Текст книги "Восхождение. Кромвель"

Первые же известия о богословских прениях, вышедшие за стены Иерусалимской комнаты, всё изменили. Сначала Лондон, потом вся Англия внезапно превратились в кипящий котел. Те, кто вчера, ковали мечи и наконечники копий, бросились выковывать новые взгляды на смысл и формы религии. Все способные мыслить заспорили о терпимости, о свободе отправления культа, о возможности или невозможности самостоятельно составлять для себя религиозные мнения, о праве государства защищать одну церковь и наказывать всех и каждого, кто осмелится оспорить её, или не защищать ни одной и заниматься лишь государственными делами, предоставив церкви или церквям как им вздумается заниматься делами церковными. Англичане, и без того склонные почитать себя высшей расой, вдруг превратились в фанатиков, а религиозные споры в мгновение ока обернулись ненавистью, презрением, площадной бранью и потасовками. В самом лучшем случае религиозных противников именовали собаками, бешеными волками, пожирателями душ, негодяями, а молитвы из покаяний, смирения и горьких просьб о прощении внезапно обернулись наглыми требованиями, чтобы Господь истребил, испепелил до седьмого колена тех неисправимых грешников, тех низких, подлых, порочных людей, которые имеют наглость не разделять религиозных мнений молящегося. Лондон из мирного города ремесла и торговли превратился в бедлам.

«Едва ли проходит хоть один день без того, чтобы не появилось какое-нибудь новое мнение, которое привлекает к себе общий интерес на один, много на два дня. Кто потерял религию, пусть приедет в Лондон, и я ручаюсь, что он найдет себе подходящую, а человек верующий, без сомнения, потеряет и то, что имел».

Вестминстерское собрание поступало мудро, не спеша с окончательными решениями. Два обстоятельства заставили парламент его торопить. Восьмого декабря 1643 года скоропостижно и очень не вовремя скончался Джон Пим, последний из выдающихся вождей парламентской оппозиции последних пятнадцати лет. Этот был признанный мастер тайных сношений и публичных речей. Он был тверд в своих убеждениях, но умел терпеливо ждать благоприятного стечения обстоятельств и в зависимости от них подстрекал или удерживал народный гнев. Человек государственного ума, склонный к разумному, плодотворному компромиссу, когда иначе нельзя было двигаться к намеченной цели, он один был в состоянии охладить пыл пресвитерианского большинства, образумить, уговорить, доказать, что не следует торопиться реформировать церковь, когда религиозные страсти и без того накалены до предела.

Этого человека не стало. Многие представители нации облегченно вздохнули, тайно, в душе. Враги ликовали и распространяли из-под руки гнусные слухи, будто негодник, человек недостойный, умер от вшивости. Только Кромвель и Вен отдали должное павшему борцу за свободу и не позволили замолчать его заслуги и славу. Они настояли, чтобы его тело в течение нескольких дней было выставлено для публичного обозрения: желающие могли с ним проститься, а те, кто сомневался, убедиться в ложности распускаемых слухов. Благодаря их совместным усилиям составился комитет, который должен был привести в порядок его имущество и в Вестминстерском аббатстве воздвигнуть достойный памятник в его честь. Толпы народа пришли проститься с покойным. Депутатам нижней палаты пришлось следовать за его гробом в полном составе. Вскоре комитет пришел к выводу, что всё скромное имущество Пима должно быть продано за долги, что его долги составляют громадную сумму около десяти тысяч фунтов стерлингов, однако все эти деньги были потрачены Пимом, человеком неприхотливым и честным, не на личные прихоти, а на благо отечества. По настоянию комитета парламент взял эти долги на себя.

Вторым обстоятельством был неправедный гнев короля. Карлу Стюарту, который превыше всего ставил свое право на безоговорочную, безграничную власть, до крайности не понравилось, что его подданные, английский народ, возмутились призванием ирландских полков, что лондонский парламент не только разделяет, но и раздувает возмущение в грозных речах, обличая сговор короля с католиками Ирландии, Шотландии и севера Англии. Как говорится, чаша терпения была переполнена. Он вызвал Хайда, единственного благоразумного человека, который ещё оставался верен ему, и разразился филиппикой:

– Слишком много чести для этих вестминстерских бунтовщиков, чтобы я обращался с ними, как с частью парламента. Пока они будут заседать в этом месте, они не перестанут употреблять свою власть во зло. Я подписал акт, которым обещал не распускать их иначе, как с их собственного согласия, но этот акт противоречит установлениям королевства и не имеет законной силы. Не могу же я, в самом деле, своими руками уничтожать преимущества и привилегии, которые издавна по праву принадлежат королю. Я хочу ими пользоваться до конца моих дней. Я повелеваю вам сей же час составить прокламацию с объявлением, что парламент распускается сию же минуту, что ему запрещается собираться и что никому не позволяется признавать его и повиноваться ему!

Хайд был изумлен. Самая мысль распустить парламент до окончательной победы над ним представлялась ему бессмысленной и безумной. Он осторожно, чуть не ласково возразил:

– Я вижу, ваше величество, что вами зрело обдумано это решение. Однако, осмелюсь сказать, для меня оно совершенно ново и требует серьезного размышления.

Он остановился, с сожалением посмотрел на своего короля и задал коварный вопрос:

– Я никак не могу понять, каким образом запрещение вашего величества собираться в Вестминстере может воспрепятствовать кому-либо туда приходить?

Король был растерян. Видимо, эта простая, здравая мысль ещё не посещала его. Он не нашел ничего возразить, а безжалостный Хайд продолжал:

– Нет сомнения, что запрет вашего величества им собираться произведет сильное неудовольствие в государстве. Может случиться, что тот акт, о котором ваше величество изволите говорить, действительно не имеет законной силы, Я готов думать об этом, как вы. И все-таки, ваше величество, пока парламент не оставил своего заблуждения, пока его восстание ещё не подавлено, пока он сам не объявил акта не имеющим илы, до того времени ни один судья, ни один гражданин не осмелится поддержать подобное мнение.

Хайд сделал паузу, желая, чтобы разгоряченный король услышал его:

– Ведь уже говорили не раз, и, в сущности, таково намерение вашего величества, что во имя того же права, того закона вы надеетесь когда-нибудь отменить все другие акты этого парламента, и что же? Хотя мы всегда горячо доказывали несправедливость этой молвы, она часто вредила вам и тем, кто хотел бы нести свою службу вам. Что же будет, когда этой прокламацией, не имеющей силы, эти подозрения большинства подтвердятся?

Он склонился в поклоне:

– Умоляю ваше величество принять в соображение мое мнение, прежде чем вы изволите привести в исполнение задуманную вами меру.

Хайд вышел. Намерения короля и его возражения стали известны. Королевский совет почти целиком встал на сторону Хайда. Король был упрям, однако не уверен в себе. Всякое возражение сбивало с толку, смущало его. Обыкновенно он не находил доводов на него отвечать. К тому же ни возражений, ни споров по поводу их он не терпел. В течение нескольких дней его терзали сомнения. Наконец он оставил мысль распустить парламент, заседавший в Вестминстере. Однако самая мысль о парламенте возбудила толки в королевском совете и в бездельном королевском дворе. Три года гражданской войны доказали и монархистам, что парламент имеет сильнейшее влияние на умы англичан. Многим начинало казаться, что было бы очень неплохо каким-нибудь образом воспользоваться этим влиянием в интересах самого короля. Тогда кому-то и пришла в голову мысль не распускать парламент в Вестминстере, поскольку для этого коротки руки, а собрать в Оксфорде свой, королевский парламент, из тех лордов и представителей нации, которые покинули Лондон и перебежали в стан короля. Неотразимая привлекательность этой идеи состояла именно в том, что это будет настоящий, законный парламент, поскольку участие в его деятельности примет король, и, таким образом, вестминстерский парламент сам собой объявлен незаконным, мятежным.

Королю разъяснили прелесть этой идею. Она королю не понравилась. Он был непреклонным противником любого парламента, даже если бы он состоял из одних монархистов и был абсолютно ручным. Парламент, по его мнению, оскорблял честь короля, самим фактом существования принижал королевскую власть, а такого безобразия он ни под каким видом допускать не хотел. К тому же придется выслушивать мнения, которые составятся в этом парламенте, а он ни чьих мнений спокойно слышать не мог. Ещё сильнее идеей оксфордского парламента была возмущена королева. Она была француженка и католичка. Любое ограничение королевской власти в силу её воспитания представлялось ей невозможным и безрассудным.

Перевесили гордость и честь короля деньги, брошенные на чашку весов, деньги, эта сила высшая всех земных и небесных властей. Какой-то расчетливый льстец подсказал королю, что ему крайне выгодно иметь собственный, королевский, ручной, карманный парламент. Почему? О, это проще простого! Ведь этот парламент вотирует любые налоги, и король сможет на законном основании обдирать население графств, которые сохраняют верность ему, тогда как теперь его армия, в особенности та её часть, которой командует Руперт, просто-напросто занимается грабежом. Монархисты были в восторге. Их поддержали министры, дополнительно указав, что новый парламент весьма и весьма подорвет доверие к вестминстерскому парламенту. Король уступил. Двадцать второго декабря 1643 года он подписал королевский указ, которым в Оксфорде собирался настоящий, законный парламент. Текст его был напечатан и в первую очередь получил распространение в Лондоне, в расчете на то, что вестминстерский парламент рассеется сам собой и заседавшие в нем лорды и представители нации чуть ли не на другой день явятся в Оксфорд.

Прокламация имела обратное действие. В Вестминстер явилась депутация лондонского городского совета и пригласила депутатов присутствовать, в знак солидарности депутатов и горожан, на общем обеде, который должен состояться тринадцатого января. Депутаты ободрились. Им прибавило бодрости наступление шотландской армии под командованием графа Ливена, успешно начатое девятнадцатого января. Двадцать второго января в обеих палатах была проведена перекличка, Всего в наличности оказалось двадцать два лорда и двести представителей нации, не считая ста депутатов, исполнявших поручения парламента в графствах. В тот же день состоялась перекличка и в Оксфорд. На заседание в королевский парламент явилось сорок пять лордов и всего лишь сто восемнадцать представителей нации, двадцать два лорда и тридцать четыре представителя нации отсутствовали по делам короля, девять лордов путешествовали на континенте, двое томились в Тауэре за агитацию в пользу короля, всего короля поддержало восемьдесят три лорда и сто шестьдесят пять представителей нации. Этого было мало, однако королевский парламент все-таки мог состояться. Тогда вестминстерский парламент терял право существовать. Депутаты Вестминстера волновались.

По счастью, двадцать пятого января в графстве Честер под стенами Нантвича генерал Ферфакс разбил и почти полностью уничтожил ирландские полки, явившиеся спасать короля. Следствие нетрудно было предвидеть. Граф Форт, главнокомандующий королевской армии, от имени оксфордского парламента направил послание графу Эссексу, главнокомандующему парламентской армии, с заверением о добром расположении короля, о самых добрых намерениях оксфордских депутатов, с предложением склонить к миру «тех, чьим доверием он пользуется», как именовался вестминстерский парламент в послании.

Первого февраля решением парламента Эссекс вернул Форту его послание без ответа, что не могло не означать продолжение гражданской войны. Пополнение и вооружение парламентской армии было продолжено чрезвычайными темпами. В знак полного доверия многие офицеры получили очередные чины. Полковник Оливер Кромвель за его заслуги в последних сражениях был произведен в генерал-лейтенанты.

Правда, о полной военной победе над королем пока что можно было только мечтать. Нежелание в письме Форта даже произносить слово «парламент» в отношении тех, кто, от имени короля, управлял страной из Вестминстера, означало, что король отныне этот парламент не признает, правда, пока молчаливо, не решаясь открыто его распустить. В этот критический и опасный момент представители нации должны были показать и Англии, и себе самим, и королю, и тем беглецам, которые собрались на заседание в Оксфорде, кто действительный хозяин в стране. А как и чем они могли доказать? Неизвестно кому пришла в голову явно поспешная, не созревшая мысль, что лучшим доказательством силы и власти было бы основание в Англии новой, парламентской церкви.

В Иерусалимской комнате богословы ещё мирно молились и произносили длинные речи, а парламент постановил, что отныне в Англии упраздняется прежняя англиканская епископальная церковь и учреждается новая, пресвитерианская церковь, по шотландскому образцу. Все обряды англиканской епископальной церкви, доставшиеся ей от папистов, полностью отменялись. Собрание верующих каждой церковной общины избирает старейшину, то есть пресвитера, который совместно с пастором ведает всеми религиозными делами общины. Пресвитеры периодически собираются на церковные съезды-синоды, чтобы решать насущные дела управления, обрядов и богослужения. Никакая другая церковь в Англии не имеет права существовать. Больше того, пятого февраля 1644 года парламентом был издан указ, В соответствии с этим указом все англичане, достигшие восемнадцати лет, были обязаны подписать договор о союзе и единой церкви, ещё осенью заключенный парламентом с шотландскими пуританами. Во все графства, которые были подвластны парламенту, были направлены комиссары. Из верных пресвитериан комиссары создали комитеты. Комитеты с должной строгостью проверяли поведение и учение проповедников. Приблизительно двум тысячам проповедников было запрещено проповедовать. Священнослужители англиканской епископальной церкви отстранялись без всяких проверок.

Видимо, столь неожиданная и столь крутая реформа всей церковной системы произвела потрясение в лагере короля. Многие были растеряны. Ведь отныне и депутаты оксфордского парламента, и королевский двор, и королевская армия, и всё население графств, на которые распространялась власть короля, и сам король, не подписавшие указ Пятого февраля, оказывались еретиками, а еретикам во все времена не бывает пощады.

Восемнадцатого февраля граф Форт запросил у графа Эссекса пропуска для двух кавалеров, которых король намеревался направить в Лондон для переговоров, из послания Форта не совсем было ясно, о чем. С позволения парламента граф Эссекс ответил любезно, однако в ином смысле, косвенно отвергая переговоры о чем бы то ни было:

«Милорд, если Вы потребуете от меня пропуска для этих господ, чтобы они от имени короля могли явиться к обеим палатам парламента, я от всего сердца сделаю всё, что от меня будет зависеть для содействия такому делу, которого желают все благомыслящие люди, то есть для восстановления согласия между его величеством и парламентом, верным и единственным его советником».

Это было условие, от которого Вестминстерский парламент не хотел отступить: английский королем правит Англией совместно с английским парламентом. Многие в Оксфорде готовы были принять такое условие. Оксфордские депутаты советовали королю пойти на уступки. Король, подверженный всем дуновениям ветра, направил в Лондон послание, которое адресовал, с намерением оскорбить и унизить, «лордам и депутатам парламента, собранным в Вестминстере». Он не решался разогнать ненавистный парламент, забиравший всё большую власть, и не желал его признавать. В приступе гнева он только дразнил представителей власти и тем обнаруживал свое бессилие перед ними. Ответное послание трубач привез девятого марта:

«Письмо вашего величества внушает нам, относительно мира, самые печальные мысли. Собравшиеся в Оксфорде лица, вопреки своему долгу удалившиеся из вашего парламента, поставлены вами наравне с ним. Этот парламент, созванный в согласии с основными законами королевства, сверх того уполномоченный к заседаниям особым законом, вдруг видит, что ему отказывают даже в самом имени парламента. Мы не можем таким образом изменить чести вверенной нашей защите страны и обязаны поставить вашему величеству на вид, что мы твердо решили, не щадя ни имущества, ни своей жизни, защищать и охранять законные права и полномочия парламента».

Депутаты Оксфордского парламента были растеряны и не знали, что делать. Они сочиняли длинные, вялые декларации, горько упрекали Вестминстерский парламент за несговорчивость и неуважение к королю, со своей стороны уверяли короля в своем уважении, в котором тот не нуждался, и вотировали кое-какие налоги и займы, которые без употребления силы невозможно было ни собрать, ни получить. Вскоре они устали и осознали бессмысленность своих заседаний.

Королю они надоели. Шестнадцатого апреля он уверил их, что всегда будет с удовольствием следовать их полезным советам, и на неопределенный срок отложил их заседания. Едва двери его приемной затворились за депутатами, с радостью снявшими с себя эту обузу, он сказал королеве, что несказанно рад избавиться от «этого парламента ублюдков, этого гнездилища предательских и возмутительных предложений». Так в своей душе добрый король ценил тех, кто по доброй воле явился его защищать.

Король оскорблял, король унижал, на этот раз своих самых верных приверженцев, и делал это в самое неподходящее время. Одиннадцатого апреля парламентский генерал Ферфакс разгромил сильный отряд монархистов при Селби. Граф Ньюкасл, шедший на помощь, предпочел, подальше от греха, отсидеться в Йорке, оправдывая свои трусоватые действия тем, что явился защищать этот важнейший на севере стратегический пункт.

Представители нации ликовали. Они стали серьезно готовиться к наступлению по всем направлениям. Ещё зимой был сформирован военный совет из семи лордов, четырнадцати представителей нации и четырех комиссаров, представлявших шотландскую армию. В знак теснейшего союза с шотландцами совет был назван комитетом обоих королевств. Он был наделен неограниченными полномочиями во всем, что касалось войны, в сношениях между Англией и Шотландией и в переписке с иноземными государствами. Его совещания происходили в обстановке самой полной секретности, так что король перестал получать из Лондона сведения о военных приготовлениях, которые прежде получались в Оксфорде изо дня в день.

Комитет действительно взял все военные дела в свои руки. Руки оказались распорядительными и твердыми. К лету 1644 года парламент располагал пятью армиями, готовыми к наступлению. В армию Эссекса входило приблизительно десять тысяч солдат, на её содержание каждый месяц тратилось более тридцати тысяч фунтов стерлингов. Рядом с ней действовала армия Уоллера, около пяти тысяч солдат, содержание которой стоило около десяти тысяч фунтов стерлингов в месяц. На севере сражалась двадцать одна тысяча шотландских солдат, которые стоили приблизительно тридцать одну тысячу стерлингов в месяц и небольшая армия Ферфакса, от пяти до шести тысяч солдат. На востоке стояла армия графа Манчестера, которую уже называли армией Манчестера и Кромвеля. Она насчитывала до четырнадцати тысяч солдат, на их содержание тратилось более сорока тысяч фунтов стерлингов в месяц. Таким образом, только на содержание армий парламенту требовалось ежемесячно от ста двадцати до ста тридцати тысяч фунтов стерлингов.

Откуда было взять эти деньги? Эти деньги могло и должно было дать население, и оно эти деньги пока что давало. Восточные графства содержали армию Манчестера-Кромвеля. Южные графства обеспечивали солдат Уоллера. Несколько патриотически-настроенных лондонцев решились отказать себе в одном обеде в неделю и передавать эти деньги парламенту. Представителям нации показался замечательным столь своеобразный почин, и они всех жителей Лондона и его окрестностей обязали передавать в парламентскую казну стоимость одного обеда в неделю. Этого было, разумеется, мало. Пришлось наложить прежде никогда не существовавшие пошлины на табак, сидр, пиво, вино и на многие другие товары, которые доставлялись в Англию из колоний. Комитет по секвестру с большей строгостью проверял земельные владения приверженцев короля и активно пускал их в продажу. Солдатам на первое время были обеспечены хлеб и оружие.

К началу мая под знаменами парламента сосредоточилось приблизительно пятьдесят тысяч солдат. Такого количества было достаточно для полной, окончательной победы над королем. Прежде для такой победы парламенту не доставало решимости. Теперь парламент был тяжело оскорблен королем. Решимости было достаточно. В середине мая армии Эссекса и Уоллера, более пятнадцати тысяч солдат, получили приказ овладеть Оксфордом и покончить с армией короля. Некоторое время спустя армии Манчестера-Кромвеля и Ферфакса совместно с шотландцами должны были осадить Йорк и покончить с Нюкаслом. План кампании был удачен и смел. Его исполнение целиком и полностью зависело от мастерства генералов.

Как только армии Эссекса и Уоллера двинулись, Оксфорд охватило волнение. Все понимали, что на этот раз положение слишком серьезно. Королева была на седьмом месяце беременности. С ней случилась истерика. Она объявила, что должна уехать из города. Король умолял её остаться для себя лично. Министры её изъясняли, что её отъезд произведет неблагоприятное впечатление на защитников города. Она была непреклонна. Она объявила, что для неё непереносима сама мысль, что она будет заперта в этих мрачных, изъеденных временем стенах. Ей казалось, что она здесь умрет. Она просилась на запад. Там она могла благополучно разрешиться от бремени вдали от войны и, если понадобится, скрыться во Франции, под крыло своего племянника-короля. Она умоляла и плакала. Король сдался. Министрам ничего не оставалось, как уступить. Она уехала в Экзетер. Король Карл больше никогда её не увидел.

Армии Эссекса и Уоллера наступали медленно и хладнокровно. Одним давлением своей массы они оттеснили королевскую армию частью в Оксфорд, частью на северных подступах к городу. В пути к ним присоединилось восемь тысяч лондонских добровольцев. Сил было достаточно, чтобы осада была полной, чтобы ни одна мышь не выскользнула из города и не проскользнула в него. И без того никто не мог прийти на выручку короля. Принц Руперт застрял в графстве Ланкастер, Принц Мориц осаждал портовую крепость Лим, лорд Гоптон находился в Бристоле, граф Ньюкасл сам себя запер в Йорке. Это обстоятельство успокоило генералов. Их самоуверенность была так велика, что они не потрудились сомкнуть войска и сделать осаду глухой.

Положение Оксфорда стало критическим. На военном совете кто-то предложил королю сдаться на милость победителю Эссексу. Карл отрезал в негодовании:

– Может статься, что я попаду в руки графа, но не иначе, как мертвым.

Каким-то образом это предложение стало известно за стенами города. В Лондоне распространился слух, что король намеревается внезапно приехать в город или отдаться под покровительство Эссекса. Взволнованный парламент писал генералу:

«Милорд, здесь ходит молва, будто его величество желает прибыть в Лондон. Мы желаем, чтобы вы употребили все средства открыть источник этой молвы. Если вы имеете основание думать, что его величество действительно предполагает приехать сюда или в вашу армию, то вы, без сомнения, тотчас дадите нам знать и ничего не предпримете без решения обеих палат».

Это письмо вызвало подозрения Эссекса, что парламент не доверяет ему. Не без раздражения и высокомерия он отвечал:

«Мне решительно неизвестно, откуда явился слух, будто его величество желает приехать в Лондон. Я сделаю всё, чтобы открыть происхождение этого слуха, однако об этом деле лучше всего узнать можно в Лондоне, а у меня в армии об этом никто не говорит ни слова. Если я узнаю, что король имеет намерение прибыть к армии или в парламент, то немедленно вас об этом уведомлю, но я не вижу ни малейшего основания этому верить и во всяком случае полагаю, что услышу об этом последним».

Парламент напрасно отвлекал генерала от его назначения. Эссекс напрасно нервничал и гадал, доверяют ему или нет. Результатом была, как обычно, беспечность. Третьего июня в девять часов вечера король в сопровождении принца Уэлльского и небольшого конвоя вышел из Оксфорда, прошел между флангами Эссекса и Уоллера, которые не удосужились приблизиться вплотную друг к другу, соединился с отрядом легкой конницы, который его ожидал, и исчез.

Эссекс и Уоллер остались в дураках. Главнокомандующим был Эссекс. Он собрал военный совет и заявил, что теперь осада Оксфорда потеряла свой смысл. Как он пришел к этой глупости, он никому не сказал. Единственно верным в его положении было продолжить осаду и по меньшей мере не выпускать из Оксфорда армию короля, если уж у него не хватает храбрости её истребить. Он же толковал на военном совете, что страшится больше всего, как бы король со своим конвоем и легким отрядом не соединился с армией Руперта, будто бы оттого станет чрезвычайно опасен. Впрочем, Эссекс и тут никому не сказал, чем же станет опасен король во главе армии Руперта, когда он и прежде стоял во главе этой армии и ничего толкового не произвел.

Решение было неожиданным. Уоллер, имея около пяти тысяч солдат, но не имея ни артиллерии, ни обоза, должен гнаться за королем налегке, не взирая на то, что в погоне неминуемо должен столкнуться именно с превосходящей армией Руперта, а потому неминуемо будет разбит. Сам же Эссекс, имея более десяти тысяч солдат, артиллерию и обоз, отправлял себя от Оксфорда прочь: он намеревался освободить из осады важный в стратегическом отношении Лим. Опять-таки главнокомандующий не изволил принять во внимание то, что после этого удивительного маневра королевская армия может свободно выйти из Оксфорда и преспокойно отправиться на соединение с Рупертом, так что Уоллер просто-напросто будет раздавлен нападением с фронта и с тыла.

Такое неожиданное решение можно было бы считать подлым предательством, если бы оно не было просто-напросто глупостью, соединенной с бездарностью и стойким нежеланием причинить серьезный вред королю. Уоллер был возмущен. Он предъявил военному совету приказ, исходивший от комитета по военным делам. Комитет предусматривал, что стечением непредвиденных обстоятельств армии парламента могли разделиться. В таком случае, по его мнению, именно Уоллер должен был освободить Лим, а Эссексу предназначалось преследовать короля.

Эссекс потребовал повиновения. Военный совет его поддержал. Уоллер вынужден был подчиниться. Он направил в Лондон жалобу, обвинив Эссекса в том, что он произвольно толковал приказ комитета, и двинулся догонять короля. Комитет был оскорблен. Он обратился с запросом к нижней палате парламента. Представители нации подтвердили решение комитета: Эссекс должен был преследовать короля, а Уоллеру надлежало вести свою армию к Лиму. Новым приказом Эссекс был возмущен. Он отвечал, высокомерно и непристойно:

«Ваши приказы противны рассудку и дисциплине. Если бы я возвратился, это во всех отношениях было бы для неприятеля большим ободрением. Невинный, хотя и заподозренный слуга ваш, Эссекс».

Комитет растерялся и оставил без последствий грубое нарушение собственного приказа, чего ему делать не следовало. Эссекс продолжал неоправданное движение к Лиму. Уоллер очертя голову погнался за королем, в самом начале потеряв его след. Узнав, что генералы парламента совершили роковую ошибку, король остановился. Он оставил мысль о соединении с Рупертом, потерявшем в этих обстоятельствах смысл. Он изменил план кампании и направил принцу приказ:

«Прежде всего я должен поздравить себя и Вас с вашими счастливыми успехами и уверить Вас, что они мне сколько приятны сами по себе, столько же и потому, что они Ваше дело. Я знаю, как важно, чтобы у Вас не было недостатка в порохе. Поэтому я принял всевозможные меры, чтобы Вам доставить его: я послал и в Ирландию, и в Бристоль. Что касается до получения его из Оксфорда, то податель этого письма должен быть вполне убежден, что это невозможно в настоящее время. Если же он Вам скажет, что я бы мог уделить часть из отпущенного на эту крепость, то судите сами, я там оставил только тридцать шесть бочек, однако Вы получите всё, что доставит Бристоль. Впрочем, не могу сообщить Вам на этот счет ничего вполне верного, так как этому городу угрожает осада. Теперь необходимо Вам в точности объяснить настоящее положение моих дел. Не обижайтесь, если их состояние принуждает меня давать Вам более решительные приказы, чем я бы хотел. Если бы я потерял Йорк, я почел бы свою корону потерянной, разве только Вы утвердили бы её на моей голове быстрым соединением со мной и несколькими блистательными успехами на юге, прежде чем здесь отзовутся победы, выигранные на севере парламентской армией. НО если бы Вам удалось освободить Йорк и разбить мятежные войска двух королевств, стоящие перед ним, тогда, но только тогда, я мог бы, держась оборонительного образа действий, найти средство выиграть время, пока Вы придете ко мне на помощь. Итак, я Вам приказываю и заклинаю Вас именем долга и Вашей привязанности ко мне отказаться от всякого нового предприятия и тотчас, как Вы и прежде думали поступить, со всеми вашими силами идти на помощь к Йорку. Если бы эта крепость была взята или сама освободила себя из осады или если бы, наконец, недостаток пороха помешал бы Вам решиться на то, что я предписываю, тогда со всеми Вашими войсками немедленно направляйтесь к Уорстеру, для подкрепления меня и моей армии. Если Вы этого не сделаете или Вам не удастся спасти Йорк и разбить шотландцев, все Ваши последующие успехи наверное мне ни к чему не послужат. Вы должны твердо верить, что только крайняя необходимость побуждает меня писать Вам так, как я пишу, а потому я нисколько не сомневаюсь, что в настоящих обстоятельствах Вы в точности исполните волю любящего Вас дяди и верного друга короля Карла».

Принц Руперт поспешил исполнить волю дяди и короля. Сам же король вернулся на оставленную без защиты дорогу, по которой, по которой бежал, вступил в Оксфорд через семнадцать дней после того, как оставил его, вновь встал во главе своей армии и решил наступать, поскольку перед ним не было ни Эссекса, ни Уоллера и дорога на Лондон оказалась открытой. Таким образом, совершенное по глупости и бездарности неповиновение Эссекса разом поставило под удар и северный Йорк, и столицу парламента. Дело парламента повисло на волоске.