Текст книги "Черное сердце"

– Извините, Петр Иванович. – Говорит Владлен, поднимая с пола свой начатый стакан. – За мое негостеприимство. Я совсем забыл спросить. Может, вам налить чего-нибудь выпить?

– НЕ-Е-ЕТ! ПЕТЯ! – кричит Сергей, когда его руку, крепко держащую вилку в розетке, обдает струя воды.

Глава 30

Слава стоит над Артемом, уперев в бока кулаки, сжатые до такой силы, что его перстням тесно на пальцах. Теперь вызывающая поза полностью принадлежит ему. Артем сидит на корточках у нижних полок, где секунду назад и нашел свои вонючие карты пациенток.

– А ты не хочешь извиниться? – возмущенно спрашивает Слава, делая из всех слов тянучку. Говорить быстрее он не может. Он весь зареванный и красный, как будто его не только оборали при людях, но еще и избили. Его долбанный друг только что сделал это с ним! Руки его тряслись и тряслись как выброшенные на берег рыбки, пока под ударами криков он поспешно перебирал бумаги, которые этот урод рассыпал ему под ноги прямо на пол и заставил упасть на колени, чтобы искать. Все мысли Славы собирались вокруг желания упасть в обморок, лишь бы выйти из этой ситуации. Бумаг было так много, что это походило на разбор крупиц гречки и риса, высыпанных на пол с тем же остервенением.

Слава стоит и вспоминает, как ползал по этому полу, хлюпая забитым соплями носом с такой силой, что затягивал в себя весь кислород кабинета.

Артем выпрямляется, вновь став намного выше друга, поэтому Славе приходится задрать голову.

– Извиниться? – переспрашивает он, надеясь, что это шутка.

Из глубин Славы поднимается вулкан.

– Да, извиниться. – Требует он, хотя это не так просто, разбудить совесть в Артеме. Проще уговорить медведя не есть людей. – Ты запихал карточки чуть ли не в тумбочку для обуви, а наехал на меня, хотя это у тебя памяти нет.

– Не делай мне томографию мозга. Иди, работай, или чем ты там занимался помимо работы.

– Не будь козлом! Ты на меня наорал перед людьми и все, что скажешь, это «иди, работай»? Ты меня довел до ручки, сволочь! – Артем остается все в том же состоянии штиля, будто вокруг него оглушающая тишина, а крик Славы подобен комариному писку, и продолжает складывать ненужные карты в шкаф. – Посмотри на мою рожу! Как я такой к Инне сейчас пойду? А к другим людям? Даже начальники так людей не унижают. Нет, так умеешь только ты. Да как ты это делаешь? Извиняйся, давай. При всех выставил дебилом, а извинись тихонько, в закрытом кабинете, чтоб никто не понял, кто тут «редкостный тормоз и кусок дебила в единственном экземпляре». – Эту фразу Слава выплевывает с особенным омерзением и снова хлюпает влажным носом с силой затягивания, равной пылесосу. – Не молчи, скажи хоть что-то!

– Я скажу, что тебе пора погладить халат. – Без энтузиазма, почти зевая, добавляет Артем, листая одну из карточек. – Ты знаешь о том, что есть такая вещь, как утюг?

Я б сказал, куда бы я тебе засунул этот утюг!

– Да пошел ты со своими уроками стиля! Мы разговариваем о твоем дебильном характере.

– Ты меня не изменишь. А что самое главное, признайся, не хочешь.

Слава, мысленно посылая разряд молнии ему прямо в башню, хотел уже уйти отсюда к Инне, как вдруг Артем роняет документ и с громким криком вжимает в себя левую руку, будто ее ошпарили кипятком.

– Что такое? – пугается Слава, отлетая в сторону с широко раскрытыми глазами, не зная, куда деть свои руки. Ему удалось ударить Артема силой мысли? Как только до него доходит это предположение, он понимает, что вовсе этого не хотел, хотя думал, что хотел. Мысль выпустило из головы ракетой, причем без счету, и он сразу же хочет вернуть ее на космодром.

– Я не знаю! – Артем вмиг покрывается потом. Руку он заворачивает в полотенце, которое стаскивает с крючка над раковиной, и не показывает ее другу. – Я не знаю! Больно!

Злость куда-то испаряется, хотя всего секунду назад Логвин назвал бы Артема другом с такой же натяжкой, как роскошный Санкт-Петербург деревней с двумя улицами. Он толкает его сесть на кушетку.

– Закрой дверь. На ключ. Нас здесь нет. – Сглотнув, просит Артем. Да, просит. Почти умоляет. Кажется, ему действительно плохо, а от этого плохо Славе. У них с ним все раны общие.

Слава возвращается после закрывания двери и больше не может отойти ни на шаг, подает другу воды, лицо его обретает нормальный цвет, а слезы быстро высыхают. Удивительно, но с той же скоростью высыхает и обида.

– Артем, скажи, где болит. – Спрашивает он, отставляя стакан с водой, на который Артем покосился, как на заведенную взрывчатку и пить не стал. Все это было до мурашек странно. – А то я даже не знаю, какого врача позвать. Сердце, да? Гонишь ты, не хочешь делать УЗИ. Ты с такими темпами… Стой, что ты сделал с рукой?

– Ты можешь не тарахтеть?

– А ты можешь что-нибудь сказать, или я должен угадывать, как твой папочка?

– У меня электротравма.

– С дуба рухнул? У тебя в руках была всего лишь бумажка!

– Нет, Слава, нет, у меня электротравма.

– Дружище, успокойся, никакая у тебя не электротравма. После удара током любой степени человек не может разговаривать, как ты. Покажи мне руку.

– Нет. – Артем прижимает ее к груди, сминая полотенце до состояния тряпки, и потеет сильнее. Он знает, знает, что от удара током люди теряют сознание, знает, что у него в руках была лишь тетрадь, но он также знает, что случилась именно электротравма, и не понимает, почему, почему Слава ему не верит! Это электротравма! Просто он пока не может найти ее первоисточник, не может понять, где это случилось, но знает, знает, знает, что они разгадают эту тайну вместе.

– Почему? Покажи.

– Она обожжена. На ней серые пятна.

– Так, ну хватит, все с ней в порядке, это ты переутомился, покажи руку, или я Артамонова позову.

У Артема от недоброго предчувствия сворачивается кровь. Артамонов – это фамилия зазвездившегося на всю голову и на всех научных конференциях психиатра, который работает с ними в этом стационаре в нервном отделении. Также известен как бывший врач психбольницы. Вышибала, каких поискать. Любого психа способен завязать узлом. И под такой угрозой Артем, наконец-то, поддается. Сдается ему, что с ним творится нечто необычное, и вмешательство психиатра со слишком острым умом и железом вместо костей, который к тому же переоценивает правдивость и логику, тут не к месту.

– Давай. – Повторяет Слава, развязывая полотенце. Как только рука освобождается из плена ткани, Логвин испускает ликующий стон в духе «ха-ха, я был прав!» – Вот! Зацени, никакого ожога нет. Ты свихнулся на этой работе. Довожу тебя до сведения, доктор, что живые люди раз в год берут себе отпуск.

– Дай-ка руку.

– А?

– Можно мне твою теперь руку? Просто подержаться можно за нее?

Слава, нахмурившись, со словами «что за чертов бред», протягивает руку. Артем сжимает ее между ладоней, прямо как он сжимал ладонь Инны несколько минут назад. И, между прочим, он еще может успеть с ней сегодня увидеться! А может, и не успеет. Ну и ладно. Завтра они увидятся снова. Завтра она опять посмотрит на него так, как смотрела, пока он согревал ее тонкие пальчики; ее лицо будет выглядеть так же, как сегодня в процедурке, когда он назвал ее по имени, когда Инна касалась подушечкой пальца его губ и от этого прикосновения он сгорел дотла.

Стряхнув с себя мечтание, Слава смотрит на друга, замечая, что тот не мигает и не шевелит лицевыми мышцами, глядя в совершенно новое измерение, а не на внешние предметы кабинета. Где он находится в эту минуту? Что видит такого, настолько шокирующего? Их руки тонут в море пота. Слава облизывает пересохшие губы. Теперь почему-то кажется, что Артем не только видит, но и слышит. Слышит нечто, недоступное Славе и еще миллиону других обычных людей планеты.

Сейчас Артем не растолкует происходящего, даже если его прижать к стенке. Сперва перед его глазами обрывается яркая вспышка. Романтические мечты Славы с участием Инны витают вокруг него как призраки, но потом Слава их отталкивает и думает о нем, но Артем слышит при этом, как в его сознании кто-то дышит, чуть позже – говорит. Артем не совсем в курсе, что творится перед глазами. Как можно держать их открытыми, но смотреть сон? Сидеть в настоящем, уходя в прошлое? Видеть, как начинается фильм, но смотреть не в экран, а в стену, и при этом не на нее, а в душу, имея в своих руках только прикосновение? Прикосновение Славы. Это его голос он слышит в фильме, но он ничего не говорит, только дышит. Затем в кино включается второй голос. Голос странный, с акцентом. Нет, это не акцент. Это глухота. «Глухой» голос шепчет и шепчет, лишь прерываясь на какие-то действия, от которых Слава вот-вот вспыхнет. Артем закрывает глаза, как накрывается одеялом с головой, и воспоминание Логвина, сидящее глубоко внутри его сердца, обрушивается на него как из ведра.

Так – тебе хорошо? А так тебе нравится? А так? А это – нравится? Это – приятно? А если так? Что еще для тебя сделать? Это? А может, так? А вот так тебе тоже хорошо?

Это воспоминание берет свое начало в необычно оформленной квартире в центре Питера. Примешивается к этой солянке Дворцовый мост и дождь, который все испортил. Что – испортил? Идут разговоры о космической связи. Что это такое? Читаются строки стихов. Слышится смех. Неудержимый дружеский смех. Веселье. Пирушки. Объятия. Поцелуи. Целая лавина, целые горы поцелуев! Поцелуев крепких, страстных. Их так много, но им все равно все мало. Признания. Секреты. Душ. Эксперименты. Счастье. Уют. Кафе. Смелость. Страх. Любовь! Очень необычная любовь. Необычная во многих смыслах. Некто из фильма, который смотрит Артем, стал Славе настолько родным, что они сплавились вместе. У них было все: одни раны на двоих, одно сердце, одно желание, понятные только им двоим шутки, как свойственно любой парочке друзей или подруг. Но потом… космическая связь распалась. Смелось? Страх? Любовь? Не все эти чувства принадлежали обоим. Одному партнеру была свойственна смелость и энергия, а другому (Славе!) боязнь и нерешительность. Он исключил из своей солнечной системы одну из самых ярких планет, потому что уже не справлялся со своими чувствами любви и страха, которые вихрились в нем, усиливая друг друга.

Непонятно, о чем речь.

На первых порах – непонятно.

Но стоило дать информации шанс обрести чуть более резкие очертания, Артему стало достаточно увиденного. Настолько достаточно, что он распахивает глаза, как если бы вообще не побывал в другой вселенной с другими энергетическими частицами и не сделал нечто, перед чем бессильны научные исследования.

Артем делает глубокий вдох, выныривая из глубины этого омута памяти. То, что с ним произошло, воздействовало на психику с успехом внезапной панической атаки – не понятно, почему; неясно, откуда. Невероятно, как он смог в этот момент считать информацию, никогда не сказанную при нем вслух, но через пару минут его ладонь мокрая просто насквозь, как будто его кожа сшита из хлопка, поскольку то, что он узнал, было невероятным и понятным одновременно. Невероятным до потери пульса. И понятным до полного осознания, ведь он наконец-то собрал сложный пазл, оценивает картинку издали и не понимает, как мог не додуматься раньше соединить детали таким образом, ведь все было намного проще и практически лежало на поверхности.

– Артем. – Звук собственного имени толкает его в ребро, из-за чего встряхивается и Логвин.

Слава не соображает, почему так разнервничался. Он и Артем, оба. Они ведь на работе. Всего лишь на работе и сегодня самый обычный будний день, ничего особенного не случилось, за исключением магии с Инной и слишком странного переутомления Артема, оттого-то Слава не в курсе, откуда возникло ощущение, что Артем прочел его личный дневник, хотя он не ведет никакого дневника.

– Только не надо молчать. – Говорит он, когда друг буравит его глазами, полными обиды и презрения.

– Зачем я тебе нужен, если мне нельзя рассказывать всего?

– Не врубаюсь.

– Я бы смог понять тебя, клянусь, ты ведь мой друг, а не кто-то с улицы. Это я во всем виноват. Я не дал тебе почувствовать, что мне можно доверить самое сокровенное.

– Черт подери! – кричит Слава, рассекая рукой воздух. – О чем, блин, речь?

– О том, что ты – гей.

Глава 31

Челюсть Логвина медленно отвисает до пола с характерным скрипом старой несмазанной двери. Голубые глаза-озера вышли из берегов. Он отлетает от Артема, отлетает к стене, к другому часовому поясу, в другое измерение, соскальзывает с края земли, но при этом он словно одет в смирительную рубашку, поскольку совершенно не может шевельнуться. Но его прорывает бежать, он готов убежать настолько подальше, чтобы расстояние навсегда погубило его замешательство и трепет, поселиться где-нибудь на горе, откуда можно будет наблюдать за миром ближайшие сто лет, а себя и свои секреты этому миру не показывать.

Он в шоке и недоумении от того, что дар Петра теперь в руках Артема! И на этот раз он реально чувствует себя обнаженным, впервые в жизни, выставленным напоказ. Это обливает его сердце кровью. Этого не должно было случиться! Его первая любовь. Его самый большой секрет. Его самая большая радость и боль. Теперь известна кому-то еще. Он выдерживал эту часть своего сердца в морозилке, не позволяя вернуться в свою жизнь буйством цвета и вкуса. Он хотел сохранить эту магию только для себя. И никогда не надеялся найти человека, способного принять его и понять с таким прошлым.

– Та свадебная фотография, которую ты оплакиваешь… Ты встречался не с невестой. Не с девушкой. С парнем.

– Заткнись. Я не гей, а бисексуал! – он вырывает свою руку, будто у него тоже электротравма и он потеряет от нее сознание прямо сейчас. – Я Инну сейчас люблю, если ты не заметил! И какого черта ты теперь тоже экстрасенс?

– О, нет. – Артем хватается за голову, чтобы она не рухнула с плеч, стараясь переварить все, что узнал. Как бы там ни было, сейчас он мог думать только об одном. И бояться. Бояться так, что от этого ехала крыша. Почему у него папин дар? Где папа? Что с ним?

Слава тем временем с таким безумным шоком в лице, словно за окном пошел дождь из дохлых воробьев. Он верещит о своем, как заполошенный диктор в прямом эфире из центра событий, оправдываясь так яростно, что почти скрежещет тормозами – своим самым важным компонентом безопасности на плохих дорогах дурацкой жизни. Говорит, что парень далеко в прошлом, что он влюбился в Инну и потому сразу же уцепился за нее с превеликой радостью.

– Да закрой свой рот, придурок, мне сейчас на это плевать, я не про это.

– А про что же?

– Про то, что у меня папин дар, тупица! – орет Артем, не в силах еще хоть секунду выносить его слабоумие.

– Это невозможно. Ведь дар в вашем роду передается сыну в момент смерти отца.

Они оба замолкают, но эта единственная фраза долго взрывает воздух на отдельные частицы. Артем взлетает, врезается как астероид в стол и судорожно ищет свой телефон. Со стола летят вещи – ручки, записки, блокнот, журнал записей, мышка, даже карточки пациенток, которые по степени важности теперь напоминают не больше, чем туалетную бумагу. Серьезно, Логвин может их все собрать и в окно выкинуть, лишь бы папа оказался жив и здоров!

– Нет. Нет. Папа. – Артем торопливыми движениями находит его номер в записной книжке телефона. – Папа. Папа! – он повторяет это слово так, словно оно часть его тела, которая болит. – Возьми трубку. Возьми трубку. – Проговаривает он, как заклинание. – Проклятье. Да возьми же…

Слава в смятении наблюдает за его действиями, сощипывая с губ кожу. Он никогда не видел на месте Артема ребенка, никогда не слышал, чтобы он так сильно звал кого-либо, особенно отца. Наконец кто-то ему отвечает и по страшному чувству у Артема в лице это вовсе не тот, кто ему так отчаянно нужен.

– Папа! Кто это? Ты? Что ты сделал с моим отцом, дерьмо? Я тебя без ног оставлю! Где мой папа? Что ты ржешь, псих, я спрашиваю, где папа?!

Артем бросает телефон и хватается руками за край стола. Слава подбирает смартфон, откуда еще недолго слышно хохот Владлена, а потом происходит сбой связи. Слава медленно опускает руку и разбивается следом за другом.

– Тёма…

– Если он его убил, я его убью. Мне терять нечего будет. Я убью, и станет полегче. У меня все равно ничего нет. Ничего. Я не смог понравиться собственным родителям. Мой красный диплом со мной не разговаривает. Внешность не помогает обрести счастье в личной жизни. Я так старался жить круто, но получил маму и своего близнеца в гробах, одиночество, вину и сидеть со своим крутым образованием в каком-то мелком стационаре! У меня в этой жизни не получилось ни-че-го. Ну и черт с ней, с этой жизнью. Вот бы уволиться, Славка, из жизни, как с работы, и найти другую. Господи, как много раз я доходил до мысли, что хочу другую жизнь!

Славе хочется оглохнуть. То есть Артем и раньше давал слабину (с кем не бывает?), но если раньше это напоминало мелкий дождик в окнах его души, то теперь там бушует настоящий ливень, с грозой, с молнией, как полагается приличному шторму. Кроме того, его жалобы на одиночество Логвин принимает как личное оскорбление. Настолько депрессивным он не знал оживленного и дерзкого Артема. Не знал, что в его голове когда-либо крутились такие мрачные мысли и что Артем может быть настолько не уверен в себе!

– Постой, не ныряй в уныние, по себе знаю – затянет. Сядь. Говоришь, у тебя ничего нет? Посмотри на меня. Я еще здесь, жив, еще дышу, я тут, перед тобой, наши сердца бьются, давление в норме, зрачки реагируют, пульс есть, мы оба в Ленинграде, в городе на Неве! Папа тоже у тебя еще есть. Это неизвестно, тронул он папу или нет. Ты не видел. – Слава говорит эти слова о Петре ровно, хотя со страхом представляет, что может оказаться насчет этого не прав и тогда они действительно разобьются.

– Слав, больше не ставь вместе слова «папу» и «тронул». Это звучит как «убил».

– Прости. Ничего еще неизвестно. Возьми себя в руки. Давай разбираться. Ты помнишь все, чему вас учил дедуля?

Артем кивает. Он как перегоревшая лампочка. Весь его мир сейчас – перегоревшая лампочка.

– Вот поэтому, – говорит он, продолжая свой депрессивный бред, – люди и доходят до наркоты. Хоть искусственно раз в жизни надо испытать удовольствие.

– Его подобие. – Фыркает Слава. Хочется выбить из Артема эту дурь ногами! – Не надо, дружище. Наркотики еще никого не сделали героями – ни врачей, ни дворников, ни рокеров. Каждый человек, который опустился до наркоты – для меня чмо. Чем человек известнее, тем он более достойный пример должен подавать – как Карина, например. И действительно – зачем пить и курить, если можно обалдеть от музыки? С наиболее полезным эффектом для здоровья. Ты специалист первого класса в своей области и должен работать в этом направлении, а не губить все к чертовой матери в начале пути. У тебя все будет хорошо. И у папы тоже. Соберись. Сейчас не сдаваться надо, а бороться. Нужно попытаться соединиться с папой, узнать, что случилось и где он. Будь воином, а не беженцем. Иначе ты совсем не тот, за кого себя выдавал.

В сердце Артема сразу что-то щелкает. Он на все сто уверен, что это лампочка снова заработала! Слова друга действуют должным образом, они убеждают его. Кто успел вывести из строя логвиновский тормозной шланг, неясно, да и неважно, когда сейчас они оба понесутся на бешеной скорости, что и должны сделать.

– Нужна личная вещь или фотка. У меня нет. Даже в телефоне. Мы с ним как квартиросъемщики прожили. Если его уже нет, я…

– Цыц! – Слава делает какой-то предупреждающий жест обеими руками. – Так, что б придумать?

– О чем ты?

– Как смыться, чтобы не заметили?

Артем ловит ход его мыслей. Необходимо все бросить и пойти выяснять ситуацию с папой. А вдруг он в опасности? Вдруг, Владлен где-то его мучает? Подумав над этим, Артему становится попросту плевать, уволят ли их из никчемного стационара, сделают ли выговор, казнят ли через повешение или обезглавят. Они с Логвиным сбрасывают халаты и убегают, но перед самым уходом Артем заходит за гинекологическое кресло в своем кабинете и берет две пары перчаток. Кинув одну пару недоуменному Славе, он объясняет:

– Понадобится! Давай, дружище, летим быстрее пули! Как будто этот день – последний!

И тогда в сердце Славы тоже звучит щелчок.

Этот день – последний.

Он отстает от Артема в коридоре и влетает в процедурку. Вкратце объясняет Инне неотложность ситуации, быстро забивает номер ее телефона, падает на колени, хватает ее голову и целует так страстно, что она задыхается.

Артем, потеряв его везде, поскольку Слава дал по газам впервые в жизни и, видимо, не справился с управлением, появляется на пороге процедурного кабинета, сообразив, что его могло занести, как шмеля на цветок, только к этой неотразимой Инне.

Он находит их обоих на том же самом месте и застывает, хотя изначально готовился орать. Слава стоит на коленях, пальцы Инны сжимают его предплечья, а ее голову он держит в своих руках. Парень с девушкой смотрят друг другу в глаза с характером поцелуя, хотя их приоткрытым ртам осталась всего пара сантиметров. Этот момент непостижимо фантастичен, Славу и Инну накрыло блаженство, словно в эту самую минуту они плывут, и выглядит это интереснее, чем поцелуй. Они как в центре фотографии, одной из лучшей работы злого, но талантливого Владлена – пары на его снимках выглядят настолько же сказочно, как живые, готовые выпрыгнуть с фото, чтобы заняться любовью. Вот и Инна со Славой выглядят так, будто сейчас займутся любовью. Они отчаянно тянутся друг к другу, но, чуть-чуть не успев коснуться губами, замирают, потому что кто-то ставит этот миг на паузу. Только потом, наконец-то вдохнув поглубже, Артем по их раскрасневшимся ртам и дыханию понимает, что они уже поцеловались. Этот сказочный момент являлся ничем иным, как моментом после поцелуя, а не до. В качестве тому подтверждения Слава подтягивается и повторяет сначала. Они целуются и никуда не торопятся, однако Артем видит, как их при этом уносит отсюда подальше. Этот поцелуй из серии «всегда недостаточно» и способен останавливать время.

Рука Артема сама лезет в карман джинсов за смартфоном и фотает. Чувствует он себя при этом так, словно спешит запечатлеть необычную птичку, пока та не улетела навсегда. Он был прав, говоря, что этот день – последний. И завтрашний день будет последний. Любой день – последний. Потому что не бывает двух одинаковых дней. И мгновения каждого из этих дней никогда не повторить опять. Артем смотрит на экран, осознавая свои творческие способности, настолько это получилось хорошо. Ему не приходится включать экстрасенсорный сканер, чтобы узнать, как Логвин будет рад иметь такую фотографию.

Когда Слава заставляет свои ноги работать, он встает и шепотом прощается, а Инна, которая раньше отсылала его в дальние дали, отрывается от него с титаническим трудом. Его счастье Артем ощущает так, что у него самого сосет под ложечкой. Может Логвин и дал по газам впервые в жизни, но он определенно справился с управлением.

– Прошу, расслабься. Владлен ведь его не убил. Случись так, он бы с удовольствием сказал открытым текстом. – Судорожно говорит Слава, следя за дорогой по пути к дому Дорониных. Руки его после поцелуя с Инной трясутся еще долго, сердце просто взбесилось, Слава прямо слышит, как оно с ним разговаривает: «ну куда же ты столько чувствуешь?», но через несколько минут его пульс снова выдает восемьдесят пять ударов в минуту вместо ста, что до девяносто ударов считается нормой. Внутри у него одни чувства борются с другими. Он получил сегодня столько самых разных эмоций – и обиду, и боль, и счастье, что его разрывает на кусочки. А теперь к его чувствам примешался еще и страх за отца Артема. Безумный коктейль, после которого вечером Славе понадобится чай с коньяком и книжка.

Прости, сердце. Не знаю, как ты только меня выдерживаешь.

Они застряли в пробке наперекор судьбы. Через полчаса Артем, приняв очередную порцию видений, приказывает Славе ехать к дому Карины.

– Хорошо, хорошо. А что там надо?

– Зайдем в квартиру Владлена.

– Но… это другой подъезд, и квартиру мы не знаем.

– Да неужели? – В словах друга есть подтекст, и Слава в сотый раз за полчаса вспоминает о его новоявленных способностях, которые открыли Артему доступ в потаенные уголки его души.

– Можно задать пошлый вопрос? – нерешительно, еле заставив себя, спрашивает он.

– Мне? Можно. Мне на работе каждый день задают пошлые вопросы.

Получив разрешение, Слава добавляет еще более зажато и стыдливо, так что Артему приходится прислушиваться к его тихому голосу:

– Как ты узнал, что я встречался с парнем?

– Я бы мог сказать, что он сидит у тебя в голове как самое яркое из воспоминаний, но это намного большее, это часть твоей души, часть тебя самого. Мало сказать, что он сидит у тебя в сердце. Он там просто развалился! Как на диване, в курсе? Ты был счастлив, а счастье нельзя назвать всего лишь воспоминанием. Вот теперь-то я видел тебя голым.

– Ммм. Тебе понравилось? – Слава не знает, как может шутить. – Что, теперь есть, на что посмотреть?

– Дружище, ты не должен чувствовать себя неловко, я тебя не стал любить меньше. Любовь злая штука. Она и счастье приносит и горе. Ты… любил этого пацана. – Артему удается вложить в эту фразу всю глубину чувств Славы, не обратив внимания на то, что друг чуть не врезался в автобус. – Вот от каких отношений ты отказался. Мой папа тоже увидел это, когда взял тебя за руки. Он никому никогда не скажет об этом, не бойся. Я – тоже. Мы умеем хранить чужие тайны, и я, конечно, извиняюсь за то, что влез в твой секрет. Маме своей ты говорил, что уходишь к девушке, но это был парень. Черт возьми. Знаешь, ты ему причинил боль. Я не чувствую человеческого расставания. Вы с ним расстались очень нехорошо. В тебе бурлит желание извиниться. Ты действительно поранил его, так, что это почти предательство. Он тоже тебя сильно любил. Его и твои ощущения мне сердце прорезали. Теперь я понимаю, насколько часто ты упоминал его в разговоре. Он был зашифрован в твоих словах, как код. Он был везде. В твоих разговорах, в твоих глазах, под твоей кожей… Повсюду. Твой сокурсник. Этот перстень с черепом – его подарок тебе на Новый год.

– Хватит. – Спокойно говорит Слава, поражаясь тому, как плавно и спокойно это слово выплывает из его окоченевшего горла, где зародился тигриный рев. Со дна его разбитого сердца поднимаются все мешающие нормальному качеству жизни чувства, в частности любовь, предательство (да, Артем прав, это было коварное и жестокое предательство, и все из-за трусости), и чувство вины. – Хватит. Прошу тебя. – Повторяет он еще спокойнее и тише, пока рев и чувства становятся все громче, заглушая все дорожные шумы, все звуки двигателей, ветер, задувающий в окна и даже предупреждающие сигналы других машин.

Славе хочется выпустить это из себя, не сносить в себе, но он сносит, а от этого чувства сносят его, как гиря. Артем не имеет права вламываться в его сердце, не имеет права, даже извинившись, даже вовсе того не желая, все равно не имеет права! Словно какой-то терапевт, который влезает в его тело, измеряет ему пульс, вес и рост, прослушивает легкие и сердце, мерит давление, вынюхивает, что там у него в организме сломалось, и приступает указывать, как надо поступить, чтобы не сдохнуть! Но его здоровье принадлежит только ему. А что, если он хотел умереть? Что, если он желал себе смерти после того, как ужасно поступил с парнем и потому, что хотел вернуть его, но не мог себе этого позволить?

– Нет, не хватит. Ты должен был…

– Я ничего не был тебе должен. Все, что касается меня и парня – только мое! Ты мне делаешь больно, не комментируй мои эмоции, они мне известны.

– Слава, я кое-что знаю. Мне кажется, у вас впереди еще одна встреча.

– Пошел он! Я давно перегорел, как лампочка! – Это ложь чистой воды.

– Перегорел? Вы загоритесь еще сильнее.

– НЕТ! – орет Слава, отрицая предсказание, но от того, что чувства, наконец, выливаются из него, как кровь из раненой артерии, ему становится намного легче. – У меня будет нормальная семья! Я таким не буду! Я не это планировал! Мне нужно, чтоб все было по-человечески, и я не брошу Инну! Никогда! Она – единственная девушка, к которой я почувствовал любовь, и которой я так сильно проникся! И не смей! Не смей больше излагать мне о чувствах, будто мне не хватает просто переносить их! Я должен все это еще и выслушать теперь!

– Верю. Я не утверждаю, что ваши отношения с Инной разорвешь именно ты.

– Заткнись. – Слава не просит, а предупреждает.

– Поверь, я не осуждаю вас с парнем и по-прежнему считаю, что разум слаб перед сердечными переживаниями, но в то же время мне нисколько не нравится ваш роман с этим… Кстати, как его зовут?

– Не скажу! – у Славы звенит ливень в голосе и он глотает так громко, что заглушает городской гул. – Ты сразу поймешь, кто это, найдешь его у меня в друзьях «В контакте» и еще и фотки будешь рассматривать, как Инну все время рассматривал! Нет, дружище, извини, пусть хоть эта информация останется в секрете, пускай хотя бы его личность останется только в моем сердце, а не будет выставлена напоказ! Хм. Надо же. Сделал мне рентген души и сидишь, разбираешь меня по полочкам, разъясняешь мне тут, что к чему и еще и предсказываешь.

– Ладно. Имя – это уже неважно.

Что ты в этом понимаешь? Его имя для меня так же неважно, как сейчас для тебя отец.

Я вижу это имя на каждом облаке, когда поднимаю голову, на каждом дереве, на каждом объявлении на столбе. И каждый раз, когда его слышу, у меня внутри образовывается пустота размером с целое небо. Мне становится не по себе в этом мире, будто я вовсе не на своей планете, и мне требуется гораздо больше воздуха, но нигде столько не найти.

На протяжении стольких лет весь мир – сплошная ассоциация. Каждая вторая вещь, о которой я думаю за день, говорит мне о нем. Так было только однажды, чтобы я с человеком был настолько собой, настолько расслаблен, что забывал, что у меня вообще есть тело. Так было только с ним.

Но Артему плевать или же его настолько занесло, что его рот продолжает работать и никак не может чем-нибудь заткнуться.

– Я понимаю, как тебе не хочется слушать, но все-таки закончу начатое. Я нисколько не хотел бы, чтоб вы до сих пор друг друга любили, но, к сожалению это так, да еще как, и вашему роману будет продолжение. Потому что с Инной все разрушится, все. И главное – я ничего не смогу сделать.

– Замолчи или выйдешь на ходу! – надрывается Слава, а потом дверь в его душу с грохотом захлопывается у Артема перед носом.

Не смей. Не смей.

Тишина зависает просто жуткая. Напряжение в разбитом теле такое, что Слава о нем только думать и может. Между ними еще никогда такого не было. Артему не понадобились прикосновения, чтобы чувствовать через все двери на свете: Славе до сих пор больно и об этом парне думать, и представлять себе, что Инну навсегда потеряет. С Инной он обрел такую правильную любовь, о которой мечтал.