Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Уоллер был верен долгу и верен приказу. Он растерялся, но тотчас бросился догонять короля, как только узнал о его возвращении в Оксфорд. Он шел быстрыми переходами, надеясь спасти попавший в безысходное положение Лондон. Несколько отрядов добровольцев присоединились к нему. Они не успели пройти солдатского обучения, но горели желанием победить. Король встретил эту усталую, неоднородную армию на походе в графстве Бекингем. Сражение завязалось неожиданно, без должного построения и подготовки. Кавалеры были воодушевлены счастливым возвращением короля. Круглоголовые спасали Лондон, парламент и дело свободы. Обе стороны дрались с редким упорством. Потери были значительны. Однако кавалеры умели маневрировать и лучше были обучены рукопашному бою. Спустя несколько часов они одержали решительную победу. Армия Уоллера была рассеяна и на время перестала существовать.

Теперь Лондон был беззащитен. Король мог овладеть им довольно легко. Вместо этого король направил послание представителям нации, лукаво избегая слова «парламент», рассыпался в своих лучших намерениях и предлагал вновь приступить к переговорам о мире, а сам направил свою победившую армию в погоню за Эссексом, удаляясь от Лондона. Был ли он так твердо уверен, что принц Руперт непременно одержит полную победу на севере? Рассчитывал ли он разгромить неуклюжего Эссекса, тем самым лишить парламент всех его армий и уже безоговорочным победителем вступить в Лондон, чтобы разогнать парламент и утвердить свою абсолютную власть? Беспокоила ли его судьба королевы, которая, после падения Экзетера, могла попасть к Эссексу в плен? Как знать! Очевидно одно: ему не следовало этого делать. Самоуверенность не в первый раз губила его.

Его судьба решалась на севере. Он должен был двинуться к Йорку, если действительно желал окончательной, полной победы. Истинная опасность исходила не от армии Эссекса, без особенной надобности уходившей на запад. Делу короля угрожали Манчестер и Кромвель, спешившие на выручку Йорку, Кромвель прежде всего.

Всю весну и начало лета он без устали объезжал восточные графства. Он всюду собирал деньги, добровольцев и лошадей. Он уговаривал. Он убеждал. Он выходил из себя, впадал в отчаяние, заклинал хриплым, срывавшимся голосом:

– Я бы сделал это, если бы мог пронзить словами ваши сердца!

Он повторял изо дня в день:

– Умоляю вас: не теряйте времени, будьте добросовестны и энергичны! Действуйте живее, работайте не отвлекаясь, не щадите сил!

Его энергия и настойчивость передавались другим. Его кавалерия пополнялась. Ему неожиданно помогло необдуманное решение парламента ввести единую пресвитерианскую церковь. Далеко не все англичане были с этим согласны. Любая церковь, католическая, епископальная или пресвитерианская, представлялась им посягательством на свободу вероисповедания. Они отстаивали полную независимость каждой религиозной общины, каждой отдельной личности от власти государства и церкви. Они отвергали любые, кем-то изобретенные и навязанные формы богослужения. Им представлялись несовместимыми со Священным писанием обязательные молитвы, обряды, псалмы. Они считали истинным служением Богу, если каждый участник религиозного собрания свободно проповедует так, как он сам понимает божественный текст, или даже пророчествует, ведь не исключено, что в таком случае его устами говорит сам Господь. Это были главным образом мелкие торговцы, городские ремесленники, сельские хозяева, свободные фермеры, зажиточные арендаторы, преимущественно восточных графств. Их называли индепендентами, то есть независимыми. Их признанными вождями с самого начала стали Оливер Сент-Джон и Генрих Вен.

Все генералы парламентских армий были пресвитерианами, по обязанности или по убеждению. Они неохотно принимали в свои ряды независимых и нередко смещали их с офицерских постов. Терпимым среди них был один Кромвель.

Он сам был независимым. Он с истинной страстью фанатика верил, что всё в руках всезнающего, всемогущего Господа, что без воли Его ни один волос не упадет с головы человека, что Он, только Он, решает исход битв и судьбу государств. Библия постоянно находилась при нем. Он читал почти только её, часами размышляя над каждым стихом. Ответы на все свои сомнения он искал только в ней.

Многие годы он отстаивал свое священное право верить так, как он верил, таился от епископальной полиции и обличал тех епископов, которые преследовали независимых пуритан.

Однако он не обличал всю епископальную церковь. Он не боролся с ней. Он был истинно независимый человек и потому равнодушно относился к любым другим формам верований, лишь бы они не касались, не стесняли его. Он был терпим широко и свободно. Он принимал в свою кавалерию всех, кто к нему приходил, лишь бы их вера была нелицемерной и твердой, как сталь.

Своей независимости он не скрывал. Его терпимость была известна в войсках. Неудивительно, что все независимые, индепенденты, не признававшие пресвитерианскую церковь, в первую очередь стремились к нему и охотно пополняли его эскадроны. Его полк стремительно разрастался и к лету 1644 года насчитывал более двух с половиной тысяч драгун. Они были преданы идее свободы, как Господу. Они были одушевлены одной верой и сплочены одной волей к победе. Они уважали, они любили своего генерала, они готовы были безоговорочно, безропотно выполнить любое его приказание. Они признали его своим вождем. Они сделали из него своего вождя, о чем он вовсе не думал. И ему пришлось стать вождем, сначала своих драгун, потом вождем всех независимых, индепендентов.

В середине июня Манчестер и Кромвель соединились с шотландцами, генералом Фердинандом Ферфаксом и Томасом, его сыном, под Йорком, в котором благодушно отсиживался Ньюкасл, и осадили его. У Ньюкасла не было выхода. Рано или поздно его армия должна была сдаться за неимением хлеба и пороха, а потому парламентская армия вела осаду неторопливо и спустя рукава, при легкомысленном попустительстве графа Манчестера, несмотря на страстные протесты и ругательства Кромвеля, на которые он слыл большим мастером.

Попустительство и в этом случае привело к тяжелым последствиям. В последних числах июня от лазутчиков стало известно, что к Йорку приближается кавалерия Руперта, тысяч до двадцати, в действительности значительно меньше. Состоялся, как водится, военный совет. Самым решительным, самым настойчивым на этом совете был Кромвель. Было решено, в расчете на нерасторопность Ньюкасла, на некоторое время снять с Йорка осаду, встретить Руперта и разгромить его на походе.

Парламентское воинство двинулось, но двинулось неизвестно куда. Манчестер был главным. Он служил парламенту, но с одинаково скромным усердием мог бы служить королю. Лето было дождливое. Воздух, насыщенный влагой, ограничивал видимость сотней шагов. Манчестер не столько искал неприятеля, сколько блуждал по влажным перелескам и пустошам без руля и ветрил, понапрасну утомляя пехоту и кавалерию. Его блуждания, как и следовало, кончились тем, что принц Руперт провел свою кавалерию в Йорк без потерь. Манчестер спохватился и, точь – в – точь как Уоллер, пустился его догонять.

Тем временем Руперт и Ньюкасл совещались. Ньюкасл, тот же Манчестер, порядочный человек, но плохой генерал, кропатель легких комедий, не любил воевать. Он поздравлял принца с успехом, предлагал в тепле и покое отсидеться в осаде или по меньшей мере подождать подкрепление, в размере трех тысяч, которое вот-вот должно подойти. Руперт, тот же Кромвель, только слишком самоуверенный и строптивый, как его дядя король, предлагал выйти из крепости и без промедления и раздумий обрушиться на врага. Ньюкасл уверял, что парламентскую армию раздирают раздоры, что шотландцы и англичане плохо ладят друг с другом, что пресвитериане ссорятся с индепендентами, а Кромвель не в ладах с Кроуфордом. Стоит ли торопиться, стоит ли рисковать? Того гляди, они передерутся между собой и сами снимут осаду. Руперт был только рад раздорам в стане врага: они манили его бескровной, легкой победой. Ньюкасл увиливал, говорил, что не получал от короля приказа атаковать. Руперт предъявил ему послание короля. Послание показалось Ньюкаслу неясным. Они поспорили о его содержании. Наконец Руперт махнул рукой и вышел из Йорка. Ньюкаслу ничего не оставалось, как присоединиться к нему.

Обе армии встретились на Марстонской пустоши, при Марстон-Муре, как говорят англичане. Холмистая, поросшая вереском, она была мало удобна для маневрирования и быстрых, успешных атак. Почти по середине её тянулся довольно глубокий ров, земляной вал укреплял его южную сторону. Он разделил обе армии.

Обе в первый момент встречи от неожиданности открыли беспорядочную пальбу из мушкетов и пушек. Одному из очевидцев казалось, будто огня было столько, что воздух как бы превратился в огненную стихию. Это была напрасная трата пороха и свинца. Пули ядра на большом расстоянии не причиняли никакого вреда.

В конце концов генералы одумались, остановили беспорядочную, бессмысленную пальбу и построили армии. На левом крыле парламентской армии встала кавалерия Кромвеля, его тыл поддерживали шотландцы Дэвида Лесли – против него стояла кавалерия Руперта. Центр занимала пехота графа Манчестера, Фердинанда Ферфакса и шотландцы под командой Александра Ливена – против неё стояла пехота Ньюкасла. На левом крыле стоял Томас Ферфакс с кавалерией, набранной в северных графствах, – против него была кавалерия Джоржа Норича Горинга. Парламентская армия насчитывала двадцать семь тысяч солдат, семь тысяч кавалерии и двадцать тысяч пехоты. В королевской армии было около восемнадцати тысяч, однако почти столько же или несколько больше кавалерии, чем у противника, в чем было её несомненное преимущество. Рассчитывая решить исход боя мощными атаками кавалерии, Руперт несколько растянул свою линию фронта, так что его фланги несколько загибались и угрожали флангам парламентской армии.

Противники сблизились на расстояние выстрела из мушкета. Их разделял только ров. Они могли видеть лица друг друга. У круглоголовых шляпы были повязаны белым платком. Чтобы различаться в бою, кавалеры сняли все украшения, ленты и шарфы. Они стояли в полном молчании.

С утра по небу неслись темные тучи. Из них сеялся мелкий утомительный дождь, мочивший одежду бойцов, питавший и без того влажную почву водой. Изредка дождь прекращался. Между тучами прорывалось жаркое летнее солнце и веселым радостным светом озаряло зловещие ряды непримиримых бойцов. Попустительством лорда Манчестера где-то затерялся обоз. У солдат парламентской армии не было ни крошки во рту. У них не было даже воды. Им приходилось утолять жажду из луж под ногами. Однако никакие лишения не могли сломить их волю к победе.

«Вы не можете представить себе ту решимость, тот подъем духа, которые были одинаковы с обеих сторон. Все чувствовали, что от исхода сражения зависит исход всей борьбы. Но подумайте, какая разница была в настроениях и верованиях враждующих армий! У них собрались сливки со всей Англии, а у нас был сбор врагов папизма, врагов тирании из Англии и Шотландии. Та и другая стороны решились не давать пощады друг другу. Меч должен был разрубить тот узел, который никакие переговоры в течение ста лет распутать не могли».

День клонился к вечеру. Никто не решался первым ринуться в бой, однако напряжение ожидания всё нарастало. Вдруг вскоре после пяти на левом фланге парламентской армии дружный хор мужественных хриплых мужских голосов затянул псалом с обращением «Боже, царь мой!» Это кавалеристы Кромвеля. Им вторили пехотинцы, которых скрывала высокая намокшая рожь.

У многих солдат короля мурашки побежали по телу, так суров и трагичен был этот напев. Казалось, на веселый лад он настраивал одного принца Руперта. На его молодом лице появилась язвительная улыбка. Он соскочил с коня и, разминая ноги, бросил Ньюкаслу своим резким оскорбительным тенором:

– Битвы сегодня не будет. Теперь они будут петь и молиться. Пойду ужинать. Мы нынче и без того прошли достаточно долго.

Ньюкасл с сомнением покачал головой и на всякий случай обратился к нему:

– А что прикажете делать мне, ваша светлость?

Принц засмеялся:

– Я не думаю начинать сражения раньше завтрашнего утра. До этого времени вы можете отдыхать.

Он вошел в свой шатер. Ньюкасл спросил себе трубку и закрылся в своей карете.

Кромвель думал иначе. Позднее он говорил:

– Если бы обе армии так долго простояли друг против друга на пушечный выстрел и разошлись не подравшись, это был бы невиданный в Англии случай.

Принц не успел в этот вечер поужинать, Ньюкасл не докурил свою трубку. Тучи над пустошью сгустились и почернели. Молнии засверкали, гром загремел, разразилась гроза. Не спросясь Манчестера, своего командира, Кромвель отдал приказ наступать. Пение прекратилось. Его кавалеристы ринулись в бой с неистовым воплем:

– С нами Бог!

Плотной колонной она напали на кавалерию Руперта, расслабленную, не готовую к бою, почти в упор дали залп из мушкетов и потеснили её. Тотчас по всей линии загрохотала беспорядочная пальба и смешалась с раскатами грома. Принц выскочил из палатки, примчался к своим эскадронам и остервенившимся голосом попытался привести в порядок и перестроить ряды. Ньюкасл покинул карету и, не дав себе труда оценить обстановку, повел пехоту северных графств на пехоту Манчестера и Фердинанда Ферфакса: она была опрокинута. Услышав первые выстрелы, Томас Ферфакс на правом фланге парламентской армии помчался в атаку во главе отряда кавалеристов и действовал таким удивительным образом, что смял несколько самых крайних рядов неприятеля, бросился преследовать горстку перепуганных беглецов, был опасно ранен и мог попасть в плен, если бы не оказался в глубоком тылу королевского строя. Горинг воспользовался этой оплошностью, в считанные минуты рассеял кавалерию, стоявшую против него, и нанес удар по шотландской пехоте. Шотландцы побежали по всем направлениям с дикими воплями: «Беда нам! Мы погибли!», и разнесли по окрестностям весть о полном и безоговорочном поражении всей парламентской армии. Эту весть подхватили курьеры и на взмыленных лошадях на следующее утро принесли её в Оксфорд и Лондон. В Оксфорде был праздник, восторженные улицы озарились иллюминацией. Лондоном овладела печаль.

Так началось одно из самых странных, хаотичных и бестолковых сражений в истории. Войска невообразимо перемешались, были растеряны и не знали, что делать. В наступающей темноте, которую там и тут прорезали вспышки молний и выстрелов, блуждали круглоголовые и кавалеры, кавалеристы и пехотинцы, офицеры и рядовые, по одиночке или отдельными группами. Одни искали свой полк, другие требовали приказа у первого встречного. Кто-то молился, прося Господа избавить от гибели, кто-то плакал, кто-то спрашивал дорогу до ближайшей деревни, где можно было укрыться, кто-то лежал на земле, не зная, жив ли ещё или уже отправился на свидание к Богу. Солдаты и офицеры сталкивались друг с другом, едва успевали распознавать своих и чужих по шляпам, по покрою кафтана и бились холодным оружием в ослеплении страха и ярости, нередко убивая своих.

Умей королевские генералы командовать, а королевские солдаты повиноваться, от парламентской армии могло бы действительно ничего не остаться. Но генералы были бездарны, точно так же, как Манчестер и Эссекс, а солдаты не были вышколены и приучены к дисциплине. Один Руперт сумел остановить свою кавалерию, ободрить, перестроить ряды и контратаковать кавалерию Кромвеля. Контратака была так сильна, что его кавалеристы остановились, дрогнули и попятились, а сам Кромвель был ранен в шею, потерял много крови и ослабел.

Его выручили шотландцы Дэвида Лесли, которые атаковали правый фланг кавалерии Руперта. Она остановила преследование, повернула против шотландцев и обнажила свой левый фланг. Кто-то наспех перевязал Кромвелю рану. Усилием воли он поднялся в седло и огляделся. Солдаты увидели его, окружили, приветствовали криками радости. Генерал их был жив. К ним вернулись уверенность и жажда победы. Они перестроились, повинуясь каждому слову, каждому знаку. В условиях боя это было трудное дело, но годы непрерывной и суровой муштры пошли им на пользу, и они справились с ним. Они составили колонну немыслимой плотности, когда всадник чувствует рядом колено соседа, и, собранные в этот плотный кулак, внезапно врезались в обнаженный фланг кавалерии Руперта.

«Отряд этот перенес тяжелое испытание, так как имел дело с отборным войском Руперта, нападавшим с фронта и с флангов. Люди обоих отрядов перемешались. Наконец Кромвель прорвался сквозь ряды неприятелей и рассеял их в прах»

Отборная кавалерия Руперта побежала. Оставалось брать пленных и преследовать охваченного паникой неприятеля. Кромвель сделал движение руки – от его колонны отделился отряд и в том же плотном строю бросился догонять и уничтожать беглецов, которые сделались легкой добычей для разъяренных мечей.

Он остановился и одним быстрым пронзительным взглядом окинул поле сражения, на которое уже падала ночь. Он разглядел: сражение было проиграно. Ему доложили, что Фердинанд Ферфакс, Манчестер и Ливен уже оставили армию, посчитав её положение безнадежным и поспешив спасти свои шкуры. В самом деле, на правом фланге и в центре только небольшие отряды всё ещё отражали натиск королевских солдат, уже слабый и вялый: они были уверены в своей полной победе и не хотели быть ранеными или убитыми.

В этом отчаянном положении один Кромвель сохранил хладнокровие. Решение явилось само собой. Новым движением руки он направил свою сплоченную кавалерию, одушевленную победой на Рупертом, в обход поля сражения по тылам ничего не подозревавшей армии короля. Стремительным броском она обогнула пустошь, оказалась против развалившегося правого фланга собственной армии, соединилась здесь с кавалерией, которой командовал не зная, что ему делать, Томас Ферфакс, и вместе с ней обрушилась на кавалерию Горинга. Горинг успел её обнаружить. Он устремился навстречу ей по склону холма, но был тут же смят эскадронами Кромвеля и рассеян с куда большей легкость, чем была рассеяна кавалерия Руперта.

Кромвель с удивительным хладнокровием развивал наступление. Не давая своей кавалерии передышки, он атаковал пехоту Ньюкасла с фланга и с тыла. Ньюкасл в панике попытался перестроить ряды и повернуться против него. Тогда на него с фронта напали остатки пехоты Манчестера и Фердинанда Ферфакса.

«Наши три пехотных бригады, под командой графа Манчестера, поддержанные кавалерией, бросились на их пехоту и кавалерию так стремительно, с такой храбростью, что они быстро уступили и побежали, будучи не в состоянии вынести самого вида нашего войска. Трудно сказать, кто дрался лучше, кавалерия или пехота…»

К восьми часам вечера всё было кончено. Испуганный принц, спасая себя от неслыханного позора, спрятался в зарослях бобового поля и прокрался в Йорк под покровом ночной темноты. Избегая встречи, он отправил Ньюкаслу записку: Я решился завтра же утром отправиться со своей кавалерией и всей уцелевшей пехотой».

Ньюкасл ответил, тоже запиской:

«Я отправляюсь сию же минуту, переезжаю за море и удаляюсь на континент».

Их намерения были бесчестны, однако оба исполнили их без зазрения совести. Принц Руперт повел остатки разгромленной армии к Честеру, бросив Йорк на произвол судьбы. Ньюкасл трусливо бежал в сопровождении своих приближенных, сел в Скорборо на корабль и поселился в Париже, где превратностям походов и битв предпочел мирные и поучительные беседы с Декартом и Гобсом.

Старик Ливен, исполнявший обязанности главнокомандующего парламентской армии, в самом начале бежал с поля боя, укрылся в деревушке за несколько миль от Марстонской пустоши и как ни в чем не бывало лег спать, но вскоре его разбудили и сообщили ему, что его армия под его блистательным руководством одержала победу. Граф Манчестер, несколько ошалевший от неожиданности, поздней ночью бродил между кострами голодных солдат, извинялся и клятвенно заверял, что утром доставит им продовольствие. Солдаты смеялись, окрыленные сладким вкусом победы:

– С нами Бог! Мы готовы ещё три дня голодать, лишь бы победить так, как победили сегодня!

Ночью дождь прекратился. Утром выглянуло слабое ненастное солнце. Солдаты парламентской армии рассыпались по всему пространству обезображенной пустоши. Они подсчитывали потери, собирали трофеи, раздевали убитых и делили между собой кафтаны и сапоги. Между ними бродила какая-то женщина, в черном платке, с заплаканным бледным лицом. К ней подошел офицер и спросил, что ей нужно. Она объяснила, что её муж сельский хозяин, простой дворянин, не вернулся домой и она ищет его бедное тело, чтобы достойно похоронить. Офицер взял её за руку:

– Вам не надо этого делать. Скоро мы соберем все тела и станем их хоронить. Мы сообщим вам, когда найдем вашего мужа.

Он подвел её к лошади, помог подняться в седло, подозвал солдата и приказал её проводить. Она обратилась к нему:

– Как ваше имя?

Он отозвался:

– Кромвель. Оливер Кромвель.

Он был непреклонен, но добр. Он торжествовал и гордился победой. Он имел на это полное право. Около четырех тысяч кавалеров было убито в тот день, множество оказалось в плену, среди них около ста офицеров, тогда как парламентская армия потеряла около полутора тысяч солдат. Победителям досталось двадцать пушек, мушкеты, порох, продовольствие, более сотни знамен и личный штандарт принца Руперта: лежащий лев, сзади собака, кусающая его, маленькая собачка у его ног. Победители разорвали знамена и украсили их обрывками свои шляпы и рукава. Только штандарт уцелел и был выставлен в зале парламента.

Кромвель похвастался в частном письме, несколько преуменьшая заслуги шотландцев, что индепенденту можно простить, ведь они были пресвитерианами:

«Полная победа была новым доказательством милости Господа к правому делу. Мы не разбили, а прямо разгромили врага. Левое крыло, которым командовал я и которое состояло из нашей кавалерии, если не считать небольшого числа шотландцев, стоявших во второй линии, рассеяло кавалерию Руперта. Господь превратил их в жатву для наших мечей. А затем мы сзади напали на их пехоту. Я думаю, что у принца из двадцати тысяч не осталось и четырех тысяч солдат. Но вся слава все-таки принадлежит Господу…»

Милость Господа он заслужил. Дэвид Лесли, повидавший все европейские армии в сражениях Тридцатилетней войны, сказал после битвы на Марстонской пустоши, что нынче у Кромвеля лучшие солдаты в Европе. Сам принц Руперт, не имевший причин хвалить безвестного сельского сквайра, с досадой обронил что-то вроде того, что у этого генерала железные ребра. Его слова разнеслись по всей Англии. Оливера Кромвеля стали именовать железнобоким, а вскоре железнобокими стали именовать и всех солдат, которыми командовал он.