соединиться всем королевским войскам, и занял господствующие высоты. Его положение было выгодным, прочным, а гарнизон Глостера не превышал полторы тысячи человек. Победа представлялась легкой и неминуемой. Король дал городу два часа на размышление, чтобы сдаться.

Ещё до истечения этого срока два парламентера вышли из города, исхудалые, бледные, с обстриженными волосами, в черных одеждах. Они объявили встретившим их офицерам:

– Мы явились к его величеству с ответом от благочестивого города Глостера.

Их привели к королю. Один из них твердым голосом, сухо и ясно прочитал заявление, в котором благочестивые горожане высказывали равную преданность королю и парламенту:

– «Мы, горожане, городской совет, офицеры и солдаты города Глостера отвечаем всепокорнейше на всемилостивейшее послание его величества. В силу нашей присяги, мы охраняем выше названный город к услугам его величества и его потомства. Мы считаем себя обязанными повиноваться указам его величества в той мере, в какой они переданы нам палатами парламента. Следовательно, с Божьей помощью, мы будем защищать выше названный город по мере своих сил.

В толпе придворных послышался ропот. Их возмутила наглость простых горожан, которые с их стороны были достойны только презрения. Движением руки король повелел им молчать. С важным видом он разъяснил депутатам:

– Вы заблуждаетесь, если ожидаете помощи. Армия Уоллера уничтожена, Эссекс к вам не придет.

Депутаты удалились, сохраняя спокойствие, точно знали то, что было неведомо королю. Едва городские ворота закрылись за ними, горожане выжгли предместья. Мало того, что армия короля осталась без удобных квартир. Ей пришлось бы идти на приступ обнаженным пространством, открытым для огня горожан. Гарнизон был приведен в боевую готовность. Умный комендант отделил сто пятьдесят человек и оставил в резерве. С остальными он делал частые вылазки, постоянно тревожа королевскую армию. Всё взрослое население Глостера работало на укреплении города. Взрослым мужчинам помогали женщины и подростки. Сила их духа обнаруживалась на каждом шагу и своей непреклонностью поражала противника.

Армия короля была многочисленна. Приступ мог решить судьбу Глостера в один день. Кавалеры, опытные воины, знали об этом, однако приступ неминуемо привел бы к серьезным потерям, а им не хотелось рисковать своей жизнью. Они развлекались и грабили окрестное население. Нередко офицер с командой солдат брал под арест богатого фермера, обвинив в злоумышлении против особы его величества короля, и, получив выкуп, отпускал на свободу. Король не останавливал грабежей. Дисциплина падала, его армия разлагалась, местное население её ненавидело. Он не обращал на это внимания. Он был убежден, что осада скоро истощит горожан, и они, рано или поздно, сами раскроют ворота.

Он и на этот раз ошибался. Осада Глостера сплотила народ. Перед лицом опасности парламенте прекратились раздоры, ведь после Глостера Лондон должен был пасть неминуемо. Для армии Эссекса тотчас были найдены деньги. Её пополнили четыре полка добровольцев. Эссекс не мешкая выступил на спасение осажденных.

Известие о его приближении прозвучало для короля как гром среди ясного неба. Он был ошеломлен и парализован. Кавалеры были растеряны. Принц Руперт с отрядом своей кавалерии атаковал наступающих на походе, но он не умел вести правильную войну, его сильной стороной был внезапный коварный налет, и если противник в панике не бежал, его атаки захлебывались, и он отступал. Отряды парламентской армии отбили его и сплоченной массой оттеснили до самого королевского лагеря. Четвертого сентября король направил парламентера, который предложил Эссексу заключить перемирие. Эссекс был непреклонен:

– На ведение переговоров парламент не дал мне полномочий. Мне приказано освободить Глостер. Я сделаю это или умру под стенами города.

Его солдаты громко кричали:

– Не надо переговоров! Не надо переговоров!

Он двинулся дальше. Пятого сентября его армия построилась на холмах в двух милях от Глостера. С высоты он увидел, что королевский лагерь пожирает огонь. Это означало, что король струсил, снял бессмысленную осаду и отступил. Эссекс вступил в освобожденный им город торжественно, как победитель. Он отдал должное коменданту, гарнизону и доблестным горожанам. Народ со своей стороны приветствовал его в церкви, на улицах, под окнами дома, который ему отвели под постой. Он оставил в Глостере продовольствие и покинул город десятого сентября.

Казалось, его долгом было преследовать армию короля, которая своим отступлением показала, что она боится парламентской армии, и принудить её к безоговорочной капитуляции или разбить её в генеральном сражении. Решительные действия Эссекса могли бы обеспечить полную победу парламента, прекращение ненужной гражданской резни. Больше того, в этот момент единственно от него зависела не только жизнь, но и власть короля, всего лишь ограниченная волей парламента.

Однако Эссекс остался верен себе. Победа над королем была выше его понимания. Он посчитал, что, сняв осаду с Глостера, он честно и полностью выполнил возложенное на него поручение. По его понятиям, поход был окончен. Он стал отводить парламентскую армию к Лондону, чтобы, как прежде, стоять под ним без движения.

Король думал иначе. Поспешное отступление от Глостера оскорбило его и, наконец, пробудило энергию. Он пустил по пятам Эссекса быстроногую кавалерию Руперта, а сам со всей армией предпринял обходный маневр. Пока Эссекс петлял, путал следы и отбивался в арьергардных боях от наседавшего принца, король захватил Ньюбери, расположил свою армию на высотах и перерезал ему дорогу на Лондон. Трудно понять, о чем думал король. По всей вероятности, он был убежден, что Эссекс и на этот раз уклонится от решающей битвы.

О том, что его обошли, Эссекс узнал девятнадцатого сентября. Его положение оказалось критическим. Население вокруг Оксфорда было на стороне короля и прятало продовольствие от солдат, защищавших дело парламента. Армии Эссекса грозил голод. Она должна была поневоле сражаться. Он отдал приказ наутро готовиться к бою.

Король отдал такой же приказ. Расположение его армии было чрезвычайно удачным. Победа представлялась ему неизбежной. Его офицеры горели желанием отомстить за позорное поражение, которое они только что потерпели под Глостером. В королевском лагере лишь один человек одинаково страшился победы и поражения. Это был Люциус Кери Фокленд, виконт, когда-то отважно защищавший дело парламента, потом добивавшийся мира между парламентом и королем и, в конце концов, в поисках мира перешедший на сторону короля. Самый умный, самый порядочный среди приверженцев Карла, его военный министр, он скоро понял, что мира невозможно достигнуть, что Англию ждет затяжное кровопролитие и что в этом кровопролитии больше всех пострадает именно тот народ, которому представители нации желали свободы и процветания. Он стал беспокоен. Дружеские беседы ему опротивели. От прежней веселости не осталось следа. Он отказался от прежней изысканности в одежде, от прежнего щегольства. Самая наружность его изменилась.

Вдруг утром двадцатого сентября он повеселел и тщательно занялся своим туалетом. На вопросы изумленных товарищей он отвечал:

– Не хочу, чтобы нашли мое тело в грязном белье, если нынче я буду убит.

Его уговаривали остаться. Лицо его сделалось мрачным, но он остался неколебим:

– Нет, то, что происходит, уже давно терзает мне сердце. Надеюсь к ночи избавиться от мучений.

Он присоединился добровольцем к полку лорда Байрона и в его рядах участвовал в первой атаке. Несколько минут спустя он был ранен пулей в живот. Он упал с лошади никем не замеченный и был затоптан остервенившимися бойцами. Его изувеченное тело было найдено только сутки спустя. Лишь для немногих друзей его смерть была безутешной утратой. Придворные остались к ней равнодушны: для них он был перебежчик, чужой человек. Король выразил сожаление лишь из чувства приличия, а в глубине души вздохнул с облегчением: всё это время ум и порядочность Фокленда стесняли его.

Это была ожесточенная битва. Король лично командовал своими войсками. Эссекс также явился в передовые линии, повел атаку на главную высоту и вскоре сбил с неё неприятеля. Однако, вопреки его ожиданиям, этот важный успех ничего не решил. Постепенно в сражение втянулись все полки и с той и с другой стороны. Генералы подвергались опасности наряду с простыми солдатами. Из обоза на помощь прибежали слуги, возчики, денщики и с яростью напали на кавалеров. Два раза кавалерия Руперта прорывала ряды парламентской кавалерии и обрушивалась на парламентскую пехоту, которая состояла из наскоро обученных лондонских простолюдинов, оба раза на сплоченные, недрогнувшие ряды и частокол пик, твердо направленных в морды разгоряченных коней, и кавалерия Руперта вынуждена была отступать. Взаимные атаки прекратились только с наступлением ночи. Обе армии сохранили позиции, на которых стояли с утра. В какой уже раз не было ни победы, ни поражения, ни для одной из сторон. Король по-прежнему загораживал Эссексу дорогу на Лондон. Эссекс вынужден был готовиться к продолжению битвы. На рассвете его полки начали построение и с первыми лучами солнца увидели, что армия короля вновь отошла: она потеряла многих известных генералов и офицеров, и король не пожелал ещё раз испытать свое счастье. Армия парламента беспрепятственно продолжала поход и два дня спустя заняла позиции в Ридинге.

В Лондоне было сразу два праздника. Накануне сражения при Ньюбери из Шотландии наконец прибыла депутация. Шотландцы соглашались двинуть на помощь парламенту армию в двадцать тысяч солдат, при условии, что после победы парламента над королем вся Англия отложится от англиканской церкви и примет пресвитерианство по шотландскому образцу. Обе палаты парламента посоветовались с богословами, по своим убеждениям близкими им, и договор общим голосом был утвержден. Двадцать пятого сентября в церкви святой Маргариты в Вестминстере лорды и представители нации с обнаженными головами перед лицом Господа клятвенно подтвердили верность утвержденному договору, после чего под текстом договора поставили свои подписи все члены парламента. Двадцать шестого сентября Лондон вступил в Лондон и остановился в своей резиденции. Его приветствовали лорд-мэр и олдермены в пурпурных одеждах, величая его спасителем и покровителем их жизни, имущества, жен и детей. Народ ликовал. Праздник победы продолжался несколько дней.

Пожалуй, во всей парламентской армии один Оливер Кромвель тогда понимал, что одержана всего лишь полупобеда, которая ничего не решила и нисколько не упрочила дело парламента. Прошло полтора года с начала войны, и в руках парламента оставался только лондонский округ и восточные графства. Король владел западом, югом и севером Англии. Он занимал такие важнейшие стратегические пункты, как Йорк, Экзетер, Бедфорд, Нортемптон и Оксфорд. Стратегическая инициатива принадлежала ему, а парламент всего лишь держал оборону. Главное, очевидные преимущества короля, вместе с сознанием исконной законности его власти, привлекали к нему души не одних кавалеров, но и многих горожан и крестьян, и это, по мнению Кромвеля, было самым вредным, самым опасным для дела парламента. С такими полупобедами, как полупобеды армии Эссекса, война между парламентом и королем может тянуться и десять, и двадцать, и тридцать лет, как война Алой и Белой роз, и когда она окончится сама собой от истощения сил, Англия будет лежать в пепелищах. Только одна скорая, полная, решительная победа над королем может считаться настоящей победой и станет спасением Англии.

В королевской армии Люциус Кери Фокленд думал приблизительно так же, однако полной, настоящей победе он предпочел добровольную смерть. Оливер Кромвель по натуре своей был победителем. Он не мог и не умел отступать. Перед строем и в личных беседах он готовил своих солдат именно к этой, желанной, полной, настоящей победе. Он возвысил их дух, что было, по его убеждению, самым верным залогом успеха. Когда три тысячи кавалеров решили выбить их из графства Линкольн, его солдаты громко возблагодарили Господа за возможность сразиться и с радостным воодушевлением пошли им навстречу. Парламентских войск было приблизительно столько же. К ним присоединился потрепанный отряд, во главе которого стоял Томас Ферфакс. Командовал ими Манчестер, но драгуны Кромвеля были их главной силой.

Одиннадцатого октября 1643 года они встретились у местечка Уинсби, на востоке графства Линкольн. Солдаты Кромвеля запели псалом:

«Боже, царь мой! С Тобой избодаем рогами наших врагов, во имя Твое попрем ногами восстающих на нас, ибо не на лук мой уповаю, и меня спасет не мой меч; но Ты спасешь нас от наших врагов и посрамишь ненавидящих нас».

Под это суровое пение, которое далеко и громко разносилось в ломком осеннем воздухе, они бесстрашно и дружно двинулись на врага. Кромвель скакал впереди. Кавалеры встретили их плотным мушкетным огнем. Они не дрогнули и перешли с рыси в галоп. На расстоянии половины пистолетного выстрела кавалеры дали по ним второй залп. Под Кромвелем пулей убило коня. Они оба упали. Его придавило телом коня. Жажда победы, стремительность боя точно подхватили его. Он высвободился, поднялся, побежал, вскочил на другого коня и ворвался в гущу сражения, нанося удары, криками подбадривая и направляя разгоряченных драгун. Атака была так решительна, выучка драгун к тому времени была так хороша, что строй кавалеров был опрокинут и смят. Они побежали, бросая оружие. Парламентская армия взяла тридцать пять знамен и около тысячи пленных. Графство Линкольн было в её руках.

Глава четвертая

Победы Кромвеля, решительные, бесспорные, но имевшие значение только для графства Линкольн, не могли изменить ход войны. Война короля и парламента явно затягивалась и начинала тяготить население. Произвольные налоги и таможенные тарифы, корабельные деньги и монополии, наносившие ощутимый ущерб предпринимательству и торговле, произвольные штрафы, тюремные заключения и публичные казни, оскорблявшие достоинство англичан, ушли в прошлое и позабылись. Парламент их отменил, за что все были благодарны парламенту. Предпринимательство и торговля получили долгожданный простор. В хозяйстве страны наступил стремительный, но краткий подъем. Он длился три года и сменился новым упадком. Англия разделилась в ожесточенной борьбе. Налаженные экономические связи были разрушены. Сношения Лондона с севером, западом и юго-западом были прекращены. Приток сырья прекратился, торговля ослабла. Резко сократилась торговля с Голландией и Московией: королевский флот пиратствовал на торговых путях. Сельское хозяйство приходило в упадок, отчего стремительно взлетали вверх цены на хлеб и на шерсть, а доходы простых горожан уменьшались.

Простые горожане страшились голода и застоя и во всех своих бедах обвиняли парламент, поскольку нынче не королю, а парламенту принадлежала вся полнота власти в стране. Правда, парламент продолжал уверять, что он сражается за короля, что короля оттолкнули от парламента злые советники, подняли оружие и прямо-таки вынудили парламент встать на защиту религии, свободы и прав, а король тут совсем ни при чем, и когда против короля произнес речь Генрих Мартен, его посадили в тюрьму, но всё это были только слова. Парламент давно уже управлял Англией через свои комитеты, число которых доходило до сорока. Он ничего не делал для улучшения жизни арендаторов и простых горожан. Напротив, на ведение войны нужны были деньги, и парламенту, недавно громившего политику короля, пришлось вводить косвенные налоги и неведомые доселе акцизы, под тем предлогом, что они касаются всех, но они касались только малоимущих, страдавших от роста цен. Богачи богатели. Торговцы богатели на росте цен. Финансовые воротилы богатели на государственных займах. Спекулянты богатели на секвестрах и конфискациях земельных владений англиканской церкви и самых ярых приверженцев короля. Наглее всех богатели члены комитетов, которые ведали налогами, секвестрами и конфискациями. Они продавали земли, чтобы получить деньги на продолжение войны с королем, и богатели на тайных сделках с покупщиками. Они брали взятки у тех, кто старался уберечь свои земли от секвестров и конфискаций, и у тех, кто жаждал скупить земли получше и подешевле.

Откровенная наглость стяжателей возмущала бедных арендаторов и простых горожан, которых страшили голод и разорение. Прежде они страдали от злоупотреблений и беззаконий короля и его приближенных, которых насчитывалось не более ста человек, теперь они страдали от злоупотреблений и беззаконий представителей нации, которых насчитывалось несколько сот. Главное, злоупотребления и беззакония короля и его приближенных с расстояния нескольких лет представлялись в некотором смысле оправданными: все-таки они власть и земля принадлежали им по наследству, тогда как власть представителей нации пока что не имела силы закона, а земли приверженцев короля они разворовывали, пользуясь неразберихой гражданской войны.

Народ чувствовал себя обманутым и оскорбленным. Владычество парламента выглядело чересчур затянувшимся, и он получил прозвание Долгого, в котором скрывался иронический смысл. Ему начинало казаться, что его положение, которое с каждым днем ухудшалось, может улучшить только примирение с королем. Народ роптал и требовал мира. Засевшие в парламенте представители нации тоже подумывали о мире, разумеется, на том условии, что король согласится править вместе с парламентом: они славно обогатились на армейских поставках и распродаже земель и страстно желали сохранить нажитое нечестным путем достояние. В лондонском Сити тоже шло глухое брожение. На парламентских займах обогащались только крупные финансисты, однако тех, кто вел торговые и финансовые операции на континенте, разоряла затянувшаяся война. Они искали путей примирения и засылали своих агентов в стан короля.

Мир становился возможным. Его условия могли быть почетными для короля, стоило ему согласиться управлять Англией совместно с парламентом. Но король, как все недалекие, но упрямые люди, не желал идти ни на какие уступки. Он был уверен в полной победе, ведь большая часть Англии уже была на его стороне, а в конце 1643 года открылась возможность получить войска из Ирландии.

Положение в Ирландии до сих пор оставалось неопределенным и шатким. В начале восстания парламент собрал средства и снарядил армию для подавления мятежа. Эта армия насчитывала от десяти до двенадцати тысяч наемных солдат, которые сражались только за деньги. Пока им платили, они несколько потеснили ирландских повстанцев, но вскоре Долгий парламент, сам втянувшийся в войну с королем, стал о них забывать. Денег, которые успешно разворовывались на пути к армии, не хватало и для солдат Эссекса, тем более их не хватало для ирландских солдат. В Ирландию средства поступали всё реже, жалованье уменьшалось и выплачивалось нерегулярно. Наемники не желали сражаться бесплатно. Они ограничивали военные действия тем, что сдерживали повстанцев, но не продвигались вперед. Солдаты воевали и не воевали, восстание продолжалось и не продолжалось. В таком положении парламент обвинял короля. Король захватывал мушкеты, порох и продовольствие, которые направлялись в Ирландию, и во всех нуждах ирландской армии винил своекорыстных и бессовестных представителей нации. Тем временем его агенты вошли в сношение не только с её генералами, но и с повстанцами, с которыми постоянно переписывалась его жена-католичка.

Во главе ирландской армии стоял граф Джеймс Батлер Ормонд, аристократ, тридцати лет с небольшим, человек богатый, великодушный и храбрый и за это любимый народом. По приказу парламента он выиграл два сражения против повстанцев, но был преданным сторонником короля. На службу к себе он принимал кавалеров, исключенных из службы парламентом, и с течением времени заменил парламентских чиновников монархистами. Таким образом, ирландская армия, воевавшая за дело парламента, мало-помалу перешла на сторону короля.

Ничего лучше придумать было нельзя. Король повелел графу Ормонду вступить в переговоры о мире с советом повстанцев. Граф Ормонд исполнил его повеление, а между тем доносил в Лондон парламенту о бедственном положении протестантов в Ирландии, о разложении армии, о намерении многих наемных солдат оставить службу парламенту, который не находил нужным платить им вовремя и сполна. В своих докладах граф Ормонд почти не отклонялся от истины, однако составлял он их главным образом для того, чтобы прикрыть и в случае нужды оправдать свои переговоры с повстанцами.

Переговоры были успешны. Пятого сентября 1643 года между ним и повстанцами было подписано перемирие на год. Король не мешкая вызвал ирландскую армию в Англию. В скором времени в Бристоле и Честере должны были высадиться десять полков.

У англичан ненависть и презрение к ирландцам было чем-то вроде дурной неизлечимой болезни. Вся парламентская Англия при первом известии о перемирии и полках, перешедших на сторону короля, ожесточилась благородным негодованием. Неудовольствие и ожесточение распространилось даже в рядах монархистов, Ставка короля в Оксфорде не оставалась спокойной. Кое-кто из офицеров Ньюкасла в знак протеста перешел в ряды парламентской армии. Граф Генри Рич Холланд, следом за ним лорды Бедфорд, Педжет и Клер возвратились из Оксфорда в Лондон и уверяли членов парламента, что в ставке короля верх решительно взяли паписты и что совесть не позволяет им там оставаться. Явный поворот в сторону примирения с королем сменился новым негодованием. Короля именовали лицемером, лжецом. Выяснилось, что многие предвидели, что он ведет тайные переговоры о дружбе с папистами, и теперь хвалили себя, что вовремя разгадали королевские козни. Негодование удвоилось, когда распространились слухи о том, будто к английским солдатам ирландской армии присоединились паписты, даже переодетые женщины в каких-то диких нарядах, вооруженные длинными, чуть ли не кухонными ножами. Многие из простых людей, дворян и вельмож почувствовали в груди не утихавшую ненависть к королю, которая уже не смолкала до конца гражданской войны. Они возмущались между собой:

– Мало того, что король отказался мстить папистам за избиения протестантов в Ирландии. Он ещё принимает к себе на службу этих свирепых убийц, чтобы теперь они убивали протестантов у нас!

Безумие страстей окончательно разыгралось, когда стало известно, что король попытался разорвать союз шотландцев с английским парламентом. Он поручил это герцогу Гамильтону, который служил ему в Эдинбурге. От его имени Гамильтон заверял шотландский парламент, что, в том случае, если союз будет разорван, шотландские лорды получать третью часть должностей при королевском дворе, к Шотландии присоединят графства Уэстморленд, Кемберленд и Нортумберленд, когда-то принадлежавшие ей, вместо Лондона королевской резиденцией станет Ньюкасл, а двор принца Уэлльского разместится в Эдинбурге на вечные времена.

Этим обещаниям мало кто верил, как в Англии, так и в Шотландии: все знали, что король презирает шотландцев и не желает поступаться и самой малой толикой своей неограниченной власти. Тем не менее они вызвали взрыв возмущения. Англичане, сами относившиеся к шотландцам с презрением, любые уступки шотландцам со стороны короля считали изменой, а изменников не любят нигде.

И в Лондоне, и во всех графствах, которые поддерживали парламент, возродился воинственный дух. О мире уже не говорили ни простые горожане, ни представители нации. Энтузиазм охватил даже лондонский Сити. Кое-кто из богатейших торговцев и финансистов одевал и вооружал на свой счет нахлынувших добровольцев, кое-кто сам вызывался служить в их рядах. Рассказывали, что один из них, только что получив в наследство громадное торговое дело и две тысячи фунтов стерлингов, явился в армию Эссекса во главе полка, вооруженного и снаряженного им. Даже те из депутатов парламента, которые только что хлопотали о мире, громкими речами призывали городские советы приложить все усилия для борьбы с королем.

Все-таки главная надежда оставалась на помощь шотландцев. Союз был заключен, однако далеко не всем англичанам хотелось его исполнять. Они считали, что союз должен быть исключительно военным и политическим, тогда как шотландцы выдвигали его главным условием присоединение всей Англии к одной, пресвитерианской религии. Это условие мало смущало тех представителей нации, которые сами собой отказались от англиканства и стали убежденными пресвитерианами. Им принадлежало большинство в нижней палате парламента, и они, устрашенные высадкой ирландских полков, поспешили исполнять условия договора с шотландцами.

Ещё летом по распоряжению парламента был созван синод, которому надлежало обсудить весь строй нового устройства английской церкви и дать парламенту свои предложения, поскольку только парламент считал себя вправе принимать окончательные решения как в государственных, так и в религиозных делах. Правда, поначалу предполагалось, что синод составят сто пятьдесят человек, из них сто двадцать епископов и служителей церкви, десять лордов и двадцать депутатов нижней палаты. Однако епископы и многие служители церкви отказались явиться, не уверенные, что останутся на свободе и не лишатся жизни. Представителем от лордов и депутатов оказался только Джон Селден, юрист. Таким образом, нежданный синод составился всего из семидесяти богословов и служителей церкви, которые к тому времени покинули англиканство. Двадцатого ноября постановлением парламента в состав синода ввели четверых известных в Шотландии богословов, чтобы они помогли установить единство в богослужении в Англии, по примеру Шотландии.

Синод начал свои заседания в капелле Генриха Седьмого, но вскоре зарядили дожди, сделалось холодно, сыро, и богословов, всегда любивших тепло, перевели в Иерусалимскую комнату, которая расположена в дальних, более уютных покоях Вестминстера. Заседания происходили пять раз в неделю в течение пяти с половиной лет. В половине девятого утра они начинались общей молитвой и затем длились с девяти до двух часов дня. Каждый за свои труды получал по четыре шиллинга в день. За опоздание к общей молитве налагался штраф – шесть пенсов. В постные дни заседание продолжалось с девяти часов до пяти и проходило в молитвах.

«После того как доктор Твисс прочел краткую молитву, мистер Маршалл в высшей степени благочестиво читал длинную молитву в течение двух часов. Потом мистер Эрроусмит говорил проповедь, которая продолжалась около часа. Вслед за ней был пропет псалом. Затем мистер Палмер говорил проповедь в течение часа, мистер Симен читал молитвы два часа, и был спет ещё один псалом. Под конец мистер Хендерсон занял собрание краткой, но прекрасной речью о публичном покаянии и других видимых заблуждениях, а также о необходимости проповедовать против еретических сект, в особенности против баптистов и антиномианцев».

В скоромные дни происходили прения как по насущным, так и по отвлеченным религиозным вопросам. Богословы явным образом подражали парламенту. Они произносили длинные ученые речи. Многие заранее готовились к ним, обстоятельно изучая обозначенную в регламенте тему. Лишь иногда и немногие брали на себя смелость излагать свои мысли по вдохновению, однако, по мнению стороннего наблюдателя, тоже говорили недурно, чем вызывали у него удивление. Неторопливость и многоречие были обдуманны. Богословы полагали, что они вырабатывают основания культа на все дальнейшие времена, и потому не намеревались спешить.

В самом деле, Вестминстерскому собранию, как вскоре стали его называть, предстояло удовлетворительно разрешить вечные, но всегда новые, всегда спорные, ведущие к расколам и войнам проблемы: единство церкви и пределы веротерпимости, поскольку любая религия меньше всего склонна терпеть в делах веры анархию. Оно должно было дать неопровержимые ответы на важнейшие вопросы о том, должно ли государство предпочесть одну организацию церкви и одну форму культа всем остальным, имеет ли оно право терпеть другие организации и другие формы, или должно истреблять их огнем и мечом, а если должно и может терпеть, то все без изъятия или немногие избранные.

Вопросы были важнейшие, острейшие и крайне болезненные. Время для серьезных ответов на них было самым неподходящим. Англия только что покончила с англиканством и властью ненавистных епископов и приходила понемногу в себя. Все праздновали победу и не хотели задумываться над тем, как нынче следует верить, какие псалмы распевать, какие молитвы читать. Умы занимали неотложные земные дела: свобода личности, свобода собственности, права парламента, права короля, продолжение войны или скорейший мир, а если мир, то какие условия мира могли бы удовлетворить короля и парламент.