Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Глава четвертая

В самом деле, пресвитерианам нижней палаты очень не понравилось это послание. Многие возмущались, что слуга парламента, подчиненный им генерал брал на себя смелость давать им советы. Однако возмущались они в частных домах и в темных переходах Вестминстера. Им приходилось молчать. Народ ликовал. Пятнадцатого июня финансисты и толстосумы устроили в городском совете пышный банкет в честь решительной и, как многим казалось, решающей победы над королем.

Парламенту оставалось только смириться. Шестнадцатого июня палата лордов, до этого дня не утверждавшая назначение Кромвеля, единогласно продлила его полномочия ещё на три месяца. Правда, и в этом случае лорды лукавили. Они считали, что победой при Несби война должна быть закончена. Теперь, говорили они, выдвинуть свои условия мира, ведь король, не имея армии, не сможет от них отказаться. Лордов поддержали шотландские комиссары.

Но вопрос о мире уже не мог обсуждаться. В Лондон прибыли бумаги из канцелярии короля, в их числе собственноручные письма к королеве и к европейским властителям. Ферфакс считал противным христианской морали вскрывать, тем более оглашать документы, над которыми властен только король. Айртон и Кромвель не находили для этого каких-либо препятствий. Нижняя палата пришла к такому же мнению. Архив короля был вскрыт, его бумаги были прочитаны. Все умеренные, все сторонники мира были изумлены. Всеобщее возмущение охватило представителей нации.

В самом деле, наконец открылись жестокие истины. Король никогда не хотел и не мог примириться с парламентом. С его стороны он не желал принимать никакие условия. Переговоры о мире он вел только для виду, главным образом для того, чтобы выиграть время, набрать новую армию и продолжить войну. Никакую уступку со своей стороны он не считал обязательной. Он не собирался исполнять ни одного из своих обещаний. На всем протяжении затянувшейся гражданской войны он продолжал себя считать самодержавным монархом, самое слово «парламент» уступал делегатам парламента единственно с тем, чтобы их обмануть, и рассчитывал только на силу оружия, которым надеялся раз и навсегда подавить мятеж взбунтовавшихся подданных и возвратить себе наследственную, единодержавную власть. Ещё нетерпимей и гаже открывалось из этих бумаг, что горделивый король, вопреки всем своим заверениям, явился предателем. Он просил помощи у испанского короля и у французского короля, которые были католиками. Он просил помощи у всех государей Европы, несмотря на их враждебное отношение к Англии. Он вел переговоры с ирландцами, которые тоже были католиками. Он призывал на английскую землю иноземные армии, которым предлагал разогнать парламент и загасить мятеж его собственной кровью.

Оскорбление было нанесено не только парламенту, но и всей нации. Нижняя палата потребовала собрать всех лондонцев в помещении городского совета и огласить самые яркие из захваченных королевских бумаг. Мероприятие, не слыханное по своей дерзости и значению, состоялось. Третьего июля помещение городского совета не вместило всех желающих слышать и видеть. Бумаги были прочитаны. Всем гражданам предоставлялась возможность убедиться собственными глазами, что письма написаны самим королем. Замыслы короля произвели ужасное впечатление. О заключении мира уже не думал никто. Одни спешили вступить в ряды парламентской армии, другие вносили налоги на её содержание. Спешно продавали имущество осужденных сторонников короля. Всем солдатам жалованье выдавалось в установленный срок. Во все крепости завозилось продовольствие и военное снаряжение. Парламент постановил издать и распространить королевские письма, уличавшие его в преступлении. Они были изданы под заголовком:

«Открытый портфель короля, или некоторые письма и секретные бумаги, писанные рукой короля и захваченные на поле битвы при Несби победоносным сэром Томасом Ферфаксом, которыми разоблачаются многие государственные тайны, вполне оправдывающие дело, ради которого сэр Томас Ферфакс дал сражение в этот достопамятный день; с примечаниями».

Война продолжалась. Ни у кого в армии на этот счет не было никакого сомнения. Уже двадцатого июня, не дожидаясь, чем закончится в Лондоне возня с бумагами короля, Ферфакс повернул от Несби на запад, чтобы овладеть Корнуэлом, где недавно Эссекс потерпел такое позорное поражение. С первых же шагов он нашел, что положение в западных графствах за последнее время коренным образом изменилось. Авторитет короля пошатнулся и пошел резко на убыль. Прежние предводители монархистов либо умерли от старости лет, либо нашли своевременным удалиться, подобно лорду Ньюкаслу, который благоденствовал, как всем было известно, в Париже. Аристократы и зажиточные дворяне запирались в своих поместьях и замках. В монархические отряды вступал всякий сброд, соблазненный не благородной идеей служения своему королю, но жалованьем и возможностью грабежа. Они грабили окрестное население с беспощадностью и жестокостью, которые свойственны только бандитам и мародерам. Ими командовали граф Джорж Норич Горинг и Ричард Гринвил, люди без убеждений, без преданности делу абсолютной монархии, за которое дрался король. Ими руководила лишь алчность, жажда мести и потребность в острых ощущениях и удовольствиях. Горинг был лично храбр, его любили солдаты, однако его постоянно подводила беспечность, бесцеремонность и беспримерная наглость, не говоря уж о том, что он уже однажды изменил королю, потом изменил и парламенту и теперь сражался только ради того, чтобы стоять во главе войск, отдавать приказания и чувствовать себя необычайно значительным человеком. Гринвил не отличился храбростью на поле сражения, но был жаден, жесток и непомерно склонен к насилию и занят был главным образом тем, что выколачивал из населения контрибуции для содержания войск, которых не набирал, и для сражений, которых старательно избегал.

Принц Уэлльский напрасно обращался к населению с монархическими призывами. Население уже не внимало ему. Арендаторы и свободные фермеры тысячами соединялись в отряды под именем клобменов. Они не признавали ни короля, ни парламент. Они были против всех тех, кто насиловал, грабил и разорял их дома. С оружием в руках они обороняли свои городки, селенья и фермы, не пуская к себе ни парламентских, ни королевских солдат. С ними можно было договориться на поставки продовольствия и фуража, но при этом они выдвигали непременным условием, чтобы ни один солдат не вторгался на их территорию. На их знаменах было написано:

«Коль нашу грабить станете скотинку,

То знайте, что и мы возьмемся за дубинку».

Как только отряды Ферфакса появились в западных графствах, кавалеры, напуганные победой при Несби, притихли, грабежи и насилия с их стороны прекратились. Наученные горьким опытом опустошительной гражданской войны, клобмены намеревались обратить свое оружие против подходивших парламентских войск. Однако дело до столкновений на этот раз не дошло. Это не были солдаты Эссекса и Манчестера. К ним подходила армия нового образца. Её солдаты были кротки и набожны. Среди них царила суровая дисциплина. Они читали Библию и распевали псалмы. О грабежах и насилиях никто из них даже не помышлял, почитая такие поступки среди мирного населения тяжким грехом. Ферфакс обошелся с клобменами с кротостью мудрого полководца. Он вступил с ними в переговоры, лично присутствовал на их сборищах и обещал им мир и неприкосновенность жилищ. Клобмены были обыкновенными пахарями, покладистыми и незлобивыми. Умиротворение легко вошло в их простые сердца.

Обеспечив тылы, Ферфакс стремительно двинулся на врага. Горинг был застигнут врасплох и десятого июля потерпел сокрушительное поражение при Лэнгпорте, в графстве Сомерсет. Сам он исчез, остатки его войск разбрелись кто куда. Гринвил был так напуган, что возвратил принцу Уэлльскому свой маршальский жезл, обвинив его в том, что ему, человеку далеко не богатому, пришлось вести войну за свой счет. Ферфаксу понадобилось всего три недели, чтобы очистить от полевых войск весь Корнуэл. Самые непримиримые и стойкие из монархистов заперлись в крепостях, Ферфакс разделил свою армию. Его отряды принялись их осаждать. Сам он двинулся к Бристолю.

Тем временем король в панике метался из города в город, осмеливаясь задерживаться на одном месте на несколько часов для обеда и отдыха. Он то устремлялся на север, куда его призывали новые победы Монтроза, то поворачивал на запад на соединение с Горингом, в надежде на его храбрость и преданность, а в конце концов решился укрыться в Уэллсе, где хотел отдышаться и набрать новых солдат. Он отправил принца Руперта на помощь Бристолю, а сам разместился в замке Рагланд, принадлежавшем маркизу Уорстеру.

Маркиз был очень гостеприимен и очень богат. Он уже выдал королю около ста тысяч фунтов стерлингов и готов был выдать ещё. Он сформировал два полка, которыми командовал его сын и сам возглавлял довольно сильный гарнизон своего укрепленного замка. Главное же, что влекло к нему короля, было то, что маркиз был католиком. В Англии католическая вера была под запретом. Католиков только терпели и часто преследовали. Понятно, что они с особенной, мрачной энергией вставали на сторону короля, не сомневаясь, что в знак благодарности он вернет протестантскую Англию в святое лоно римско-католической церкви.

Маркиз встретил короля торжественно, пышно, с должным почетом, который напомнил королю его утраченный двор. Окрестное дворянство с заверениями почтения и преданности окружило его. Пиршество следовало за пиршеством. Каждый день устраивались охоты, развлечения. В замке царило веселье. И король охотился, пировал, веселился, точно не было разгрома при Несби, точно он не бежал с горстью людей, не зная, где преклонить свою бедную голову. Счастливое легкомыслие спасало его посреди бушующих бед.

Однако и его легкомыслию был положен предел. Спустя две недели нахлынули тревожные новости. На западе Горинг терпел поражение за поражением, на севере шотландская армия Дэвида Лесли взяла Карлайл и двигалась к Гирфорду, который без помощи едва ли мог устоять.

Пришлось оставить охоты и пиршества. Король вдруг повел свое войско на запад, рассчитывая спасти Горинга от окончательного разгрома, но вскоре остановился. Его новобранцы никуда не годились, его офицеры ссорились между собой. Его воображению представлялись тысячи затруднений. Он принял решение вернуться в Уэллс и остановился в Кардифе. В Кардифе ожидал его новый удар. Принц Руперт писал из Бристоля графу Ричмонду и просил от своего имени передать королю, что его дело проиграно и что самое время вступить с парламентом в переговоры о мире, чтобы на крайний случай сохранить свою жизнь.

Король был легкомыслен, беспечен, однако превыше всех благ на свете ценил свою королевскую честь. Предложение племянника представлялось ему оскорбительным. Он король и не имеет права склонить головы, ни перед кем, ни перед чем, даже перед неумолимой судьбой. Он ответил раздраженным, удивительным по своей философии, но глупым письмом:

«Если бы я вел войну не в защиту своей религии, своей короны и своих друзей, вы были бы правы вполне. Как государственный человек, как солдат, я согласен что одна моя погибель более чем вероятна. Тем не менее, как христианин я должен сказать вам, что Господь не попустит восторжествовать мятежникам и погубить правое дело. Каким бы наказанием Ему ни благоугодно было меня испытать, ничто не заставит меня раскаяться, а тем более отступиться от этой борьбы. Если я не могу льстить себя надеждой на успех, то, про крайней мере, умру с честью и с чистой совестью, которые обязывают меня продолжать борьбу, не отчаиваясь в том, что Господь, рано или поздно, отомстить за поруганную правду. Я должен объявить всем моим друзьям: тот, кто теперь хочется остаться со мной, тот должен решиться либо умереть за правое дело, либо, что ещё тяжелее, остаться жить в несчастии, поддерживая меня и в положении самом жалком, в какое только меня может поставить дерзость мятежников. Ради Господа, не станем обольщаться пустыми химерами. Верьте мне: одна мысль, что вы желаете вступить в переговоры, ускорить мою погибель…»

Король давно осознал, что он обречен, что его поражение неминуемо. Это ещё раньше осознали его придворные, его офицеры. Теперь к такому же выводу пришел самый горячий его сторонник, его близкий родственник, его самый успешный, самый боевой генерал. Он ещё уповает на Господа, но, по логике Кромвеля, уже сам Господь цепью самых беспощадных, самых решительных поражений указывает ему, что пора пойти на уступки, пора вступить в переговоры о мире и дать своим подданным то, чего они просят, ведь они просят не так уж и много.

Но нет, король не слышит ни Господа, ни племянника, ни придворных, ни офицеров, ни гласа народа, который отныне не на его стороне. Королевская честь не позволяет ему поступить так, как диктует здравый рассудок. Он вышел из Кардифа с горстью людей, не имея ни малейшего представления, что станет делать. Ему повезло. Он прошел незамеченным по землям четырех графств и вдруг появился в Йорке, откуда в свое время был выбит Ферфаксом.

Он призвал под свои знамена окрестных дворян, и окрестные дворяне послушно явились к нему. Присутствие короля на время возродило их былую энергию. В Йорк явилось около трех тысяч солдат из двух крепостей, которые только что сдались парламентской армии. Только что трусливо отказавшись сражаться, они объявили, что через день, самое большее через два будут готовы снова сражаться на стороне короля. У короля появилась надежда. Он только ждал гонца от Монтроза, чтобы пойти на соединение с ним.

В самом деле, в горных кланах Шотландии возродился монархический дух. Монтроз действовал подобно рыцарям давних времен. В костюме своего конюха, в сопровождении всего двух друзей он проехал по южной Шотландии, всюду сзывая по свои знамена приверженцев. Ему удалось сколотить боеспособную армию. В битве при Килските он разгромил шотландских приверженцев союза с английским парламентом. Он двигался, заливая кровью шотландскую землю, захватил Глазго, захватил Эдинбург и казался полным хозяином положения. Он уже звал к себе короля, который должен был встать во главе его войск.

Известно, что всё проходит. Времена рыцарских подвигов безвозвратно прошли. Даже рыцарство королей становилось похожим на фарс. Более рассудительный и прагматичный, чем Монтроз и король, Дэвид Лесли оставил под осажденным Гирфордом только пехоту и быстрыми переходами повел на север свою кавалерию. Она проходила неподалеку от лагеря короля. Этого оказалось достаточно, чтобы сторонники короля разбежались, а сам король в сопровождении всего полутора тысяч всадников бросился в панической спешке на юг и двадцать девятого августа вступил в Оксфорд.

Впрочем, он задержался в Оксфорде только два дня. Сообщения Монтроза прибавили ему безрассудного мужества. Тридцать первого августа с этой горстью людей он выступил снова на север, намереваясь вызволить Гирфорд. В пути ему стало известно, что Ферфакс начал осаду Бристоля. Король не обратил на это внимания. Оборона Бристоля была поручена Руперту. Крепость была хорошо снабжена продовольствием и боеприпасами. Руперт клятвенно его заверял, что сможет продержаться несколько месяцев. Он продолжал следовать к Гирфорду. Всего в дне пути от него ему стало известно, что шотландская пехота сняла осаду и отступила на север. Его убеждали продолжить преследование. Однако король на это не согласился. Напряжение сил последних недель уже утомило его. Он объявил, что сначала должен выручить Бристоль, что для этой цели надо набрать новых солдат и возвратился в замок маркиза Уорстера, где его ждали отдых и спокойная привольная жизнь.

Тем временем Кромвель настиг Горинга в тесном горном проходе Лонг-Сеттон и нанес ему страшное поражение. Не менее двух тысяч кавалеров погибло в этом побоище, остальные в ужасе разбежались. Вновь он отдавал всю честь этой победы милости Господа и с ещё большей настойчивостью требовал для своих солдат свободы вероисповедания. Он обращался к председателю нижней палаты:

«Милорд! Вера и молитва доставили вам этот город, воздадим же хвалу нашу Господу. Пресвитериане, индепенденты – все одинаково веруют и молятся, все одинаковы и в ответе, и в деле. Здесь все верующие слились друг с другом и позабыли свои различия. Очень жаль, если не везде это так…»

Он знал, что именно не везде это так. Однако он был убежден, что только веротерпимость может привести к всеобщему успокоению. Он продолжал:

«В сущности, все верующие представляют собой одно целое, и это единство тем прочнее и действеннее, что оно духовное, внутри нас. Что касается единства форм, так называемого единообразия, то его можно ожидать только от добровольного слияния христиан, В делах духовных не должно быть насилия. Эти дела решаются разумом и знаниями. Господь вложил меч в руки парламента лишь на страх злонамеренным и для защиты добродетели…»

На другой день на его пути близ Шефстбери встал большой отряд клобменов. Он считал их малосознательными людьми, но был раздражен оттого, что они сражаются против дела парламента. Он стремительно напал на них. Ему ничего не стоило нанести им полное поражение. Они разбежались. Всего двенадцать человек было убито, но раненых было много, около восьмисот человек оказалось в плену. Вскоре он их отпустил и поспешил к Бристолю на помощь Ферфаксу.

Осада оживилась с его появлением под стенами крепости. Командующий всей кавалерией, он на этот раз широко и в большом количестве применил артиллерию. Пушки были поставлены очень близко друг к другу. Громы, исходившие из их жерл, сливались в такой страшный рев, что пугались даже солдаты парламентской армии. Солдаты Руперта, привыкшие к блистательным кавалерийским наскокам, были деморализованы в первый же день. Руперт, безудержно смелый на поле сражения, растерялся при первом же приступе и сдал сильную крепость без боя.

Король, наслаждавшийся жизнь в замке маркиза Уорстера, был потрясен. Известие о падении Бристоля в прямом смысле слова его застало врасплох. Он разразился беспорядочным, но гневливым посланием к Руперту, которого под конвоем доставили в Оксфорд:

«Племянник! Для меня потеря Бристоля – жестокий удар. Вы сдали крепость так, что я не знаю, что и сказать. Что надо делать, когда человек, столь близкий по крови и дружбе, решается на такой низкий поступок я употребляю самое мягкое выражение/? Я бы должен сказать о нем так много, что я молчу. Вспомните, двенадцатого августа вы мне писали, что если в Бристоле не случится возмущения, вы удержитесь в нем четыре месяца. Продержались ли вы хотя бы четыре дня? Была ли там хоть тень возмущения? Спешу кончить. Я желают, чтобы вы отправились искать средств существования где-нибудь за морем, пока Господу не будет угодно решить мою участь. При сем препровождаю вам паспорт. Молю Господа, чтобы он дал вам почувствовать ваше положение и внушил средство возвратить то, что вы потеряли. Клянусь вам, победа не могла бы принести мне такого удовольствия, как хорошее основание не краснеть…»

Собственно, на нем самом было чуть ли не больше вины за падение Бристоля, чем на Руперте: вольно ему было блаженствовать в Рагланде, вместо того, чтобы спешить на помощь племяннику и если не разбить осаждающих, то хотя бы тревожить их с тыла и тем ободрять осажденных. В глубине души он это, может быть, сознавал. Во всяком случае, гнев его нарастал с каждым часом. Он слал в Оксфорд письмо за письмом, всё ещё не трогаясь с места. Он требовал он своих лордов-министров, чтобы они отобрали у Руперта патент на командование кавалерией и отрешили от должности губернатора Оксфорда, только за то, что он дружен с ним. Это не удовлетворило его. Уже предчувствуя возможность измены, он отдал приказ арестовать и губернатора и племянника, если в городе возникнут волнения. Тут кстати он вспомнил о сыне и приписал:

«Скажите моему сыну, что самая его гибель не причинила бы мне такого огорчения, как низкий поступок, подобный капитуляции Бристоля…»

У него оставался один путь: на север. Если бы он соединился с Монтрозом, его небольшая армия получила бы подкрепление и нового главнокомандующего, человека отважного, дерзкого и успешного. Однако на этом пути стоял Честер, снова попавший в осаду. Через него шло сообщение с мятежной Ирландией, на помощь которой король рассчитывал ещё больше, чем на помощь Монтроза. Необходимо было отбить его у парламента, и король начал поход. У него было около пяти тысяч уэлльской пехоты и конницы из добровольцев северных графств.

Поход был во всех отношениях трудным. У него на пути стояли парламентские полки. Чтобы не ввязываться с ними в неравную схватку, надо было их обойти. Пришлось двигаться через горы Уэллса, что сильно усложняло и замедляло движение. Парламентский генерал вовремя спохватился и шел по пятам. Король уже видел Честер, когда парламентские войска настигли его и потревожили его арьергард. Правда, лорду Лангделу удалось отбить наступление. Парламентские войска были вынуждены отступить в беспорядке. Однако полковник Джонс, руководивший осадой, внезапно появился в тылу армии короля. Она не выдержала нападения с фронта и с тыла. Вокруг короля падали убитыми и ранеными его лучшие офицеры. Он не нашел в себе силы собрать воедино свою все-таки ещё не разбитую армию и попытаться прорваться или с честью погибнуть в неравном бою. Он бежал с поля боя. Следом за ним бежали остатки позорно брошенной армии.

Впрочем, к этому времени движение на север стало бессмысленным. Дэвид Лесли переправился через Твид, стремительным маршем направился навстречу с Монтрозом. Тринадцатого сентября он настиг его при Филипп-Гафе, в Эттрикском лесу. Монтроз был храбр и решителен, но беспечен и упоен своими победами так, что не считал нужным прибегать к осторожности. Лесли напал на него неожиданно. Его солдаты были дисциплинированы, тогда как солдаты Монтроза, набранные в горных пастушеских кланах, не имели ни малейшего представления о дисциплине и тотчас превратились в бесформенную толпу. Монтроз был на голову разбит. Солдаты его разбежались. Союзные лорды, завидовавшие ему, покинули побежденного полководца вместе со своими вассалами. В один день в мнении большинства Монтроз из героя превратился чуть не в преступника и вынужден был скрываться в горах.

Король был сражен. Теперь и ему самому приходилось скрываться, но где? Надежней и удобней всего было провести зиму в Уорстере, однако губернатором туда был назначен принц Мориц, который после позорной сдачи Бристоля неожиданно принял сторону Руперта. Таким образом, в Уорстере короля ждала неприятная встреча, и он избрал своей ставкой менее удобный и менее надежный Ньюарк. При этом армия его разделилась. Поддавшись убеждениям, совершенно безосновательным, он разрешил последнему из своих верных советников увести большую часть его армии на помощь Монтрозу. По этой причине с ним вступило в Ньюарк не более трех или четырех сотен охраны, которые не имели возможности ни от кого его защитить.

Тем не менее, угроза исходила не только от парламентской армии. На него восстали племянники, которые, видимо, уже понимали, что король бессилен и потерял свое влияние даже среди кавалеров. Принц Руперт, без боя сдавший Бристоль, считал себя оскорбленным письмом короля и незаслуженной немилость с его стороны. Однажды в сопровождении сотни своих офицеров он ворвался в его покои во время обеда и наговорил ему дерзостей. Возмущенный король удалился. Руперт и его офицеры сделались наглыми. Их бесстыдные возгласы долетали до спальни, в которой укрывался король. Он повелел охране выгнать племянника с приказанием больше не показываться ему на глаза. Руперт вынужден был удалиться. Однако, по мнению многих, дело было серьезнее, чем обыкновенное негодование оскорбленного самолюбия. Руперта и Морица заподозрили в заговоре, целью которого было свержение Карла Стюарта и возведение на английский престол их старшего брата.

Так это было или не так, уже не имело большого значения. Королю уже не на кого было рассчитывать, тогда как круг вокруг него всё сужался. После падения Бристоля парламентские войска разделились. Ферфакс повел свои полки на юго-запад. Кромвель подступил к Винчестеру, взял его двадцать восьмого сентября и обложил Безинг-Хаус, который парламентская армия безуспешно пыталась взять уже третий год. Оборону крепости держал лорд Винчестер. Он был католиком, человеком благочестивым и храбрым, верным слугой короля и не собирался сдаваться без боя.

Кромвель скоро увидел, что осада крепости может тянуться ещё несколько лет. Он решил брать её штурмом, полагая на мощь своих пушек и беззаветную храбрость солдат. Тринадцатого октября приготовления к штурму были закончены. Ночь перед штурмом он провел в молитвах, без сна. Такие ночи накануне поворотных событий и битв в его жизни становились обычаем. Ближе к рассвету он наугад раскрыл Библию, как нередко делали пуритане, надеясь таким способ узнать веление Господа. Ему открылся восьмой стих сто пятнадцатого псалма: «Те, которые создают себе кумиров, на них и похожи; а также и те, которые веруют в них». Ему стало ясно, что стих открылся в осуждение лорда Винчестера, который был ненавистным папистом. Победа была ему обеспечена. С этой верой он вышел к войскам и дал сигнал к выступлению.

Это был залп, произведенный четырьмя его пушками. Четырнадцатого октября около шести часов утра его солдаты, тоже молившиеся в течение ночи, весело и решительно бросились к крепости. Бой был коротким, но яростным. Многие католики, составлявшие гарнизон, были убиты на месте. Пленных не брали. Все ценности, наполнявшие замок, были разграблены. Все папистские облачения, церковные сосуды и книги были свалены на площади в кучу и преданы всеочищающему огню. В живых остались немногие. Среди них оказался Винчестер. В глазах пуритан это был еретик, как и в его глазах пуритане были еретиками. Проповедник Хью Петерс решил его просветить, доказать ему ошибочность его идолопоклонства и привести его к истинной вере. Винчестер ему отвечал. Вокруг собралась толпа пуритан, с громадным интересом следившая за ходом жаркой дискуссии. Винчестер не сдавался, пока не устал. В заключение он сказал, что если бы у короля оставался один Безинг-Хаус во всей Англии, он все-таки считал бы своим долгом удерживать его до последней возможности, и умолк.

Девятнадцатого октября пал Тивертон. Двадцать второго октября пал Монмут. Кромвель соединился с Ферфаксом. Крепости Корнуэла сдавались одна за другой. Если гарнизоны вступали в переговоры, им предлагались выгодные условия. Если они упорствовали, Кромвель без промедления командовал штурм. В таком случае его солдаты никого не щадили.

Сам парламент становился всё беспощадней. В течение лета и осени его ряды пополнились ста тридцатью новыми членами, вместо тех, кто перешел на сторону короля. На ход выборов всюду оказывали влияние индепенденты. Они побеждали, и сторонников у них прибавлялось. Графства посылали в нижнюю палату либо индепендентов, либо просто честных людей, которые не принадлежали ни к какой партии, но хотели порядка и мира и отказывались поддержать короля, считавшегося виновником гражданской войны. Оказавшись в Вестминстере, они очень скоро переходили на сторону индепендентов. Благодаря этим новым представителям нации, решения парламента становились всё решительней. Ещё на четыре месяца были продлены полномочия Кромвеля. Было отменено постановление в силу которого жены и дети сторонников короля, объявленных государственными преступниками, должны были получать пятую часть земельных владений, подлежащих секвестру. Был принят закон, по которому подлежала продаже большая часть имущества бывших епископов. Постановлением двадцать четвертого октября запрещалось щадить тех ирландцев, которые были захвачены с оружием в руках на территории Англии. С этого дня ирландцев сотнями предавали расстрелу. Но уже страсти разгорались всё жарче, уже и расстрел представлялся недостаточной карой, их бросали в море, привязав друг к другу спиной. Гражданская война принимала всё более жестокий характер. Двадцать четвертого января 1646 года, Кромвель обратился к рекрутам, пополнившим его кавалерию, с короткой и ясной программой:

– Мы идем, чтобы освободить вас, если это возможно, от надсмотрщиков и путем установления Мира снова принести вам Изобилие».

От войны так устали, что мира хотели чуть ли не все и все без исключения мечтали об изобилии, которого могли бы достигнуть честным трудом, как только восторжествуют свобода собственности, свобода предпринимательства, свобода личности и свобода вероисповедания. Солдаты парламентской армии уже видели в кавалерах только врагов, преграждавшим путь к миру и изобилию, и, стремясь только к победе, становились безжалостны к ним. Кавалеры были бессильны и отвечали им оскорбительными насмешками, чем только подливали масла в огонь.

Королю, терявшему остатки сторонников, удалось кое-как проскользнуть между частями парламентской армии. Он вновь появился в Оксфорде, с надеждой неизвестно на что. У него больше не было ни планов, ни мыслей о будущем. Мучительное беспокойство бессилия терзало его. Он пытался избавиться от него, погрузившись в бездействие. Около него уже не было прежних советников, людей если не даровитых, то значительных и довольно влиятельных. Его окружали случайные люди. К этим случайным людям он вынужден был обратиться за помощью и советом. Помощи они ему дать не могли и посоветовали вступить с парламентом в переговоры о мире. Он вынужден был согласиться.

Его предложения были отвергнуты, представители нации о переговорах не хотели и слышать и отказались выдать его представителям охранные грамоты. К ним поступили новые сведения о тайных переговорах короля с врагами Англии и парламента. Они его считали изменником и не считали возможным верить его обещаниям, убежденные в том, что они будут так же лживы, как и все предыдущие. Он дважды повторил свои предложения. Ему отвечали отказом. Он послал сказать, что готов лично явиться в Вестминстер и объясниться с парламентом. Он опоздал. Представители нации не захотели выслушивать его лживые речи. Ему отказали и в этом.

Он был побежден. Под его знаменами оставались только две армии, на севере и на юге, разрозненные, малочисленные, слабосильные. У него не оставалось мужества, которого и прежде было немного. От него ждали не переговоров, а полной, безоговорочной капитуляции. Стремясь исключить малейшую возможность переговоров, для себя, для народа, для короля, представители нации постановили предать публичной огласке бумаги, найденные в карете ирландского архиепископа, одного из предводителей мятежа, случайно убитого в стычке. В бумагах были найдены документы, которые подтверждали, что король только что, двадцатого августа, заключил с ирландцами договор о союзе. Эти ирландцы были мятежниками. Они были католиками. Одного этого было достаточно, чтобы король был опозорен и обличен в государственном преступлении.