Текст книги "Восхождение. Кромвель"

В таком состоянии никакого решения невозможно было принять. Тогда армия двинулась к Лондону. Она двигалась медленно. Кромвель и его сторонники рассчитывали, что одной угрозы будет довольно, чтобы парламент пришел в себя и пошел на уступки. Однако двадцать шестого июня главная квартира была уже в Уксбридже. Сюда была направлена депутация от торговцев и финансистов из Сити. Она просила армию образумиться и остановиться, но не привезла никаких других предложений и вынуждена была удалиться ни с чем.

Лондон охватило смятение. Торговцы в панике запирали на замок свои лавки. Толпы народа громко осуждали одиннадцать депутатов, упрямство которых грозило насилием не только парламенту, но и всему населению города. Дальше медлить было нельзя. Осужденные общим мнением депутаты объявили о том, что они добровольно покидают парламент. Их товарищи были так им благодарны и так упрямы, что вместо полной отставки декретировали им шестимесячный отпуск.

Все-таки они осознали, что над каждым из них нависла угроза отставки. Отставки им не хотелось. Парализованные страхом, они уже без расчета и оговорок принимали те предложения армии, которые могли её успокоить. В первую очередь парламент обязал сам себя печься о её содержании, точно эту обязанность с него кто-то снимал. Он обещал избрать представителей, которые совместно с представителями от армии примутся приводить в порядок государственные дела, точно государственные дела пришли в расстройство не по их вине, а по вине армии. Он отменил собственное решение перевести короля в Ричмонд и постановил, что король отныне должен находиться при главной квартире, точно и без этого он не находился при ней.

Эти беспорядочные решения ничего не решали. Они говорили только о том, что переговоры с этим парламентом могут возобновиться. Кромвель большего и не хотел и сдерживал Совет армии, который настаивал, чтобы парламент без промедления удовлетворил все его требования. Представители армии были направлены в Лондон. Ферфакс отвел армию на несколько миль. Стало казаться, что мир может быть наконец установлен.

Кромвель спешил использовать этот редкий, чрезвычайно удачный момент. Последний козырь выпадал из рук короля. Сейчас ему было трудно рассчитывать на длительный и неразрешимый раздор между армией и парламентом, на котором держалась его надежда вернуть себе ничем не ограниченную, самодержавную власть. Если бы он, подобно Кромвелю, исходил из реального соотношения сил, что о самодержавной власти он может только мечтать и что только уступки с его стороны могут спасти и его самого, и мир и спокойствие в Англии.

В самом деле парламент не только заговорил с армией таким языком, каким побежденный говорит с победителем, он окончательно бросил короля в объятия армии, смиренно отказавшись перевозить его в Ричмонд. Узнав о новом бесчестии, король только и мог, что презрительно улыбнуться. Ему оставалось надеяться только на армию.

Офицеры оказывали ему должное уважение и были ещё любезнее, чем комиссары парламента, приставленные к нему в замке Холмби. Многие из них искали его благосклонности, как будто ему уже были возвращены все права властелина. Ему возвратили его капелланов и разрешили им служить обедни по канонам епископальной церкви, что вполне соответствовало свободе вероисповедания, которую отстаивал Кромвель. Ему оставили его преданных слуг и даже тех кавалеров, с которыми армия ещё недавно встречалась на поле сражения.

Наконец, ему предъявили куда более сносные, даже мягкие требования, чем те, на которых настаивали представители нации. Армия не заводила и речи об уничтожении епископальной церкви и поголовном принятии пресвитерианства, в том числе самим королем. Армия не предлагала разорить большую часть сторонников короля громадными штрафами, которые парламент намеревался на них наложить за участие в гражданской войне. Армия не считала необходимым запретить всем сторонникам короля участие в политической жизни. Она только хотела, чтобы из верхней палаты были исключены лорды, которые получили это звание во время войны. Она считала необходимым, чтобы участники войны на стороне короля не попали в новый парламент. Она предлагала королю на десять лет отказаться от командования ополчением и от назначений на высшие должности в королевстве. Она также настаивала на том, что духовенство, без различия пресвитерианское или епископальное, было отстранено от участия в гражданских делах.

Правда, армия требовала реформ, куда более последовательных и радикальных, чем они представлялись парламенту. Она хотела уничтожить торговые, судебные и политические привилегии, введение в законы некоторых начал равенства, более справедливого распределения избирательных прав и налогов, а также изменений в судебной системе.

Всё это были насущные нужды страны. Удовлетворение их представлялось армии не только необходимым, но и насущным. И офицеры, и многие из солдат и думать не думали, чтобы эти реформы могли оскорбить короля. Никому и в голову не приходило, чтобы король стал защищать гнилые местечки, торговые или судебные привилегии или увертки несостоятельных должников.

И Кромвель, и его офицеры были убеждены, что на этих условиях королю должны быть возвращены его власть и права. Больше того, если они не будут возвращены королю, в Англии не окажется ни одного человека, который мог быть уверен в сохранности своей собственности и в личной своей безопасности.

Недовольны были только левеллеры, которые королевской власти предпочитали республику. Влияние их быстро росло. Многие солдаты разделяли их убеждение, что можно обойтись без лордов и короля. На их сторону переходили агитаторы из Совета армии. Они настаивали на том, чтобы предъявить парламенту и королю куда более жесткие требования, чем те, которые были предъявлены Кромвелем и его окружением.

Эти настроения очень не нравились Кромвелю. Он был монархистом, как большинство населения Англии. Левеллеры представлялись ему отщепенцами, которые морочат солдатам головы несбыточными мечтами. Он говорил:

– Они ставят цель для немногих людей. Эта цель не только в высшей мере порочна, но и чрезвычайно трудна, если не вполне невозможна. Эти люди, не принадлежащие к высшему кругу, хотят ввести народное правление, которое будет направлено против короля и его окружения, против пресвитериан, против знати и сельских хозяев, против узаконений, как гражданских, так и церковных, против всего духа нации, которая на протяжении столь многих веков привыкла к монархической форме правления.

Но он не считал нужным действовать силой. Ему всегда представлялось, что силой ничего прочного достигнуть нельзя, ведь он был сельский хозяин, привыкший к долготерпению и труду, этой самой прочной основе благосостояния и достатка. Он предпочитал действовать убеждением. На Совете армии ему удалось направить недовольство не столько против короля, сколько против парламента, который ограничился пустыми решениями и не желал идти на полное примирение с армией. В результате его усилий была составлена Новая ремонстрация.

Двадцать третьего июня она была обнародована. В ней армия вновь и вновь требовала свое жалованье и осуждала парламент, который, по её убеждению, ведет страну к гибели. Парламент должен был немедленно распустить все вооруженные силы, которые он мобилизовал против армии и оставить при армии короля, так как враги пытаются использоваться для развязывания новой гражданской войны. Армия оставляла за собой права на чрезвычайные меры, если парламент в ближайшее время не удовлетворить её требований.

Левеллеры шли ещё дальше. Они не желали ждать, давно разуверившись в готовности парламента идти на уступки. Они настаивали на походе на Лондон. Это и была их чрезвычайная мера. Кромвель им возражал, что поход на Лондон необходимо откладывать до последней возможности. Он был убежден и убеждал остальных, что прежде надо добиться соглашения с королем. Если же король встанет на сторону армии, не понадобится никакого похода на Лондон, поскольку парламент не сможет не подчиниться совместным решениям армии и короля.

Парламент возмущался, однако с маниакальным упорством отклонял не только ультиматумы армии, но и её законные требования. Переговоры с королем шли, однако не подвигались вперед. Генералы стояли перед ним с непокрытыми головами, король перед ними сидел. Они мило беседовали, пока речь велась о посторонних предметах. Когда генералы становились серьезными, король тоже становился серьезен. Генералы прелагали ему обсудить предложения армии, король отказывался их обсуждать. Любое, даже самое безобидное предложение он категорически отвергал. Любая уступка по-прежнему представлялась ему противной чести и ущемлением неограниченной власти, без которой он не мыслил себе своей жизни. Генералы парламента, не утвержденные им, даже представлялись ему чем-то вроде самозванцев или шутов, и он втайне с воловьим терпением ждал, когда же наконец они перегрызутся с парламентом. Тогда неограниченная власть сама собой возвратится к нему.

Попытались смягчить его положение. Парламент удалил от короля его младших детей: принцессу Елизавету, герцога Йорского и герцога Глостерского. Ему разрешили свидание с ними. Свидание состоялось пятнадцатого июля. Вся дорога, по которой должны были проезжать принцы, была усыпана зеленью и цветами. По обочинам толпился народ. Офицеры и солдаты охраны смотрели на происходящее с явным сочувствием. Король не скрывал своей радости. Ему позволили оставить детей при себе в течение двух дней, явно рассчитывая, что он оттает душой и пойдет на уступки. Он и оттаял душой, два дня играя с детьми, однако остался непреклонен, как прежде.

Прибегли к посредникам. Посредником вызвался быть французский посол. Через него предложения армии были направлены королеве, которая скрывалась во Франции, в расчете на то, что она имеет неограниченное влияние на короля, упрямого, однако лишенного воли. Королева нашла, что такие предложения можно принять, хотя бы для отвода глаз и на первое время. Из Парижа выехал в Лондон её советник Джон Страттон Беркли, организатор героической обороны Экзетера. Ему поручалось от имени королевы уговорить короля пойти на соглашение с армией.

Несмотря на то, что в самое недавнее время этот Беркли был одним из самых злейших противников парламентской армии, Кромвель послал навстречу ему его приятеля Аллена Эпсли, который должен был передать ему уверения в его безопасности и поторопить его с прибытием в расположение главной квартиры. Беркли, удовлетворенный столь неожиданной честью, поспешил в Ридинг. Не успел он обосноваться в комнате, отведенной ему, и переменить дорожное платье, как адъютант Кромвеля принес ему извинения своего генерала, который не может тотчас встретиться с ним.

Он появился в сопровождении Уоллера и Ренборо. Он поспешил заверить советника королевы в своей преданности не только к самому принципу монархической власти, но и лично к Карлу Стюарту, которого в последнее время лучше узнал. Он сам был нежным отцом, и на него произвели сильное впечатление его отцовские чувства:

– Недавно я стал свидетелем трогательного зрелища. Это было свидание короля со своими детьми. Могу сказать, что я больше других заблуждался насчет короля. Теперь я убежден, что нет человека лучше, чем он, во всех трех королевствах. Мы ему бесконечно обязаны. Прими он в Ньюкасле предложения от шотландцев, мы бы погибли, может быть, безвозвратно. Да не оставит Господь меня Своей милостью в той же мере, в какой мое сердце принадлежит его величеству со всей искренностью!

Беркли пришел в восторг. Наутро он представился королю. Он передал ему уверения Кромвеля, но король принял их холодно, не находя в них ни искренности, ни новизны. Он передал ему совет королевы, но король сделал вид, что равнодушен к нему. Беркли оставил его в полном недоумении, однако не сумел проникнуть в истинные причины его равнодушия. Ему представлялось, что король просто-напросто мало знает его или, возможно, предубежден лично против него. Он понадеялся сблизиться с ним и вступил в переговоры с Кромвелем и его окружением. Явные и тайные сторонники короля поспешили настроить советника королевы против него. Ему нашептывали с разных сторон:

– На Кромвеля ни в чем нельзя положиться. Что ни день, смотря потому, с кем ему приходится иметь дело, он изменяет свой образ действия, свой язык. Он помышляет только о том, чтобы в любом случае победить и встать во главе победителей.

Кромвель действительно желал победить, но видел победу в добром согласии с королем. Он поручил переговоры с Беркли вести Айртону, своему зятю, больше полагаясь на его дипломатические способности, чем на свои. Айртон понравился Беркли. Он нашел его разумным и искренним. Айртон передал ему предложения армии. Беркли не мог представить себе, что предложения победителей могут быть такими умеренными. Все-таки, зная неодолимое упрямство своего короля, он предложил кое-что подправить и изменить и встретил со стороны Айртона полное понимание. Когда же он затронул предложения армии по существу, Айртон пожал плечами:

– Что делать? Надо же показать, что существует разница между победителем и побежденным.

Беркли был искренне изумлен. Он бросился убеждать короля, что предложения армии своей умеренностью превосходят все его ожидания, что, по его убеждению, ещё никогда ни один король не покупал своей короны столь малой ценой, которая уже упала с его головы. Каково же было другое его изумление, когда король после первых же слов нашел эти условия слишком тяжелыми. Король даже был недоволен:

– Если бы армия хотела серьезно заключить со мной договор, она не предложила бы мне такие условия, на которые была бы возможность согласиться с моей стороны.

Положение короля уже до того изменилось, что Беркли решился ему возражать. Он даже указал ему те опасности, которым король подвергает себя, своим отказом возбуждая у армии недобрые чувства. Король не улавливал никаких перемен. Он по-прежнему переоценивал свое положение. Он возразил:

– Нет, без меня этим людям не обойтись. Вам ещё представится возможность увидеть, что очень скоро они будут рады сами предложить те условия, которые будут выгодны для меня.

Ему было известно, что в армии назревает раскол, что солдаты готовы выйти из повиновения своим офицерам. Он твердо рассчитывал, что Кромвелю волей-неволей придется обратиться к нему, что только авторитет короля сможет успокоить солдат и возвратить их под полную, безоговорочную власть офицеров. Он недооценивал Кромвеля и потому заблуждался.

Он прав был только отчасти. В самом деле, ещё накануне его встречи с детьми командование получило прошение, в котором солдаты прямо требовали похода на Лондон как единственного средства заставить парламент удовлетворить их законные требования. Шестнадцатого июля Кромвель созвал Совет армии и предоставил первое слово агитаторам и тем офицерам, которые были на их стороне. Заводилой среди них оказался рядовой Эдуард Сексби, пылкий оратор, непримиримый противник парламента и пламенный сторонник республики. От имени своих собратьев-левеллеров он требовал похода на Лондон. В противном случае, кричал он, проклятые пресвитериане захватят всю власть. Тогда всё, всё погибло, правда, не уточняя, чем могло быть это «всё, всё». Необходимо силой изгнать из парламента всех предателей, а главное, необходимо освободить из тюремных застенков Джона Лильберна и других борцов за свободу, которым таким способом бесчестные пресвитериане заткнули рот. Он взмахивал кулаком:

– Мы ничего не добьемся до тех пор, пока армия не окажется в Лондоне!

Кромвель знал, что ответить на это. У него не было возражений по существу. Да, конечно, на Лондон придется пойти, но позднее и не в возмущении слепых страстей, которые способны смести и сокрушить всё на своем пути. Армия должна руководствоваться разумными доводами. Её действия должны быть законны. Это был его главный козырь: если мы хотим справедливости, мы должны действовать согласно законам. В соблюдении законов залог наших успехов. Он повторял эту мысль по-разному и много раз. Он настаивал:

– Только то, что достигается договором, может быть прочным и продолжительным. Условия договора передаются потомкам. Они становятся руководством и основанием для их действий. Только так нам удастся избежать обвинений, которые выдвигаются против нас: будто мы добились уступок от парламента силой. Это наложило бы на авторитет армии нешуточное пятно.

Он соглашался: да, парламент должен быть реформирован, да его необходимо очистить от врагов и изменников, да, парламент должен работать для блага народа. Он готов был признать это требование не только справедливым и честным, но даже и мудрым. Тем не менее он продолжал повторять:

– В моих глазах ничего не стоит всё то, что мы получили бы от парламента силой. То, что достигнуто силой, я не ставлю ни в грош. Я пока что не знаю, какие средства нужно тут применить. Я знаю только одно: мы должны добиться блага для всего королевства, не прибегая к насилию.

Его сменил Айртон. В складной речи он убеждал агитаторов, что в настоящую минуту главное не в походе на Лондон, даже не в том, в чьих руках завтра окажется власть. Сначала надо подумать, что станет армия делать с той властью, которую получит походом на Лондон. Какие права и свободы она установит? Его предложение было ясным и четким: прежде надо выработать программу, что-то похожее на новую конституцию, другими словами, прежде надлежит выработать основополагающие принципы будущего государственного устройства.

Предложение было разумным. Этого Совет армии не мог не признать, тем более, что пошел уже первый час ночи. Ораторы разошлись. Наутро Кромвель, Айртон и Ламберт принялись составлять конституцию. Главная роль поневоле возлагалась на Айртона, опытного юриста, к тому же самого образованного во всей этой компании. Долгий парламент Айртон предлагал распустить. На его место должен быть избран новый парламент, сроком не более чем на два года. В Англии вводится избирательный ценз: каждое графство может иметь в парламенте ровно столько своих представителей, сколько но платит налогов и несет иных повинностей в королевстве, только таким образом палата общин станет представлять собой всё королевство. Гнилые местечки должны быть упразднены. Кто не имеет собственности и, стало быть, не платит налогов, тот лишается права участвовать в выборах. Вместе с тем должны быть сохранены палата лордов и власть короля. Об этом было сказано в особой статье:

«После того как изложенные ранее предложения для установления и обеспечения прав, свобод, безопасности и мира во всем королевстве осуществятся, его величество король, королева и их королевское потомство восстанавливаются в условиях почета, безопасности и свободы…»

Тем временем Кромвель тоже не сидел сложа руки. В Лондоне назревали волнения. Эти волнения провоцировали торговцы и финансисты из Сити. В их интересах было как можно скорей восстановить порядок в стране: простор для торговли и финансовых операций всегда и всюду обеспечивает только строгий порядок. Раздор между армией и парламентом грозил новыми смутами, чутье у торговцев и финансистов на это было острейшим. Мало-помалу они пришли к убеждению, что восстановить порядок может только король, пусть даже он вновь станет абсолютным, неограниченным самодержцем, поскольку самый капризный его произвол все-таки лучше назревающей новой гражданской войны. Они умело подстрекали безработных и бедноту во главе с бывшими офицерами короля идти на парламент, и беспорядочные толпы народа что ни день появлялись у входа в Вестминстер и требовали, чтобы им вернули их короля.

В парламенте шла глухая борьба. Все представители нации одинаково страшились народного возмущения, тем не менее пресвитериане никак не могли договориться с индепендентами, а индепенденты только ждали случая напасть на пресвитериан и получить большинство. Индепендентами в нижней палате руководили Сент-Джон, Вен и Ладло, верные соратники Кромвеля, а ими руководил Кромвель из главной квартиры, ни на день, ни нас не прерывавший связей с парламентом.

Случай представился. В угоду армии одиннадцать пресвитерианских вождей отправились в отпуск. Пресвитериане ослабли. Индепенденты тотчас предложили сместить пресвитерианское руководство лондонским ополчением и на освободившиеся командные посты назначить индепендентов. К ним присоединились те из пресвитериан, для которых бунтующая толпа была страшнее, чем армия. Предложение было принято большинством голосов.

В Сити не могли представить себе ничего худшего. Лондонское ополчение было единственной защитой от армии, пусть ненадежной, но всё же защитой. Теперь армия могла без помех занять Лондон: ни у кого не возникало сомнения, что индепенденты без единого выстрела сдадут все форты и откроют ворота. Вступив в Лондон, армия овладеет парламентом. Парламент станет принимать те решения, которые будут продиктованы армией, а в Сити прекрасно было известно, что армия настроена против лордов и короля. Торговцы и финансисты не хотели республики, к тому же они страшились потерять те немалые деньги и обширные земли, которые им дал парламент во время первой гражданской войны. Как же было не встать за деньги и земли горой?

Они и встали горой, но у них не было армии, а теперь они потеряли и контроль над лондонским ополчением. Оставалось народное возмущение, и они возмутили народ. В центре Сити внезапно появилось обращение к лондонцам. Обращение требовало немедленного и свободного возвращения короля. Под обращением появились подписи добровольцев. Число подписей нарастало, как снежный ком.

Всем было ясно, что обращение направлено против армии. В тот же день с него сняли копию. Копию в главную квартиру доставил курьер. Но эта копия была не единственной. Другие курьеры повезли другие копии в графства. Городской совет решил представить обращение, которое таким образом одобрил народ, в нижнюю палату парламента.

У Кромвеля не было выбора. Каждую минуту не только Лондон, но и многие графства могли восстать против армии и восстановить, без всяких условий, власть короля. Как он ни настаивал, что с помощью силы ничего прочного добиться нельзя, он вынужден был использовать силу.

Армия двинулась к Лондону.