Текст книги "Восхождение. Кромвель"

– Король выше закона, ибо он сам является источником всех законов. Парламент не может издавать законы без согласия короля, а если это так, он не может законным образом учредить трибунал для суда над королем, все же другие суды ниже того положения, которое занимает король.

Ему не давали ответа. Он попробовал даже пугать, что в случае расправы над ним торговцы и финансисты из Сити откажут в своей поддержке парламенту, а европейские государи в знак мести вторгнутся в Англию, с ними соединятся повстанцы Ирландии, в таком случае парламенту не устоять.

Всё это был уже пустой разговор. Второго декабря армия в полном порядке вступила в Лондон, торжественно, строго, в полном молчании, точно каждый солдат понимал историческую важность момента. Полк кавалерии разместился Гайд-парке, недалеко от Вестминстера, как будто взял его под прицел. Главная квартира расположилась в Уайт-Холле. Покои короля занял Ферфакс.

Это было предупреждение. Парламент его не услышал. Он тоже питался надеждами, что его не тронут, потому что без него нельзя обойтись. Четвертого декабря представителям нации стало известно, что король заключен в мрачный Херст-Кастл. Пресвитериане встретили это известие бурей негодования:

– Пока королю будет в Ньюпорте, парламент гарантировал ему почет, свободу и безопасность!

– Мы обесчещены!

– О нет! Этого мало! Мы погибли, если не отразим блистательным образом этого дерзкого беззакония!

Принялись отражать. Правда, ничего блистательного из этого не получилось. Было принято довольно безобидное и скромное постановление, что похищение короля произошло без ведома и согласия представителей нации. Зато с новым жаром принялись обсуждать те уступки, которые им сделал король. Это было сражение индепендентов с пресвитерианами. Доводы с обеих сторон гремели, как выстрелы. Ночь наступала. Старики и те, кто был послабей, начинали дремать. Тогда поднялся Уильям Принн, сторонник пресвитериан, богослов, одним из первых поднявший бесстрашный голос против злоупотреблений короля и правительства, одним из первых пострадавший от королевского произвола: несколько лет провел он в тюрьме, у него были отрезаны оба уха, он выдержал наказание позорным столбом. Он произнес длинную речь:

– Милорд председатель! Всем известно, что я стану говорить в пользу мира, а меня уже обвиняют в отступничестве, уже называют меня фаворитом короля, намекая на заглавие одного из моих сочинений. Что ж, я напомню вам все те милости, которыми меня удостоили его величество и его министры. Они отрезали мне сперва одно ухо, потом другое самым бесчеловечным образом. Они три раза выставляли меня к позорному столбу и держали каждый раз по два часа. Они рукой палача на моих глазах сожгли мои сочинения, хотя их цензура позволила их напечатать. Они осудили меня уплатить два штрафа, каждый по пять тысяч фунтов стерлингов. Они продержали меня восемь лет в тюрьме, не давая ни перьев, ни чернил, ни бумаги, ни книг, кроме Библии. Они не допускали ко мне друзей. Они давали мне столько пищи, чтобы едва поддерживать мою жизнь. И если кто из представителей нации завидует мне в таких милостях короля, тот имеет полное основание величать меня фаворитом или отступником.

Это был сильнейший удар. Великого страдальца, которому только что пошел сорок девятый год, стали слушать внимательно. Он со всех сторон рассматривал предложения короля и предложения армии. Он анализировал положение страны и парламента со всех точек зрения, которые только ему приходили на ум. Он тоже беззаветно верил в благоволение Господа, как верил Кромвель, как верил король. Он горячо призывал слабодушных к твердости, а тех, кто колебался, к решительности:

– Милорд председатель! Говорят, что мы погибли, если возбудим неудовольствие армии. Больше того, один из её вождей мне объявил, что он положит оружие и не останется больше на службе парламенту. Что же будет тогда с нашими друзьями и с нами, спрашивают меня? Если бы так и случилось, признаюсь откровенно, я не стал бы дорожить службой столь непостоянных и упрямых слуг. Я не сомневаюсь, что в случае, если армия нас оставит, Господь и всё королевство будут за нас. А если нам удастся сойтись с королем насчет договора, тогда, я надеюсь, услуги армии будут нам уже не нужны. Но что бы ни случилось, будем исполнять свой долг и предадим воле Господа всё остальное.

Что-то вроде безумия охватило представителей нации. Было девять часов утра. Заседание длилось уже целые сутки. Король был арестован. Кавалерия стояла у ворот и охраняли все входы в Вестминстер. Они приступили к голосованию. Большинством было принято героическое и погибельное постановление о том, что ответы короля удовлетворяют парламент и должны служить основанием для примирения короля и парламента. Этого показалось им мало. Они решили распустить армию, оставив только несколько гарнизонов для несения службы в приморских крепостях, на случай военной интервенции из Ирландии и Европы.

Как они предполагали провести эти решения в жизнь, осталось навсегда неизвестным. Терпение армии давно должно было лопнуть. Может быть, её удерживало от взрыва только стремление Кромвеля к согласию, к справедливому договору и гражданскому миру. Но Кромвеля не было в Лондоне, и терпение армии лопнуло. Вернуть короля на сомнительных условиях, вопреки тому, что он развязал войну и призвал в страну иноземцев? Распустить армию, которая только что защитила от них и страну и парламент, даже не упомянув о выплате жалованья? Это было уж слишком.

Пятого декабря с утра трое офицеров и трое представителей нации из группы индепендентов привольно сидели за громадным овальным столом. На столе было много бумаги и перьев. Эти шестеро основательно и не спеша перебирали всех депутатов парламента. В день открытия их было более пятисот. Спустя восемь лет их осталось что-то около двухсот тридцати. Тем не менее это была большая работа. О каждом депутате припоминали, кто он, откуда, говорил или молчал, о чем говорил, за кого и за что подавал голоса. После этого его имя заносили в список. Списков завели только два. Направо – налево. Направо – налево.

К вечеру труд был окончен. Ночью заседал военный совет, однако не весь. Главное, на нем не доставало Ферфакса. Решение приняли и без него и не посчитали нужным поставить его в известность о том, какое это было решение. Приняли и отправились исполнять.

Шестого декабря, утром пораньше, пехота полковника Прайда, бывшего возчика в пакгаузах Темзы, произведенного в полковники Кромвелем, и кавалерия полковника Рича сжали Вестминстер плотным кольцом. В самом Вестминстере повсюду, в коридорах, на лестницах, в вестибюлях, стояла охрана. Полковник Прайд встал у входа. Рядом с ним стоял лорд Грей. Лорд Грей называл имя каждого подходившего депутата. Прайд заглядывал в списки и одних пропускал, а другим говорил кратко и грубо:

– Вы не войдете.

Многих просто-напросто отправляли домой, кое-кого арестовывали и отправляли в соседнюю комнату. Капеллан Ферфакса, со шпагой, но в одеянии проповедника, их охранял. Один из арестованных возмущенно спросил, по какому праву их задержали. Капеллан засмеялся и хлопнул по шпаге:

– По праву вот этой штуки.

Штука была знаменитая. По праву этой штуки в Англии были убиты, отравлены, удавлены и казнены многие лорды и многие короли, недаром о них с тоскливым предчувствием так часто вспоминал арестованный Карл.

Принн отказался подчиниться приказу и попытался войти – его сбросили с лестницы. Кто-то пробрался в зал заседаний и закричал:

– Милорд председатель! Неужели палата допустит, чтобы изгоняли её членов на её же глазах?! Неужели вы будете сидеть сложа руки?!

Председатель смутился и направил герольда, который призвал депутатов занять свои места на скамьях. Прайд никого из них не впустил. Представители нации вдруг решились постановить, что не станут ничем заниматься, пока не окажутся в полном составе, видимо, полагая, что таким образом будет парализована власть. Им подали петицию армии, в которой армия требовала немедленно исключить арестованных депутатов и всех тех, кто подал голоса за соглашение с королем. Она не получила ответа.

Вечером этого дня Кромвель вернулся в Лондон. К нему обращались с требованиями, с запросами. Он всем одинаково отвечал, что ничего не знал о том, какие действия предпримут его офицеры, но он находит эти действия своевременно и целиком и полностью одобряет их. Другими словами, то, чего он не хотел, совершилось без его ведома и участия. Следовательно, решил он, такова была воля Господа, и его обязанность исполнить её. И он ни во что не вмешался и ничего не остановил.

Утром седьмого декабря пехота Прайда и кавалерия Рича вновь сжала Вестминстер плотным кольцом. Чистка продолжилась. В общей сложности арестовали человек сорок. Всего исключили из нижней палаты сто сорок представителей нации. Все они были пресвитериане, как раз те, кто четвертого утром голосовал за роспуск армии и соглашение с королем. Оставили человек восемьдесят, однако и они далеко не все собирались на заседания. Мероприятие назвали «Прайдовой чисткой». Капеллан Ферфакса прочитал собравшимся проповедь: Подобно Моисею, вы предназначены освободить народ от рабства египетского. Как может исполниться это предназначение, об этом мне пока что не было откровения.

Он закрыл лицо крепкими руками бойца, хорошо владевшего шпагой, припал к подушке, которая лежала на кафедре, потом встрепенулся и возгласил:

– Вот оно! Я сообщу его вам! Эта армия искоренит монархию не только здесь, в Англии, но и во Франции и во всех тех державах, которые нас окружают, и таким образом выведет вас из Египта. Говорят, что мы вступаем на путь, по которому ещё никто не ходил. Однако ж припомните Матерь Господа нашего Иисуса Христа! Разве до Неё были примеры бессеменного зачатия? Мы живем в такую эпоху, которая сама послужит примером грядущим эпохам!

Представители нации, все из группы индепендентов, возликовали. Вскоре они увидели Кромвеля, который, после долгого перерыва, вновь занял свое место в парламенте, и возликовали ещё раз. Председатель официально объявил ему благодарность за шотландский поход. Представители нации с восторгом её поддержали. Он без ложной скромности изъявил им признательность и ещё раз повторил, призвав в свидетели Господа:

– Господь свидетель, я ничего не знал о том, что здесь происходит, но так как дело сделано, я очень рад, теперь нужно его поддержать.

На другой день армия арестовала денежные средства всех парламентских комитетов, довольно большие, на том достаточном основании, что при постоянно задержке жалованья сама вынуждена заботиться о собственных нуждах. Одиннадцатого декабря Ферфаксу была представлена петиция от имени армии, в которой армия требовала, чтобы судьба короля была рассмотрена сначала собранием офицеров, а потом нижней палатой. Тем временем нижняя палата в своем сильно урезанном составе отменила свои прежние решения о роспуске армии и о соглашении с королем. Из полков, от городских советов и графств поступали петиции на имя парламента и Ферфакса, которые требовали судить короля. Для начала был отдан приказ перевезти короля из Херст-Кастла в Виндзор. Приказ был своевременным. Принц Руперт готовил нападение на эту одинокую крепость. Несколько судов, полных солдатами, уже были в пути.

В ночь на семнадцатое декабря король проснулся от громкого шума. Он слышал, как скрипели цепи, опускавшие мост, как группа всадников въезжала во двор. Должно быть, он терялся в догадках, кто это: Руперт или усиление эскадронов, стороживших его. Он отправил слугу:

– Узнайте, кто это.

Слуга возвратился:

– Это полковник Гаррисон.

В глазах короля встали слезы. Слуга бросился его успокаивать. Король с расстроенным лицом упавшим голосом разъяснил:

– Я не испугался, но вы, должно быть, не знаете, что этот полковник поклялся меня убить ещё во время последних переговоров. Об этом меня уведомили письмом. Я никогда не видел его и не сделал ему никакого зла.

Он явным образом путался, всё ещё полагая, что тут возможна личная месть. Он вдруг спохватился:

– Мне бы не хотелось, чтобы меня застали врасплох. Это место чрезвычайно удобно для преступления.

Он послал слугу узнать, зачем приехал полковник. Вскоре слуга доложил, что короля увозят в Виндзор. Король был рад, как ребенок:

– Слава Господу! Стало быть, они стали сговорчивей! Виндзор мне всегда нравился больше других моих замков. Там я буду вознагражден за всё, что вытерпел здесь.

Переезд задерживался. Полковник делал всё обстоятельно, чтобы должным образом поставить охрану. Вперед был выслан эскадрон кавалерии, которому он предписал проверять окрестности на расстоянии одного дня пути. Король его торопил, всё ещё уверенный в том, что ни один волос не может упасть с его головы и что, вот, он был во всем прав, они не обошлись без него.

Наконец его посадили в карету и окружили плотным кольцом. Рядом с ним безотлучно сидел офицер. Впереди и позади в строгом порядке шла кавалерия. Столь строгие меры были приняты не напрасно: принц Руперт опоздал всего на один день. В пути тоже могли быть попытки освободить короля. Было также возможно, что королю готовят побег.

Короля встречали толпы фермеров, горожан и дворян. Одни приходили взглянуть на него из праздного любопытства, другие сочувствовали ему и выражали, негромко и между собой, надежду на то, что он скоро будет свободен, третьи так натерпелись от гражданской войны, что желали суда над главным виновником своих бед. Какой-то мер во главе своих олдерменов попытался вручить ему, как полагалось, ключи от города и приветствовать его официальной речью, но к нему подъехал охранник и напомнил ему, что парламент объявил изменником каждого, кто попытается каким-либо образом входить в сношения с королем. Городские власти побледнели и бросились униженно извиняться.

Во избежание подкупа или иного воздействия эскадроны охраны постоянно менялись, и не напрасно. Королю был подготовлен побег. Ему дали об этом знать, и он был готов. Он попросил остановиться в Бэгшоте и разрешить ему отобедать, отчего-то в лесу с лордом Ньюборо, одним из самых преданных его кавалеров. Полковник согласился, не подозревая подвоха. После обеда лорд сделал своему государю личный подарок. Он был страстный лошадник и подвел Карлу коня. По мнению многих, это был лучший конь во всей Англии. Он должен был унести короля от погони. Только тут полковник, тоже знаток лошадей, заподозрил неладное. Он приказал отдать коня своему адъютанту. Побег не удался. Карета с королем и конвоем двинулась дальше.

К вечеру король увидел Виндзор.

Его встретили с должным почтением. Его покои были убраны с прежней роскошью. Ему возвратили его слуг и придворных. Ему готовили изысканные блюда. Он обедал за общим столом, и во время обеда, как прежде, велась прежняя светская болтовня, как будто он снова был самодержавный король, которому ничто не грозило и грозить не могло. Он повеселел и вновь стал уверен в себе. Он оказался прав: они не обошлись без него, – и почувствовал себя в безопасности.

В тот же день, двадцать третьего декабря, нижняя палата, сокращенная Прайдовой чисткой, постановила, что главным виновником всех несчастий страны, был король и создала комитет, который должен был разрешить вопрос о возможности и самой процедуре суда над этим главным виновником и другими преступниками.

Вопрос был юридически не разрешим. Король был прав: парламент не имел законного права судить, тем более свергать и казнить короля. В истории Англии был только один прецедент, сравнительно свежий, притом относившийся именно к признанному главным виновником Карлу Стюарт. Лет шестьдесят назад именно английский парламент вынес смертный приговор его бабке Марии Стюарт, и она была казнена. Однако Мария Стюарт была не английская, а шотландская королева, правда, не виновная перед Англией, и приговор был подписан английской королевой Елизаветой. Стало быть, даже если опираться на эту возмутительную историю, следовало что-то придумать, чтобы придать хотя бы видимость законности парламентскому суду.

Но и придумывать оказалось до крайности трудно. Члены комитета далеко расходились во мнениях. Многие были твердо уверены, что короля необходимо судить и казнить по законам войны, которую развязал сам король, а в каждой войне каждая сторона платит своей головой, и после победы должна пасть голова побежденного, ведь одержи победу король, он не пощадил бы ни одной головы. Другие соглашались, конечно, что была война и что побежденный платит за поражение своей головой, но им хотелось поступить как-нибудь так, чтобы король умер и с его смертью вопрос о суде и приговоре отпал сам собой, то есть туманно и робко предлагали тайно убить короля, да и дело с концом. Третьи желали сохранить жизнь и власть короля, несмотря ни на что, но они большей частью молчали, не желая ни поссориться со своими товарищами, ни выдать себя.

Кромвель тоже молчал. Он, естественно, входил в состав комитета, но появлялся в нем редко, предоставив разглагольствовать Айртону. Ом проводил много времени на заседаниях нижней палаты, но проводил его в полном безмолвии, не вмешиваясь ни в мирные, ни в жаркие прения. Он тоже хотел сохранить короля, хотя этого короля, Карла Стюарта, он попросту презирал как слабого, но чрезвычайно упрямого человека и бестолкового, беспутного государя.

Его практический ум задавал себе слишком много вопросов, таких же практических и неотложных, на которые было трудно, а может быть, невозможно найти верный и справедливый ответ. Как отказаться от суда над тем, кто был на самом деле преступником? Каким образом провести этот суд с соблюдением законов и конституции, которая до сих пор написана не была и существовала только в традиции? Какой приговор должен вынести суд? Низложить короля и выслать в колонии или на острова? Но где гарантии, что он там не поднимет восстание и не вернется во главе новой армии? Низложить и заточить в Тауэр до конца его дней? Но где гарантия, что страну до конца его дней не станут потрясать десятки монархических заговоров, в надежде освободить короля и возвратить его на престол? Где гарантия, что он как-нибудь не сбежит, доберется до Франции и не вернется во главе иноземных солдат? Приговорить его к смерти, но не приводить приговор в исполнение до тех пор, пока он не одумается под страхом ожидания смертного часа и не примет условия армии? Но где гарантия, что он, приняв любые условия, потом выполнит их и не примется мстить или хотя бы станет элементарно соблюдать законы и конституцию? Был и ещё более важный и страшный вопрос: нужна ли монархия вообще? Способна ли она обеспечить порядок, свободу личности, свободу собственности, свободу предпринимательства и свободу торговли, из-за чего и загорелся весь этот сыр-бор? А если нужна, то не лучше просто-напросто заменить Карла Стюарта на одного из его сыновей? А если и нужно, согласится ли армия, которая жаждет суда, жаждет казни, жаждет уничтожения власти лордов и короля, жаждет республики?

Кромвель никогда не рассчитывал на свой земной, человеческий разум. Он размышлял, потому что не мог не размышлять, однако он был убежден, что такие вопросы решает только Господь и что придет день и час, когда Господь подаст ему знак. Какой знак? В сущности, очень простой, ибо только Господь, разумеется, через людей, направляет все обстоятельства, и он рано или поздно слетает их так, что оставляет своим избранникам один единственный выход, тогда им приходится действовать не по своему всегда ограниченному, всегда слабому разумению, но под давлением необходимости. Однажды он так и сказал:

– Господь благословляет то рвение, когда причине были необходимы присяжные.

Он и ощущал себя всего лишь Господним присяжным. И потому, пока Господь не подавал ему знака, он не считал себя вправе Его торопить и направлять события собственной волей. Он и не торопил и даже пытался замедлить. Он предлагал отложить суд над Карлом Стюартом и сначала судить его самых ярых сторонников, которые совершили конкретные, абсолютно очевидные преступления. С виднейшими юристами он обсуждал возможность возведения на престол младшего сына герцога Глостера. Ходили даже темные слухи, будто уже в эти последние дни он делал королю какие-то тайные предложения, в надежде, что тот пойдет наконец на уступки и по меньшей мере спасет свою жизнь.

Однако Господь не подавал ему знака. Военный совет отклонил предложение судить в первую очередь сторонников короля. Юристы высказали сомнение в законности коронации герцога Глостера, поскольку закон предусматривал передачу престола старшему сыну, а короновать старшего сына нельзя, поскольку он сам принимал участие в гражданской войне. Если он даже и делал какие-то новые предложения королю, то король и на этот раз не пошел ни на какие уступки.

А комитет продолжал заседать, и первого января 1649 года от его имени Генрих Мартен внес в парламент проект предложения:

«Всем известно, то Карл Стюарт, теперешний король Англии, не довольствуясь многими посягательствами на права и свободы народа, которые были допущены его предшественниками, задался целью полностью уничтожить древние и основополагающие законы и права этой нации и ввести вместо них произвольное и тираническое правление, ради чего он развязал ужасную войну против парламента и народа, которая опустошила страну, истощила казну, приостановила полезные занятия и торговлю и стоила жизни многим тысячам людей, а также изменнически и злоумышленно стремился поработить английскую нацию. Посему, на страх всем будущим правителям, которые могут пытаться предпринять нечто подобное, король должен быть привлечен к ответу перед специальной судебной палатой, состоящей из ста пятидесяти членов, назначенных настоящим парламентом, под председательством двух верховных судей…»

Нижняя палата объявила ещё раз короля Карла Стюарта главным виновником гражданской войны союзником шотландцев и мятежных ирландцев в борьбе против Английского королевства и предложила создать для суда над ним Верховный судебный трибунал.

Постановление было удивительным по своей ясности, простоте и юридической несостоятельности. Оно осуждало деспотизм как систему государственной власти, но продолжало признавать королевскую власть, против которой оно ничего не имело. Этим постановлением король Карл Стюарт привлекался к суду не как король, а как отдельная личность, которая злоупотребила властью короля, дарованной ей. Таким образом, Карл Стюарт и во время суда оставался королем Англии и как король Англии не мог быть, ни парламентом, никаким другим английским судом.

Второго января палата лордов получила это постановление. Она должна была его принять или отклонить. В тот день, к немалому удивлению всех, в верхней палате присутствовало шестнадцать лордов, когда обычно являлось от двух до шести. Лорд Манчестер был председателем. Он произнес бурную и длинную речь. Смысл её был в одной фразе, справедливость которой оспорить было нельзя:

– Один король имеет право созывать или распускать парламент, а потому абсурдно обвинять его в измене парламенту, над которым он возвышался как высшая юридическая власть в стране. Другими словами, нет парламента без короля, поэтому король не может быть преступником против парламента.

Его поддержали:

– Вряд ли даже один человек из двадцати согласится с утверждением, что король, а не парламент развязал эту войну. Без предварительного выяснения этого обстоятельства короля невозможно обвинить в государственной измене.

– Нижней палате было угодно включить мое имя в свое постановление, но я скорее дам изрубить себя на куски, что стану участвовать в этой низости.

– Я не люблю мешаться туда, где дело идет о жизни и смерти, я не стану говорить против этого постановления, но и не соглашусь на него.

И все шестнадцать лордов единогласно отвергли это постановление нижней палаты. Однако они не могли не понять, что играют с огнем, поскольку на улицах Лондона неопределенно, но явственно волновался народ, а солдаты то и дело выкрикивали недвусмысленный лозунг «Суд и казнь!» Они тут же учредили недельный перерыв в своих заседаниях и благоразумно исчезли из Лондона. Тем же путем исчезли из Лондона трое верховных судей, которых парламент обязывал председательствовать на суде, в их числе двоюродный брат Кромвеля Оливер Сент-Джон.

Противодействие лордов стало известно представителям нации четвертого января и вызвало обратное действие. Оказалось, что демократия имеет не меньше возможностей для произвола, чем самый отъявленный деспотизм. Шестого января нижняя палата постановила, что отныне мнение лордов не имеет никакого значения, что, после Господа, народ является единственным источником законной власти в стране, а потому верховная власть принадлежит нижней палате, которую избирал английский народ, и её решения не нуждаются в утверждении никакой другой палатой.

Разумеется, это было неправдой. Английский народ не избирал своих представителей в палату общин, их избирали только собственники, получавшие со своей собственности определенный доход. Кроме того, даже эти собственники направили в палату общин более пятисот человек, а теперь их оставалось чуть больше восьмидесяти, а на заседаниях нередко присутствовало пятьдесят, лишь десятая часть того состава нижней палаты, который можно бы было, хоть и с натяжкой, признать действительным представителем английского народа, а потому и верховной властью в стране.

В этом постановлении заключалась и другая, ещё большая ложь. Представители нации продолжали признавать как принцип королевскую власть и тут же отменяли старую, монархическую конституцию Англии, которая определяла законодательную власть в составе палаты общин, палаты лордов и короля. Отныне парламент провозглашал себя однопалатным и единственным источником законодательной власти. Таким образом, всё ещё признавая королевскую власть, он превращал Английское королевство в республику.

Ни та, ни другая явная ложь никого не смутила. Раз за неё было подано большинство голосов, она стала правдой. И провозгласив себя верховной властью в стране, эта одна десятая часть действительного состава нижней палаты предложила создать Верховный судебный трибунал в составе ста тридцати пяти человек. В состав трибунала должны были войти Кромвель, Ферфакс, Айртон, Гаррисон и многие высшие офицеры, гражданские лица, юристы, лорды и олдермены лондонского городского совета, причем было решено, что Верховный судебный трибунал будет иметь законную силу даже тогда, когда на заседание явится двадцать и более его членов. Решение было принято большинством голосов. Председателем трибунала был назначен Джон Бредшоу, популярный юрист, лет двадцать исправлявший должность лондонского судьи, известный также как яростный противник монархии.

Это был знак, и Кромвель сказал:

– Тот, кто имеет намерение и предлагает низложить короля или лишить престола его потомков, является величайшим изменником и бунтовщиком. Но уж если Провидение и необходимость нас к этому привели, я прошу Господа вразумить нас и наши начинания благословить, хотя сам я не могу пока что высказать никакого мнения.

Господь благословлял, но благословлял всех по-разному. Кромвель никогда не страдал легкомыслием, тем более бесшабашностью, ни в малых, ни в больших, серьезных делах. Он подолгу раздумывал, колебался, взвешивал шансы, оценивал движение обстоятельств, выпытывая, в чем состоит воля Господня, и только после этого принимал определенное, всегда обоснованное решение. Зато, когда решение было принято, он действовал неотразимо и прямо, как выпущенная стрела.

Создание Верховного судебного трибунала положило конец его колебаниям. Он больше не рассчитывал и не предпринимал попыток договориться хоть как-нибудь с королем. Напротив, королю дали понять, что время компромиссов прошло. От него удалили приверженцев, устранили всех слуг, за исключением двух или трех, но и с тех взяли клятву на Библии, что они станут доносить трибуналу о каждом слове, о каждом шаге своего господина. За его обеденным столом сидели теперь офицеры охраны. Ему подавали блюда в открытой посуде. Никто не пробовал кушаний у него на глазах, в доказательство, что они не отравлены. Чтобы сохранить достоинство короля, он вынужден был затворить на своей половине и выбирать два-три блюда к обеду, которые доставляли прямо к нему в кабинет. Правда, и эти строгие меры не вразумили его. Он всё ещё повторял, что у него в рукаве три карты, которые выиграют, и самое большее через полгода в Англии наступит мир и покой.

Это уже не интересовало ни Кромвеля, ни его офицеров. Они давно считали Карла Стюарта преступником, развязавшим войну, ждали суда и не считали возможным пропускать заседания трибунала. Эдмунд Ладло решительно высказал их общее мнение:

– Я убежден, что всякие соглашения с королем были бы несправедливы и противны слову Господню. Кровь затопила нашу страну и только кровью может быть смыта, кровью того человека, который пролил её.

Многие думали и поступали иначе. Странные происшествия приключались в Лондоне что ни день. У лордов и сельских хозяев вдруг обнаруживались неотложные дела в поместьях и замках, и они спешно оставляли его, причем в первых рядах исчезли ведущие юристы страны, из опасения, что от них потребуют юридической помощи в этом юридически несостоятельном деле. Болезни также косили судей, назначенных в трибунал, они ложились в постель, вызывали врачей и за хорошие деньги получали свидетельства о тяжких болезнях. Немногие, но самые смелые открыто отказывались посещать это судилище, среди них Томас Ферфакс и Генрих Вен.

И народ волновался. Англия как была расколота на два лагеря, так и оставалась расколотой. Армия, кровью, увечьями и смертью товарищей сломившая сопротивление кавалеров, безоговорочно поддерживала суд и низвержение Карла Стюарта. На её стороне были неимущие, безработные, подмастерья, разорившиеся мелкие лавочники и мастера. Их было много, но так же много было крупных торговцев и финансистов, крупных землевладельцев, аристократии, титулованного дворянства, покупных баронетов, богатых фермеров и богатых сельских хозяев, которые страшились потерять короля, отчасти из уважения к монархической идее как таковой, отчасти из страха беспорядков и смуты, которые всегда наступают в годину безвластия.

А потому всюду, особенно в Лондоне, было брожение. Сторонник армии то и дело выкрикивали» Суд и казнь!», им отвечали «Бог и король!» Из рук в руки передавались десятки и сотни памфлетов, которые требовали суда и помилования. Проповедники терзали Библию, чтобы с помощью её текстов обосновать всё то же: помилование или суд.