Текст книги "Восхождение. Кромвель"

«Лордами и представителями народа, соединенными в парламенте, постановляется, что все и каждый из членов каждой из палат парламента отрешаются, в течение сорока дней со дня его утверждения, от всех и каждой должностей, как военных, так и гражданских, данных или пожалованных после 20 ноября 1640 года, как одной из означенных палат, так и обеими вместе. Сверх того, постановляется: всем прочим губернаторам или начальникам всех островов и городов, всех замков и крепостей, равно как всем прочим полковникам и офицерам низшего чина, которые служат в различных армиях и не являются членами той или другой из палат, вследствие приказаний, им сообщенных, продолжать исправление должностей, которые они занимали. Сверх того, постановляется и объявляется, что в течение войны доходы и бенефиции, которые принадлежали всем невоенным и несудебным должностям или были бы дарованы впоследствии, должны быть прилагаемы и постоянно употребляемы для общественных нужд, смотря по определению обеих палат парламента. Должно заметить, что настоящее постановление не имеет в виду отнимать власть и значение ни у кого из наместников или у помощников наместника графств городов и крепостей, ни у какой комиссии мирового суда, плотин и каналов, а также ни у какой комиссии, которая назначена для отобрания показаний с подсудимых и для решения их дела или освобождения их из тюрьмы. Само собой разумеется, что те из членов той или другой палаты, кому должности были дарованы его величеством до собрания предыдущего парламента и кто был смещен с оных его величеством со времени открытия настоящего парламента и потом были восстановлены в них властью обеих палат, не отрешаются настоящим постановлением от упомянутых должностей и не лишаются доходов, которые от них получают, но продолжают пользоваться ими, как прежде».

Два дня прошли в спорах и в сговорах. Одиннадцатого декабря документ был внесен на рассмотрение нижней палаты. Депутаты успели одуматься. Поначалу пресвитерианам казалось, что этим постановлением они легко отделаются от индепендентов и Кромвеля, авторитет которых в народе и в армии стремительно возрастал. Теперь выяснялось, что индепенденты и Кромвель готовы оставить посты, которые они занимают, но и пресвитерианам придется оставить занимаемые должности, не только в армии, но и в разного рода доходных местах.

В палате случился переполох. Разразились горячие прения. Они продолжались четырнадцатого, семнадцатого и девятнадцатого декабря. Масла в огонь подлили представители короля, явившиеся четырнадцатого декабря в Лондон. Пресвитериане заторопились. Уже шестнадцатого декабря оба лорда были приняты их представителями. К разочарованию сторонников мира во имя мира, король и на этот раз не давал никакого ответа, вопреки обещанию, которое он давал в ноябре. Он всего лишь предлагал созвать ещё одну конференцию для переговоров о мире, причем не называл тех условий мира, на которые он бы мог согласиться.

Лорды исполнили поручение короля и должны были в тот же день удалиться из Лондона. Однако по каким-то неясным причинам они задержались. Тотчас среди горожан распространились тревожные слухи, будто следом за лордами в Лондон стекается много подозрительного вида людей и будто многие из депутатов парламента имеют с ними частые тайные встречи. Городской совет, в котором преобладали индепенденты, выразил по этому поводу свои опасения. Представителям короля предложили уехать. Они всё же остались, выдвигая незначительные предлоги, точно хотели дождаться, будет ли принят Акт об отречении от должностей и к кому перейдет командование армиями парламента. Волнение среди горожан нарастало. Каждый день народные страсти могли выплеснуться наружу.

Это придавало дебатам в нижней палате особый накал. Сопротивление пресвитериан нарастало. Они страшились потерять контроль над деньгами и армиями. На их сторону стали переходить даже те, чьи симпатии склонялись к индепендентам. С пространной речью выступил Балстрод Уайтлок, всего несколько дней назад разрушивший направленный против Кромвеля заговор умеренных и шотландцев. Он сказал, блистая ученостью:

– Вам должно быть известно, милорды, что у греков и римлян самые важные должности, военные и гражданские, вверялись сенаторам. Тогда думали, что именно эти люди, которые имели с сенатом общие интересы и были свидетелями его прений, лучше могут понимать общественные дела и не столь подвержены искушению к измене. Так поступали и наши предки. Они всегда смотрели на членов парламента, как на людей наиболее способных отправлять важнейшие должности. Умоляю вас, следуйте их примерам и не лишайте себя добровольно самых верных, самых полезных своих слуг.

Сторонники Кромвеля возражали, что никто не отказывается принимать услуги этих людей как в военных, так и в гражданских делах, им только следует выбрать службу, военную или гражданскую, или парламент. Они настаивали на том, что всем и каждому предлагается самим отречься от службы или парламента, насильного отстранения или изгнания быть не должно. Им возражали громким ропотом те, кто предвидел склоки и распри:

– Говорят о самоотречении, но это будет торжество зависти и личного интереса.

Народ, как водится, волновался у входа в Вестминстер. Он был на стороне индепендентов и Кромвеля. Пресвитериане были уже опорочены бездарным управлением, поражениями в войне, страстью к обогащению за общественный счет и воровством. Поддержанные мнением толпившихся горожан, сторонники Кромвеля усиливали борьбу. Страстность и продолжительность полемики в нижней палате недвусмысленно указывали на то, что в палате лордов Акт о добровольном отречении от службы или застрянет надолго или никогда не пройдет.

Лорды постоянно сопротивлялись постановлениям нижней палаты или поддерживали только умеренных. По этой причине время от времени возникала идея объединить обе палаты, в расчете на то, что голоса лордов потеряются среди голосов представителей нации. Теперь она возродилась. В парламент вновь поступили прошения, полные сетований или угроз, которые требовали, чтобы лорды и представители нации заседали совместно. Сторонники Кромвеля тотчас их поддержали. На восемнадцатое декабря было назначено для обеих палат торжественное молебствие, которое должно было сопровождаться постом, чтобы свет Господень осенил умы для разрешения столь важного дела. Проповедников выбрали Кромвель и Вен.

Проповедниками были индепенденты. Пресвитериане не могли не понять, что они проиграли. Им приходилось спешить. Девятнадцатого декабря они попытались заставить своих противников хотя бы в чем-нибудь уступить. Они склонились принять Акт о добровольном отречении от службы, однако предложили сделать исключения для графа Эссекса, который мог бы по-прежнему командовать армией и оставаться членом парламента. После бурных прений стали голосовать. Эссекса поддержало только девяносто три депутата. Сто депутатов высказались против того, чтобы он продолжал командовать армией. Акт был утвержден. Двадцать первого декабря его направили в палату лордов. В палате лордов он и застрял.

Пресвитериане спешили воспользоваться этой отсрочкой, чтобы укрепить свою власть, если не в армии, то в делах веры. Они решили расправиться с архиепископом Лодом, дряхлым, истомившимся стариком, который пятый год без суда и следствия отбывал заключение в Тауэре. Правда, его, как и Страффорда, которого он отправил на эшафот, нельзя было осудить по закону. Ему, как и Страффорду, пытались приписать государственную измену. В таком случае обвинительный приговор должен был утвердить король, а король находился в Оксфорде, и мало кто сомневался, что он не отдаст архиепископа на растерзание представителям нации.

Незаконность обвинения пресвитериан не смущала. Во главе судебной комиссии они поставили своего лидера Уильяма Принна, у которого приговором Звездной палаты, по настоянию архиепископа Лода, были отрезаны уши. Чтобы соблюсти видимость правосудия, в те же дни перед судом предстал Макгир, участник ирландского мятежа, отец и сын Готэмы, предполагавший сдать крепость Гулль королю, и Александр Кэрью, губернатор острова святого Николая, пытавшийся сдать его королю. Эти преступления были доказаны, а потому судьи сделали вид, что точно так же доказано и преступление архиепископа Лода.

Все пятеро обвиняемых были приговорены к смертной казни. Чтобы окончательно запутать народные массы, приговор приводили с большими промежутками. Пять раз в продолжение двух месяцев во дворе Тауэра воздвигали эшафот. Пять раз поглазеть на кровавое зрелище собирался любопытный народ. Пять раз поднимался и опускался топор палача. Двадцать третьего декабря пала голова Александра Керью. Первого и второго января ушли из жизни отец и сын Готэмы. Третьего января была окончательно уничтожена англиканская литургия, каноны которой были придуманы Лодом. Вместо неё парламент утвердил «Наставления для общественного богослужения», составленные собранием богословов. Десятого января был казнен Лод. Он умер достойно, с мужеством праведника, с презрением к своим врагам и к врагам короля, трагедию которого он как будто предвидел. Двадцатого февраля в окровавленную корзину скатилась голова лорда Макгира.

Этой жестокой расправой пресвитериане демонстрировали свою власть народу и королю. Им не удалось одурачить народ, зато король был смущен. После первой же казни, в конце декабря, он согласился именовать парламентом обе палаты, заседавшие в Лондоне, хотя прежде, в течение всей гражданской войны, тщательно избегал этого ненавистного слова. В январе он назначил своих комиссаров на переговоры о мире.

То же самое и с той же поспешностью сделал парламент. Пресвитериане хотели воспользоваться тем благоприятным для них обстоятельством, что Акт о добровольном отречении от должности ещё откладывался под разными предлогами лордами. Они рассчитывали, в обмен на мир, выторговать у короля власть, запугав его тем, что в противном случае власть попадет в руки индепендентов, его непримиримых противников и религиозных фанатиков.

Двадцать девятого января депутации встретились в Уксбридже. Все делегаты были знакомы друг с другом, многие состояли в тесной дружбе или родстве, обменивались визитами и поздравляли друг друга с тем, что им предстоит вместе трудиться на благо мира. Поначалу всё шло замечательно хорошо. Предварительно договорились, что переговоры продлятся не долее двадцати дней, обсуждаться будут вопросы об Ирландии, о вооруженных силах и вероисповедании, каждый вопрос будет обсуждаться три дня, потом к каждому из них можно будет вернуться.

Тридцатого января делегаты расселись вокруг прямоугольного стола, и прения начались. Начались они довольно нелепо и глупо. Ни у парламентской делегации, ни у делегации короля не было единого мнения. К несчастью, первым делом принялись за вопрос о вероисповедании, самый трудный, самый острый и самый болезненный. Пресвитериане хотели единой церкви по своему образцу. Оливер Сент-Джон и Генрих Вен, которые представляли индепендентов и Кромвеля, требовали свободы совести. Среди представителей короля одни склонялись на сторону пресвитериан, другие отстаивали права англиканской церкви, упраздненной парламентом. Вместо переговоров завязались богословские прения. О мире, ради которого собрались, как будто забыли. Каждый рвался переспорить нечаянного противника. Страсти разбушевались. Доброжелательство первой встречи быстро сменилось враждой.

По счастью, уговор о трех днях остановил бестолковщину. На четвертый день принялись обсуждать военный вопрос. Постоянной армии Англия никогда не имела. По мере надобности лично король созывал дворянское ополчение. Его вассалы и вассалы вассалов, то есть лорды и простые дворяне, являлись на королевскую службу со своими слугами, оружием и лошадьми. Естественно, командовал ими король. В случае крайней необходимости опять же король собирал народное ополчение, главным образом из горожан, и тоже лично командовал им.

Нынче парламент набирал народное ополчение, в столице и в графствах, создавал из ополченцев несколько армий и назначал генералов, которые ими командовали. Представители нации очень хотели сохранить такое положение навсегда. Если бы король согласился на это, можно было бы отменить ненавистный Акт о добровольном отречении от службы и сохранить свои должности в парламентской армии.

Неожиданно в одной из церквей появился проповедник из яростных пуритан, прибывший из Лондона. Был торговый день. Церковь была переполнена. Пуританские проповедники в королевских владениях были в новинку, и его слушали с напряженным вниманием. Прочитав подходящий отрывок из Библии, он обрушился на монархистов и принялся разоблачать лицемерие затеянных переговоров о мире. Его голос гремел:

– От них ничего хорошего нельзя ожидать! Эти люди пришли из Оксфорда с сердцем, жаждущим крови. Они всего лишь хотят занять наши умы, чтобы выиграть время и сделать нам какое-нибудь ужасное зло. От этих переговоров до мира так же далеко, как от неба до ада!

Народ, выходивший из церкви, с ним соглашался. Многие были уверены, что в самом деле у короля дурные намерения. Конечно, он уступает своим советникам, но мира всё же не хочет, ведь он обещал королеве без её согласия не предпринимать ничего. Он скорее желает поддерживать в парламенте разногласия, чем вступить с ним в соглашение. Раздавались предположения, что он ведет переговоры с папистами в Ирландии и Шотландии, чтобы использовать их против парламента.

Королевские комиссары пытались арестовать неугодного проповедника, однако делегатам парламента удалось его отстоять, и проповеднику удалось благополучно уехать из Уксбриджа

Однако он добился кое-какого успеха. Представителям короля стало ясно, что необходимо пойти на уступки. Многие из них согласились создать на несколько лет общее командование ополченцами, причем половину командных должностей могли бы занимать те, кого назначит парламент. Представителям парламента идея тоже понравилась, ведь лучше иметь кое-что, чем ничего. Лорд Саутгемптон спешно отправился в Оксфорд. Король заупрямился. Саутгемптон настаивал. Советники король, желавшие мира, настойчиво его поддержали. Король вынужден был согласиться. Его советники ликовали. Они так высоко ценили эту уступку, первую, на которую наконец согласился король, что мир уже представлялся достигнутым. На утро была назначена торжественная церемония подписания акта, которым король вручал командование народными ополченцами Ферфаксу и Кромвелю. При дворе веселились. Ужинали за королевским столом. У всех настроение было приподнятое. Один король был подавлен и жаловался, скрывая смятение, что ему подали плохое вино. Один из советников воскликнул, смеясь:

– Надеюсь, через несколько дней ваше величество будете пить лучшее вино вместе с лорд-мэром в помещении городского совета!

У короля была бессонная ночь. После ужина, оставшись наедине, он получил письмо от Мотроза, который сообщал о своей новой победе в Шотландии. До Монтроза уже дошли слухи о начавшихся мирных переговорах, и он, с вежливостью, подобающей подданному, счел возможным высказать королю свое мнение:

«Милорд, позвольте высказать Вашему величеству мое мненье о том, что ко мне пишут друзья, то есть о том, что Ваше величество вступили в переговоры со своим мятежным парламентом. Сколько успехи Вашего оружия в Шотландии радовали мое сердце, столько же это известие, пришедшее из Англии, поразило его. В последний раз, как я имел честь видеться с Вашим величеством, я подробно изложил Вам всё, что мне так хорошо известно о намерениях Ваших мятежных подданных в том и в другом королевствах. Ваше величество, может быть, не забыли, насколько вы тогда были убеждены в истине моих слов. Я уверен, что с того времени не случилось ничего такого, что могло бы изменить мнение Вашего величества об этом предмете. Чем более Вы будете делать уступок, тем более от Вас станут требовать. Я имею слишком много причин быть уверенным, что мятежники удовлетворятся только тогда, когда у Вашего величества не останется ничего, кроме имени короля. Простите мне, если я осмелюсь Вашему величеству сказать, что по моему мнению не подобает королю вступать в переговоры с мятежными подданными, пока они в руках держат оружие. Сохрани Господь, чтобы я имел намерение сдерживать милосердие Вашего величества, однако я ужасаюсь при мысли, что речь идет о мирном договоре в то время, когда Ваше величество и эти люди вышли друг против друга с вооруженными силами. Позвольте мне выразить Вашему величеству всеподданнейшее уверение, что с помощью Господа у меня найдется средство заставить это королевство вновь признать Вашу власть. Если же меры, придуманные мной вместе с другими верными подданными Вашего величества, будут успешны, в чем, кажется, сомневаться нельзя, то в конце нынешнего лета я буду в состоянии прибыть к Вашему величеству на помощь с армией мужественных и храбрых солдат. Эта армия, которую поддерживает вера в правоте Вашего дела, как в Англии, так и в Шотландии, подвергнет мятежников заслуженному наказанию за их возмущение. Когда же я подчиню Вашей власти эту страну, тогда позвольте, Милорд, повторить Вашему величеству эти слова, сказанные наместником царя Давида своему повелителю: «Приди сам, если не хочешь, чтобы эта страна звалась моим именем». Ибо всеми моими действиями руководит единственно искреннее желание добра и славы Вашему величеству…»

Ничего не изменилось. Обстоятельства оставались прежними. У короля не было сил справиться с мятежным парламентам. Победа Монтроза в Шотландии ничего не решала. Его обещания победоносного шествия нынешним летом оставалось мечтание, изложенным на бумаге. Будь король Карл Стюарт таким же холодным прагматиком, каким был Оливер Кромвель, принимавший во внимание только реальные обстоятельства, он в лучшем случае должен был улыбнуться и не обращать внимания на это письмо: слишком высоко в небе резвился этот журавль. Однако король Карл Стюарт не был Оливером Кромвелем. Не имея своего мнения, кроме убеждения в своем прирожденном праве на единодержавную власть, он вынужден был слушать чужие советы. Он соглашался с каждым, кто умел убедительно говорить, но принимал тот совет, который услышал последним. Перед ужином он согласился с Саутгемптоном. После ужина он точно так же согласился с Монтрозом.

При дворе об этой перемене не знали. Утром Саутгемптон явился, чтобы получить из рук короля подписанный акт о назначении Ферфакса и Кромвеля. Король резко ему отказал. Саутгемптон так хорошо знал своего короля, что не стал возражать. Он возвратился в Уксбридж и был так расстроен, что не стал объяснять или оправдывать отказ короля. Дело было сделано, не только глупое, но и опасное дело. Двадцать второго февраля переговоры прекратились сами собой. Делегаты парламента вернулись в Лондон, тоже расстроенные своей неудачей: война продолжалась, рано или поздно им придется покинуть свои командные должности в армии, а это было для многих из них хуже, чем поражение в войне с королем.

Оливера Кромвеля мало занимали эти переговоры. Из многолетнего опыта он давно сделал вывод, что король не пойдет ни на какие уступки, по этой причине он и стремился к полной победе над ним. Он был членом военного комитета, который объединял представителей двух королевств. Он понуждал его, не дожидаясь результата переговоров, заниматься преобразованием парламентской армии. Никто из членов комитета не знал, что надо делать. Только он один имел не только достаточный опыт боев, но и более чем убедительный опыт побед. Этот опыт наглядно ему показал, что армия должна быть одна и что армией должен командовать один человек. Полтора месяца, пока бессмысленно тянулись переговоры, он отдавал все свои силы воплощению этой идеи. Он не пропустил почти ни одного заседания комитета. Он настаивал, разъяснял, почти диктовал, взяв за образец свою кавалерию, которую он создал в восточных графствах собственным умом и собственной волей.

Борьба была очень упорной. Члены военного комитета не только сжились с идеями прошлого. Они разными способами пытались сохранить за собой и парламентом преобладание в армии, какой бы она не была, даже после того, как лордам придется принять Акт о добровольном отречении от службы. Они готовы были согласиться на многие предложения Кромвеля только в том случае, если он согласится, чтобы все офицеры новой армии исповедовали пресвитерианскую форму вероучения. Узнав об этом требовании, Джон Лильберн, прямолинейный и пылкий, был возмущен и в знак протеста вышел в отставку, совсем удалившись из армии. Кромвель не был ни столь прямолинейным политиком, ни безоглядным сторонником индепендентов. Он угадал своим практичным умом, что важнее преобразовать армию, уступив в этом слишком запутанном и сложном вопросе, чем заводить в военном комитете такие же богословские споры, какие велись на переговорах о мире. Благодаря этой уступке он победил.

Военный комитет разработал принципы, на которых отныне должна была комплектоваться армия нового образца. Прежде всего, вместо пяти разрозненных парламентских армий создавалась единая армия с единым командованием. Её численность определялась в двадцать одну тысячу пятьсот человек, значительно меньше, чем в пяти армиях, которые переставали существовать. Треть этой армии должна была составлять кавалерия, главным образом кавалерия Кромвеля, две трети состава отдавалось пехоте. Не графства, не отдельные лица, а только парламент полностью содержал новую армию. Военный бюджет определялся в пятьсот восемьдесят тысяч фунтов стерлингов в год, около сорока пяти тысяч в месяц. Единственной формой для солдат и офицеров признавалась красная куртка и красный мундир. Вводился новый, чрезвычайно жестокий дисциплинарный устав. Отныне каждый покинувший свое знамя или бежавший с поля сражения карается смертью. Каждый часовой и дозорный, застигнутый пьяным или уснувшим, карается смертью. Каждый солдат или офицер, уличенный в воровстве или грабеже среди местного населения, карается смертью. Наконец, новая армия пополнялась не только за счет добровольцев, но и за счет принудительного рекрутского набора, причем каждый солдат во всё время службы получал два шиллинга в день, приблизительно столько, сколько можно было заработать погрузкой в порту или перевозкой товаров. В Англии росла безработица. Для многих два шиллинга в день могли быть спасением. Ведь выбор был невелик: умереть от голода или в войне за правое дело.

Сам Кромвель не нуждался в жестокости, чтобы поддерживать дисциплину. Каждый солдат его кавалерии получал сборник псалмов, переложенных неуклюжим английским стихом, многие постоянно держали при себе карманную Библию. Всё время, свободное от учений, боев и походов, они проводили не в пьянстве и грабеже, как это делали солдаты армии короля, а в чтении Библии, в толковании её текстов или распевали псалмы. В каждый полк он направлял проповедника. Это были странные люди, порождение гражданской войны. В кармане у них была Библия, на боку шпага, за плечами мушкет. В бою они стреляли и дрались на шпагах не хуже любого солдата, между боями несли слово Божие в души воителей. Они умели внушить своим внимательным слушателям, что в войне с королем Господь на их стороне. Убеждать им в расположении Господа было довольно легко, ведь Кромвель не знал поражений.

Его кавалеристы были самой самоотверженной, самой дисциплинированной и самой боеспособной частью, как прежней парламентской армии, так и армии нового образца. Кромвель ставил её в пример членам военного комитета. Ему удалось настоять, чтобы проповедники, Библия и псалмы стали повседневной жизнью также в пехоте. Польза этого новшества была очевидна. Членам военного комитета пришлось согласиться.

Обстоятельства всё больше складывались против умеренных. Переговоры в Уксбридже явно проваливались. Законопроект о создании армии нового образца был принят нижней палатой довольно легко. Двадцать восьмого января 1645 года он был передан на утверждение лордов. В отличие от представителей нации, лорды дорожили своими отрядами вооруженных людей, которые повиновались только повелениям своего лорда. К тому же дело было уж чересчур необычное. Кромвелем создавалась первая в Европе регулярная армия, каких не существовало со времен Римской империи. Несколько позднее вторая регулярная армия появится в Швеции. Третьей регулярной армией будет русская армия Петра.

Сопротивление лордов было оправдано и неизбежно. Правда, открыто возражать они не могли, Кромвель многим внушал уважение, кое-кто уже начинал бояться его. Поэтому лорды затягивали решение, несмотря на то, что приближалась весна, а вместе с весной должны были возобновиться военные действия. Они вносили поправки, которые невозможно было принять, и затягивали обсуждение каждой поправки. Сторонники Кромвеля на них наседали, общественное мнение было на их стороне, лордам пришлось отступить. Пятнадцатого февраля ими был принять закон о создании армии нового образца.

Кромвель спешил, стараясь, чтобы его армия была готова к началу новой кампании. Не дожидаясь, когда лорды соизволят утвердить Акт о добровольном отречении от службы, он потребовал, чтобы парламент как можно скорей назначил главнокомандующего и определил его полномочия. Многим казалось, что эту должность он создает для себя самого. Однако это было не так.

Неожиданно для большинства, он вынес на обсуждение кандидатуру молодого Ферфакса. Он заявил, что познакомился с ним на поле сражения и что его действия заслужили полное одобрение. Он говорил о нем как о человеке удачливом, высоко ставил его открытый характер, блестящую храбрость и воинственную энергию, которая передавалась его солдатам. Он вошел в комиссию, которая вела подсчет голосам.

Большинство, должно быть, обрадовалось, что главнокомандующим станет не этот неотесанный, дерзкий, слишком упрямый сельский хозяин из какого-то богом забытого Гентингтона, а кто-то другой. Ферфакс легко победил и девятнадцатого февраля был введен в нижнюю палату для утверждения в должности. Его поставили на специально отведенное место. Он вел себя просто и скромно, что особенно понравилось представителям нации, и принял поздравления председателя. В тот же день он сложил с себя полномочия депутата.

Казалось, ему следовало без промедления выехать к армии, чтобы руководить её перестройкой, однако отъезд пришлось отложить. Вожди пресвитериан возвратились в Лондон после провала переговоров о мире. С первого взгляда им стало ясно, как много они проиграли за время отсутствия. Они попробовали поправить свое положение. Их позиции были сильнее в палате лордов, и палата лордов стала громко жаловаться на оскорбления и даже угрозы, которыми их понуждали принять закон о создании армии нового образца. Третьего марта шотландские эмиссары набрались храбрости выпустить манифест, в котором английский парламент обвинялся в нарушении договора между двумя королевствами. Ободренные лорды пожаловались на то, что в нижней палате вынашивается злокозненный план вовсе упразднить палату, в которой они заседали.

Представители нации заверили их, что подобных планов не существует в действительности, а в отчет недовольным шотландцам направили в палату лордов новый закон, которым расширялась власть главнокомандующего армией нового образца, а главное, из его обязанностей исключалась обязанность охранять и защищать особу короля. Лорды были испуганы. Они потребовали исключения этой невозможной статьи. Из нижней палаты им отвечали, что эти слова только затрудняют солдат, которые должны воевать с королем, но не должны подвергать его величество ни малейшей опасности. Лорды не уступали. Прения возобновлялись три раза. Двадцать четвертого марта голоса разделились поровну. Тридцать первого марта представители нации объявили в ответ, что вся ответственность падет исключительно на головы лордов, если исключение этой статьи приведет к каким-либо бедствиям. Лордам пришлось уступить.

В разгар этой борьбы в Лондон прибыл маркиз Арчибальд Аргайл, только что разбитый Монтрозом, на себе испытавший всю пагубность разобщенности парламентских сил. Это был человек с глубоким и сильным умом, с энергией и жаждой деятельности, более сильный в политических схватках, чем на поле сражения. Не мешкая, с ним установили тесную связь Кромвель и Вен. Аргайл стал их союзником. Он был пресвитерианином и тем не менее горячо выступил против позиции пресвитериан, как шотландских, так и английских. Он заявил:

– Ваше сопротивление болезненно отражается на всех нас, но рано или поздно вы всё равно будете вынуждены уступить силе необходимости.

Эссекс первым осознал эту печальную истину. С избранием Ферфакса для него стало болезненно-ясным, что должности главнокомандующего ему уже никогда не видать. Занять подчиненное положение после кого бы то ни было ему не позволяла фамильная гордость. Он принял решение выйти в отставку. Красноречие было таким же его слабым местом, как и способности полководца. Ему составили речь. Первого апреля во время заседания верхней палаты он поднялся и прочитал свою речь по бумажке: «Милорды, я принял на себя эту важную должность, повинуясь повелением обеих палат. Тогда я принял на себя защиту оружием их поруганных прав. Смею сказать, в течение трех лет я служил вам верой и правдой. Надеюсь, я ничем не запятнал своей чести и не нанес вреда нашему общему делу. Теперь появилось много новых постановлений. Они мне показали, что нижняя палата желает моего увольнения от исполнения обязанностей, возложенных на меня. Если до сего дня я медлил сам оставить службу парламенту, то не из личных видов, какие бы слухи ни распускались моими врагами. Многие могут удостоверить, что я намеревался выйти в отставку ещё после освобождения Глостера. Только убеждения, как мне говорили, основанные на общем благе, побудили меня тогда оставить это намерение. Теперь я исполняю его. Свою должность я вручаю тем, от кого её принял. Я со всей искренностью желаю, чтобы мое удаление действительно послужило, как ожидается некоторыми, добрым средством против тех зол, от которых страдает наше общее дело. Мне не хотелось бы думать, что обе палаты сочтут гордостью, с моей стороны не уместной, если я обращусь с просьбой к ним, чтобы те из моих офицеров, которые будут уволены, получили часть следующих на содержание денег, недоданных им, всё прочее пусть будет обеспечено им доверием общества. Я знаю, милорды, что при печальном положении наших дел нам нельзя избежать некоторого взаимного недоверия. Все-таки я полагаю, что благоразумие и человеколюбие, предписанное нам христианством, требуют, чтобы всякому недоверию были поставлены какие-либо пределы, по крайней мере, настолько, чтобы оно не довело нас до гибели. Я надеюсь, что этот совет с моей стороны не покажется вам неприличным. Мне внушила его преданность делу парламента, которому я всегда от всей души буду желать благополучия, в каких бы обстоятельствах ни находился я сам. В конце концов, ведь я не единственный пример участи, которой теперь подвергаюсь».